) Всякое понимание есть непонимание

Человек создал себе орудие понимания, членораздельные звуки и буквы, непостижимо простые по сравнению с важностью того, что посредством их достигается. Но, воспринимая слово, слушатель думает не совсем то, что замыслил говорящий. Если бы было полное совпадение того и другого, то слушающий перестал бы быть самим собой, т.е. воспринимал бы от говорящего свою собственную мысль, передаваемую как бы заново. Поэтому понимание идентичное, один к одному с говорящим есть иллюзия, будто мы видим или слышим, т.е. осязаем нашим чувственным мышлением те же предметы, свойства, что и говорящий. Но мы воспринимаем только свои впечатления от звуков и то, что за ними скрывается. А эти впечатления у всех разные. Это происходит потому, что абстрактные формы мысли неизбежно переходят в чувственное созерцание, а оно у разных людей разное. Если я читаю описание природы или событий в каком-нибудь романе, рассказе, я вижу всё это по-своему, ибо у меня иной опыт жизни, чем у автора, и я видел эти предметы или события по иному. «Всякое понимание есть непонимание» (В. Гумбольдт).

Я слышу от говорящего слово стол. В слове стол есть совокупность многих признаков, которые состоят из совокупности впечатлений моего зрения и осязания, а также из воспоминаний о них. То, что имел в виду говорящий, пишущий (т.е. стол), слушающий понимает, но у него набор признаков иной (в зависимости от его жизненного опыта). Если В. Гумбольдт пишет, что «всякое понимание есть непонимание», т.е. понять другого якобы невозможно, то это его афоризм. На самом деле: то, что мы называем пониманием, есть акт говорения и слушания особого рода, возникновение мысли в нас самих по поводу мыслей, высказанных другим человеком.

Слово, воспринимаемое слушающим, пробуждает в нём воспоминание таких же собственных звуков, и это воспоминание вызывает в его сознании мысль о самом предмете. Если бы слушатель не воспринял звук другого как принадлежащий ему самому, слушателю, то понимание было бы невозможным. Но для такого понимания нужно не полное звучание (или частично иное написание), а только частное совпадение нового восприятия с прежним. Люди «передают» друг другу не предметы (звук слов, буквы), а затрагивают друг в друге то же звено цепи чувственных представлений своего духовного инструмента.

Это есть воспроизведение в сознании предмета, события, теории, т.е. того, что сейчас ещё не существует, в ощущениях не дано, но что может существовать в неких идеальных ситуациях. А воспроизвести в сознании предмет, событие, ситуацию, значит понять их, как они есть. Т.е. абстрактное, логическое мышление определяется через мышление-понимание, а оно отличается от ощущений, восприятий, представлений как чувственных форм отражения. А понимать вещи и явления можно только в логических формах (в понятии, суждении, умозаключении), т.е. мы понимаем идеализированный предмет.

Таким образом, предмет, событие, факт мы понимаем в двух мыслительных формах – в форме конкретного, наглядного, видимого, ощущаемого предмета для идеализации, т.е. в форме чувственного мышления, и в форме идеализированного предмета, в форме абстрактного, логического мышления. Это и есть исходное начало, ступень определения понятия мышления. Предмет и мысль о нём не совпадают, это материя и сознание, материальное и идеальное, звуки слов соотнесены с мыслями о них. Идеальное в них – образы этих звуков, живущие в голове человека. В этом отношении слово не отличается от других материальных объектов. Но имеется отличие: восприятие слова сопровождается его пониманием, т.е. установлением связи этого слова с определённым понятием, которое уже есть в опыте человека. Материальные знаки выступают как выражение идеального. Соотношение идеального образа и материи знака символизирует, представляет содержание мысли, которая находится в сознании. Нет речи без её понимания, так же как нет и понимания без речи, без знаков, «внешней материи» мысли. Говорящий знает, что слово принадлежит ему, и в то же время он знает, что это же слово не принадлежит ему на правах частной собственности. Ибо это слово так же понятно и слушающему, следовательно, принадлежит и ему.

Когда я говорю, а меня понимают, то я не «перекладываю» целиком мысли из моей головы в другую. «...При понимании мысль говорящего не передаётся, но слушающий, понимая, создаёт свою мысль. Думать при произнесении известного слова то же самое, что думает другой, значило бы перестать быть самим собою; поэтому понимание в смысле тождества мысли говорящего и слушающего есть иллюзия, в которой действительным оказывается только некоторое сходство, аналогичность между ними, объясняемое сходством других сторон человеческой природы» [Потебня 1910, т. 2, ч. 2 : 126 - 127 ].

8) В процессе понимания каждый творит своё понимание.

Мысль, переданная словом, имеет в слушателе не тот вид, что в говорящем.

Отсюда – частое непонимание. В речи одно и то же слово для слушающего и говорящего часто разные слова, с разными значениями. Устойчивость значения в слове имеет определённые пределы. Никто, произнеся слово, не думает так же, как другой. Между тем пределы непонимания не так уж широки и неопределённы. Нельзя утверждать, что слова у разных людей имеют разное значение, но нельзя и утверждать, что нет общего в слове для разных людей: есть основное значение, оттенки уходят. Каждый принимает речь в своих собственных словах. Личный опыт каждого отличен от опыта других.

Таким образом, понимание не сводится к п а с с и в н о м у отражению свойств вещи: в интерпретацию мы вкладываем и часть своего внутреннего мира, это «процесс построения своей мысли», это постепенное «достраивание», восполнение недостающих деталей, мыслей, суждений, умозаключений своими собственными.

Что именно даёт слову силу производить понимание и почему слово в этом отношении незаменимо никаким другим средством? Понимание другого происходит от понимания самого себя. Наша собственная тёмная мысль мгновенно освещается, когда мы сообщим её другому или напишем, и не только другому, но и самому себе. Слово есть настолько средство понимать другого, насколько оно средство понимания самого себя. Сила человеческой мысли не только в том, что слово вызывает в сознании прежние восприятия, но и в том, как именно оно заставляет человека пользоваться сокровищами своего прошедшего. Понимание тогда возможно, когда у партнёров общения будет что-то общее. А этим общим является действительность. Получаемый после чтения текста семантический продукт есть уже вторичный смысл, вторичная, логическая интерпретация, которая читающим «подгоняется» под его логическую систему мышления, а точнее говоря – становится основой иной, новой системой мышления. А она, эта логическая система, автоматически вызывает в своём же мозгу чувственные образы конкретных предметов, подразумевавшимися говорящим (пишущим) и воспринимаемых слушающим (читающим) тоже как реальные предметы и события (подробнее о взаимопереходе абстрактного и чувственного мышления см. в книге [Кривоносов 2001 : 144 - 148] ).
9) Понимание – это переход от семантических форм мысли к

логическим формам.

Понимание – это восстановление тех же логических связей, что и в голове говорящего (пишущего). Процесс понимания возможен только при общности семантических, смысловых, логических связей в сознании коммуникантов. Понимание возможно постольку, поскольку в мозгу адресата уже имеются, или впервые устанавливаются те же связи знака с его обозначаемым. Понимание текста возможно потому, что слушатель или читатель владеет теми же механизмами смыслового синтеза, которые использует автор при реализации своего замысла в тексте. Это значит, что читатель должен владеть не только естественным языком, но также механизмами синтеза смысла из отдельных высказываний и механизмами смысла целого произведения. Понимание выходит далеко за пределы лингвистики. В лингвистический аспект входит только процедурная сторона понимания, конкретное же наполнение в виде теории объективного мира, т.е. познание – это традиционно философская проблема, имеющая выход в языкознание.

Отрезок речевой цепи между говорящим и слушающим (письменным текстом и читателем) включает в себя только материальную сторону языковых единиц в виде определённым образом организованных звуковых (зрительных) волн, организованных в определённую систему фонем (графем). Звуковой (буквенный) поток должен быть организован так, чтобы он в соответствии с тем языком, которым владеют оба собеседника (писатель и читатель) мог вызвать соответствующий образ. Материальные звуки (буквы) находятся, разумеется, вне сознания, они принадлежат внешней среде, но в мышлении они превращаются в а б с т р а к т н ы е с у щ н о с т и и будучи л о г и ч е с к и м и о б о б щ ё н и я м и, превращаются в фонемы (графемы), становятся достоянием сознания. Не включая в себя идеальной стороны, этот звуковой (графический) поток текста, вместе с тем, но только при встрече с мозгом, заряжённым тем же языковым кодом, той же языковой системой, обнаруживает в себе определённую информацию или значение, идеальный образ, идеальную по своему характеру информацию благодаря тому, что в мозгу слушающего (читающего) возбуждаются определённые, соответствующие данной знаковой цепочке, участки нейронов и возникают те же или близкие психические образы как идеальная сторона соответствующих языковых построений в виде логических понятий.

В качестве объекта восприятия в тексте служит его материальная форма в виде последовательности символов, служащих непосредственными раздражителями, действующими на органы чувств. Но конечная цель – не восприятие звуков или букв, а того, что за ними стоит – предмета описания, но он не дан непосредственно, поэтому он не может воздействовать на сенсорный аппарат. Он должен возникнуть в сознании сквозь воспринимаемые символы как идеальный образ. Следовательно, текст воспринимается в двух этапах:

а) Непосредственное восприятие материальных знаков, это сложный процесс преобразования энергии воздействия внешних сигналов в нервные импульсы и этих импульсов в образ воспринимаемого символа, осознание его как знака, слова, как значимой единицы языка (т.е. осознание слова как логической структуры связи фонем);

б) Переход от образа языка как материального объекта к образу его содержания, осмысление, понимание воспринимаемого материала, т.е. понимание воспринимаемого как логического понятия или суждения.

Эти два этапа различны: на первом – распознавание, узнавание знаков, на втором – понимание, распознавание информации, закодированной комбинацией этих знаков. Но они слиты во времени, образуют единый процесс. Проблема понимания – это второй этап восприятия текста.

Понимание – это переход кода языка к внутреннему коду интеллекта, где в качестве единиц содержания выступают не слова как единицы семантической структуры предложения, а п о н я т и я. Процесс понимания – это переход с материи языка на идеальный язык мозга. Понимание – это перевод с материального языка на внутримозговой, субъективный, это переход к смыслу. Понимание есть не что иное, как осмысленное восприятие языковых форм, несущих в себе осмысленную информацию. «Понимаие есть упрощение мысли, переложение её, если можно так выразиться, на другой язык» [Потебня 1976 : 79].

Отсюда ясно, что логическая форма мышления – главная, с неё начинается и ею завершается процесс коммуникации. Процесс понимания, обозначенный выше как пункт ( б ), делится на языковой уровень понимания (семантическая форма мышления) и надъязыковой уровень понимания (логическая форма мышления), поверхностный и глубинный. Психологический анализ показывает, что понимание не идёт сначала на семантическом уровне, а потом на логическом. Осмысление первых же знаковых выражений сразу требует обращения к сфере реальных знаний, к логическому уровню. Поэтому семантические формы мысли и логические формы мысли постоянно взаимодействуют. Следовательно, чисто семантического уровня понимания нет, поскольку логические формы мысли подключаются в самом начале процесса понимания.

В центре внимания языковедов обычно лежит знаковая, семантическая единица как изолированный элемент языковой системы, а процесс перехода от знака к его содержанию не всегда учитываются. Необходимо не только знание семантической формы мысли, не способное само по себе привести к пониманию языковых выражений. Поэтому в лингвистических моделях явно или неявно предполагается существование логической формы мысли. Одна и та же мысль, выраженная в одном и том же языке разными способами, и её понимание возможны только на логической основе, которая в данном случае оказывается единой не только для различных семантических форм мышления в одном и том же языке, но и в разных языках.

Понимание смысла высказывания есть проникновение в суть его логической структуры, а это значит – выход за пределы видимой и слышимой семантико-грамматической структуры предложения. Чтобы понять предложение, т.е. семантическую форму мысли, надо прежде узнать знаки и их взаимные связи, выражающие эту форму мысли, а чтобы понять логическую форму мысли, надо понять семантическую форму мысли. Понимание же логической формы мысли означает её перевод с семантической формы, т.е. переход с внешнего кода на глубинный, т.е. логический код. Таким образом, происходит постоянный взаимопереход, т.е. в з а и м о п е р е в о д семантической формы мысли (предложения) в логическую форму мысли (суждение). Этот взаимопереход совершается в мозгу автоматически и неосознанно, но только до тех пор, пока говорящий (пишущий) не сталкивается с «муками слова».

Уровень понимания – это уровень перевода с одного языка на другой. В общении натуральный язык проявляется как двухзвенный механизм. Гипотезу двухзвенности языка подтверждают не только эксперименты, но и тривиальные факты наблюдения над формами общения людей, которые показывают, что понимание, т.е. приём сообщений, следует понимать как перевод с одного языка на другой. При этом один из этих языков есть язык семантической формы мышления, а другой язык есть язык логической формы мышления.

Итак, слушающий или читающий, воспринимая семантико-грамматическую форму предложения как «кусочек» языкового или оречевлённого мышления говорящего, «упакованной» в соответствующую семантическую и грамматическую форму языка, воспринимая эту мысль как нечто целостное, о д н о в р е м е н н о, чаще всего автоматически и бессознантельно, если этому не препятствуют «муки слова», п е р е в о д и т её в форму мысли более высокого уровня – в логическую форму. Он сличает её с логическими формами своего «логического языка» (с сознанием) и понимает её о д н о в р е м е н н о и как семантико-грамматическую или семантическую форму мысли, т.е. как содержание предложения (так, как он её видит или слышит в реальном предложении), и как логическую форму мысли. Вернее, слушающий (читающий) не переводит её в логическую форму, она сама по себе, а в т о м а т и ч е с к и, б е с с о з н а т е л ь н о откладывается у него в мозгу через звучащее (написанное) предложение как соответствующая логическая форма.

Подтверждением этому может служить пересказ текста: мы это делаем, в основном, не в словах оригинала, они уже забыты, а в своих собственных словах, не нарушая исходного смысла оригинала. Мы передаём смысл оригинала своими словами только потому, что запомнили не слова и грамматические формы оригинала, а его с м ы с л, и только потому, что запомнили этот смысл в его соответствующих логических формах. Воспринятое содержание текста запоминается слушающим (читающим) именно как последовательность логических форм мысли, а не как последовательность семантико-грамматических форм мысли, которые всегда более подробны и пространны, чем содержащиеся внутри них абстрактные логические формы. Отсюда естественно заключить – и это соответствует теории информации, – что в процессе передачи информации её исходное количество теряется и никогда не увеличивается на выходе. Овладение л о г и ч е с к и м с м ы с л о м текстов (письменных и устных) является самым верным и надёжным каналом для проникновения в чужую индивидуальность, в культуру других народов, в дух минувших эпох.

Цель понимания чего-либо может быть разной, например, понимание

собеседника. Более высокий уровень понимания есть понимание внутренних взаимосвязей и причинно-следственных отношений между двумя и более фактами и событиями. Наивысшей формой понимания можно считать создание теории объекта со всеми его внутренними отношениями, которые можно выразить в системе умозаключений. Эту мысль хорошо выразил Г. Гийом, который данному вопросу посвятил немало вдохновенных страниц. «Опыт, представляющий собой наблюдение, ценен только тогда, когда он ведёт к новому, не достигнутому до этого времени пониманию. Научная деятельность – это in extenso (дословно, – А.К.) колебание от наблюдения к пониманию, превосходящему наблюдение, и от этого понимания к наблюдению на своём уровне» [Гийом 1992 : 45]. Ср.: «От живого созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике – таков диалектический путь познания истины, познания объективной реальности» [Ленин т. 29 : 152 - 153]. Ср. также: «Мысль человека бесконечно углубляется от явления к сущности, от сущности первого, так сказать, порядка, к сущности второго порядка и т.д. без конца» [Ленин : т. 29 : 227]

Теория чего-либо есть высшая степень понимания. Построить теорию – это значит понять нечто в самом высоком смысле. Отсюда – необходимость завершить понимание вещей построением т е о р и и. Видение высшего уровня приходит часто в виде озарения, неожиданно, из глубокого понимания. «Для меня привлекательность теории заключается в том, что вместо видения фактов она даёт их понимание, ведущему к высшему видению, которое находится на содержательном уровне. На мой взгляд, понять – это дойти в теоретизировании до предела, как бы мало ни удалось понять. Максимум понимания – это и есть хорошая теория» [Гийом 1992 : 25].

В основе процесса понимания лежит формальная логика, т.е. логические формы мысли, а они выражены конкретными семантико-грамматическими формами языка. Но человек понимает себя, других и весь мир не этими конкретными языковыми формами, а л о г и ч е с к и м и ф о р м а м и м ы с л и, ассоциативно манифестируемыми этими конкретными языковыми формами. Авторы теорий «лингвистической относительности» и «языковой картины мира» остановились на полпути, полагая, что конкретные языковые формы – первая и последняя инстанция среди средств мозга, через которые они, как им кажется, познают мир и которые служат средством коммуникации и понимания друг друга в этом процессе. Однако не язык есть мой мир, а моё мышление, которое познаёт мир в своих логических формах, есть мой «второй» мир, представленный в мозгу и д е а л ь н о, но не материально ни в виде материи слов, ни в виде материального мира.

В основе процесса понимания лежит формальная логика, т.е. абстрактные, логические формы мысли (понятия, суждения, умозаключения), выраженные в конкретных материальных формах языка, которые однако не находятся и не могут находиться в мозгу в силу чужеродной для мозга материи. Человек понимает себя, других и весь мир не материей языка, а ищет и находит (одновременно и молниеносно, автоматически и преимущественно бессознательно) в языковых формах то, ради чего они существуют – л о г и ч е с к и е ф о р м ы м ы с л и. Если идти на поводу у теорий «лингвистической относительности», «языковой картины мира» и теории «дегуманизации языка», для которых язык в его семантических и грамматических формах и звуки языка, образовавшиеся исторически, на основе общественного договора, самодостаточны, чтобы понимать и отражать мир, то мы неизбежно придём к выводу, будто мой язык – это мой мир, будто возможно «Язык о языке» (название сборника под ред. Арутюновой), будто у каждой нации свой мир, зеркально отражённый в лексико-семантической структуре языка.

Процесс понимания связан, естественно, с процессом перевода с одного языка на другой: без понимания того, что переводишь, нет перевода, иначе в лучшем случае мы делаем лишь подстрочный, а не художественный перевод. Естественно, понимание процесса «понимания» открывает завесу и над сложнейшей проблемой: как люди познают мир и самих себя.
VII. «Муки слова»
Породив языковые знаки, мышление само попадает в плен коммуникативной деятельности, осуществляющейся с помощью тех же знаков. Новая информация в речевой форме увеличивает скорость развития самого сознания и приёмов его функционирования, т.е. к совершенствованию механизма мышления. Только в этом случае надо считать, что сознание формируется и совершенствуется с помощью знаков, есть продукт речевой деятельности. Даже когда сознание достигло своего высшего развития, оно ограничено своей черепной коробкой и у него нет иного средства спасения, кроме языковых знаков. Их надо найти и согласовать с заданной мыслью. Речь протекает автоматически, почти бессознательно, без спотыкания о языковые материальные знаки (ср. «слова – паразиты»: э, э, а, а, перед каждым словом), но лишь в речи на известные темы. Ведь для каждой мысли не может соответствовать только данная, готовая для неё языковая форма, её ещё надо найти и сформулировать.

Как писал В. Гумбольдт, всякое понимание есть непонимание. Это действительно и для самого говорящего или пишущего, ведь сама речь есть стремление выразить свои мысли так, как они задуманы в тиши нейронных клеток, ещё не будучи выведенными за их пределы. Но говорящий не может выразить эти мысли слушающему непосредственно, прямо из мозга, приходится обращаться к знакам, материальным проводникам нашей мысли. И говорящий неизбежно наталкивается на препятствия, на материю знаков. Однако говорящий и пишущий часто остаются неудовлетворёнными своими высказанными мыслями, пока не найдено именно то, что они хотели выразить. Отсюда – афоризмы: «Мысль изречённая есть ложь» (Ф. А. Тютчев), «Мысли умирают в ту минуту, когда они воплощаются в слова» (А. Шопенгауер). В поэзии мы иногда слышим жалобы поэтов на невыразимость мысли, на трудности, которые их подстерегают при попытке выразить нужную мысль. Это «беспокойство мысли», не нашедшей своего истинного воплощения. Вот, к примеру, эти жалобы:

Подходящее откуда взять?

(В. Маяковский)
Не верь, не верь себе, мечтатель молодой,

Как язвы бойся вдохновенья ...

Случится ли тебе в заветный чудный миг

Открыть в душе давно безмолвной

Ещё неведомый и девственный родник,

Простых и сладких звуков полный, –

Не вслушивайся в них, не предавайся им,

Набрось на них покров забвенья:

Стихом размеренным и словом ледяным

Не передашь ты их значенья.

(М. Ю. Лермонтов. «Не верь себе»)

Всё лучше перед кем-нибудь

Словами облегчить мне грудь;

Но людям я не делал зла,

И потому мои дела

Не много пользы вам узнать;

А можно ль душу рассказать?

(М. Ю. Лермонтов. «Мцыри»)

И чувства и мечты свои –

Пускай в душевной глубине

Встают и заходят оне

Безмолвно, как звёзды в ночи –

Любуйся ими и молчи.

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймёт ли он, чем ты живёшь?

Мысль изречённая есть ложь;

Взрывая, возмутишь ключи, –

Питайся ими и молчи,

Лишь жить в самом себе умей !

Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум;

Их оглушит наружный шум,

Дневные разгонит лучи, –

Внимай их пенью – и молчи ! ...

(Ф. А. Тютчев. „Silentium“ )
Иногда «Муки слова» интерпретируют так, что в языке якобы отсутствуют соответствующие слова для возникающих в сознании говорящего понятий и чувств. Но почувствовать и понять свои чувства – это не тождественные акты. Пока человек не понял своего чувства, т.е. пока это чувство не отразилось в его сознании в виде абстрактной мысли об этом чувстве, он не в состоянии что-либо высказать об этом чувстве. Дело не в «невыразимости» понятий, а в отсутствии этих понятий, их названий, т.е. их материальные знаки, являющиеся условными, не идут рука об руку с наглухо прикреплёнными к ним понятиями. Как только эти понятия воплотились в слово, значит они возникли. «Муки слова» – это усилия понять, познать некие явления и образовать о них верные понятия. Эти усилия есть процесс мышления, проходящий обязательно в словах.

«Муки слова», «муки творчества» заключаются в отыскании в огромной понятийной сокровищнице тех слов и выражений, которые воплощают не только определённые понятия, но и средства эмоционального, художественного изображения действительности. Система языковых знаков определённого коллектива людей есть не уникальный, а массовый объект, как объект, существующий только в совокупности своих индивидуальных представителей. Каждый индивидуальный экземпляр высказывания формируется и функционирует в мозгу конкретного человека. Не существует общих для всех людей одних и тех же словосочетаний для выражения только данной мысли. Эти словосочетания, слова для той или иной идеи каждый человек ищет самостоятельно, и выражает их по-своему.

Итак, существует общечеловеческое мышление. Существует общая для всех людей данной науки, данной области знания знаковая система. Но существует лишь индивидуальный набор нужных знаков для нужных идей, иногда при их выборе часто сопряжённый с «муками слова». С одной стороны, это плохо, что отсутствуют одни и те же штампы для выражения данной мысли, это освободило бы человека от мучительных поисков нужных знаков для нужных мыслей. Но тогда все люди данной нации общались бы одними и теми же штампами, и отсутствовал бы всякий индивидуальный выбор слов, следовательно, отсутствовало бы всякое художественное творчество. С другой стороны, это хорошо, хотя и «трудно мыслить», потому что условная, немотивированная знаковая система даёт безграничный простор для индивидуального творчества.

Мышление обладает совершено иной ёмкостью, чем объём самой знаковой системы для этого мышления, которая по определению не является бесконечной в связи с ограниченностью человеческой памяти. Мышление же бесконечно, кроме того оно не всегда сигнализирует о себе через языковые знаки. Во-первых, существует чувственное мышление как его первая, чувственная, наглядная ступень, которая не требует никаких языковых знаков – мы видим, слышим, воспринимаем, ощущаем всё, что вокруг нас, нашими органами чувств, не нуждаясь в словах. Во-вторых, существует абстрактное, идеальное, логическое мышление как вторая, более высокая ступень отражения мира, но и это мышление может обходится без знаков, реализуясь как авербальное мышление. Происходит отрыв идеального, абстрактного, психического от материи знаков, такое мышление совершается спонтанно, неосознанно для человека, имея своей материальной основой лишь химическое и электрическое взаимодействие нейронных клеток (сравни: восприятие сокращённых логических умозаключений или энтимем, анекдотов, т.н. озарений и пр.). Мысль часто бессознательна, нам её трудно понять и осознать и тем более изложить в форме устной или письменной речи. Слова приходят на помощь мышлению лишь в последнюю очередь, но главным образом тогда, когда нам нужно их озвучить или записать.