Сохраняя доминанты, российско-немецкая идиллия готова к сдвигу константы. Причиной этому может служить осмысление в лирике трагической судьбы российских немцев, тотальное проникновение в лирическую тк

Сохраняя доминанты, российско-немецкая идиллия готова к сдвигу константы. Причиной этому может служить осмысление в лирике трагической судьбы российских немцев, тотальное проникновение в лирическую ткань драматизма.

Входя во взаимодействие с этнической картиной мира российских немцев, идиллия активизирует такие свои признаки, как безмятежная тональность, мотивное поле с семантикой покоя и умиротворения, ограниченный топос, отсутствие социальной проблематики. Они начинают коррелировать с этническими элементами “осознание окружённости своего чужим”, “бытование внутри другого”, “генетический страх перед изгнанием”, “стремление к автономии”, “приоритет статики над динамикой”. Отрицательная семантика этнических элементов (“чужое”, “страх”, “изгнание”, “зависимость”) отчасти нейтрализует положительную наполненность идиллического образа, ослабляя константу – тон безмятежности. Это поддерживается общим процессом жанровой трансформации во второй половине XX столетия, всё более и более заметной утраты жанрами чётких контуров.

Не будучи способной в полной мере отразить определённый фрагмент этнической картины мира российских немцев, идиллия прибегает к помощи элегии, благодаря диффузии с которой происходит относительное расширение хронотопа (раздвигаются пространственные границы; помимо полдневного идиллического времени, используется вечернее и ночное элегическое время), возникает лексическая неоднородность (умиротворённо-утверждающие идиллические мотивы дополняются мотивами элегического беспокойства). Выступая в данной диффузии на подчинённых правах, элегия тем не менее оказывает влияние на идиллию, которая в силу различных, указанных выше причин в некоторой степени мутирует.

Жанры послания и элегии (подраздел 3.4 “Элегия. Грустная тональность. Послание. Направленность к собеседнику. Диффузия жанров: элегическое послание”) в поэзии российских немцев функционально сближены: элегическая грустная тональность и направленность к собеседнику в послании оказываются наиболее адекватными для передачи судьбы российских немцев.

Проявляя и традиционную природу, послание (обнаружены 264 стихотворения, содержащие определённую совокупность черт послания) и элегия (398 текстов с элегическими признаками) обнаруживают несколько явных тенденций трансформации. Мутация жанров связана как с новейшим периодом создания текстов, так и с этническими устремлениями российских немцев.

Апелляция российских немцев к элегии (Ваккер Н. Elegie; Фрик Э. Тоска по ушедшим) и посланию (Кесслер Р. Письмо другу; Крамер А. An einen alten Freund [Старому другу]) во многом происходит благодаря притяжению этнических элементов к их жанровым константам, но постоянные черты элегии и послания под влиянием российско-немецкой этнической картины мира трансформируются. Начинает преобладать обращение послания не к индивидуальному, а к коллективному (соплеменники) адресату. Элегия по причине сохранения мотива “надежды на лучшее будущее” теряет тотальную разочарованность лирического героя. Нередко имея чётко поставленную цель – призыв к интеграции соплеменников, российско-немецкое послание в большинстве случаев теряет важную доминанту – присущую этому жанру композиционную свободу, фрагментарность построения. По причине потери данного доминантного признака послание утрачивает и другой преобладающий элемент – вольное рифмование. Важная элегическая доминанта – художественное время, обращённое в прошлое, – хотя и сохраняется, но в случае апелляции автора к исторической судьбе своего народа претерпевает семантическую метаморфозу: если в типической элегии лирический герой страдает в настоящем, но прошлое его нередко светлое, то в российско-немецкой её модификации элегический герой вспоминает о тяжёлом прошлом. Сопрягаясь с национальным ключевым понятием “die Hoffnung”/“надежда” элегия ослабляет и другую доминанту – пессимистический финал лирического сюжета.

Как элегия, так и послание проявляют стремление входить в диффузию, образуя не только элегическое послание, но и элегию-песню, послание-песню, элегию-песню-балладу и пр. Функциональная взаимосвязь этих жанров стимулирует слияние российско-немецких элегии и послания в диффузном образовании – элегическом послании (Гердт В. Brief an die Geliebte [Письмо любимой]), в котором обе константы (элегическая тональность и апелляция к сочувствующему адресату), трансформируясь, усиливают друг друга. В элегическом послании диффузия укрепляет важные признаки (грустная элегическая тональность, направленность к собеседнику в послании, рефлектирующий элегический герой и др.) и отбрасывает невостребованное (блаженное настоящее время послания, тотальная разочарованность элегии).

Послание и элегия прямо отражают элементы российско-немецкой картины мира “состояние постоянной уязвимости”, “страх перед изгнанием”, “обострённое желание законного отношения к родному этносу”, реализуя этнические переживания и апелляцию за помощью. Элегическое тематическое поле нередко содержит национальные ключевые понятия “die Angst”/“страх (из-за уязвимости)” и “die Verbannung”/“изгнание”.

Изучая российско-немецкую поэму, диссертант, помимо обзора поэм В. Ротта, К. Эрлиха и других авторов, пристальное внимание уделяет “маленьким поэмам” Н. Ваккер, изображающим войну и депортацию (пункт 4.1.1), и поэме-мистификации И. Гергенрёдера, подчёркивающей специфику российско-немецкого эпоса (пункт 4.1.2).

Анализ цикла Н. Ваккер “Kleine Poeme” [“Маленькие поэмы”], проведённый на уровнях поэтики названия, композиции, субъектной организации, автобиографических элементов, бытописания, пейзажа, лексики, синтаксиса, стиха и др., демонстрирует, что дефиниция “Kleine Poeme” [“маленькая поэма”] у Н. Ваккер, по всей вероятности, связана не только с формальным объёмом произведения, но и частичным изображением глобальных явлений (война, депортация), малой авторской самооценкой дарования, литературной традицией, ориентирующей на передачу “внутренней жизни человека”, “микромира” (“маленькие трагедии”). Личностное отношение героини к изображаемому, обозначение отдельных поэм как “стихотворений”, “песен” наводит на мысль о том, что относительно небольшая величина данных поэм – непременная лирическая характеристика. Темы войны и депортации требуют изображения событий, исторических фактов и реалий, бытописания, и жанр поэмы удовлетворяет этим условиям. Однако только жанровая разновидность “маленькой поэмы”, с одной стороны, сюжетна, бытописательна и фактографична, а с другой – представляет собой некий концентрированный сгусток страдания, лирический краткий выплеск.

У российских немцев прослеживается стремление создать типичную национальную поэму. Так, исследование истории создания и издания поэмы И. Гергенрёдера “Сказание о Лотаре Биче” (черновых автографов, печатных редакций) показывает, что автор стилизует произведение под фольклор российских немцев. В то же время обнаруживается градация в позиционировании автором своего текста: сначала как перевода из фольклорного источника, затем – как стилизации по мотивам фольклора, далее – как авторского произведения. При анализе сюжетно-фабульного уровня поэмы проявляется парафраз судьбы российских немцев. Писатель передаёт мечты российских немцев о бунте против несправедливости и утопической стране (возможной замене потерянной родины). Созданный И. Гергенрёдером образ Лотаря Биче восходит к юнгианскому архетипу трикстера, стоит в ряду “народных героев”, подобных Тилю Уленшпигелю Ш. де Костера, и может претендовать на фольклоризованный характер. Стилизация поэмы под фольклор достигается также использованием специфичных орнаментальных, метрических и фонических возможностей. Сюжетность и достаточный объём жанра поэмы дают возможность изобразить странствия, вынужденный “кочевой” образ жизни российских немцев, представить историю их судьбы. Поэма И. Гергенрёдера отражает желание российско-немецкого народа иметь собственный фольклор, отличный от русского и немецкого, собственные российско-немецкие традиции. Этнический элемент “стремление подчеркнуть своеобразие родного этноса”, сопрягаясь с жанровыми компонентами поэмы, питает авторское намерение создать поэму-мистификацию, стилизованную под российско-немецкий фольклор. Национальные ключевые понятия “das Heim”/“die Heimat”/“(родной) дом”/“Родина”, “der Weg”/“путь”, “die Verbannung”/“изгнание”, непосредственно отражаясь в жанре, обретают в поэме контурность в виде сюжетных мотивов пути к родному дому. Ощущение полноты введения в реальность дают сюжетность поэмы, изображение в ней характеров, бытописание.

Многоуровневный анализ корпуса текстов в жанре басни (142 произведения) предпринят в подразделе 4.2 “Басня. Сатиричность, социально-политическая и бытовая тематика. Инерция жанра, элементы трансформации” в аспектах названия, аллегоричности, проблематики, тематики, субъектной организации, языка, хронотопа, сюжета, композиции, графики, стиха, законов восприятия басни, заимствований и др.

Российско-немецкая басня приветствует флористические образы. Актуализируются аллегории растений без корней (Перекати-поле), хрупких, слабых, неприметных растений (Фиалка), а также антиподы этих образов – персонажи с крепкой корневой основой (Дуб), яркие, заметные герои (Роза). У отдельных неказистых растений главным достоинством, по басенному замыслу, становится наличие корней (Саксаул). Корни ассоциируются с родиной, родным домом. Слабый, незаметный растительный образ может отражать притеснённость российских немцев и их страх быть заметнее других. Положительное значение порой придаётся аллегории Сорной Травы – неугодному растению, которое хотят уничтожить.

С целью выявления традиции использования растительных аллегорий в российско-немецкой басне в контексте предшествующей ей классической традиции в пункте 4.2.2 был предпринят обзорный анализ растительных образов в немецкой и русской классической, а также в античной (Эзоп, Федр, Бабрий) и классической французской (Лафонтен) басне и описаны основные семантические модели. По результатам анализа, басня российских немцев индифферентна к моделям, которые не отражают их этнических устремлений.

В дополнение к анализу флористических персонажей в басне изучена жанровая нагрузка образов розы и фиалки в российско-немецкой поэзии (пункт 4.2.3).

Исследование в аспекте учения В. Выготского о психологической рецепции басни позволяет выявить причины усиления двойственности восприятия исследуемой басни – внетекстовую (изменение общественного строя и вместе с ним “перестройку” восприятия) и внутритекстовые (местоименное “присвоение” персонажа автором, подачу “истины” в устах подчёркнуто наивного героя, применение естественного или искусственного “способа действия” персонажей). В басне наблюдается либо соблюдение, либо нарушение природного “способа действия” персонажей – возникает два типа басен, которые мы называем естественной (Пфейффер А. Moral des Löwen [Мораль Льва]) и искусственной (Франк Р. Der Hahn und die Hennen [Петух и Курицы]). В тех случаях, когда один персонаж ведёт себя естественно, а другой нарушает природную логику (Закс А. Der alte Wolf [Старый Волк]), возникает смешанная басня. Эффект, производимый на читателя естественной и искусственной баснями, подтверждён экспериментом с архичитателем. Стремление к свободе действий, сочувствие к притеснённым вызывают у российских немцев (как у писателей, так и читателей) чуткое восприятие, осознание естественного или искусственного хода басенного сюжета. В этом заметно проявление российско-немецкого обострённого желания законного отношения к себе и национального ключевого понятия “das Recht”, “die Gerechtigkeit”/“право”.

Перевес количества элементов жанровой инерции басни (дидактическая тональность, мораль, диалог, “двойственность восприятия” и др.) над признаками трансформации (сравнительно высокий процент флористических персонажей, авторские жанровые формы басни и др.) относительно небольшой – 12 к 8, но инерция охватывает весь корпус российско-немецкой басни, а трансформация в большинстве своих проявлений – редкие и единичные случаи.

В творчестве российских немцев обнаруживаются стихотворения, обладающие элементами лирического стихотворения и басни одновременно (Генке Г. Riese [Великан]). Отказавшись от возможного термина “лирическая басня”, содержащего в себе оксюморон, автор диссертации предлагает дефиницию “лирическое стихотворение с басенной ситуацией”. При своей лирической природе эти тексты содержат и такие басенные признаки, как аллегоричность, басенная фабула (в сжатом виде), мораль. Басенные фабулы передаются от 3 лица без использования традиционного басенного диалога между персонажами. Субъект повествования имеет лиро-эпическую природу, это своеобразный “лирический рассказчик”: он обладает знанием басенной ситуации, не наблюдая её в настоящий момент, и нередко передаёт её через призму лирических чувств. Очеловечивание неодушевлённых персонажей, наделение их способностями человека мыслить, разговаривать, ходить, происходит в речи “лирического рассказчика”. Персонажи характеризуются ярко выраженной аллегоричностью. Явно ощущается мораль, концентрирующаяся обычно в финале стихотворения.

Причины возникновения лирических стихотворений с басенной ситуацией в российско-немецкой поэзии, по мнению диссертанта, следующие. Веяния идут и со стороны басни, которая вследствие небольшой трансформации обретает некоторую тенденцию к лирике. Однако жанровая инерция басни всё же сильнее трансформации, и басня как жизненно стойкий в сравнении с другими жанр начинает расширение своей жанровой территории, выход за её пределы. Басня – в основном достояние массовых российско-немецких авторов. Высокая доля дидактики в поэзии российских немцев, в первую очередь, объясняется возросшим в сложных исторических условиях числом массовых литераторов, стремящихся с помощью пера воспитать подрастающее поколение, но порой не способных передать поэтическую мысль косвенно. Получая изрядную долю дидактики и не имея достаточного количества приёмов для её выражения, лирическое стихотворение начинает “обрастать” басенными признаками, живущими в арсенале подсознания или сознания массового автора.

С целью рассмотрения различия и сходства басни и лирического стихотворения с басенной ситуацией в пункте 4.2.4 предпринят сопоставительный анализ стихотворений “Rose und Veilchen” [“Роза и Фиалка”] Г. Генке и “Veilchen und Rosen” [“Фиалки и Розы”] А. Цильке с учётом мнения архичитателя. В итоге тексты соответственно определены как басня и лирическое стихотворение с басенной ситуацией. Для стихотворения А. Цильке характерны басенная квинтэссенция, растворённые в тексте мораль и аллегории, “противочувствие”, антитеза в заглавии, компенсация лирическим героем басенного рассказчика. В то же время лирический тон, вкрапление признаков элегии и идиллии, стиховые параметры (хореический размер, катрены, перекрёстное рифмование) вносят сомнения относительно дефиниции этого стихотворения как басни. Колебания реципиентов, обозначение ими диффузной природы этого текста (лирика+басня) указывают на родо-жанровую неоднозначность стихотворения, его родовую, лиро-эпическую диффузность и очевидное слияние внутри этого текста лирического внежанрового стихотворения и басни.

В подразделе 4.3 рассматривается жанр баллады, востребованный российскими немцами во многом благодаря его константе – “категории чудесного”, возможности изображения человека в экстремальных условиях. Обнаружено 216 стихотворений с совокупностью жанрообразующих признаков баллады (Ваккер Н. Ballade von Friedensberg [Баллада о горе мира]; Вейберт Н. Баллада о девушке Асбест). Балладный жанр нередко передаёт историческую российско-немецкую проблематику, его сюжетные возможности используются для отражения этномифологических данных. Российско-немецкая баллада, в отличие от песни, не проявляет способностей исторической хроники, но показывает историю российских немцев на конкретных индивидуальных примерах, принимая в своё структурно-тематическое поле российско-немецкий генетический страх перед изгнанием, состояние постоянной уязвимости, страх быть заметнее других, апеллируя на лексическом уровне к национальным ключевым понятиям “die Angst”/“страх (из-за уязвимости)” и “die Verbannung”/“изгнание”. Концентрация балладных текстов наблюдается в поэзии Р. Лейнонена (пункт 4.3.1). Служа для описания жизни человека в экстремальных условиях, изображения мифологического и фантазийного планов, сатирического осмеяния общественных пороков, притчеобразной типизации, баллада Лейнонена сохраняет характерные черты германской и русской баллады, а именно сюжетность, лирическую взволнованность тона, “категорию чудесного”, фрагментарность композиции (неожиданное и открытое начало, стремительность развития действия, элипсисы, холостые строки), драматичность (кульминационность действия, диалоги с репликами и ремарками), художественное время “сжатое прошедшее”, локальное художественное пространство, документальность (конкретные имена, топонимы, даты), героев в форме 3 лица, рассказчика в форме 1 лица, простоту языка, интонацию живой речи, строфичность, балладные размеры и др. Одновременно баллада российско-немецкого автора проявляет и отличительные признаки, среди которых закономерные (появление героев от 1 лица, “кинематографичность” – монтажность композиции, “крупный план”, экстерьерность “сценической площадки”) и случайные (дидактизм).

В подразделе 4.4 на материале поэзии наиболее известного российско-немецкого шванкиста Э. Гюнтера анализируется жанр шванка. Будучи двуязычным автором, шванки Э. Гюнтер пишет только на немецком языке, что подчёркивает осознание поэтом немецкой генетической природы данного жанра. Используя указание на шванк в названиях книг, циклов, стихотворений, Э. Гюнтер апеллирует к совокупности жанроообразующих признаков шванка, среди которых – фабульность, монособытийность, сатирическая и юмористическая тональности, дидактика, анекдотичность, локальность художественного пространства, суженное художественное время “недавнее прошлое”, характерные сюжетные действия (любовная измена, заговор, плутовское наказание обидчика), типичные персонажи (пьяница, маменькин сынок, прелюбодей, обманщик, сквернослов), субъект повествования – рассказчик, прямое обращение рассказчика к читателю, разговорность речи и использование диалекта (простота синтаксиса, грубоватые выражения, диалектизмы, примарные и секундарные признаки диалекта, в данном случае, гессенского), 4-стопный ямб, “столбик” как способ прозаизации стихотворной речи. Поэт использует и жанровые минус-приёмы – к примеру, избегает сложных стилистических фигур. Создавая шванки, российско-немецкий автор преследует три основные задачи – отвлечь читателя и слушателя от общественных и политических проблем (частная, интимная сторона жизни отдельного человека, подчёркнуто конкретный, хотя и типический случай); развлечь простую публику (грубоватый юмор, анекдот); воспитать реципиента на колоритном примере (дидактичность, сатира). Шванк российских немцев стремится подчеркнуть своеобразие российско-немецкого этноса на лексическом уровне (диалект, руссицизмы в немецкой речи, антропонимы и топонимы). Камерность художественного пространства шванка косвенно указывает на бытование советских немцев внутри другого пространства. Изображая жизненный уклад российских немцев, шванк стремится воспроизвести ситуацию их жизни в автономии, создавая своего рода фантом. Несмотря на совершенно иную тональность, в этом смысле шванк становится функционально близким идиллии. Национальное ключевое понятие российских немцев “das Heim”/“die Heimat”/“(родной) дом”/“Родина” явлено в шванке как родина, имеющее место быть в настоящем.

Раздел 5, состоящий из 5 подразделов, озаглавлен “Большие, экспериментальные, религиозные, “строфические” и “твёрдые” жанровые формы как свидетельство обновления российско-немецкой литературы” и призван выявить специфику российско-немецкой поэзии, в основном 1990-2000 гг.

Исследование материала в диссертации по историко-литературным этапам позволило увидеть процесс развития больших жанровых форм лирической книги и лирического цикла – крайне редких, в основном рукописных в силу исторических обстоятельств в 1940-1950 гг., бытующих в рамках советских канонов в 1960-1980 гг. и решительно утверждающихся в 1990-2000 гг. Экспериментальные (отрывок) и религиозные (псалом, молитва) жанровые формы, стабильно проявляясь в российско-немецкой литературе 1990-2000 гг., доказывают её раскрепощение и достаточный запас творческих возможностей. Растёт многообразие “твёрдых форм”, к которым обращаются российские немцы. Не только расширяется репертуар западных “твёрдых форм” (помимо сонета и венка сонетов наблюдаются обращения к триолету), но и возникает интерес к восточным формам – хайку, танка, сенрю. Задействуются генетические возможности немецкого жанра шпруха. Литература российских немцев начинает уверенно формировать собственные жанровые формы – Vierzeiler, Achtzeiler, Fünfzeiler, Dreizeiler.

Обзор российско-немецких лирических книг, в основном в аспекте их внешней композиции, произведён в подразделе 5.1.

В пунктах 5.1.1, 5.1.2, 5.1.3, 5.1.4 и 5.1.5 соответственно анализируются лирические книги “Gedanken und Gefühle” [“Мысли и чувства”] Г. Арнгольда, “Zeit der Liebe” [“Время любви”] Н. Пфеффер, “Stimmen des Schweigens” [“Голоса молчания”] В. Шнитке, “Здесь и там” А. Шмидта и “Пальцы” А. Дитцеля.

Лирическая книга даёт широкие возможности для апелляции к практически полной совокупности этнических элементов. Многоаспектный анализ книги стихов Г. Арнгольда показывает, что поэт активизирует все национальные ключевые понятия российских немцев (“das Heim”/“die Heimat”/“(родной) дом”/“Родина”, “die Angst”/“страх (из-за уязвимости)”, “der Weg”/“путь”, “die Verbannung”/“изгнание”, “das Recht”, “die Gerechtigkeit”/“право”, “справедливость”, “die Hoffnung”/“надежда”), нередко даже вынося их в названия стихотворений – “Die engere Heimat” [“Малая родина”], “Daheim” [“Дома”], “Hoffnung” [“Надежда”], “Angst vor Nichts” [“Страх перед ничем”], “Die richtige Weg [“Правильный путь”]”. Стихотворение “Hoffnung” [“Надежда”], содержащее в названии национальное ключевое понятие, открывает книгу, выступая рамочным. Проявление отдельных национальных ключевых понятий происходит через их контекстуальные антонимы: “das Recht”, “die Gerechtigkeit”/“право”, “справедливость” – “Bis heute verfemt” [“До сегодняшнего дня объявлен вне закона”]. Из компонентов этнической картины мира в книге Г. Арнгольда наиболее активен такой элемент, как обострённое желание российского немца законного отношения к себе и своему народу.

В исследуемых книгах явлены концепции российско-немецкого бытия. Так, В. Шнитке создаёт ментально осознанный локус Поволжья как территории, знаковость которой раздваивается в сознании лирического героя – это родина, которая есть и которой нет одновременно. Двументальность, приносящая страдания лирическому герою В. Шнитке, воспринимается и как благодать, как особый дар генетического обладания двумя культурами. Авторская позиция раскрывается через голоса и молчание природы, души, умерших родственников, российских немцев и евреев, собственный голос и молчание лирического героя, созданного с большой долей автобиографизма. Обретая возможность диалога с природой, человек научается узнавать себя и ближних. Лирический герой В. Шнитке обитает в релятивном пространстве и времени действительности и мечты, получая тем самым возможность “воскрешать” мёртвых родственников, сопрягать прошлое, настоящее и будущее.

Создавая книги, авторы вызывают к жизни комбинации внежанровых и –устоявшихся в традиции и новаторских – жанровых стихотворений. В макроструктуре книги стихов Н. Пфеффер “Zeit der Liebe” [“Время любви”], рождённой единством тематических, субъектных, композиционных, орнаментальных и других элементов, бытуют новые жанровые образования (“стихотворение о вещи”, одическая баллада, Dreizeiler, Fünfzeiler) и обогащённые выразительными авторскими признаками традиционные жанры и формы (песня, элегия, цикл-триптих).

Представленные книги написаны как на немецком (“Gedanken und Gefühle”, “Zeit der Liebe”, “Stimmen des Schweigens”), так и на русском (“Здесь и там”) языках. Книга “Пальцы”, за исключением входящих в её состав 2 немецкоязычных стихотворений, написана на русском языке. Русско-немецкие эксперименты в творчестве А. Дитцеля приводят его к различным формам отражения интереса к немецкому и русскому языкам – отдельным опытам оригинальных стихотворений на немецком языке; использованию немецких слов и выражений в русских текстах; переводам на русский язык из немецкоязычных авторов; переводам на немецкий язык из русскоязычных авторов; апелляции в русскоязычных текстах к мотивам и реминисценциям из немецкой литературы и фольклора, фактам немецкой истории и культуры; написанию русскоязычного текста латиницей. Анализ книг стихов в полной мере позволяет проследить специфику художественного двуязычия авторов. К примеру, художественный билингвизм А. Дитцеля в книге “Пальцы” находится на переходной стадии от неполного (одностороннего) двуязычия к полному (двустороннему).

Как немецкий, так и русский языки адекватно передают переживания двуязычного российско-немецкого этноса. Русскоязычный стих А. Шмидта в сочетании с настойчивым интересом поэта к российско-немецкой тематике, его обострённое внимание к экзистенции человека, парадоксальное поэтическое мышление рождают уникальный мирообраз “здесь и там”, насыщенный как национальными, так и широкими бытийными переживаниями.

В разделе 5.2 изложены результаты исследования лирического цикла. Художественные и этнические устремления российских немцев в жанре цикла свободно воплощаются благодаря следующим его типам: 1) полижанровый цикл, особая художественная энергетика которого концентрируется на полях скрещивания жанров (Гизбрехт А. Kurzgedichte [Короткие стихотворения]); 2) моножанровый цикл, работающий по принципу усиления, накапливания, нагнетания творческой энергии (Варкентин И. Diesseits der Oder [По эту сторону Одера]); 3) цикл внежанровых стихотворений, сила которого – в свободе комбинации идейно-тематических моделей (Вебер В. Натюрморт с чертополохом). Несмотря на вытеснение в начале XX в. жанрового принципа циклизации тематическим, российские немцы зачастую избирают именно жанровый тип циклизации, внутри которого отдают предпочтение моножанровому циклу (Франк Р. “Schneelieder” [“Снежные песни”]). В связи с широким охватом материала в жанре цикла (диссертант останавливается на подробном или обзорном изучении лирических циклов – “Из песенного блокнота” С. Янке, “Fabel-haftes” И. Варкентина, “Versschwänke über bunte Liebesgeschichten und obendrein… ein fataler Kuß” [“Стихотворные шванки о разных любовных историях и, кроме того… один роковой поцелуй”] Э. Гюнтера, “До лучших дней” Р. Кесслера, “Dreizeiler” [“Трёхстишия”] Р. Пфлюг, “Kurzgedichte” [“Короткие стихотворения”] А. Гизбрехт и др.) в данном подразделе мы ограничиваемся рассмотрением циклизации у российско-немецкого автора В. Вебера и, изучая в экспериментальных целях надэтничность жанра, обращаемся к произведениям русской эмигрантки в Германию Е. Келлер (девичья фамилия Байшева).

Построенная по принципу сплошной циклизации (в основном внежанровых стихотворений) книга В. Вебера “Черепки” анализируется в пункте 5.2.1. Благодаря искусству сцепления стихотворений в лирических циклах (4 цикла созданы соответственно по композиционному, тематическому, хронотопическому и субъектному принципам) В. Веберу удалось максимально эффективно передать картину своих ощущений, в том числе этнических. Былая жизнь предстаёт “коллективным забегом с барьерами из колючей проволоки”. По привычке лирический герой тянется к замкнутому пространству, но и пытается освободиться от проникшей в ментальность клаустрофобии. Автор активизирует такие элементы этнической картины мира российских немцев, как осознание окружённости своего чужим, бытование внутри другого, ощущение “нигде на родине” или “везде на родине”, генетический страх перед изгнанием, обострённый интерес к растительной символике, обострённое желание законного отношения к родному этносу, и смежные с ними национальные ключевые понятия.

Жанровые модели, особенно традиционные, легко воплощаются в произведениях авторов различных национальностей и территорий проживания. Жанр не содержит в себе этничности, а лишь способен маркировать, усиливать её. Исследовательский интерес представляет и поэзия не российско-немецких переселенцев в Германию, находящаяся в одном культурном поле с поэзией российских немцев. Для обстоятельного анализа в пункте 5.2.2 выбран наиболее критичный материал – написанный на русском языке, но включающий в себя немецкоязычные элементы полижанровый лирический цикл “Engelsingen” русской переселенки в Германию Е. Келлер. Для живого литературного процесса естественно, что отдельные российско-немецкие писатели выпадают из общей национальной тенденции, а некоторые авторы, не принадлежащие к российско-немецкому этносу, притягиваются, особенно в условиях германской эмиграции, к силовому полю российско-немецкой культуры. Но триптих Е. Келлер – национально не окрашенное явление. В творчестве этого автора в целом не наблюдается совокупности признаков российско-немецкой картины мира, хотя отдельные черты могут совпадать или проникать в него под влиянием российско-немецкого окружения. Однако, к примеру, даже черты идиллии (статичность образов, камерность), к которой прибегает автор, не способствуют активизации российско-немецкой тематики. “Русско-немецкое” проявляется в творчестве Е. Келлер на уровне языка. Жанры поэт привлекает, в основном апеллируя к постмодернистской игре с текстом. Триптих Е. Келлер питается русской и германской, а не российско-немецкой традицией.

Отсутствие важных констант у российских немцев (дома, родины, свободы) приводит их к жанрам, поэтика которых связана с возможностью маркировать лакуны. Таков отрывок, изучаемый в подразделе 5.3 на материале произведений Л. Розин, А. Дитцеля, Л. Вебера. Так, в “Отрывке” (“Платформы безымянных станций. Запах…”) А. Дитцеля улавливается явное влияние романтического жанра отрывка в планах методики создания текста, исторической взаимосвязи с элегией, а также на уровнях графики, композиции, хронотопа, причём автором воспроизведены именно глубинные черты отрывка, а не зримые, лежащие на поверхности (например, графический эквивалент, начальные и финальные многоточия).

Анализ материала в подразделе 5.4 “Религиозные лирические стихотворные жанры” предваряется данными о том, что неоднозначность идентификации российских немцев осложнена их поликонфессиональностью. Учёные выделяют среди российских немцев четыре основные религиозные группы, самая крупная из которых – лютеране, три другие – католики, меннониты и православные (определённая часть немцев в России приняла православие). Для старшего поколения российских немцев XX века изображение христианства сопрягается с настоящим временем (вера входит в их сознание как непременный компонент жизни), для среднего – с прошлым (религия изображается опрокинутой в прошлое), для молодого – с будущим (начинается обретение Бога, хотя в русле положительных тенденций авангардизма в современной литературе эстетическое может преобладать над собственно религиозным). Христианская тематика проявляется у российских немцев в жанрах религиозной направленности (псалом, молитва), в не религиозных жанрах (идиллия, элегия и др.) и во внежанровых стихотворениях.

В поэзии российских немцев встречаются жанровые указания “молитва” (Гвин О. Молитвы покинутых тел) и “das Gebet” [“молитва”] (Бер И. Gebet). Жанру молитвы посвящён пункт 5.4.1. Изображая ситуацию моления, но не воссоздавая конструкты жанра молитвы (обращения, императивы), О. Гвин интуитивно апеллирует к полному спектру молитвенных состояний, типам ночной молитвы о будущем сне и предсмертной молитвы, создаёт ощущение молитвенной эйфории. Поэт травестирует молитву, обращаясь к мотивам наркотического забытья и изображая псевдореальность фантасмагорической.

В результате анализа жанра псалма в контексте цикла Р. Кесслера “До лучших дней” (пункт 5.4.2) делаются следующие выводы. Псалмы Кесслера не восходят к конкретным песням из Псалтыри. Но, отказываясь от религиозной предназначенности псалмов и используя их для изображения любовной тематики, российско-немецкий поэт сознательно апеллирует к таким чертам псалма, как жанровое указание в названии, нумерация (у Р. Кесслера избирательная), религиозная лексика (в том числе мессианские мотивы), обращения и императивы к Богу, мотивы утешения, возвышения сердца над недозволенными страстями, желания успокоения от дневной суеты, исповедальная, хвалебно-благодарственная, покаянная и дидактическая тональности, вопрошания, поиск ответов на волнующие вопросы (подобие молитвенных ситуаций), расширение как элемент стихотворной библейской речи. Изображая земное чувство – любовь к женщине, поэт создаёт своеобразный эффект “эстетической двойственности”, расщепляя субъектные формы в псалмах на человека и Бога. Существование псалмов на фоне других стихотворений цикла, с одной стороны, углубляет их уникальность (субъектные формы заметно расщеплены только в псалмах; псалом практически индифферентен к жанрово-нейтральному 4-стопному ямбу, тяготеет к одинаковому строфическому объёму (4 катрена); и др.), с другой, усиливает их звучание как части цикла. Р. Кесслер травестирует псалом, внедряя в его ткань ироническую тональность, просторечную лексику, специальные слова, стыкуя возвышенный (нейтральный) и комический (приземлённый) контексты, создавая антиномические рифмы по типу “бытовой элемент/бытийный элемент”. Однако поэт таким образом не пародирует псалом, а полнокровно отражает сложную диалектику человеческой жизни.

В религиозных жанрах активизируются такие элементы этнической картины мира российских немцев, как обострённое желание законного отношения к себе, состояние постоянной уязвимости, генетический страх перед изгнанием, и такие национальные ключевые понятия, как “die Hoffnung”/“надежда”, “das Recht”, “die Gerechtigkeit”/“право”.

“Строфические” и “твёрдые” жанровые формы в поэзии российских немцев исследуются в подразделе 5.5.

В названиях российско-немецких стихотворений нередко встречаются номинации “Vierzeiler” [“Четверостишия”] и “Achtzeiler” [“Восьмистишия”] (Больгер Ф. Achtzeiler; Vierzeiler). Автор диссертации считает, что важный их источник – немецкий жанр шпруха, в редких проявлениях также бытующий в российско-немецкой поэзии (Катценштайн Э. Sprüche zum Nachdenken [Шпрухи к размышлению]). Исследованию Vierzeiler, Achtzeiler и шпруха посвящён пункт 5.5.1. Доминантой шпруха, способствующей его сохранению в российско-немецкой поэзии, является моралистический императив. Благодаря этому элементу российско-немецкие литераторы, в основном массовые, получают возможность прямо передавать младшим поколениям мудрые советы. Стремление к косвенной передаче знания жизни, сопряжённое с отображением российско-немецкой проблематики, формирует новые формы Vierzeiler и Achtzeiler, рождённые на основе шпруха. Этот процесс получает подпитку благодаря воздействию такого элемента этнической картины мира российских немцев как стремление подчеркнуть своеобразие родного этноса. Бикультурализм российских немцев для создания Vierzeiler активизирует и русский источник – частушку. Судя по набору признаков в исследуемых жанровых формах, сначала появляется Vierzeiler, затем при его влиянии – Achtzeiler. Явное преобладание собственных признаков Vierzeiler и Achtzeiler (косвенная передача лирической ситуации, российско-немецкая тематика, двуплановость композиции, притчеобразность, пуантированность, аллегории, философизм, рефлектирующее “я”), различающихся по иерархичности, над заимствованными у шпруха (дидактизм (в небольшой степени), малый объём, ямб, однострофичность) решает вопрос жанрового статуса в пользу автономности новых образований.