Хуан Рамон Хименес (Juan Ramon Jimenez) 1881-1958

Хуан Рамон Хименес (Juan Ramon Jimenez) 1881-1958

Платеро и я (Platero у уо)

Андалузская элегия (1914)

А вот и сам автор — каким он себя видит: «траурно одетый, с назарейской бородкой под низкой черной шляпой, я странно, должно быть, выгляжу на сером руне Платеро». «Помешанный! — несутся вслед задумчивому поэту вопли озорных цыганят. — Спя-ятил!..» Автор не обижается, когда его дразнят. Напротив — он охвачен странной нежностью ко всему окружающему. Будничная, захолустная Андалузия открывается ему в своей деятельной естественной сути. Природа, и люди, и все живые существа соединены, сцеплены в вос­приятии автора этой любовью к родной земле. Он видит окрестности

родного городка Могера в бесконечно разнообразной смене красок, запахов и звуков, в череде времен года — от весны до весны, в хоро­воде мирских забот и гулких праздников. Все свои мысли и впечатле­ния он тут же поверяет Платеро, который внимает ему с трогательным сочувствием. Автор верит, что ослик все понимает, только не владеет человеческим языком, как мы — языком живот­ных. Но зато он дарит своему хозяину много радости и искреннего тепла.

В своих заметках Хименес останавливает мгновения быстротеку­щей жизни, чтобы по-новому почувствовать ее прелесть; рисует непо­вторимые портреты земляков, рассказывает драматические или смешные истории.

В цикле десятки персонажей. Прежде всего это дети — как пра­вило, бедные, но не унывающие. Вот одна такая стайка после скудно­го ужина весело предается игре «в нищих». Потом начинают хвастаться, выставляясь друг перед другом:

— У моего отца серебряные часы...

— А у моего конь...

— А у моего ружье...

«Те самые часы, — с тихой горечью замечает рассказчик, — что будят до рассвета, и то ружье, что не убьет голода, и конь, который ведет к нужде...»

Одна девочка вдруг запевает «хрупким, точно стеклянная струйка, голосом» заунывную взрослую песню: «Была-а-а я графи-и-и-не-е-ей, / а ста-а-ала вдо-о-ово-ой...»

А над Андалузией то светит раскаленное солнце, то бушует корот­кая очищающая гроза, то налетает осенний ветер, то нависают низ­кие облака. Хименес, обращаясь к Платеро, сравнивает родной край то с вином, то с хлебом, то снова с вином, то снова с хлебом. Порой ему представляется, что сам Могер подобен хлебу — он «внутри бел, как мякиш, а снаружи золотист, точно хрустящая корочка». В пол­день, когда изнывающий от зноя город ест свежий хлеб, кажется, что это один огромный рот ест огромный хлеб.

Вот еще картинка здешних нравов — вдруг в городе раздаются выстрелы. Не пугайся, глупенький, успокаивает рассказчик ослика, это всего-навсего убивают Иуду. Дело происходит в Страстную суббо­ту. Несколько чучел Иуды вооружают над улицами и площадями в самых людных местах, и в городе вряд ли найдется хоть одно ружье, не разряженное в злодея-предателя. «Только Иуда теперь, — обраща­ясь к Платеро, продолжает писатель, — это депутат или учительница,

796

судейский чин или сборщик налогов, алькальд или акушерка, и каж­дый мужчина, впадая в детство... в сумятице смутных и вздорных ве­сенних наваждений всаживает свою трусливую пулю в того, кто ему ненавистен...»

Тоскливой болью сжимается сердце рассказчика, когда он сталки­вается с придурковатым малышом — отверженным в детской толпе, существом, которому не дано ни дара речи, ни тени обаяния. Вечно радостный, но никого не радующий, однажды он исчез со своего при­вычного места на скамейке. Наверное, он переселился на небо, где так же тихо и кротко следит взглядом за окружающим.

А вот другая трагедия — грубому насилию подвергается прекрас­ное и гордое животное. Эта новелла называется «Холощеный жере­бец». Конь, о котором идет речь, ослепительно красив. «Был он вороной, в синих, зеленых, красных отливах, с налетом серебра, как у ворона и скарабея. В молодых глазах ало вспыхивал живой огонек, как на жаровне...»

Этого ничего не подозревающего красавца у загона поджидают четверо мужчин с волосатыми руками. Молча сопя, они наваливаются на животное, прижимают его к земле и «после краткой свирепой борьбы приканчивают его траурную, колдовскую красоту».

Словно сами краски природы меркнут после свершившегося над­ругательства. Обращенный в мерина жеребец, не шевелясь, лежит на соломе — взмыленный, изнуренный и жалкий. Дрожащего и понуро­го, его накрывают попоной и медленно уводят на скотный двор. Рас­сказчику, наблюдающему за этой тягостной сценой, кажется, что конь отделился от земли, лишившись того, что соединяло его с корня­ми жизни...

Так поэтический взгляд на мир отличается обостренным сочувст­вием всему, что терпит боль и утеснение; печаль, мудрость и состра­дание переплавлены с верой в обновление и непрерывность жизни. Вот наступает весна с присущим ей жаром — и Хименес находит не­обыкновенно выразительный образ ее явления: «мы словно в гигант­ских светящихся сотах — жаркой сердцевине огромной каменной розы». То же умение различать красоту в будничном, примелькав­шемся позволяет ему любоваться грубыми и с виду непривлекатель­ными людьми. Он с восхищением провожает взглядом трех старух:

землистые, потные, грязные, они сохранили еще стойкую красоту. — «она все еще с ними как бесслезная, строгая память».

А вот семья цыган, «растянувшихся, словно хвост изнемогшего пса, на булыжном солнцепеке». Почти рубенсовскими красками, с

797

нескрываемым восторгом Хименес лепит портреты каждого члена этой нищей бродячей компании. Мать — будто глиняная статуя, рас­пирающая молодой наготой зеленые и красные лохмотья... Девоч­ка — сплошные нечесаные космы, — лениво чертящая угольком на стене непристойные каракули... Голый малыш, лежащий навзничь и мочащийся себе в пупок, оглашая воздух безответным плачем... Нако­нец, мужчина и мартышка, которые дружно чешутся, — он скребет лохмы, она — ребра... Иногда мужчина разгибается, долго встает, вы­ходит на середину улицы и безучастно колотит в бубен. Цыганка поет, пронзительно и заунывно. Мартышка кривляется.

«Перед тобой, Платеро, идеал семьи», — с чувством искреннего умиротворения произносит рассказчик.

Вот служанка, у которой была привычка по вечерам пугать до­машних, нарядившись привидением. Она обматывалась простыней, надставляла зубы дольками чеснока наподобие клыков и со свечой медленно приближалась к зале. Может быть, Всевышний покарал ее за пристрастие к безвредной забаве — однажды в грозу девушка была найдена на дорожке в саду сраженная молнией.

Вот парнишка, удравший в свое время из Севильи, где прислужи­вал в богатом доме, чтобы поискать счастья на стороне. Он отправил­ся «дразнить быков по захолустным аренам». Теперь он проходит мимо родных мест под презрительными и осуждающими взглядами. Через плечо его перекинут «вдвойне багряный» плащ, зубы искромса­ны недавней дракой, желудок его пуст, и кошелек тоже. Но он идет дальше, навстречу своей судьбе, не жалуясь и не прося о помощи.

Вот жалкий, нищий контрабандист. Во время охоты его дряхлое, перевязанное бечевкой ружье развалилось. И бедняге ранило руку. Дрожащий, он приходит к местному врачу. Тот делает ему перевязку, бормоча себе под нос: «Ничего, это пустяки...» И вдруг попугай док­тора, сидящий в клетке, повторяет гортанно: «Это пустяки...»

А вот старшина носильщиков Могера Леон. На его затылке набита толстая гладкая мозоль от многолетнего ношения баулов. Зато по ве­черам Леон преображается в музыканта. Он играет на тарелках во время праздников...

Жизнь открывается в своих трагикомических подробностях, в яркой карнавальной пестроте, в круговороте смертей и рождении. Рассказчик с одинаковой мудрой печалью рассказывают о чьем-то уга­сании, будь то старик, ребенок или животное. Читателю передается его восприятие любой отдельной жизни как самоценного и важного события. Навсегда осталась в этой андалузской элегии маленькая де-

вочка, которая так любила ласкать ослика, так бесстрашно запускала к нему в рот свою ручонку, так трогательно звала его: «Платеритто, Платеретто!..» Ее унесла тяжелая болезнь, и долгие недели, мечась в горячечном бреду в своей колыбели, она все еще лепетала имя своего любимца: «Платеритто,.. Платеретто...»

Остался и гордый фокстерьер Лорд, которого пришлось пристре­лить после укуса бешеной собаки... И старый кенарь, которого од­нажды нашли мертвым на полу в его клетке. Дети расстроен™ осматривают его. «Ему же всего хватало, — удивленно говорят они, — и воды, и в еде не нуждался...» Да, Платеро, продолжает рас­сказчик, ни в чем не нуждался. «Он умер оттого, что умер, сказал бы Кампоамор, еще один старый кенарь», — замечает Хименес, имея в виду известного испанского поэта.

увы, наступает день, когда умирает и сам трудолюбивый малень­кий Платеро. Это происходит внезапно, в жаркий солнечный пол­день. Ветеринар огорченно объясняет, что ослик отравился... Съел что-то ядовитое... Еще есть надежда. Но Платеро больше не поправ­ляется. Его хоронят в саду под широкой сосной.

«Платеро, ты видишь нас, правда?..»