Книга посвящена обоснованию природы языкового знака. Не раскрыв сущность языкового знака, не познать и механизм взаимодействия языка с мышлением, речью, текстом, действительностью

Многие лингвисты считают, что авербального мышления не существует. Вне знаков есть лишь неясные побуждения, волевые импульсы, выливающиеся в жесты и мимику. «Таким образом, стоит лишь без предвзятости проанализировать существующие факты, и вопрос о том, может ли мышление протекать без языка или обойти его, словно какую-то помеху, оказывается лишённым смысла» [Бенвенист 1974 : 105]. Другие лингвисты считают, что в авербальном мышлении нет бессознательных физиологических процессов. На бессознательном уровне человек осуществляет множество разнообразных видов мыслительной деятельности: рождение гипотез, рассуждения, интерпретации. Но речь в этом случае идёт не о бессознательных физиологичесих процессах, происходящих в нейронах, а именно о мылительных процессах, таких же, как сознательно осуществляемые акты мышления, с той лишь разницей, что эти процессы не воказизуются. Следовательно, осознанной может быть только часть мышления.

Но мысль способна двигаться вне знаков. Это первичная, наиболее естественная и общедоступная репрезентация мира. Зависимость мысли от языка (теории «лингвистической относительности», «языковой картины мира») – недоразумение и опровергается повседневным опытом. Мысль находит себя вне словесного знака в музыке, житвописи, поступке, архитектуре. Язык является первым явлением мысли, поэтому нам о ней известно, лишь поскольку ей дано слово. Мысль выступает более простым образованием, чем язык, и способна двигаться вне и поверх знаков. Приоритет языкового знака поэтому относителен и с ним существуют потенциально готовые занять его место визуально-графические, мимические и смешанные формы, а также разнообразные фигуры умолчания. Заложенное в языке знание размыто, стёрто и наслоено актуальной языковой функцией.

Панфилов ссылается на отсутствие экспериментальных данных, которые бы доказали реальность понятийного мышления вне актов коммуникации. Но прямые эксперименты через живой мозг может быть никогда и не появятся, однако косвенным образом художественные, публицистические устные и письменные тексты, разговорная речь это уже давно доказали, но эти факты не все лингвисты видят.

Языковые знаки, находящиеся вне мозга человека, как внемозговые материальные носители, не могут существовать без «своего ассоциативного значения», локализованного в мозгу. Этот неразрывный союз возможен только потому, что передать и воспринять можно только нечто материальное (звуки, буквы). Но вне коммуникации, т.е. в познавательном мышлении рождение понятий возможно и без внешне представленной материи, чистыми идеальными понятиями. Это и есть авербальное мышление («языки мозга»).

Принцип экономии физиологических затрат есть проявление защитных функций организма. Способность человека к абстрагированию, к экономии функциональных усилий возникла задолго до появления речи. Поэтому, естественно, такая способность есть и у современного человека – он может мыслить и без словесных знаков. «Языковая жизнь является непрерывной органической работой, а в работе организма можно заметить стремление к экономии и к нерастрачиванию усилий без нужды, стремление к целесообразности усилий и движений, стремление к пользе и к выгоде». [Бодуэн 1963 : 26 ]. « ...Первопричиной языковых изменений будет состоять из одного, но вполне неожиданного для нас на первый взгляд слова: „лень“ ». [Поливанов 1968 : 81 ]. «Языковое поведение регулируется, таким образом, так называемым «принципом наименьшего усилия», мы предпочитаем, однако, заменить это выражение ...простым словом “экономия“ ». [Мартине 1960 : 126 ].

Экономия материи в языке проявляется как тенденция человеческой психики к экономии физиологических затрат. Это свойство памяти выявляется, например, в односоставных предложениях, эллипсах и др., в обобщении однотипных предметов в форме логических понятий, когда берётся одно из его качеств и распространяется на все аналогичные предметы. Экономия языковой материи происходит везде: в фонетических изменениях, в дифтонгах, окончаниях слов, устранениях долгих гласных, изменениях конца слов, выравнивании форм по аналогии, сокращениях, усечениях, экономии языкового материала для выражения суждений, сокращённых умозаключений (энтимем), в стремлении к постижению смысловой чёткости. Каждое слово получает новое значение только потому, что оно имело и имеет прежнее. В самой сущности языковых знаков априори заложен «закон экономии знаковой материи», и только потому, что знак произволен, условен, органически никакими узами не связан с предметом, его наименование продиктовано случайными обстоятельствами, не связанными с сущностью именуемых предметов.

Сумма, синтез значений языковых знаков не даёт в итоге смысл предложений, который не сводится к сумме этих значений. Почему? В этом и состоит сущность языка – дать свободу мысли, несмотря на ограниченный словарный запас. Вырванное из контекста слово, слово в словаре утрачивает верхние пласты семантического смысла, сохраняя только своё наиболее употребительное, частотное ядро, статистически наиболее устойчивое лексическое значение, которое и фиксируется в словарях. Почему? Мысль шире значений слов, мышление человека не ограничено никакими рамками, но количество языковыых знаков для реализации разнообразия мыслей ограничено количеством языковых знаков. В силу этого рождается многозначность, мышление ищет для себя новые средства выражения. Один и тот же материальный знак, будучи многозначным, служит для выражения разных смыслов, которые регулируются не изолированным от всякой структуры знаком, а только в синтаксической структуре себе подобных.

Нужно отметить, что только часть мыслительных процессов связана с функционированием знаков (говорение, слушание, чтение), но они могут протекать и вне языковых знаков. В процессе речи иногда опускаются блоки значений, смысла, которые понятны слушателю и без них. Иногда такие блоки называют «мыслительными скважинами». Особенно часты подобные скважины в разговорной речи и в сокращённых умозаключениях (энтимемах).
2) Мышление шире знаковой системы, отсюда –

неизбежность авербального мышления.

Вербальное мышление реализуется на основе материальных языковых знаков и материальных физиологических процессов в головном мозгу. А невербальное мышление – только на основе материальных физиологических мозговых процессов. В мышлении людей каждой нации есть какие-то целостные, определённые, осознанные человеком мысли о событиях, фактах пройденной жизни, знаниях и пр., но не для всех из них существуют наготове языковые знаки, и они не всегда могут быть выражены знакомыми знаками, т.е. мышление шире, чем оно представлено в формах языка. Например, в некоторых языках нет глагольного вида, некоторых временных форм, такого богатства префиксов и суффиксов, как, например, в русском языке. Однако мышление людей, вооружённых любым языком, всегда найдёт средства для выражения адекватных значений.

«Знака равенства между формами мышления и формами выражения мышления в языке ставить нельзя, если конечно, не стоять обеими ногами на почве того старинного философского предрассудка, согласно которому язык вообще ... есть та единственная «внешняя форма» ... мышления. В таком случае – да, формы и нормы языка есть единственные доступные наблюдению и изучению формы «мышления», его логические нормы» [Ильенков 1979 : 122 ].
3) В каких познавательных и коммуникативных процессах

возможно авербальное мышление?
1. Авербальное мышление свойственно преимущественно

познавательному процессу мышления.

Проблема авербального мышления не нашла в языкознании почти никакого теоретического решения. Но проблема эта вызывает много вопросов, например, таких: 1) Где источник добавочного, незнакового смысла, не заложенного в текст его автором? 2) Каковы лингвистические, психологические и логические механизмы порождения незнакового смысла? 3) Является ли это проявлением субъективизма, или это закономерное и неизбежное явление?

Смысл рождается вместе с выражающем его знаком, но чаще всего, пожалуй, до слова и вне слова, слово только обозначает течение и развитие мысли в самом мозгу. Но тут опять вопросы: выражает ли слово уже готовую мысль в сознании самого говорящего или она появляется лишь по ходу движения знаков, и как «передаётся» она другому? Человеческая личность есть нечто замкнутое, недоступное для другого. Каким же образом то, что происходит в «чёрном ящике» одной личности может быть «передано» другой личности?

Нельзя высказать смысл, если его раньше не подразумевать. Но и не всё подразумеваемое вводится в текст, в предложение. Это только эксплицитный смысл, имплицитный смысл остаётся часто за словами. Главное в предложении состоит в том, чтобы доставить в интеллект слушающего (читающего) знаковый материал для условий, на которых базируются смысловые связи слов, способствующие ассотиативно вызвать те же смысловые связи между знаками, в услышанном и прочитанном. Предложения возникают на основе задуманного текста, а сам текст рождается в результате его развёртывания в предложениях. Предложением управляет текст. Человек не говорит отдельно придуманными предложениями, а одним задуманным текстом. Это предъявляет требования к отбору словаря и грамматических средств. Но одни и те же слова и одни и те же грамматические правила не могут применяться постоянно в каждом соседнем предложении.

Мышление не всегда нуждается в своём полном развёртывании – это и есть источник невербального мышления. «Мы мыслим свёрнутыми образами, когда мысль для нас привычна. ...В обыденном мышлении мы не нуждаемся в развёрнутом образе, так как и свёрнутые образы или сгустки оказываются достаточными для мышления, или неточного, привычного различения одной вещи от другой. ...Развёрнутый образ выступает у нас, когда мы нуждаемся в каком-либо доказательстве или объяснении». [Сотникян 1968 : 87 ]. Использование чувственного материала как элемента мысли объясняется тем, что говорящему не всегда нужны логические формы мысли с вербализованными субъектом и предикатом, что ситуация дополняет мыслительный процесс и процесс общения наглядными признаками, предметами, явлениями.

Мышление только на уровне мозговых механизмов, т.е. авербальное мышление, есть истинное мышление: основная сфера мыслительных процессов лежит за пределами языковых знаков. Есть два вида мышления: 1) Мышление осознаваемое, контролируемое сознанием. Оно осуществляется в формах понятий, суждений, умозаключений. 2) Мышление не осознаваемое субъектом, не контролируемое сознанием. Конечно, оно осуществляется на нейрофизиологическим уровне, но какими-то иными церебральными механизмами. Это мышление не может обходить логическое мышление и обязано пользоваться его логическими формами, иначе мышление не состоится. Именно мышление только на уровне нейронных механизмов, без языковых знаков, есть собственно наше повседневное мышление. Может быть, это частично совпадает с тем, что обычно называют «внутренней речью», в которой присутствуют неясные и расплывчатые образы языковых знаков.

Основная сфера мысленных процессов человека лежит за предела языковых знаков в виде невербального мышления. Словесное мышление – только один из типов мышления. Невербальное мышление не требует развёрнутого линейного построения предложения с субъектно-предикатной структурой. Мысль предшествует речи в тот момент, когда мы собираемся что-то сказать. Фрагментарность и свёрнутость внутренней речи объясняется преобладанием в данный момент в мышлении человека незнаковых его форм.

Если бы мы ограничивались лишь знаковым мышлением – а это невозможно ни при каких условиях, – человек как биологический вид не существовал бы: в этом случае человек обязан был бы говорить, не закрывая рта, весь день. Бодуэн пишет, что бессловесное мышление – не только недостаток слова, его недоразвитость, но, напротив, являет собой момент преодоления слова, восхождения на высшую ступень мысли. Мы не упраздняем слово, а поднимаемся над ним и оно продолжает играть в мышлении свою великую роль, хотя уже в невидимой форме. Это не упразднение слова, а утверждение на нём и надстройка над ним ещё более высоких ступеней мысли. [Бодуэн, т. 1 : 28 ].

Понятие в мозгу фиксируется звуковым, буквенным комплексом, но только тогда, когда понятие уже готово, до звукового комплекса. Или вместе со звуковым комплексом. Но сам звуковой или буквенный ряд до понятия невозможны, если игнорировать футуристов, кубистов, авангардистов в поэзии (Хлебников, Северянин, Надсон, Маяковский и др.), которые изобретали искусственные понятия. Понятие может быть и не закреплено в звуках, но оно всегда закреплено в нейронных структурах мозга. Разумеется, чем проще и понятнее связь между логическим понятием в мозгу и материей знаков, тем прочнее оно задерживается в памяти, иначе оно может рассыпаться как карточный домик. Понятие в мозгу и связанные с ним знаки не исчезают даже тогда, когда исчезла сама вещь.

Некоторые лингвисты-фантасты «на полном серьёзе» так характеризуют невербальное мышление, путая его со сновидениями: «Глубоко и нестандартно размышляющий по поводу чего-либо индивид в состоянии углубиться в поток своего сознания, может уйти на некоторый период времени от словесных знаков-символов и перейти на совершено иной, загадочный в некотором роде, уровень мышления. В этот момент, в этот миг человеческая личность как бы растворяется в потоке неземного бытия, подсознательно проникает в иные миры. В иные измерения и буквально узревает что-то таинственное, загадочное, неземное, глубоко космическое. Бывают даже ощущения путешествий на другие планеты». [Нечипоренко 2002 : 57 ].

Мыслительные образы – научные, бытийные, художественные и др. – вступают в ассоциации между собой в связи с потребностями решения разнообразных целевых задач индивида. Причём, независимо от того, ассоциированы ли они с абстрактными образами материальных знаков, или нет. Знаки нужны лишь в трудных случаях (нахождение научной истины, создания художественного образа и др.). Языковые знаки необходимы в обязательном случае лишь в процессе коммуникации, а в процессе чисто мыслительной, познавательной деятельности – лишь эпизодически, поэтому мыслительные процессы протекают в черепной коробке преимущественно в виде авербального мышления.

Итак, авербальное мышление у человека – это основной, главный принцип его мыслительной, познавательной деятельности. Что касается коммуникативной деятельности, то языковые знаки здесь неизбежны. Ничего нельзя сообщить собеседнику (ни устно, ни письменно), так же как и «воспринять» от него его мысль. Поэтому можно сказать, что сущность и назначение языковых знаков, как внемозговых инструментов человеческого мозга, заключается и в познавательной, и в коммуникативной работе нейронных механизмов, оба базируются на системе языковых материальных знаков, хотя познавательное мышление возможно и без привлечения языковых знаков.

Мышление – это взаимодействие нейронных связей в мозгу, это беззвучная или внутренняя речь. Процесс актуализации языковых знаков проходит через внутреннюю речь, она предшествует речевым актам. Внутренняя речь есть средство опосредствования мышления в речевом акте, это первая ступень процесса реализации языковых знаков в устной или письменной речи. Внутреннюю речь по степени её абстрактности надо отнести к «языку мозга», это тот же внутренний язык. Это язык, управляющий, регулирующий замыслы в познавательном и коммуникативном мышлении. Он сильно сжат, подвижен и употребляемые в нём знаки ничем не нормированы. Это язык перевода. Он переводит замысел внутренней речи, продиктованный мышлением, на развёрнутую речь звучащего (написанного) языка. Всякий язык переводим на другой язык, и механизмом этого перевода являются «языки мозга» или внутренняя речь.

Внутренняя речь – не звучащее высказывание, а только его регулятор, следовательно, она должна быть схематичной и не требует заранее выбранных знаков. Однако по своему внутреннему, семантическому и логическому содержанию внутренняя речь богаче и полнее чем внешняя, в ней может содержаться то, что отсутствует во внешней речи. Внутренняя речь – это сжатый отрезок текста реального, высказанного. Это сжатие внутренней речи делает её субъективной и в то же время экономной во времени, но более полной по содержанию, она экономит не содержание, а только материю. Таким образом, говорящий совершает двойную работу: внутренняя речь передаётся в текст и производит его смысловое сжатие. А слушающий производит всё в обратном порядке: он слышит текст и развёртывает задуманный и сжатый в нём замысел, т.е. диалог человека реализуется в двух разных языках: у них тождественный смысл, но знаковое наполнение различно. Внешний, звучащий язык служит партнёрам для восприятия ассоциативных идеальных содержаний, логических форм в виде фонем и понятий, а «язык мозга» – для поиска и обработки информации, т.е. для формирования таких логических форм мысли, как суждения и умозаключения. Оба языка, и «язык мозга», и физически звучащий, и написанный язык – авербальный и вербальный – всегда неразрывно, автоматически, бессознательно взаимодействуют, образуя единый человеческий язык.
3. Метафоризация оберегает знаковую систему от её непомерного

разрастания.

«Стихи пишутся затем, чтобы сказать больше, чем можно в прозе» (В.

Брюсов). В этой сжатой формуле Брюсова скрыто очень глубокое содержание – понимание стиха как особого, сравнительно с прозой, типа речи. Человек вынужден разносить бесконечное множество мыслей, значений слов по тем или другим рубрикам логических понятий. Метафоризация тоже есть средство экономии материальных знаков, оберегает знаковую систему от её непомерного разрастания, внося свой вклад в экономию использования языковых знаков.
4. Авербальное мышление проявляется в молчании.

Но существует и иное незнаковое мышление, которое всё же сигнализирует о

соответствующей мысли, будучи не высказанной вообще, ни с какими знаками в данной знаковой цепочке не связанной, которой нет. Она умалчивается. Вспомним знаменитую финальную фразу Народ безмолвствует Пушкина, давно ставшую метафорой, многократно воспроизведённой писателями. О чём думал народ молча? Каждый о своём. Вот как воспринял эту Пушкинскую фразу поэт Марк Максимов:

Когда безмолвствует народ –

тиран в стране.

Когда притих весенний сад –

летит пыльца,

Когда влюблённые молчат –

гудят сердца.

Когда немой молчит –

слышна его мольба.

Когда труба молчит –

она ещё труба ...

И лишь когда молчит поэт –

поэта нет.
Молчание, умалчивание нечто большее, чем коммуникативное пространство, вместилище потенциальной информации. Элиминация языковой материи в молчании – мысль, живущая лишь в нейронах и не нашедшая выхода за пределы мозга. Коммуникативная ценность незнакового мышления огромна. Это не отсутствие сообщения, а, напротив, его уплотнение, сжатие, доведённое до предела редуцирование знаковых сигналов при сгущении мысли. Неязыковое мышление – это не потенциальный, а реальный носитель информации. В чём значение незнакового мышления, информационного молчания? В том, что оно противостоит засорению каналов коммуникации, порою достигающих чудовищных размеров. Лучше ничего не сказать, чем сказать ничего – вот во что может вылиться знаковое мышление.
Как живётся вам там, болтуны,

Чай, опять кулуарный авралец?

Горлопаны, не наорались?

Тишины ... (А. Вознесенский).

Авербальное мышление – это следствие принципа иерархической организации

сущности языка: значение единиц его высшего яруса не есть простая сумма её составных частей. Значение слова не есть сумма значений морфем, а предложение – не сумма значений его слов. Содержание нашего сознания не сводится к набору значений, зафиксированных в языковых единицах и грамматических категориях, наше языковое сознание – строго организованная система знаков. Посредством ограниченного набора языковых знаков разных уровней носитель языка выражает даже то, что не закреплено в языке в виде знака, выходит за рамки языкового знака. Сознание не сводится к сумме значений слов.

Языковые знаки не жёстко определяют характер мышления. Если бы было так, то невозможно было бы развитие мышления, познания, невозможно было бы также объяснить источник, причины развития самой языковой системы. Иначе мышление было бы неспособно выйти за пределы самой содержательной стороны языковых знаков. «Образование языка есть синтетический процесс в самом точном значении этого слова, когда синтез создаёт нечто такое, чего не было ни в одной из соединившихся частей» [Гумбольдт 1956 : 86 ].

Художественная литература не обладает своим специфическим языком,

надстраивающимся над словесными знаками. Это тот же естественный язык данного народа. Но после прочтения романа, повести, стиха, поэмы создаётся некий образ идеи, заложенной автором, но явно не выраженной в романе, этот образ живёт в голове, в мыслях, без языковых знаков, которые конкретно отражали бы эти идеи. Если я хочу передать смысл романа, я обязательно обращаюсь за помощью к словам. Но в сознании эта идея живёт и без них. Точно такие же мыслительные «чувствования» мы ощущаем после прослушивании музыкальных произведений, после просмотра живописных полотен, после встречи с природой.
7. Авербальное мышление проявляется в сокращённых

логических силлогизмах – энтимемах.

Типичные формы авербального мышления – односоставные предложения.

Но существуют в языке и двусоставные безглагольные предложения как особый тип глагольных предложений: Следующая остановка – побережье Флориды; Оба убиты; Их дело не рассуждать; В доме тишина; Никакого уважения к старшим и др. Это особый тип предложений, они « ... ещё раз подтверждают избыточность фетишизации личной формы глагола». Вместе с глагольными предложениями они образуют «единую систему двусоставных предложений, объединённых структурным сходством». «Распад БП и ГП на реплики диалога свидетельствует о единстве сигнтаксических моделей языка» [Вейхман, ВЯ, 1967, № 3 : 109].

Чувственное мышление осуществляется без языковых знаков, но абстрактные формы мышления нуждаются в опоре на них. В сокращённых логических умозаключениях или энтимемах большая посылка часто не только не воплощена в словах, но и не проговаривается про себя, как во внутренней речи. В односоставных предложениях, бессубъектных предложениях, так же, как и в полных, подлежащно-сказуемных предложениях, также выражается логическое суждение. Такие предложения связаны или непосредственно с чувственным осязанием предметов, или с контекстом и ситуацией речи. Опущенные синтаксические члены предложения, подлежащее или сказуемое, представляющие в логическом суждении субъект и предикат, есть представление в сознании слушателя или читателя о том реальном предмете или действии, которые для них являются предметом восприятия. Насильственная вербализация субъекта или предиката в логическом суждении изменяет не структуру мысли, а характер мысли, лишает её живой связи с чувственным восприятием действительности. Сокращённое логическое суждение (энтимема, эпихейрема) – особая форма мысли, создающаяся сочетанием наглядно чувственных образов и обобщённых логических форм – понятий.

Некоторые психологи считают необходимым выделять особую разновидность мысли, обусловленную взаимодействием чувственной и логической ступенями познания действительности. Пример: Прекрасно ! (закат солнца на Чёрном море). Предмет суждения (субъект) отражён в сознании в виде восприятий (море, закат, вода); а вербализованный предмет Прекрасно ! является неопределённым, неясным, но тем не менее предмет суждения собеседникам ясен: он подсказывается ситуацией. Определённое состояние природы представлено в сознании в виде чувственных образов. Это и есть, по мнению некоторых психлологов, переход абстрактного мышления в чувственное, и наоборот – чувственного в абстрактное.

Информативные потенции неязыковое мышление достигает своей высшей точки в некоторых формах логических умозаключений – в сокращённых логических силлогизмах или энтимемах. Такой литературный жанр, как анекдоты, построены исключительно на сокращённых силлогизмах. В этих текстах невербальное мышление обретает истинную жизненную ценность, расцвеченность мысли, оголённую от языковых знаков до предела, именно в таком виде, как она родилась в нейронных клетках мозга, не будучи «отягощённой» никакой звуковой или графической материей. Художник не преподносит читателям или зрителям готовое логическое обобщение в виде умозаключения, а только будит их мысль и даёт ей направление. Он предъявляет свою мысль не в готовом виде, а побуждает читателя и зрителя извлекать её самому из чувственных образов. Поскольку образы конкретны, они отражают самые различные стороны действительности, и идеи автора можно извлекать из них по-разному. Реципиент творчески выводит идею из предъявленного ему произведения, из его образов на основании своего интеллекта, вкуса, жизненного опыта (подробно об авербальном мышлении и его формах см. ниже, Гл. 4, § 4).

Авербальное мышление проявляется также в графике, мимике, формах умолчания. Не только языковые знаки выполняют роль первичной репрензентации мира, но и естественным языком становится вся знаковая система, берущая на себя эту роль. Поэтому главенство звукового языка относительно, его место занимают также визуально-графические, мимические, смешанные формы, разнообразные фигуры умолчания.

Далеко не всё существующее в человеке богатство чувств, мыслей он способен выразить в речи. Многое он выражает всем своим существом, телодвижениями, мимикой, интонационными оттенками, взглядом, кивком головы, взмахом руки, многозначительным молчанием. Язык тела может сказать куда больше, чем могут выразить слова. Понимать язык жеста, интонации то же самое, что читать книгу в оригинале, не полагаясь на перевод. Психологи давно установили, что «зык тела» выражает то, что мы не хотим или не можем сказать. Он гораздо более правдив, чем все те слова, которые мы говорим друг другу.

Врачи-психологи изучали этот феномен и пришли к ряду интересных выводов. Оказывается, что человек подсознательно доверяет больше не словам, а тому, как они были сказаны. Было установлено, что степень доверия человека словам составляет всего лишь 20 %, тогда как степень доверия к авербальному общению – 30 %. Но больше всего, как ни странно, мы доверяем интонациям собеседника и другим паралингвистическим компонентам общения (темп речи, паузы, смешки и др.).

Смысл целого высказывания всегда больше суммы значений образующих его слов. Это не сложение смыслов, а порождение нечто нового. Использование языковых знаков в живой речи на разных уровнях понимания различно. При общем схватывании смысла их роль минимальна, главное здесь – в запоминании. При необходимости внутренней переработки роль языковых знаков максимальна. Сокращение знакового материала приводит к всё большему сгущению смысла, превращаясь в язык логических комплексов, в самые различные логические формы.

Языковой знак нужен человеку, чтобы 1) самому себе уяснить свою мысль, 2) удержать её в голове, 3) через материю знака возбудить ту же мысль в голове слушателя (читателя), 4) через материю знаков передавать грядущим поколениям накопленные человечеством знания. Взаимоотношение вербального и авербального мышления можно сравнить с игрой шахматиста без шахматной доски, вслепую, и с шахматной доской. Сравнение языка с шахматами в указанном отношении приводит к постановке вопроса – нужны ли языковые знаки для мышления? Играть в шахматы без доски можно, но это даётся немногим. Ибо для этого нужно удерживать в голове расположение всех фигур на доске. Это связано с большим напряжением ума. Но и шахматисту, способному играть вслепую, не глядя на доску, прежде надо было хорошо, на уровне гроссмейстера, выучиться играть в шахматы, глядя на доску, видя реальные фигуры, клетки, т.е. материальные знаки. Точно так же можно думать музыкальными звуками, издавая их, но для этого надо было ранее делать значительные практические музыкальные упражнения.

Точно так же обстоит дело и в языке. В повседневной жизни мы пользуемся преимущественно авербальным мышлением, не прибегаем к знакам, опускаем многие слова и предложения, как бы ускоряем процесс мышления, освобождаясь от само собою разумеющихся слов и выражений. Но для этого существует главное условие – надо хорошо овладеть вербальным, звуковым или письменным языком.
11. Авербальное мышление основано на психологической апперцепции,

подтексте, пресуппозиции, контексте.

Запас знаний – это богатство нашего сознания, весь наш запас сведений о предмете, мире. Это психологическая и лингвистическая апперцепция. Значение знака не передаётся из одной головы в другую, не возбуждает в чужой голове идентичных идеальных образов, если эти образы в голове слушающего или читающего до этого ещё не существовали. Это и есть апперцепция, как зависимость восприятия новых предметов и явлений от предшествующего опыта, как внутреннее знание и понимание чего-то.

Функция контекста состоит в том, что он позволяет уточнить смысл высказывания, восстановить пропущенные части, и тем самым быть понятным для читателя. Невербальные средства в вербальном тексте для выражения мысли привычны для нашего сознания. Такие смысловые «блоки» выработаны человеческой деятельностью и закреплены в сознании общества, а в предложении – за соседними, непрямыми материальными носителями, тоже имеющими знаковую природу. Сейчас уже невозможно отстаивать марксистскую теорию «неразрывности языка и мышления», будто процесс мышления осуществляется только в формах языка. Куда девать тогда, в частности, апперцепцию, если этот багаж знаний не востребован в познании и коммуникации? Это означало бы, что накопленный обществом багаж знаний нужно выбросить на свалку.

Авербальное мышление иногда называют «подтекстом» или «пресуппозицией». Подтекст – это невыраженное словами подспудное значение каких-либо событий, отрезка текста, возникающих или предвосхищеных в каком-то другом месте, главным образом в предшествующем отрезке текста. Подтекст – это рассредоточенный, дистанционный повтор, не высказанный в словах, не всегда опирающийся на буквальное цитирование, хотя в этом цитировании лежит уже однажды встречавшееся и в той или иной форме воспроизведённое заново. Дистантное расположение ситуации является необходимым условием создания подтекста. [Сильман, ФН, 1969, № 1 ].

Необозримую область материально невыраженного содержания образуют так называемые психологические «пресуппозиции», как совокупность знаний о мире, составляющая основу, без которой вообще невозможно общение при помощи языка. Говорящий опускает многое при построении своего предложения как явное «архитектурное излишество», но оно, тем не менее, всегда присутствует, в уме. « Точность и лёгкость понимания растут по мере уменьшения словесного состава фразы и увеличения ей бессловесной подпочвы. «Чем меньше слов, тем меньше недоразумений» (А. М. Пешковский).
12. Авербальное мышление возможно и в других материальных знаках,

кроме языковых.

Язык или языковые знаки – не единственная форма внешнего проявления, реализации мышления. Поэтому недостаточно исследовать мышление, осуществляющееся только в вербальной форме. Логическое мышление проявляется во всём, главным образом в языковых знаках. Но мысль не обязательно связана со словом: вне слова и до слова существует мысль, она независима ни от какого языка, и по отношению к нему, к своему холопу, мышление есть повелитель. У мышления, внешне выраженного в знаках, знаки работают на побегушках и лишь обозначают течение и развитие мысли, служат средством собирания, дифференциации и формирования мысли, что само по себе уже означает – без своих подданных, знаков, нет и не может быть мышления. На вопрос: выражает ли слово готовую мысль, или совершается лишь в слове, ответ может быть только одним – мысль родилась до слова или вместе со словом. Но она рядится в слова молниеносно, ввиду того, что это чаще всего известная для говорящего и пишущего мысль, уже давно выработалась автоматическая связь между мыслью и словом. Но нередко мысль находит выходы вовне также через «муки слова», или мысль вообще обходится без слов – в невербальном мышлении.

Математики, логики, химики и др. мыслят не вербально, если под вербальными средствами мышления понимать лишь языковые знаки. Мышление материализуется во внешней речи, но не всегда. Основное время работы человеческого мышления протекает в тиши мозга, не выходя наружу в каких-либо материальных знаках. Если речь, как последовательное звуковое или графическое течение материальных знаков, и мышление, как работу нейронной системы мозга, изобразить схематично двумя пересекающимися окружностями, то пересекающиеся секторы – это речевое, знаковое мышление. Непересекающиеся секторы – невербальное мышление. Область математики, отчасти химии и логики – это тоже знаковое мышление, но не в языковых, а в профессиональных знаках этих наук. В этих науках вместо языковых знаков используются иные материальные знаки, которые, кстати, могут быть переведены на языковые знаки, но от этого мы получим бессмысленное, не поддающееся пониманию нагромождение слов. Это может служить лишним доказательством того, что для мышления безразлично, в форме каких знаков оно реализуется, оно изобрело для себя различные системы знаков и каждая из них хороша для определённых целей. Мышление безгранично и свободно по сравнению с меряными мёртвыми языковыми знаками, и мышлению безразлично, какими знаками оно пользуется. Более того, мышление выходит за пределы своих знаков. Дитя до определённого возраста не говорит, но в некотором смысле думает. Любые профессиональные знаки – это те же знаки языка, ускоряющие и облегчающие процесс мышления в терминах этих наук.

Необходимо особо отметить, что математические, химические, логические и др. знаки – не суррогат естественного языка и не являются его переводами, а самостоятельные знаковые системы, так же как и знаки дорожного движения. Но и те и другие теснейшим образом связаны с языковыми знаками, ибо они взаимно переводимы, т.е. связаны только на уровне мышления, а не знаков.

Творческая мысль художника, скульптора, музыканта и др. рождается и реализуется вне языковых знаков. В самой мысли есть многое, не требующее языковых знаков. Творческая мысль художника, ваятеля, музыканта невыразима словом и совершается без него. Область языковых знаков далеко не совпадает с областью мысли. Слово нужно для преобразования низших форм логической мысли (ощущений, восприятий, представлений) в высшие формы логической мысли – в понятия, суждения, умозаключения. Сам факт существования искусства, форма которого не может быть перекодирована в вербальную форму (нельзя пересказать картину, балет так, чтобы воспроизвести их в оригинале), свидетельствует об ограниченности знаковых возможностей национального языка, да и сам мозг не может «родить» читателю, слушателю, зрителю оригинальную, первозданную чувственную картину.
13. Вербалисты, отрицая реальность авербального мышления,

основывают свои доводы на высказываниях классиков

марксизма.

Ф. Энгельс цитирует слова Дюринга: «Кто способен мыслить только при помощи слов, тот ещё не испытал, что значит отвлечённое и подлинное мышление». Ф. Энгельс иронизирует по поводу этих слов Дюринга: «Если так, то животные оказываются подлинными мыслителями, так как их мышление никогда не затемняется назойливым вмешательством языка». [Маркс, Энгельс т. 20: 85 ].

Надо отметить, что ирония в адрес Дюринга несправедлива. Энгельс имел в виду только знаковое, оречевлённое мышление, ибо только такой тип иышления доступен слушателю и читателю, и даже в некоторой степени для самого себя. Мыслить только при помощи слов и отвергать все прочие способы протекания мысли – бессмыслица, утопия. Наше мышление никогда, особенно повседневное, обиходное мышление не может быть замкнуто только рамками языковых знаков. Допустить существование только речевого мышления, вынесенного за пределы мозга через знаки, – значит допустить, что человек кругосуточно, или даже в течение всего дня только и делает, что говорит, не умолкая. С другой стороны, Энгельс прав: если Дюринг «испытал подлинное мышление», то он не учёл всё остальное человечество – оно тоже может мыслить за пределами языковых знаков. Ирония Энгельса уместна, так как Дюринг полагал, что незнаковое мышление доступно лишь избранным, и прежде всего ему, хотя невербальное мышление доступно также безграмотным людям. Энгельс прав и с другой стороны: если бы человек испытывал только «подлиннное мышление», игнорировал бы реальность знакового мышления, то человек уподобился бы животному. По мнению некоторых марксистских лингвистов, для Энгельса ясно, что сществуют два языка – знаковый и внезнаковый. Например, Серебренников пишет: «Возможность мышления без слов признавал Ф. Энгельс». [Серебренников, СЛЯ, 1977, № 1 : 10 ].

Например, по мнению Марра, «язык существует постольку, поскольку он выявляется в звуках, хотя действие мышления происходит и без выявления ... Будущий язык – мышление, растущее в свободной от материи технике. Перед ним не устоять никакому языку, даже звуковому, всё-таки связанному с нормами природы» [Марр 1933 : 554 ]. Нет людей, мыслящих только при помощи слов. Но нет и людей, способных общаться друг с другом непосредственно, через черепную коробку, только мыслительными флюидами, без помощи материальных знаков. Но высказывание Ф. Энгельса стало Ариадниной нитью в марксистском теоретическом языкознании, достигнув своего завершения в формуле о «единстве и неразрывности языка и мышления». Если считать, что есть мышление без языка, то это «грубый отрыв сознания, мышления от языка, всегда имеющее конкретные формы своего существования. Без языка не бывает сознания, мышления и наоборот, что очевидно». [Филин 1982 : 69 ].

По Панфилову, язык и мышление развиваются в неразрывной связи и образуют органическое единство. Но он, используя неубедительные аргументы, пытается доказать, что нет и быть не может авербального мышления:

1) Потому что язык есть необходимое средство осуществления процессов человеческого мышления, есть обязательный, органический компонент человеческого мышления; (Я: «Необходимое» ещё не значит, что нет других средств, кроме языковых знаков, для организации мышления: например, знаки в химии, физике, математике, логике, чертежи, схемы, модели, музыкальные ноты, живопись, скульптура ).

2) Потому что мышление не может осуществляться в чисто понятийной форме без использования материальной стороны языковых единиц; (Я: «В чисто понятийной форме» мышление реализуется так же часто, как и в материальных знаках, но эта идеальная форма мысли не может передаваться другими, восприниматься от других. Это чисто внутреннее, мозговое мышление, язык мозга.)

3) Потому что связь слов с соответствующими единицами мышления, понятиями носит чисто ассоциативный характер. Но именно «ассоциативный характер» связи материи знаков и мысли есть с у щ н о с т ь и знаков, и языка, и мышления. Если это так, то эта связь языка и мышления, обычно реализуемая в виде «звучащей» мысли, при авербальном мышлении не выносится наружу, остаётся в мозгу как авербальное мышление, как «языки мозга».

4) Потому что язык обеспечивает не только информацию между людьми, но и играет большую роль в возникновении и развитии человеческого мышления. Однако понятия «обеспечивать информацию» и «играть роль в становлении мышления» есть не что иное, как оречевлённое, знаковое, коммуникативное мышление. Но кроме него существует и процесс познавательного мышления, которое проходит в тиши мозга, на уровне «языка мозга». Поэтому вербальное мышление никах не отрицают реальность существования авербального мышления.

5) Потому что язык оказывает обратное воздействие на мышление и

поэтому взаимодействие межу языком и мышлением – не однонаправленное, а двунаправленное, т.е. от мышления к языку, и от языка к мышлению. Но язык не может оказывать воздействия на мышление в силу того, что язык базируется на материи знаков, которая освоена абстрактным мышлением в виде её идеальных образов, фонем (см. Гл. 1 «Модель знака»). Следовательно, материальное и идеальное диалектически взаимодействуют между собою, образуя истинный языковой знак, и ничто здесь не влияет ни на что.

6) Потому что с этих позиций нельзя объяснить, почему мышление – общечеловеческое, а языки у всех разные. Объясняю – одно и то же мышление свойственно всему человечеству, это логичское мышление. Но оно реализуется только в формах национального языкового мышления, т.е. в формах каждого конкретного языка, в семантических и грамматических формах родного языка. Именно в этих, последних, формах при соответствующих условиях (односоставные прдложения, сокращённые силлогизмы и др.) происходит экономия языковой материи, порождающая авербальное мышление.

7) Потому что утверждается, будто понятийное мышление возможно вне

актов коммуникации, т.е. что в познавательном мышлении слова якобы не выступают как органические компоненты мышления. Вот именно так – и формы понятийного, и формы коммуникативного мышления часто выступают в виде форм авербального мышления, их языковые формы часто бывают сокращёнными. Между познавательным и коммуникативным мышлением нет различий: они заключаются лишь в выборе знаковых средств, связанных с психологическими условиями коммуникции и познания.

8) Потому что теории, противоположные теориям Панфилова, по его мнению, не подтверждаются фактами языка. Увы, как раз реальность авербального мышления не только подтверждается фактами языка, но эти факты выглядывают из всех щелей. К сожалению, Панфилов их просто не видит, потому что он, частично, или выработал теорию языка ещё до его исследования, или его собственная теория подогнана под «марксистские» лозунги, неправильно им понятые.

9) Потому что допускается существование «непонятийного мышления»,

т.е. будто мысль может существовать вне языковых знаков. Нет, не «допускается», а это реальный факт естественного языка, существование «непонятийного мышления» – это реальность. Абстрактное, логическое мышление принципиально не может быть изъято, ибо это означало бы нереальность идеального, как второй стороны материального. Панфилов считает, что если в предложении нет субъекта, но есть только предикат суждения, если для него нет специального языкового знака, то это не суждение. Он против того, что понятийного мышления вне языковой формы нет и быть не может. Бенвенист вторит ему: « ... стоит лишь без предвзятости проанализировать существующие факты, и вопрос о том, может ли мышление протекать без языка или обойти его, словно какую-то помеху, оказывается лишённым смысла». [Бенвенист 1974 : 105 ].

Интересная судьба сложилась у самого знаменитого высказывания К. Маркса о соотношении языка и мышления, изложенного Марксом в оригинале на немецком языке, и в том же его высказывании, переведённым на русский язык в его полном собрании сочинений. Маркс пишет: „Die unmittelbare Wirklichkeit des Gedankens ist die Sprache“. [K. Marx, Fr. Engels. – Die deutsche Ideologie. – Werke, Bd. 3, Berlin, 1988 : 432 ]. В русских переводах эта фраза дана в двух выриантах (даю с моим обозначением субъекта и предиката, – А.К. ).

1) В первом переводе: «Непосредственная действительность мысли ( S )

есть язык ( P ) ».

2) Во втором переводе: «Язык ( S ) есть непосредственная действительность мысли ( P ) ».

В переводе (1 ) логическое соотношение субъекта и предиката такое: наше мышление (единичное) – есть язык (всеобщее ) – Язык трактуется как н е е д и н с т в е н н а я (не всеобщая) форма реализации человеческого мышления, т.е. мышление может проявляться и в каких-то иных формах, а язык, т.е. его внешне выраженные материальные знаки сигнализируют лишь о реальности той или иной мысли, находящейся в мозгу.

В переводе (2 ) допускается трактовка соотношения субъекта и предиката только так: язык (единичное) – есть единичная форма выражения нашего мышления (всеобщее), язык трактуется как е д и н с т в е н н а я форма выражения человеческого мышления, т.е. мышление не может проявляться ни в каких иных формах, кроме как в языке. Ухватившись за второй, по сути неверный перевод слов классика, вербалисты считают, что мышление вне языковых форм существовать не может: «Язык есть непосредственная (т.е. единственная) действительность мысли». [Маркс, Энгельс т. 3 : 448 - 449 ].

Сами Маркс и Энгельс не подтверждают идею, что единственным средством выражения мысли является язык. Напротив, мышление возможно и вне слов: «Даже о с н о в н о й (разр. моя, – А.К.) элемент мышления, элемент, в котором выражается жизнь мысли – язык – чувственной природы». [Маркс, Энгельс, 1929, т. 3 : 630 ]. Считая язык «основным элементом мышления», Маркс и Энгельс д о п у с к а ю т существование и других элементов. Диалектический материализм, таким образом, утверждает, что мышление вне языка возможно, а с другой стороны, что мышление распознаётся вне мозга лишь через материальные знаки – язык.

Языковые знаки не существовали бы, если бы не существовало мышление. Но обратное неверно, мысль не всегда предполагает знак. Могут быть значения, но может не быть выражающих их знаков. Структура мышления человека такова: есть семантические формы мысли и есть логические формы мысли, причём первые невозможны без вторых, ибо нет для неё логической основы, с помощью которой мы обязаны одевать семантические, знаковые значения, их грамматические формы. Есть логические формы мысли, но они тоже невозможны без семантических форм мысли, без семантико-грамматической структуры языка. Логические формы мысли живут в сознании, но они не всегда требуют знаковой опоры, они вне коммуникации протекают в тиши мозга, или реализуется в действиях человека. Если появилась мысль, то это не значит, что автоматически для неё сразу же появилось, слово, предложение. Ошибочно считать, что мышление всегда предполагает знак, его выражающий, что всякая ситуация должны быть оформлена в знаках. Само знание – явление духовного плана.

Зачем нужны языковые знаки? Они необходимы принципиально. Языковые знаки – это орудие, инструмент, метка, ассоциативно связанные с мыслями, живущих в мозгу, но знаки – не внешняя материальная оболочка и одежда самой мысли. Сами языковые знаки не есть действительное, практическое сознание, они могут быть непосредственной действительностью мысли только как инструмент, отмычки к соответствующим мыслям, живущим в нашем сознании. Если иногда считают, что сознательного, понятийного, практического поведения и разумной творческой деятельности не может быть вне языка, то это означает лишь то, что мысль не может быть выведена из головы иначе, как только в материи знаков. Орудия труда, техника – это овеществлённая, материализованная сила знаний, которые, как и логические понятия, существуют в виде материальных знаков, своеобразного языка вещей. Маркс и Энгельс пишут, что «самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем построить ячейку из воска, он уже построил её в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении человека, т.е. идеально». [Маркс, Энгельс, т. 23 : 189 ]. Плод работы архитектора есть продукт его невербального мышления.

Содержание мышления может и не быть выраженным в словах. Надо признать существование мышления независимо от знака, признать существование духа в материи мозга, но не в материи знаков. Если, как считают марксистские лингвисты и философы, в мысли всё должно быть одето в слова, то это значит, что мыслить – это постоянно говорить, вслух или про себя. Но в мысли может возникнуть не только то, для чего уже существует языковой знак, но и то, для чего ещё нет знака. Считается, что если нет знака, то не может быть и мысли. Напротив, была бы мысль, а знак для неё родится обязательно, что мы и наблюдаем в истории развития языкового мышления. С одной стороны, язык ограничивает мышление своими рамками, поэтому он становится оковами для мышления, ибо язык не безграничен, а мышление безгранично. Отсюда возникают вопросы: как появляются новые слова, новые грамматические формы, как может развиваться язык и пр. Фактически же мышление идёт впереди развития языка, опережает язык, иначе мы не могли бы понять прогресс человечества.

Итак, существует ли незнаковое мышление? Азнаковое мышление никогда не изучалось, ибо проще изучать реально видимые и слышимые знаки. Многие считают, что в дихотомии «мысль – слово» реально только слово, так как оно видимо и слышимо. Поэтому ясно, что главным было исследование вербальных и любых материальных коррелятов мыслительных процессов. Невербальное мышление не изучалось ещё и потому, что идеальное, не воплощённое в материальной оболочке знака, не считалось объектом с особым модусом реального существования. Однако между вербальными и невербальными формами мышления есть принципиальные различия. На самом деле наше мышление – преимущественно именно невербальное. Трудности решения математических задач у детей – они не умеют переводить текст задачи в модус невербального. Цифра для ребёнка, в отличие от слова, не имеет никакого означающего, для него цифры – не знак, а крючочки, хотя за цифрой стоит определённая, и при том наивысшая абстракция.