ФОЛЬКЛОР В ПОЭТИКЕ СОВРЕМЕННОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЭПОСА НОГАЙЦЕВ
(К. Кумратова. «Всадник из вечности»)
Н.Х. Суюнова
На протяжении веков в лучших своих образцах национальное искусство ногайцев сохраняло способность к сопряжению художественного с познавательными, нравственными, философскими, религиозными ценностями, хотя в эпохи радикальных общественных переворотов, резких культурных сломов и разрывов отвергались целые пласты художественного наследия, ближайший исторический пример – эпоха советизации национальных культур в ХХ веке. Проблема ценностных ориентаций в культуре народов постсоветского пространства в настоящее время активно разрабатывается в российском литературоведении и литературоведении стран СНГ (1). Здесь уместно вспомнить актуальное во все времена утверждение Яна Мукаржовского, связанное с определением роли искусства в жизни общества. Он считал, что «первейшей задачей искусства в современную эпоху, которая повергает нас в смятение бурным потоком изменяющейся действительности как материальной, так и социальной, политической заключается не в том, чтобы доставлять приятное возбуждение или демонстрировать образцы уравновешенной красоты, а в том, чтобы помогать человеку ориентироваться в этом кажущемся хаосе непривычно ускорившегося развития, чутко угадывать близящиеся перемены и приспосабливать структуру нашей духовной жизни раскрывающимся нам, как бы в предчувствии, очертаниям вновь создающихся устоев» (2).
В 80-90-е годы ХХ в. в ногайской литературе работала целая плеяда ногайских поэтов, но наиболее остро драматичность ситуации проявилась в творчестве Келдихан Кумратовой, Мурата Авезова, Фариды Сидахметовой. Их творчество обнаружило новые тенденции взаимодействия с устным народным творчеством, с традицией вообще. И обусловлено это было особенностями мироощущения и своеобразия художественного видения поэтов в условиях общего подъема национального самосознания в эпоху кардинальных перемен в жизни общества. Национальная классика была воспринята ими не как идея совершенства, а как источник более перспективных начал, тенденций, определяющих живое органическое развитие.
Келдихан Кумратова (1944 - 2003) принадлежит к поколению «шестидесятников», которых формировало время на стыке «оттепельной» свободы и несвободы «застоя». Это обстоятельство, а также творческая среда Литинститута породили самобытный художественный мир, который, к сожалению, не стал еще объектом внимания современного ногайского литературоведения. Поэтическое наследие Кумратовой представляет историю почти полувекового развития ногайской духовной культуры и пришлось оно тоже на один из драматичных периодов.
Она – автор девяти поэтических сборников на ногайском и русском языках, в разное время выпущенных на родине поэтессы в г.Черкесске, а также в г. Ставрополе и в Москве, в переводах Р.Казаковой, Б.Примерова, А. Ануфриева, Н.Скребова и др. После обучения в семинаре И.Сельвинского, К.Кумратова в 1969 году, защитив дипломную работу, вынесла из стен Литинститута не только профессиональные знания, но и «оттепельный» романтический дух творческой Москвы 60-х, который сыграл свою роль в эволюции ее творчества. Способность поэтессы распознавать диссонанс в гимнических песнях эпохи проявилась благодаря московскому периоду ее творчества:
Келдихан Кумратова, будучи человеком чрезвычайно начитанным в национальной литературе и мировой классике, активно использует на новой почве, в изменившихся общественно-исторических условиях 90-х годов ХХ века базовые для традиционной тюрко-ногайской поэзии мировоззренческие опоры. Как результат, в ее поэзии прочерчивается живая перспектива национального характера, на протяжении веков эволюционировавшего, неизменно сочетая в себе черты образцовости и изъянов. Эффект нерасторжимого единства художественного опыта народа и мышления автора создают реминисценции, аллюзии, эпиграфы из М.Кашгари, Ю.Баласагуни, Х.Ясави, С.Сараи, Кутба, Асана Кайгылы. Уже в названиях стихотворений «Непси» (Алчность), «Бугыз» (Обида), «Арада калган аьдем» (Между молотом и наковальней), «Яманнынъ яласы…» (О зависти и лжи), «Сынъар аьруьвди яманлар курсаса…» (Если добро в плену у зла…) прослеживаются доминантные объекты авторского внимания, вектор ее художественного поиска. Эти оригинальные находки утверждают, что выводы автора - отнюдь не абстрактные декларации, а лично пережитые боль, горечь, скорбь, разочарование, удовлетворение, гордость и выстраданное на основе этой пестрой палитры ощущений личное стойкое убеждение.
Зрелость, достататочный личностный и профессиональный опыт К.Кумратовой позволили ей вскоре приступить к реализации своего давнего творческого замысла - дать общий план, масштабную драматическую картину национального бытия ногайцев на огромной исторической протяженности и сделать это не иначе, как «через себя», через лирическое «я». Дерзнуть на столь ответственное дело ей позволила эрудиция, которая складывалась из хорошо освоенного многовекового художественного опыта тюркских народов – многожанрового фольклора, богатейшего ногайского эпоса и литературного наследия.
Вынашивая замысел, поэтесса провела большую предварительную творческую работу: в небольших поэтических эскизах, зарисовках апробировались опорные моменты: («Эдигединъ нышанлары» (Харизма Эдиге), «Келеек уьлги йок болмас» (Придет герой) и др. Но не хватало решающего импульса. Уход в прошлое, к героике былого, в золотой век, сопоставление его с прозаической современностью приводил ее к установлению причин измельчания современника: ослабление связи с национальной почвой, утрата целыми поколениями национальной идентичности. Вывод о том, что современность, взятая вне своего отношения к прошлому и будущему, утрачивает свое единство, рассыпается на единичные явления и вещи, становясь абстрактным конгломератом их, вновь возвращал ее к исходному намерению - дать целостную картину бытия народа во времени, пусть на отдельном историческом периоде, но значительном, чтобы он, как в капле, отразил драматизм и сложность причинно-следственных связей.
В итоге, замысел К.Кумратовой воплотился в романе в стихах «Келеектен атлы» (Всадник из вечности) – безусловно центральном в лиро-эпическом наследии поэтессы. Произведение увидело свет в составе ее последнего прижизненного сборника «Красная алыча» (2000), став первым в ногайской поэзии обращением к судьбам человеческим и судьбам народным, превратившим его в современный эпос. Слагаемые эпоса К.Кумратовой – отчетливая авторская мировозренческая позиция, бытие, судьба и жизнь народа во времени, ставшие предметом философских раздумий. Прошлое и нынешнее, история и современность сопряглись в романе в общей концепции целого.
Используя традиции фольклора, как наиболее плодотворные для осуществления своего художественного замысла, К.Кумратова делает шаг в народную мифологию, поднявшись на уровень философской интерпретации. Начальные ступени фольклоризма - фольклорная стилизация, подражание, использовавшиеся в творчестве первых ногайских советских поэтов, а также филологическая интерпретация – когда фольклорные мотивы – изобразительный материал для психологической интерпретации (поэзия 50-60-х гг) оказываются для замысла К.Кумратовой тесными и отбор фольклорного материала она осуществляет на профессиональном уровне, перейдя к его «интеллектуальному» осмыслению.
Таким образом, в осуществлении художественного замысла поэтесса опирается на обнаруживающую удивительную преемственность традицию истолкования миросотворения и мироустройства в тюркской духовной культуре, зародившуюся еще в архаическом героическом эпосе тюрко-монгольских народов, продолжившуюся в мифологических циклах о предках, культурных героях эпохи шаманизма и далее, в классическом эпосе и средневековой литературе.
В архаическом героическом эпосе, как правило, присутствует изображение Мирового древа (ног. - Байтерек) - иллюстрирация мифа о сотворении мира. Являясь основой поэтической структуры эпоса, этот атрибут, как наиболее значительный, выносился всегда в программную вступительную часть. То же мы видим у Кумратовой.
Но огромные ветви Байтерек с бесчисленными листьями без священного духа Тангри не имеют сакрального, чудодейственного значения и силы. Тангри, в свою очередь, выступает в древнетюркской мифологии как неперсонифицированное мужское божественное начало, распоряжающееся судьбами человека, народа, государства. Это универсально осознающееся божество, славу которому ногайцы пели и после принятия ислама, так как два святых образа (Тангри и Аллах) легко соединились в едином образе всемогущего владыки:
Раскрытие поэтессой глубинных архетипических уровней этнического сознания (мифы, легенды, предания), сохранение спонтанной фольклорной эстетики - фольклорных клише, языковой стихии (активизация утрачиваемого лексического пласта) обнаруживают самобытный мир, в котором - убедительность, а главное – целостность картины представленной этносферы. Художественная ориентация на фольклор, способы его творческой рецепции делают очевидным желание автора донести до читателя мысль о стиле нравственных основ народной жизни, о ее опыте и мудрости, питающей современное искусство. Известно, что миф, к примеру, содержит пафос преодоления хаоса и превращения его в космос, защиты космоса от сохранившихся сил хаоса. Потому востребована она, в частности, в творчестве К.Кумратовой, в котором проблема гармонизации жизни национального дома – одна из ведущих.
В основе сюжета «Всадника из вечности» – события самого драматического периода в истории ногайцев – джунгарского нашествия, тяготы которого они испытывали на протяжении 16 - 17 веков. Именно эти события обескровили этнос; это был излом поступательной национальной исторической эволюции. Так как мировидческий поиск поэтессы заглублен в мифоэпическом сознании, отсюда - специфика восприятия национальной беды: разорение сакрального пространства, гибель дееспособных сил народа представлены в произведении глобальным катаклизмом, стихийным бедствием. Таковы и потери в сущности национального характера, отразившиеся на духовности племени: изъяны устойчивы, их не удается преодолеть на многовековой протяженности, тяжелым наследием они живут в сознании современных ногайцев. Мифоэпически ориентированное сознание автора отменяет время, сублимирует конкретные реалии.
В лирико-прозаической экспозиции к роману поэтесса представляет читателю «своих помощников»: Асыл тас (драгоценный камень, самородок), Асыл соьз (исконное слово), Ел (ветер), Шер (боль). Эти субстанции являются персонажами известного толгау Асана Кайгылы, поэтические строки которого выведены в качестве эпиграфа:
Чистый безупречный самородок-камень
Лежит в водной глубине.
Исконное чистое слово лежит в недрах мысли.
Камень выбросит на берег поднятая ветром волна.
Слово же вырвет из сердца пронзительная боль.
(Подстрочный перевод мой. – Н.С.)
Названные образы, находясь между собой в параллельных соотношениях (параллелизм - наиболее распространенный прием в исторической тюркской поэтике), каждый и сам по себе несет значимую смысловую нагрузку. Только пронзительная душевная боль (Шер) могла вырвать исконное слово (Асыл соьз) из сердца автора, подобно тому, как ветер (Ел) - символ перемен в исторической поэтике может выбросить на берег самородок-камень (Асыл тас), то есть обнажить истину. Логическое и бытийное единство этих символов явилось смыслопорождающим вектором в романном повествовании.
В экспозиции поэтесса отдает дань и древней дестанной традиции, когда зачином к основным действиям являлось обязательное обращение к Всевышнему («Кутадгу билиг» Баласагуни). Современная функция этой традиции, видимо, в том, что она направлена на укрупнение и сакрализацию художественного плана, обеспечивая духовную возвышенность восприятия событий и подчеркивая значение произносимого Слова, идущего, как и все в мире, от Всевышнего: «Тангри шепнул мне это Слово».
Боговдохновенность поэта – исходная истина в традиционном древнетюркском искусстве, которая закрепилась позже, после принятия ислама, в виде культа слова, идущего от Корана. Роман и начинается с панегирической оды в честь посланника Тангри Баба Тукли Шашлы-ас – самого почитаемого у ногайцев предка-демиурга, исторического святого, суфия-шейха, сыгравшего решающую роль в исламизации ногайских племен в 13 веке. Баба Тукли не дифференцирован таким образом, чтобы можно было отделить в нем силу, мудрость, умение колдуна, провидца: он может выступать и как мифический творец, и как собственно герой. «Был посланником Всевышнего среди ногайцев», «Он силой для побед питал народ», «Пророк, мудрец и покровитель народа», - эти определения выражают отношение ногайцев к святому, в культовом образе которого они воплотили свое представление о мудром правителе. Его дух, с благословения Тангри, впитали все последующие мудрые правители, героические персонажи ногайской истории - Эдиге, Нурадин, Мусса-бий, Орак, Мамай, Карасай, Казый, - одновременно являющиеся и героями ногайского героического эпоса.
Богоизбранность правителя, как главное условие возвышения, традиционно распознавалась народом через проявления неординарности героя. В эпосе – это чудесное рождение, сказочно быстрое взросление, проницательность, недюжинная сила, смекалистость, справедливость. (Эдиге из одноименного ногайского эпоса – классический пример). В реальной жизни – это харизматическая личность, обладающая всеми перечисленными качествами, а песни, слагавшиеся при жизни героя, вносили легендарные дополнения, сакрализуя образ.
Баба Тукли Шашлы-ас, посвящением которому открывается роман, - один из богоизбранных. Стиль посвящения, адресованного ему, близок к стилю рунического памятника – надписи в честь Кюль-Тегина: та же эпичность, те же панегирические интонации. Конечно же, это намеренный авторский прием, цель которого - запечатлеть универсальный тип мудрого правителя в образе Баба – избранника самого Тангри. Это всепроникающая (этилген де баьри онынъ колында / все творится лишь с Его благословения ) и животворящая (Кудай берген ярасыгы яшавдынъ / Им сотворена красота мира) демиургическая субстанция, осознаваемая не в антропоморфном или зооморфном обличье, а метафизически.
«Всадник из вечности» состоит из десяти глав. Композиционное решение романа (кольцевая: 1 и 10 - последняя главы содержательно и интонационно идентичны), казалось бы, свидетельствует о фаталистичности позиции автора в отношении национальных судеб: объективный ход истории необратим, уроки повторяются. Но акцент на поведении, поступках, личностных качествах героев в остальных восьми главах позволяет сделать вывод о значимости для автора «человеческого», субъективного фактора: личность может победить обстоятельства, а значит - вершить историю.
В композиционном разделении романа на части сказывается жанрообразующее влияние фольклорного материала – тюркского архаического и ногайского классического эпоса.
В создании образов действующих лиц - батыров Балтагея и Жаскелена, - воплощающих в себе квинтэссенцию национального свободного духа и на фоне упадка внушающих надежду на возрождение в народе жизнеспособных начал, поэтесса опиралась на распространенный мифологический сюжет – историю героя: чудесное рождение, странствия и богатырские подвиги, женитьба на красавице, мудрое правление. О таких героях рассказывает фольклор многих народов (Гильгамеш, Геракл, Одиссей, Зигфрид). В основе этого архаического эпоса – символические формы двух, пожалуй, самых важных событий в коллективной и индивидуальной человеческой истории – это сотворение мира и становление личности, что и объясняет их популярность. Мироустроению (созданию космоса из хаоса) соответствуют подвиги героя, его деятельность и смерть, а становлению личности (символике инициации) – рождение героя и его странствия. «Тысячеликим» называет этого героя Д.Кэмпбелл в своем одноименном исследовании (14), находя его черты в мифах, преданиях и эпосах самых разных культур.
Действительно, если обратиться к индивидуальной истории тысячеликого героя, то обнаруживается общая схема его приключений и она соответствует основным стадиям процесса инициации (обряда перехода): открепление личности от группы, в которую она входила, затем – нахождение на грани (скитания, риск, борьба) и, наконец, восстановление (спасение, апофеоз могущества и власти).
Пришествие к народу нового батыра Жаскелена, мудрого правителя, с функцией Мессии, благославленного самим Баба Тукли Шашлы-ас, несущего спасение темирланцам, осуществляется путем прохождения всех стадий истории тысячеликого героя.
У всадника из вечности говорящее имя: жас – «юный», келен – «приходить». Этим именем автор как бы задает читателю тон и код сообщения, а читатель, в свою очередь, подхватывает этот код и мысленно образует вокруг имени некий контекст. С приходом Жаскелена начинает связываться надежда на духовное объединение этноса, на искоренение из сознания соплеменников безропотной покорности перед неблагоприятными обстоятельствами, а также на позитивные перемены в национальном бытии.
Своего рода гимн лучшим качествам хлебосольного, радушного, гостеприимного, прозорливого народа, который непременно должен узнать и принять своего спасителя, увенчивает поэтическую экспозицию романа, напоминающую интонациями и возвышенной лексикой ораторию. В этом гимне - собственное отношение автора к народу, заслуживающему лучшей доли. Очевидно, что сакральная, возвышенная экспозиция - не самоцельна. Она несет важную смысловую нагрузку, определяя высоту планки требований к идеальному образу Всадника из Вечности.
Создавая образ Жаскелена, К.Кумратова опирается и на традиции тюрко-ногайской поэтической классики, содержащей богатый опыт художественного воплощения образа мудрого наставника племени, мудрого правителя (орхонские памятники, Баласагуни, Шал - Кийиз, Асан Кайгылы). Стадия открепления и нахождения Жаскелена на грани (скитания, борьба, воскрешение из мертвых) может быть прочитана и в контексте суфийской традиции вступления героя на тарикат, прохождения трудного, но очищающего пути самосовершенствования. Получение благословения самого Баба-Тукли – не что другое, как получение учеником благословения учителя, обряд инициации.
Всадник из вечности - не просто новый мудрый правитель, который данной Всевышним властью наладит порядок в обществе, увидит и услышит каждого страждущего. Всадник из вечности – это символ возвращения Веры к народу: веры во Всевышнего, в свою самоценность, состоятельность, полноценность, веры в продолжение рода в истории. Об этом возвращении Веры намерен оповестить народ Всадник.
Название романа содержит национальную символику, связанную с древним тюркским обычаем посылать всадника с благой и печальной вестью. В истории средних веков всадники были глашатаями в ногайских ордах, доставлявшими фирманы мурз, в Новое время – фирманы крымских ханов. Обычай прочно укоренился и сохранился в современной бытовой жизни ногайцев: сегодня всадник у ворот ногайца (атлы) почти всегда означает весть - тяжелую или радостную.
Когда человек уходит из жизни, у ногайцев говорят, что отведенные для него в этом мире хлеб-соль (туздам) иссякли. Это поверье восходит к истории каменных изваяний с чашами в руках, к традиции сакрального отношения к предкам, которые могут быть как опорой для потомков, так и нести угрозу для них в случае, если не исполняется долг перед памятью ушедших. Современная традиция почитания старших рода и, в целом, почтенного возраста восходит в свою очередь к этому верованию. Символизирующие предков каменные изваяния древнетюркской эпохи – половецкие баба (баба с ударением на последнем слоге – это букв. «предок») с чашами в руках – сохранились по сей день на огромных пространствах обитания древних тюрков. Чаши в руках означают участие самого умершего предка в поминках по нему. На этой тризне при большом стечении народа у древних тюрков исполнялся эпос, а назначались поминки на третий, седьмой, сороковой, сотый день со дня смерти, и это сответствовало той последовательности, в какой девять душ умершего покидали его тело (суне, тын, кут, жула, суьр, елсалкын, узут). Все это время родственники умершего должны были выражать скорбь по нему, чтобы не озлобить его душу. Иначе узут (злая ипостась духа) начинает преследовать своих бывших сородичей, стараясь навредить. По прошествии года со дня смерти остается только елсалкын (добрая ипостась духа), которая тоже может озлобиться, если не устроить ей хорошее угощение и не повеселить ее. Поэтому после года траур прекращался. Участие в собственных поминках умершего баба (чаша в руках) определяло его отношение к потомкам: благословит ли он их (отведет ли хлеб-соль (туздам), оставшись довольным ими, или проклянет. В финале романа в обращении к Баба-Тукли Шашлы-ас лирический герой, думая о жизнеспособности народа, задает этот вопрос:
Мы – без опоры, Баба Туькли Шашлы-ас,
Осталась ли в чаше еще
Хлеб - соль для моих Ногаев?
Всадник из вечности – в пути, его никто и ничто уже не свернет.
Продолжает слово Всевышнего лирический герой, призывая народ к самоопросу. Именно в вопрошании ему видится героическое деяние современной жизни, только оно способно извлечь на свет божий забытые, но устойчивые опоры:
Успех и ошибки ты вспомни свои,
Причины блаженства и горя.
Все взвесь ты, народ, все узнай, посмотри
Поможет тебе лишь признание вины.
Из вечности Всадник к тебе как спасение
Пришел. Его сердцем прими, а то ведь
Никто не укажет пути к спасению.
Народ, сам себе помоги.
С приходом демиурга связывает поэтесса движение по пути истинного возрождения и развития, поэтому Жаскелен («юный» «придет») Всадником из Вечности пожаловал в наше время и, наверное, к каждому народу. В этом заключена осуществленная в романе связь родного, особенного со вселенским и всеобщим.
«Всадник из вечности» - первое в ногайской литературе ХХ века масштабное поэтическое воплощение концептуального мышления о судьбе народа. Мышление, в котором дозированный этноцентризм (как средство преодоления устойчивого национального нигилизма) обязательно соседствует с жестким, мужественным самоопросом, самокритикой, сопровождающими художественную реконструкцию автором национальной родословной. Такой подход обеспечивает поступательность процессу возрождения национальной идентичности, сопряжению национальной определенности и всечеловеческого единства, что позволит осознать народу свою самобытность, самоценность, состоятельность, необходимые для того, чтобы участие его в диалоге культур стало содержательным и поистине равноправным.
Достарыңызбен бөлісу: |
