К. О. Россиянов Опасные связи: И. И. Иванов и опыты скрещивания человека с человекообразными обезьянами

Опубликовано: Вопросы истории естествознания и техники. 2006. № 1. С. 3-51. Интернет-версия.

К. О. Россиянов

Опасные связи: И. И. Иванов и опыты скрещивания человека с человекообразными обезьянами ^*

В феврале 1926 г. советское правительство и Академия наук СССР командировали в Африку крупнейшего специалиста в области искусственного осеменения домашних животных профессора Илью Ивановича Иванова (1870–1932). Целью поездки была постановка опытов искусственного оплодотворения самок шимпанзе семенем человека. Скрещивания намечалось провести в обезьяньем питомнике, который незадолго до этого был организован парижским Институтом Пастера в местечке Киндия во Французской Гвинее; планы Иванова были поддержаны директором института Эмилем Ру (Emile Roux) и его заместителем Альбером Кальметтом (Albert Calmette). Но из-за многочисленных препятствий, – в первую очередь, из-за сложности работы в неприспособленной для лабораторных исследований обстановке экваториальной Африки – Иванов оказался не в состоянии осуществить задуманные опыты в полном объеме, так и не получив убедительных доказательств ни «за», ни «против» возможности рождения гибридов человека и человекообразных обезьян. По возвращении в Советский Союз осенью 1927 г. Иванов намеревался продолжить опыты в созданном вскоре после его поездки питомнике обезьян в Сухуми, а их проведение даже было включено в проект первого пятилетнего плана питомника. Однако 13 декабря 1930 г. Иванова арестовали, после многомесячного заключения отправили в ссылку в Алма-Ату, где он 20 марта 1932 г. скоропостижно умер от кровоизлияния в мозг. В результате опыты остались незавершенными, а история африканской экспедиции была на долгое время забыта.

В немногочисленных публикациях, посвященных опытам Иванова, бросается в глаза любопытная особенность. Иванов предстает в них либо как серьезный ученый, но тогда нравственное измерение его исследований не рассматривается вовсе, либо, напротив, на первый план выдвигается аморальность опытов, но самого Иванова трактуют тогда как шарлатана, отказываясь видеть в его работах какое-либо научное содержание.¹ Занять иную позицию и не возводить «китайской стены» между научным содержанием опытов и их моральной оценкой намного сложнее. Иванов был бесспорно крупным ученым, а опыты его представляли важный научный интерес как с позиций того времени, так и нашего. Но, соглашаясь с мнением о значимости исследований Иванова, мы в то же время не можем отделаться от вызываемого ими чувства отвращения. И сразу же сталкиваемся с главной, на наш взгляд, проблемой: интуитивное убеждение в аморальности скрещиваний не подкрепляется ясными этическими доводами. «Успех» опытов принес бы настолько очевидное доказательство близости двух видов друг к другу, что мы не могли бы больше считать шимпанзе (а скорее всего, и других антропоидных обезьян) животными. Осуждая подобные эксперименты, мы исходим из представления о кардинальном различии, о «пропасти» между человеком и животным, но правильно ли тогда – вершить суд над исследованиями, свидетельствующими о том, что «пропасти»-то и нет, что ее можно в любую минуту «засыпать»?

Если граница между человеком и другими видами не является более непосредственно «данной» и натуралистически очевидной, то она должна быть осознана и понята как необходимая нравственно. Однако обосновать представление о жестко фиксированной и абсолютно непроницаемой границе в современном мире чрезвычайно трудно. Идея человеческого общества как замкнутой «корпорации» представляет очевидный контраст тому процессу размывания «естественных» границ, что медленно, но неуклонно происходит внутри самого человечества. Разнообразие признается ныне безусловным благом, но столь же безусловно и право личности на изменение собственной идентичности, – культурной, религиозной, национальной, гендерной, половой. А значит, принадлежность к той или иной человеческой общности определяется не только и не столько «фактом рождения», сколько личным выбором, актом добровольной самоидентификации.

С другой стороны, нетрудно заметить, что аналогичный процесс совершается и в природе: созданные человеком и уже повсеместно распространенные трансгенные, или генетически модифицированные организмы, в геном которых искусственно включены чужеродные гены, взятые у других видов, заставляют задуматься о «естественности» межвидовых границ, поскольку дальнейшее их существование становится вопросом удобства, «инженерного расчета» или простой человеческой прихоти. Так стоит ли упрямо настаивать на абсолютной неприкосновенности границы, которая отделяет человека от других видов, коль скоро идея «естественного порядка» и «естественных границ» все больше и больше теряет свой смысл? Если идея эта не обладает обязательной силой ни для мира человека, ни для мира природы, то почему неколебимой должна оставаться граница, отделяющая оба этих мира друг от друга?

Особенно актуальными эти вопросы становятся потому, что нам, возможно, предстоит столкнуться с повторением подобных экспериментов в той или иной форме в будущем, учитывая стремительное развитие генетической инженерии и клеточной биологии. Наиболее «обещающей» в этом отношении выглядит методика создания межвидовых химер, заключающаяся в искусственном соединении и «перемешивании» зародышевых клеток двух разных видов на ранней стадии эмбрионального развития. Недавно американскому исследователю И. Вайсману (I.Weissman) удалось вывести мышей-химер, у которых примерно один процент мозговых клеток (нейронов) происходит от клеток человека. При этом пожелавший увеличить долю человеческих клеток Вайсман сам же и обратился в университетскую комиссию по биоэтике с просьбой указать, какая доля человеческих клеток в мозгу мышей этически допустима! Между тем специалисты по биоэтике – авторы недавно опубликованной статьи, посвященной созданию химер человека и животных, – не смогли найти ясных этических аргументов. И, выступая против проведения таких экспериментов, ограничились лишь указанием на «нравственное замешательство», которое опыты, по их мнению, неминуемо вызовут.² Тем самым на проведение подобных опытов предлагается наложить своего рода мораторий, но нравственный смысл его остается неясным, и вряд ли поэтому запрет сможет продержаться сколько-нибудь долго.

Понимая, что общий вектор развития ставит «естественные» границы под вопрос, мы не можем не сожалеть об утрачиваемом при этом контексте, в рамках которого отделяющая нас от других видов граница могла быть осмыслена как этически обязательная. Еще во времена Иванова контекст этот сохранялся в большей степени, чем сегодня, и это значит, что история его опытов приобретает особую цену. Анализируя отношение к этим исследованиям современников и не соглашаясь с отжившими, продиктованными временем стереотипами и табу, нам следует в то же время попытаться отыскать и «крупицы» подлинного нравственного смысла. Потому что иначе, если у чувства отвращения не найдется опоры за пределами него самого, то чувство это и вправду лишь обреченный на исчезновение пережиток. Ведь выбор, в конечном счете, заключается вовсе не в том, «противно» ли это или «не противно», - ставить опыты искусственного скрещивания человека и обезьяны. (Как можно собственное чувство сделать обязательным для другого? И разве можно испытывать отвращение «по обязанности»?) Запрет опытов возможен лишь в том случае, если опирается на рациональные, убедительные аргументы. И если подобных аргументов нет, то «чувства» придется «держать при себе» как абсолютно личное дело.

Следует признать, что наши интуитивные реакции не являются чем-то вечным и неизменным. Рассматривая в первой главе ранние работы Иванова в области искусственного осеменения домашних животных, мы становимся свидетелями того, как очевидное, интуитивно понятное различие между «естественным» и «противоестественным» теряет постепенно всякую силу. Но когда речь заходит об опытах скрещивания человека с обезьянами, то отказаться от старого противопоставления мы, похоже, не можем, – именно потому, что хотели бы видеть границу между человеком и другими видами «естественной», и следовательно, навеки узаконенной. В то же время, с точки зрения современной науки, экспериментальные исследования не могут быть «неестественными», ибо направлены на установление истины – единственной доступной нам «сути» вещей. Поэтому столь важным представляется вопрос, к решению которого мы переходим во второй главе: как все-таки относились к опытам скрещивания ученые, - коллеги Иванова в Советском Союзе и в Европе?

В третьей главе сценой действия становится тропическая Африка, где не только живут и размножаются обезьяны, но и процветают расистские стереотипы. Эти стереотипы накладываются у Иванова на восприятие подопытных шимпанзе, что придает отделяющей человека от других видов границе определенный смысл, - и смысл этот продиктован убеждением в «естественности» и очевидности границ, существующих между самими людьми. Ситуация кардинально меняется в следующей главе, в которой, рассматривая дальнейшие планы Иванова, мы снова переносимся в Советский Союз, –теперь уже конца 20-х гг., стремительно освобождающийся от унаследованных от «старого» общества социальных перегородок, культурных табу и «буржуазных предрассудков» и превращающийся в широкое поле культурных и социальных экспериментов.

Интуитивное убеждение в аморальности опытов, для которого мы пытаемся найти рациональное обоснование, не должно превращаться в интеллектуальную пристрастность и блокировать альтернативную постановку вопроса: что если опыты гибридизации человека с человекообразными обезьянами не только важны с точки зрения науки, но и заключают в себе положительное нравственное содержание? Эта проблема оказывается в центре внимания в пятой главе, в которой эксперименты получения гибридов анализируются с точки зрения современных дискуссий об этике отношений с другими биологическими видами. И только после этого, в заключении, мы можем, наконец, подвести итог размышлениям о смысле: искусственно сконструированном или подлинном? - который склонны связывать с последней остающейся в современном мире «естественной» границей.