) Знак условен, произволен или, напротив, мотивирован?

Некоторые авторы – против знаковой теории языка, отождествляя её с агностицизмом: «Последовательное развитие материальной теории отражения приводит к необходимости отвергнуть знаковую теорию языка во всех её формах» [Резников 1956 : 26 - 27 ]. Некоторые философы и лингвисты полагает, что языковой знак мотивирован реальным миром, они отрицают конвенциональный характер знака. Если признать, что знаки образованы на соглашении, то на каком языке говорили эти люди, когда не было ещё языка? «Это нелепость конвенционализма, высмеянная ещё Руссо». Общественные человеческие знаки – не конвенции, они имеют объективное основание. Но эта объективная связь первоначальных звуков с миром вещей со временем стёрта последующим развитием языков. [Ибраев 1981 : 26 ]. Ибраев считает, что человеческие знаки – не конвенции, они имеют объективное основание, но уже общественно обоснованное. Не произвольное соглашение, а наибольшая артикуляционная простота превратила звуки мама чуть ли не в международное понимание матери. Но эта первоначальная связь стёрта последующими развитиями языка [Ибраев 1981 : 27 - 29 ].

Опровержение произвольности языкового знака опирается на «краеугольное» положение марксистско-ленинской философии о понятии предмета, ибо, в отличие от знака, образ, как такое подобие, должен быть глубоко детерминирован миром вещей. По Бенвенисту, произвольность или непроизвольность знака состоит в том, что это не что иное как старая философская проблема соответствия разума и действительности. Считать это отношение произвольным, значит уйти от решения данного вопроса. Для говорящего язык и реальный мир полностью адекватны, знак целиком покрывает реальность и господствует над нею, более того, – он и есть эта реальность. Сфера произвольности выносится за пределы языкового знака. [Бенвенист 1974 : 93 ].

Вот мнения марксистских лингвистов: знак не условен по отношению к объективной действительности, которая имеет самые разные обозначения в разных языках. Обозначаемое хотя и относительно, но отнюдь не условно, не произвольно. Противоположная точка зрения – агностицизм. [Филин 1982 : 24].

Между материей знака и его значением, пишет Панфилов, существуют корреляции, т.е. определённого типа отношения между значениями знаков находят соответствия в определённого рода отношениях материальных сторон знаков:

1) Степень удалённости через удлинение гласного, удвоения знака;

2. 
   Семантическая близость двух и более знаков ведёт к звуковой близости, т.е.
   

2. 
   Существуют звукоподражательные слова, имитация звуков действительности;
   
3. 
   Соотношение их фиксирует различное количество предметов (многократность,
   

2. 
   В процессе исторического развития языка: развитие грамматических морфем
   

2. 
   Зависимость любой знаковой системы от соответствующей области
   

Панфилов пишет: « ... материальные стороны единиц всего языка детерминированы той объективной действительностью, с которой они соотносятся как с системой знаков. ...Произвольность материальной стороны каждой языковой единицы не означает, что структура всей совокупности материальных сторон языковых единиц ... языка никак не обусловлена характером той объективной действительности, в отношении которой эта система функционирует» [Панфилов 1982 : 56 ].

Примеры Панфилова показали, что проблема обусловленности или условности знака подменяяется проблемой о способах образования знаков друг через друга или одного знака из другого знака в языковой, знаковой системе. Например, будто структра одного знака обусловливает структуру других знаков. Но теория «обусловленности» знаков не отменяет их произвольность. Какие бы родственные связи между формами знаков не существовали, они в любом случае условны, немотивированы реальной действительностью. Языковой знак объявляется мотивированным на том основании, что некоторые слова по своему происхождению связаны с другими словами (фр. dix + neuf = 19), частично мотивировано, потому что оно вызывает представление о словах, из которых составлено ( dix = 10, nef = 9). Но данное слово всё равно произвольно, потому что эта мотивированность не устраняет понятия о его произвольности, так как под произвольностью понимается характер его соотношения с различными предметами мира, в то время как под мотивированностью – характер его соотношения с другими словами. Иногда под мотивированностью понимают тот факт, что связь двух сторон знака не устанавливается заново каждым человеком, а усваивается им от предшествующего поколения и в психике выступает как необходимая связь.

Таким образом, некоторые лингвисты путают п р и н ц и п и а л ь н у ю п р о и з в о л ь н о с т ь знака с теми историческими, психологическими и прочими последующими наслоениями на произвольный знак, которые, тем не менее, не отменяют в новом материальном облике знака его произвольность, немотивированность. Новый знак продолжает быть таким же условным, договорным, не похожим на то, что он изображает.

Иногда языковым знакам приписывают свойства живого существа, т.е. независимость от мышления, как будто знаки живут своей собственной жизнью. Всякий языковой знак есть акт интерпретации как соответствующих моментов мышления, так и соответствующих моментов действительности. [Лосев, СЛЯ, 1976, № 1]. Знак отражает ту или иную систему отношений в обозначаемом им предмете, а пользуется этим отражением свободно, произвольно и уже независимо от объективной действительности, отражённой в нём предметной системы отношений, равно как и от самого мышления, актом которого является знак языка [Там же : 396]. Знак – это акт мысли и акт реальной действительности, но живущий своей собственной жизнью. Но однажды возникнув из отражения действительности и из теоретического мышления, т.е. ставши интерпретацией, языковые знаки начинают жить своей собственной жизнью, создают свои законы, становятся условно свободными, независимыми, условно самостоятельными. Законы функционирования знаков обладают своей собственной природой, т.е. природой не прямого отражения действительности или мышления в ней, но своего собственного понимания и самой действительности и самого мышления о ней [Там же: : 401 ].

Серебренников, так же, как и Лосев, выдаёт знаки за живое существо. Он полагает, что предложения Лес спит; Река течёт отражают ложь в языке, обман. Спать может лишь человек; шуметь может лишь автомобиль. Полагает Серебренников. Но можно, вопреки Серебренникову, и так сказать Лес течёт, Река спит, если мы с самого начала, с рождения этих предметов припишем им эти свойства, обозначенные этими знаками, и все люди социума будут об этом знать. Но ведь в Человек спит, Автомобиль шумит – тоже немотивированные, условные знаки. Серебренников полагает, что знак в связи с его похожестью, органической связью, тождеством с индивидуальным предметом, должен быть «приписан» только для одного объекта. Если бы это было так, то, во-первых, мы приписали бы знаковой системе функции мышления, наделили бы знак функциями мыслящего, живого субъекта, во вторых, язык состоял бы из десятков миллионов словарных знаков, по количеству сущестсвующих в мире предметов, свойств, качеств. А сколько знаков может вместить человеческая память? Это означало бы, что язык потерял свой структурный характер, был бы неподвижно связан только с данным предметом и это означало бы, наконец, что язык слился с человеком, поэтому сколько «человеков» на земле – столько и языков.

Однако большинство лингвистов считает языковой знак произвольным, органически никак не связанным с реальными предметами. Знак – свободно выбранный предмет по отношению к другому предмету, но по отношению к коллективу он навязан. У общественной массы мнения не спрашивают. Хотя знак произволен, но он обязателен для всех. Так как знак произволен, то он не знает другого закона, кроме закона традиции, и только поэтому он может быть произвольным, что опирается на традицию. Связь между материей знака и вещью – произвольна, немотивирована. Но для каждого говорящего и пишущего необходимость связи материи знака с его идеальным значением и внешним предметом обязательна, беспрекословна, связь между ними должна быть только данная, обусловленная общественным договором, и никакая иная. Создавая новое слово, мы относим его к словам с определённым семантическим значением, а также со всеми реальными грамматическими качествами данной языковой системы. Новые словообразования обоснованы и мотивированы уже с у щ е с т в у ю щ е й в языке системой (фонем, морфем, грамматических форм). Если бы не было всей этой реальной совокупности элементов, невозможно было бы создавать новые элементы языка.

Всё в языке психологично. Суть языка не связана со звуковым и графическим характером знаков. Материя – необходимая составляющая, но совершенно случайная. Знак – условность и его природа безразлична. Вот рассуждения философа Лосева, противоречащие тому, что он высказал выше по этому вопросу. Всякий знак, всякое обозначение возможны только как область чистого смысла, освобождённой от всякой материи, языковой субстанции. Языковой знак – то же, что и число. Геометрическая точка не имеет ни длины, ни высоты, ни ширины. На то она и точка ! Однако любое материальное тело должно занимать какое-то место в пространстве. Значит то, что мы изображаем чернилами как точка, на самом деле всё, что угодно, только не точка. Это лишь знаки точек, но не сами точки. Но мы в языке, в науке используем это понятие, придуманное людьми, так, как будто они существуют на самом деле. Но это идеализированные объекты. Поэтому надо допустить, что есть фигуры как бы в чистом виде, т.е. в идеализированном виде. [Лосев, СЛЯ, 1976, № 1 ].

Произвольность знака хорошо отражают названия цветов в радуге или на спектре от призмы. Мы видим постепенный переход цветов от одного к другому, одного в другой. В русском языке этот спектр покрывают 6 основных знаков (красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, синий, фиолетовый). Эти шесть знаков для членения солнечного спектра ассоциируются с шестью цветами. Связь эта сугубо условна, она была установлена ранее, исторически, и стала постоянной и нерасторжимой. Исторически не было никакого логического, объективного, органического выбора для названия этих шести цветов, кроме случайного выбора. В других языках знаковое членение этого спектра будет иным. Люди формировали эти понятия под воздействием исторического общественного развития. Об условности и произвольности знаков естественного языка можно говорить лишь в том смысле, что они сами по себе не отражают действительность, а служат необходимой основой, средством и инструментом отражения её в форме идеальных образов, находящихся в мозгу. Мышление без материальных знаков невозможно (кроме случаев авербального мышления), но оно не связано с какой-либо одной системой знаков. Так как любому знаку одного языка, или знакам разных языков могут приписать разное значение, поэтому всякое мысленное содержание, т.е. идеальная, логическая сторона знака (понятие), локализованная в нейронах, обладает такой же степенью условности и самостоятельности, как и материя знака, как и материя отражаемых любым мысленным содержанием предметов.

Языковые знаки должны быть и суть немотивированные. Об этом свидетельствуют также «языковые барьеры» (т.е. несовпадение семантического структурирования языков) между нациями. Практика показывает: в местах, посещаемых представителями многих национальностей (отелях, конференциях, конкурсах, симпозиумах), не используют знаковых надписей на каком-либо языке, а делают указатели в виде символов, понятных любому посетителю. Произвольность знака лучше всего нам уясняет, почему языковую систему может создать только социальное явление. Коллектив устанавливает значимости, а не отдельная личность, она бы не смогла создать язык в одиночку. Тогда для кого он был бы нужен?

4. 
   Идеальное в знаке подобно действительности, не произвольно,
   

Что лежит в основе теории, согласно которой идеальное, значение в знаке есть результат отражения действительности, что оно подобно действительности и, следовательно, не является знаковым? Поскольку результаты познания закрепляются в понятиях, то возникает вопрос о природе понятий, являются ли они объективными, или они есть знаки, символы, иероглифы? Скрыта ли за ними реальность, или это плод фантазии, произвола?

Некоторые лингвисты пишут: так как идеальное в знаке, его значение есть результат отражения действительности, есть образ внешних предметов, поэтому оно не может не быть подобной этой действительности. Если же, напротив, идеальное в знаке есть тоже знак, как и материальное в нём, то оно не подобно этой действительности, не есть вторичное по отношению к ней и, следовательно, не знак. Это, по мнению Панфилова, есть идеалистическое решение вопроса о соотношения материального и идеального [Панфилов 1977 : 79 - 80].

Итак, по Панфилову, значение слова есть образ внешних предметов, отражение действительности и, следовательно, не есть знак, в отличие от материи слова и, стало быть, не является произвольной, т.е. знаковой по своей природе. Зададимся вопросом, как и чем это значение в слове, т.е. идеальное в знаке отражает действительность? Никак и ничем. Действительность, условно обозначенная знаком, представлена не в самой материи знаков, а только в мозгу, через мышление. Но ведь знаки (лошадь, корова) произвольны по отношению к предметам, выражаемых этими знаками ! Следовательно, значение в знаке, которого там, кстати, нет, тоже имеет знаковый характер, оно тоже знак. Это значит, что 1) отражение мира происходит в мозгу, в мышлении, а не в материи знака, 2) отражение мира в мозгу произвольно, знаковое. Идеальное в знаке, как и его материя, произвольны: корову можно было бы назвать лошадью, а лошадь – коровой. Произвольно меняется только сам знак, т.е его имя, название, но не сущность отражаемого объекта, она является сферой размышления и исследования в различных научных областях, знаки же – лишь инструмент, орудие мышления. В самом семантическом значении или названии (понятии) коровы и лошади нам не открывается их сущность. Она открывается только биологическим, физиологическим и иным исследованием, а само название коровы и лошади лишь бирки, имена, как в зоопарке, указывающие на то, чтобы информировать посетителя: в данной клетке живёт такое-то животное.

Солнцев справедливо пишет: идеальное, чем и является значение, существует в мыслящем мозгу. Это идеальное, относящееся к какому-либо предмету, не существует вне субъекта, есть средство указания на материальный носитель этого идеального и тем самым есть средство его сохранения и передачи Тезис о двусторонности знака и, следовательно, о знаковости слова в целом, а не только его звучания, обосновывается Солнцевым путём признания знакового значения как отношение знака к предмету обозначения. Если знак в целом произволен, то его обе стороны не могут не быть произвольными. Значение знака есть отношение или связь знака и предмета обозначения, а эта связь и является, собственно, произвольной [Солнцев 1970 : 218 ].

Солнцев утверждает, что значение в знаке – знаковое, условное, произвольное. Правда, он тут же отрицает себя: понятие не есть нечто произвольное, следовательно, слово в целом, включающее в себя понятие – не есть условное, т.е. не знак. Понятие – не условность и не произвольность. Произвольность знака – только произвольность связи знака и значения. Солнцев пишет: слово есть знак, знак есть условность, следовательно, слово есть условность, а важнейшая сторона слова, понятие, не есть условность. Это значит, что слово в целом, как включающее в себя понятие, не есть знак. Понятие – не условность и не произвольность. Понятие лежит между знаком и реальным предметом [Солнцев 1970 : 216 ].

Отмеченные выше авторы путают «процесс познания» с условным знаковым наименованием предметов. Знаки не похожи на действительность, они лишь отсылают к фактам действительности, преобразованные в сознании в их идеальные ассоциативные двойники, хранящиеся в мозгу. За материей знака любого языка закреплено одно и то же понятие, хотя оно и выражено знаками разных языков. Это значит, что у людей других наций их языковые знаки не представляют другой мир, а лишь членят мир на свои национальные отрезки: не язык, а мозг правит миром. Материя знака имеет знаковый характер, потому что отсутствует подобие между материей языковой единицы и её идеальной стороной и, следовательно, её идеальной стороной, хранящейся в нейронах, и теми явлениями, с которыми она соотносится. Это и является необходимым условием абстракции и образования обобщённого идеального образа. Это и является необходимым условием познания мира и коммуниткации.

Ломтев, обосновывая свою теорию об отражательной способности материи

знака (в т.ч. и его идеального образа, т.е фонемы), нашёл поддержку у

Ленина («уже каждое слово обобщает»). Он вопрошает : а к чему в слове

принадлежит свойство обобщения? И отвечает: обобщение – форма отражения

объективной действительности. Если считать, пишет Ломтев, что знак имеет только

указательную функцию и не обладает свойством отражения и считать, что слово

обобщает, то тем самым мы признаём, что в слове есть не только знак, его

звуковая оболочка, но и значение как факт отражения объективной действительности. Звук в слове знак, потому что он материален. Но если и значение знака считать знаком, то это значит, что значение есть предметная отнесённость знака, а не факт нашего сознания и что это не относится к миру идеального. Таким образом, либо значение знака есть материальное, тогда оно знак, а не отражение объективной действительности. Либо значение знака есть идеальное, тогда оно не знак, а отражение объективной действительности. [Ломтев 1960 : 130 ].

Во-первых, почему Ломтев решил, что слово, т.е. материя слова имеет свойство обобщения? Отвечу ему: слово есть только мёртвая материя, а то, «к чему принадлежит свойство обобщения», есть нейронные клетки мозга, находящиеся вне знака. Знак сам по себе ничего не отражает и не обобщает. В самом слове нет значения «как факта отражения действительности», слово условно, немотивировано, ассоциативно закодировано в сознании. Значение не материя, и оно в материальной знаковой форме в мозгу находиться не может. Если знак, по Ломтеву, имеет свойство обобщения, значит он ассоциативно указывает в сознании на значение, понятие как факт отражения действительности. Ломтев выдвигает альтернативу: если значение знака есть материальное, тогда это знак, а не отражение объективной действительности. А если значение знака есть идеальное, то оно не знак, а отражение объективной действительности. Мы пришли к тому же: языковой знак отражает действительность. Но чем и как в знаке отражается дейсвительность?

Если значение в слове, как я утверждаю, тоже условно, имеет знаковый характер, т.е. не похоже на реальную действительность, то это значение или понятие и не должно, и не может отражать действительность, т.е. в самом названии корова не происходит акта познания. Познания, отражения мира нет ни в самой материи языковых знаков, ни в идеальном названии предмета. Ведь мышление, действительно, возможно лишь тогда, когда обе стороны знака – материальное и идеальное – не похожи на реальный внешний предмет. Значит значение, понятие имеет знаковый характер, а, по мнению Панфилова, «значение совпадает с объектами». Это и есть его аргумент отказать идеальному, значению в его знаковом характере. Идеальная сторона слова якобы не имеет знаковой природы, потому что она не выполняет знаковой функции.

Если же, как пишет Панфилов, идеальную сторону знака считать

произвольной, как и сам знак, то она не подобна действительности, независима от неё, т.е. не является вторичной по отношению к предмету внешнего мира. Но ведь знак и является на самом деле произвольным, о чём пишет и сам Панфилов. Но если это так, то значение знака, как идеальное отражение внешнего предмета, не может не быть тоже условным. С другой стороны, он считает, что идеальная сторона знаков есть образ предметов действительности, с которыми она соотносится, следовательно, не является произвольной, в отличие от материи знака, следовательно, – не знак. Поэтому языковым знаком следует считать не языковую единицу в целом, а лишь её материальную сторону, т.е. языковой знак – не двухсторонняя, а односторонняя сущность [Панфилов 1982 : 80, 88 ]. Так как, по Панфилову, «знак есть образ предметов дейтвиттельности», то позволительно спросить: прочему в конюшнях людей разных наций под именем русской лошади стоят разные животные: русс. лошадь, англ. hors, фр. chval?

Если значение слова считать знаковым, пишет Панфилов, то это релятивистское понимание природы языка, его имманентность, агностицизм. Если считать, что идеальная сторона языковых единиц тоже произвольна, то она, не подобна миру, независима от него, т.е. не является вторичной по отношению к миру. Идеальное в знаке есть образ действительности, но, в отличие от его материи, не является произвольным, следовательно знаковой по своей природе. [Панфилов, ВЯ, 1877, № 2 : 10].

Можно Панфилову поставить такой вопрос: когда мы именуем какой-то предмет, мы это название выбираем условно или сообразно природе и сущности внешнего предмета? Разве это название отражает природу данного предмета? Оно только указывает на него условно, и ничего более, в согласии с обществом. Если я обозначу данное животное коровой, то разве это обозначение не имеет знаковой функции, ведь я этим самым выразил не сущность данного животного, а лишь дал ей имя, приписал ей условный знак? Между говорящим и слушающим имеются лишь звуковые волны, т.е. только материя единиц, идеальная сторона в этом отрезке не присутствует, поскольку, как и всякое идеальное, оно не может существовать вне своего субстрата, мозга, продуктом которого оно является. Слушатель воспринимает лишь физику звуковых волн и чернильных красок и лишь затем ассоциирует с ними те же логические значения, что и говорящий, благодаря чему и совершается процесс мышления, взаимопонимание.

Панфилов пишет: положение о произвольности, т.е. знаковой природе идеальной стороны языковых единиц предполагает, что она, не будучи подобной этой действительности, не являясь её образом, независима от действительности и, следовательно, не является вторичной по отношению к ней. В основе этой теории, по мнению Панфилова, лежит идеалистическое решение основного философского вопроса о соотношении материального и идеального. Следовательно, идеальная сторона слов, как образ предметов действительности, с которыми она соотносится, в отличие от материальной стороны, не является произвольной и, следовательно, знаковой по своей природе. Подведение обеих сторон знака – материального и идеального – под понятие условных, как считает Панфилов, имеет философский (гносеологический) смысл: в этом случае или снимается проблема о том, отражается ли объективная действительность в значениях слов и в конечном счёте и в человеческом мышлении, или делается вывод о знаковом характере человеческого мышления, знания [Панфилов, ВЯ, 1979, № 4 : 11 ].

Панфилов пишет: «Результаты познания не могут быть иной природы, чем идеальная сторона языковых единиц. Идеальная сторона слова и мышление совпадают». Материя двухсторонних языковых единиц обладает знаковой природой, так как у неё нет сходства, подобия с соотносимыми с ними объектами. Это и есть условие существования знака. А идеальная сторона языковых единиц имеет черты сходства, подобия с соответствующими объектами и, следовательно, им не свойственна знаковая природа. Идеальная сторона знака, т.е. абстракция от предмета, понятие, имеет ту же онтологическую природу, что и содержания абстрактного мышления, она формируется на основе отражения объективной действительности, есть образ этой действительности. Идеальное в знаке подобно предмету внешнего мира». Так как идеальное языковых единиц, значение в словах есть результат отражения действительности, следовательно, «не может не быть подобной этой действительности, не может не быть её образом в гносеологическом смысле». [Панфилов 1982 : 59 ].

Из положения о знаковом характере идеальной стороны языковых единиц неизбежно следует вывод о знаковом характере человеческого, т.е. абстрактного мышления и познания, т.е. вывод о том, что в процессе познания не происходит отражения объективной действительности [Панфилов 1982 : 58 ]. Если придавать обеим сторонам знака (материальному и идеальному) знаковую сущность, то это имеет и свой гносеологический, философский смысл: в этом случае снимается сама проблема того, что объективная действительность в языковых значениях и, следовательно, в человеческом мышлении не отражается. Ведь язык есть средство осуществления и существования человеческого мышления [Панфилов 1982 :60 ].

То, что пишут марксистские лингвисты, не соответствует реальной действительности, но соответствует марксистской идеологии. А реальная, не идеологическая, а научная действительность гласит, что человеческое м ы ш л е н и е и м е е т з н а к о в ы й х а р а к т е р: ведь познание мира и коммуникация людей в обществе осуществляется через язык, т.е. именно через систему знаков. Но знаки условны, они не подчиняются сущности и природе вещей и явлений. Вступая друг с другом в связи, знаки образуют систему знаков, которая была вызвана функционирующей системой нейронов. Если познание, по Панфилову, осуществляется в условных материальных знаках, имеющих свои собственные идеальные значения (понятия), органически связанные со своими материальными объектами, то почему один и тот же предмет именован в разных языках разными знаками, следовательно, наделён разными значениями-понятиями, отражающими, следовательно, р а з л и ч н у ю с у щ н о с т ь о д н и х и т е х ж е п р е д м е т о в? Это ведёт к тому, что разные народы отражают мир по-разному, значит живут в разных мирах, значит нет единой для всех людей картины мира, нет общечеловеческого логического мышления.

Но так как это не соответствует действительности, то, естественно, абстрактные, идеальные или логические формы мышления, ассоциативно представленные в каждом знаке в фонеме ( 2 ) или в понятии ( 3 ), являются т о ж е п р о и з в о л ь н ы м и, к а к и м а т е р и я з н а к о в, следовательно, отсутствуют черты сходства, подобия, необходимости с соответствующими внешними объектами. Отражают мир не материя знаков и не идеальное «в знаках», которого в знаках нет, оно в сознании, а мозг человека с помощью этих знаков и их условных имён. Идеальное локализовано в мозгу, и комбинации этих идеальных образов от материи знаков ( 2 ) и от материи внешних предметов ( 3 ) образуют наше мышление. Материя же знака и его идеальное, отражённое не в нём, а в мозгу, сами по себе, в отдельности никакой функцией познания не обладают, а лишь маркируют, означивают предметы.

Знаковая теория языка, считают некоторые учёные, – идеалистическая теория. Она антинаучна и реакционна. Так как содержанием слова является понятие, то признание слова в целом знаком предмета приводит логически к тому, что понятие есть не отображение, но лишь знак внешнего предмета. А это уже агностицизм [Резников 1948 : 402 ]. Панфилов считает, что значение есть отражение или, что то же самое, есть выражение отражения в знаке. Если значение в знаке, по его мнению, есть отношение знака к денотату, то это, по его мнению, идеализм, в этом случае знак, его значение не совпадают с отображённым предметом, отсутствует познавательная, отражательная функция в знаке, т.е. язык не обладает познавательной функцией, мир стал непознаваемым. Те, кто считают, пишет Панфилов далее, что значение знака, как и его материя, имеет тоже знаковую функцию, то это приводит к устранению из языковой сферы идеального как результата отражательной деятельности человеческого мышления, т.е. так как реальными компонентами знаковой ситуации остаются лишь денотат и материя языкового знака. Исключается и человек как субъект познавательной деятельности и, следовательно, теряется различие между знаком и самой действительностью, первичной по отношению к знаку. Если знак есть отношение к денотату, то это ведёт к идеализму [Панфилов 1977 : 59 ].

Идеальное – не произвольно, оно отражает действительность. Значит, по Панфилову, языковое значение есть образ объектов действительности, т.е. не знаковое по своей природе. Это ведёт к тому, что мы должны признать условные знаки дом, берёза, вода полностью соответствующими природе этих вещей, идентичными, органически совпадающими со всеми теми реальными свойствами, которые этими знаками отражаются. Стало быть, условный, произвольный знак лишается своего главного и единственного качества – условности, произвольности, свободы своего употребления как знака любого предмета, события, отношения.

Панфилов заключает: если в знаке всё есть продукт внутрисистемных отношений языковых единиц, то, следовательно, никакие экстралингвистические факторы, т.е. общество, человеческое мышление не оказывают никакого влияния на язык, например, причины изменений в языке. Эта релятивистская концепция природы языка основана на ошибочной трактовке соотношения категорий «вещь, свойство, отношение», где первичное – отношение. [Там же : 82 - 83 ]. Здесь языку Панфилов приписывает свойство самостоятельного мыслящего субъекта, а «мышление», «общество» – это экстралингвистический фактор, вынесенный за пределы языка. Если философская категория «отношение» – не первично по отношению к условному знаку, то знак, т.е. слово, теряет всякий смысл, ведь он и изобретён человеком условно, только «относительно» к данному предмету и относительно к другим знакам, мог бы относиться к любому другому предмету, что фактически так и бывает: все знаки, т.е. слова многозначны. И их значения опознаются только через их о т н о ш е н и я к другим словам.

Если в знаке обе стороны идеальны, то обмен информацией, якобы, невозможен, следовательно, уничтожается язык и сам человек. Если знак бестелесен, то как с его помощью общаться? Чтобы знаки, материя имели хождение, они должны иметь материальный субстрат. У Ф. Соссюра знак – это соединение двух частей в знаке (означающего и означаемого) (в моей модели знака это уровни: 2 – 3 ), знак, по мнению некоторых лингвистов, у Соссюра оказывается целиком включённым в область психики, сознания, и тем самым он утрачивает свою материальную природу. Если знак – чисто психическое, то он не может выполнять знаковой функции, так как для говорящего и слушающего в этой функции может быть только чувственно воспринимаемый материальный объект.

Некоторые лингвисты считают, что несостоятельность трактовки языка как чисто психического явления приводит Соссюра к явным противоречиям. Ссылаясь на теорию Соссюра, по которой знак идеален с двух сторон, Э. Бенвенист делает совершенно необоснованный вывод, что язык не может служить орудием общения [Бенвенист 1974 : 292 - 300 ]. Но Соссюр не исключает материи знака и материи объекта, он просто их не упоминает, для него она само собою разумеюшаяся, что это и породидо множество критических стрел в сторону Соссюра.

Если знак – психическое явление, не включает в себя материальную сторону, значит язык, пишет Панфилов, не может иметь принудительного характера, не может в таком случае выполнять социальные, общественные функции и даже само существование его в качестве общественного явления невозможно. Если бы означающее знака было чисто психическим явлением, оно не могло бы восприниматься на слух, ибо воспринимается только физический звук. [Панфилов 1983 : 14; См. также: Смирницкий 1954 :10 ].

Действительно, всё это так, без материи знак уничтожается. Но в о - п е р в ы х,

если в знаке обе стороны, идеальное материи и идеальное объекта, т.е. ( 2 – 3 ) психологически связаны между собой ассоциативной связью, то обмен информацией посредством языка возможен только потому, что в основе этой «психологичности» лежит и материя знака ( 1 ), и материя внешнего объекта ( 4 ), которые у Соссюра само собою подразумеваются, но вслух он об этом говорит не везде. «Голые» идеальные образы знака и объекта не произносятся и не воспринимаются, они не могут существовать без своего материального субстрата, они, эти идеальные формы, рождённые на фундаменте внешне воспринимаемой материи, не могут быть вынесены за пределы мозга. Это область сознания и эти идеальные объекты, как идеальные сущности, не наблюдаемы. В о - в т о р ы х, если знак только материален, только физическая субстанция, то коммуникация также невозможна, потому что воспринимающее сознание не может его узнать, ибо знак, как внешняя материя, чуждая мозгу, не может войти в мозг и выйти из него. Чтобы их воспринял собеседник, они должны быть «отягощены материей». Это парадокс?

Неожиданно разгадку этих противоречий находит Васильев, но совсем не там, где она лежит. Основания этих противоречий, по Васильеву, кроются в непоследовательном разграничении языка и речи. По его мнению, понимать надо не язык, а текст, переводимость не языков, а текстов. [Васильев 1989 : 62]. Язык отброшен, на его место встал текст. Надо копать глубже и разобраться в теории отражения и коммуникации и познать истинную сущность модели языкового знака.

Обвинения в адрес Соссюра со стороны некоторых лингвистов в якобы противоречиях, заключающихся в изъятии из языка материальных звуков и тем самым в разрушении языка как общественного средства общения, основаны на недооценке работ Соссюра и явном н е п о н и м а н и и сущности языкового знака. Зададим Панфилову и другим лингвистам вопрос: как бы люди понимали друг друга, общались, если бы в основе материи знаков ( 1 ) не лежали их идеальные сущности – фонемы ( 2 ), ведь живая природная материя – звуки и буквы, не могут «войти» в мозг и «выйти» из него в своём первозданнном виде как природная материя? Как бы люди общались и понимали друг друга, если бы предмет общения (корова, лошадь, берёза) были только материальными вещами ( 4 ) и не хранились бы в их головах в виде идеальных образов ( 3 ) этих предметов? Человеку, владеющему каким-либо языком, никуда не уйти от четырёх уровней в языковом знаке, они всегда и везде преследуют его.

Соссюр совершенно прав в понимании сущности знаков, слов, языка. Акустический, идеальный образ материи знаков (фонемы) ( 2 ) и идеальный образ внешнего предмета (понятие) ( 3 ) и есть те два внутренних, посредничающих звена в модели знака (см. выше), являющиеся абстрактным, идеальным обобщением и материи знака ( 1 ), и материи внешнего предмета ( 4 ). Разграничение материального и идеального – это основной философский вопрос об их взаимодействиях и взаимопереходах.

Как бы люди познавали мир, если бы они оперировали только материальными вещами, а не их мысленными, идеальными отражениями в мозгу? Весь объективный мир содержится в мозгу человека в виде его идеального, мысленного отображения, в виде субъективного, второго мира. Мозг, его живая материя присвоила себе неживую материю, но не в её натуральном, материальном виде, а в виде её мысленного, абстрактного, идеального отпечатка в мозгу. Диалектика познания и коммуникации предана забвению и именно теми, кто за неё отвечал ранее по своему статусу в марксистском языкознании.

Так как язык, по Соссюру, чисто психическое явление, то он, как справедливо считают некоторые лингвисты, не может выполнять социальную функцию, ибо знак, якобы, не включает в себя материю. Напротив, Соссюр не отбросил материю знаков, она всюду им подразумевается, но не включается непосредственно в язык, хотя и не забывал, что интеллектуальная деятельность опирается на употребление психических образов и от материи языковыых знаков, и от материи внешних предметов. А развитие интеллектуальной деятельности привело к перестройке биологического характера, т.е. эволюции мозга человека. Поэтому материальные знаки – это средство воздействия общества на его членов и средство формирования психики каждого из них, и только благодаря тому, что эти материальные знаки имеют хождение в головах людей только в их идеальной, логической форме. Соссюр не прав лишь в том смысле, что он, говоря о «двух психических компонентах знака», не очень чётко и даже путано сказал, что эти психические образы идут от материи знака ( 1 ) и от материи внешнего мира ( 4 ).
§ 3. Фонема.

1. 
   Фонема – фундамент строения и функционирования языка.
   

Чтобы чётче представить себе роль фонемы в организации и

функционировании языка, мы должны вернуться к четырёхуровневой модели языкового знака. Исходным пунктом фонемы служит ( 1 ) материя звука (чувственное мышление), которая воспринимается слухом как звук, служащий в функции мельчайшей логической единицы (абстрактное мышление), как идеальный образ этого звука – фонема ( 2 ). Звук ( 1 ), преобразованный мышлением в его идеальный образ, в фонему ( 2 ), связан со значением, с логическим понятием ( 3 ) о реальном, внешнем предмете ( 4 ), лишь по названию изображаемого, но не отражаемого, этим понятием. Уровнь в знаке ( 2 ) как идеальная фонемная цепочка замещает идеальный образ ( 3 ) того предмета ( 4 ), который отображён этой цепочкой фонем. Идеальное в материи знака ( 2 ) есть фонемная цепочка (д – е – р – е – в – о), котоорая представляет понятие ( 3 ) от реального предмета дерево ( 4 ). Таким образом, на первом уровне восприятия знака ( 1 ) мы его воспринимаем чувственной формой нашего мышления (слышим звук знака, как материальный физический звук), и одновременно, автоматически, бессознательно переводим его на уровень абстрактного мышления как логическое понятие низшего уровня – в фонему ( 2 ).

Фонема – это мельчайшая логическая форма. Отдельная фонема может быть в то же время понятием, т.е. словарным понятием (союзы, предлоги). Но главная функция фонем – построение фонемных цепочек, символизирующих морфонемы, понятия, суждения, умозаключения и другие типы сложных логических построений, которые суть тоже знаки, сложные знаки, сложные иерархические фонемные цепочки, состоящие из более простых знаков. Фонема служит смыслоразличительным средством только потому, что она формирует различные понятия, например, среди согласных звуков дом, том, сом, ком, ром, лом и гласных звуков родиться, рядиться. Так как фонемы выполняют смыслоразличительные функции, то это значит, что они выполняют и знаковые функции, а это, в свою очередь, означает, что фонемы, как мельчайшие логические единицы, выполняют логические функции р а з л и ч е н и я логических понятий (в составе сложных фонологических цепочек), и логические функции с а м о с т о я т е л ь н ы х понятий (например, некоторые союзы, предлоги, частицы).

Человеческий мозг обладает двумя фундаментальными свойствами: П е р в о е с в о й с т в о м о з г а – способность к абстракциям. Единицы и их соотношения в языке неоднородны и подвижны. Они в состоянии непрерывного изменения и развития, одни и те же единицы языка реализуются у различных людей в неодинаковых произносительных и графических формах. Сколько людей, столько и произносительных или графических образцов, даже у одного и того же человека всё по разному. Но в языке есть и постоянства, устойчивые элементы – фонемы. Иначе не было бы языка, не было бы и человека.

Можно сослаться также на пример из политэкономии. К. Маркс показал, что понятие «стоимость» может быть выделено и понято лишь в результате исследования тех отношений между товарами, в которые они вступают при их взаимном обмене, при приравнивания их друг к другу, несмотря на их качественное различие. Он ставит вопрос: что представляет собой то общее, что позволяет устанавливать отношение равенства между двумя качественно разными товарами. Например, обмениваются: 1 центнер пшеницы на х центнеров железа. В двух материально различных вещах существует нечто общее, одна и та же величина. Следовательно, обе эти вещи равны чему-то третьему, которое само по себе не есть ни первое, ни второе из них. Этим общим оказывается стоимость [Маркс. Капитал, 1955, т.1 : 43 ].

Так происходит и в языке: одни и те же звуки речи в устах разных говорящих – разный товар. Разные звуки подводятся под одну фонему. Следовательно, фонема – это лингвистическая стоимость, значимость, абстракция. Но эти различные товары-звуки для одного и того же человека имеют общее в виде фонемы как идеальной, логической абстракции материи знаков. Это – та же «стоимость» в области языкознания.

В т о р о е с в о й с т в о м о з га – его способность к комбинациям однородных элементов, она связана с биологическими законами человека. Например, наследственность в биологии – это информация, осуществляемая посредством химического сообщения и его кодов. Это сообщение записано комбинациями всего лишь четырёх химических радикалов (т.е. устойчивая группа атомов в молекуле переходит без изменений из одного химического соединения в другое). «Четыре элемента повторяются на всём протяжении хромосомной нити множество раз; они бесконечно сочетаются и переставляются, так же как буквы алфавита на протяжении всего текста. Фраза – это сегмент текста, а ген – сегмент нити нуклеиновой кислоты. В обоих случаях символы не имеют смысла, смысл сознаётся только комбинацией символов [Жакоб Ф., ВЯ, 1992 : № 2 ].

Фонемы, по отдельности лишённые самостоятельного смысла, приобретают смысл, сочетаясь в комбинациях определённым образом. Это зависит от строгой линейности сообщения. Ограниченное число знаков, а ещё более ограниченное число фонем дают бесконечные их сочетаемости. Этот закон пронизывает всю живую природу, когда возникает необходимость порождения многообразия структур с использованием ограниченного количества строительных блоков: 1) в атомах, созданных из нескольких элементарных частиц, которые сами возникают в результате группировки ещё более элементарных частиц; 2) в построении бесчисленного числа молекул, построенных из атомов. Этот метод является единственно логически возможным методом создания всего безграничья природы.

Например, в биологии – на всём протяжении хромосомной нити постоянные элементы повторяются бесконечно, точно так же, как буквы алфавита на протяжении всего текста. Ген – сегмент нити нуклеиновой кислоты, так и фонема – сегмент слова, предложения, текста. В обоих случаях отдельные символы не имеют смысла, смысл создаётся только их комбинацией. Благодаря фонемам и графемам, как абстракциям мозга, и их материальным основам (звуки, буквы) происходит накопление, хранение и передача информации.

По мере овладения фонологическим анализом, мы получаем образец анализа вообще, пригодного для решения всех теоретических вопросов языковой сущности знака, слова, предложения. Материальный звук не может сам по себе, без его абстрактного образа в виде фонемы, принадлежать языку. Для языка он нечто вторичное, лишь используемый материал. Например, не металл определяет ценность монеты, а её абстрактная меновая стоимость. Так и фонемы: их ценность состоит в способности формировать логические понятия, в различении смысла единиц языка – от низших (морфем) до высших (предложений). Понятие фонемы, как языковой единицы, по своей сути не есть нечто звучащее (это область познания естественных наук), а, напротив, нечто как бы бестелесное, образуемое не своей субстанцией, а исключительно теми различиями, которые отличают его от других понятий. Звук, произнесённый человеческими органами речи – это только физическое (физиологическое) явление, но как элемент фонологической системы языка, как фонема, он – структурная единица языка, и приобретает новые качества, которые превращают его в лингвистическое явление. Звуки не имеют самостоятельного существования, они лишь орудие для фонем и, следовательно, для понятий, для мысли. Все фонемы данного языка находятся в строгих системных отношениях друг с другом, они обретают качество структурности, превращающей звуки в звуковые типы, фонемы имеют определённые функции, они различают звуковую оболочку слов, и тем самым различают значения слов как абстрактные логические понятия.

Свой материал фонология черпает из своей основы – звуков. Физиология звуков имеет прямое отношение к фонологии. И все фонемы как объект фонологии ( 2 ) суть те же звуки фонетики ( 1 ), но только получающие другую характеристику – абстрактную, идеальную, смыслоразличительную, логическую. Фонемы – это логические атомы языка. Благодаря им поток звуков превращается в человеческую речь. Если человек различает слова по значению, то он слышит фонемы. Фонему можно услышать, но нельзя произнести отдельно, обособив её от соседних элементов звукового потока. Они не могут быть фиксированы инструментально. Как и почему люди понимают друг друга? В основе способности людей говорить и понимать лежит система фонем, своя собственная для каждого языка, как система логических единиц различного уровня – от фонемы до умозаключения. Фонема представляет собой одно из удивительных чудес на свете – наше обычное человеческое мышление.

Фонемы – мельчайшие абстрактные логические формы, общие для всех говорящих на данном языке и воспроизводимые при повторении. В каждом языке – строго определённое количество фонем. Из этого ограниченного набора строится вся фонологическая система языка, способная представить бесконечный процесс мышления. Фонемы похожи на химические элементы, из которых состоят все вещества. Так и конечное число фонем участвует в бесконечном построении логических суждений. Каждый язык довольствуется небольшим количеством звуковых типов или фонем, достаточным для различения звуковых оболочек слов. Каждый язык по-своему членит мир звуков на фонемы, каждый язык имеет своё особое «сито», сквозь которое отсеиваются только нужные фонемы – фонемы родного языка.

2. 
   Фонема и мышление.
   

Другие лингвисты, напротив, полагают, что фонема – абстрактная, идеальная единица, без самостоятельного значения, но служащая для дифференциации единиц, обладающих логическим понятием.

Низшие логические формы, фонемы, обладают лишь смыслоразличительными функциями. Учение о фонеме как смыслоразличительной единицы – «замечательное открытие, которое вошло в железный фонд науки о языке на вечные времена. Суть этого открытия состоит в том, что хотя в потоке речи реализуется бесконечное разнообразие звучаний, говорящими осознаются не все различия между звуками, а лишь те, которые служат для различения значения ... Иначе говоря – ведущим и организующим началом в фонетике, как и вообще в языке, является семантика. В языке нет другой доминанты, кроме значения – вот истинный смысл учения о фонеме» [Абаев, ВЯ, 1965, № 3 : 29 ]. А это значит, что фонемы неразличимы без связи с семантикой, т.е. с мышлением, ибо они сами – смыслоразличительные единицы. Это и есть ответ Панфилову, считающему фонему «бессмысленной» единицей языка. Это подтверждает ту истину, что мышлению нужны все те логичесмкие формы, которые в нём выражены, в том числе и наинизшие – фонемы.

Звуковая цепь сама по себе есть ряд звуков и их сочетаний, где ухо не слышит никаких ясных различий. Но чтобы найти эти делимые отрезки, надо прибегнуть к значениям, увидеть за каждым отрезком – фонемы, понятия, а за всей звуковой цепью – суждения и умозаключения. Последовательность звуков в иностранном языке, которым мы не владеем, мы не различаем, для нас это сплошной шум, звуковая материя, без связи её со значением. Поэтому анализ такой цепи звуков возможен только инструментально, но не человеческим ухом. Но если мы знаем, какой смысл несёт в себе каждая часть звуковой цепи, тогда для нас эти части тут же становятся самостоятельными отрезками, и первоначально бессодержательная цепь звуков распадается на чёткие отрезки. Но в них нет ничего материального, они – абстракции от звуков.

В речи слова следуют в линейной и временной последовательности. Слушатель присовокупляет к услышанному и понятому им новые значимые единицы, накапливается информация, передаваемая партнёру. В речи фонема может редуцироваться, изменяться под влиянием соседней фонемы, или просто выпасть в произношении говорящего. Тем не менее эта фонема будет восстановлена семантически, в значимом слове, а этого требуют следующие за данным словом слова. Фонема, как единица знаковой системы, дифференцируется, различается, распознаётся в результате постоянства свой фонемного структуры. Звуки в составе слова одновременно являются фонемами в составе понятия. Фонема есть самостоятельный, но мельчайший знак, самая низкая логическая форма, обладающая смыслоразличительной функцией. Фонемы – это знаки, так как они выполняют семантические, т.е. логические различительные функции. Слова, как логические понятия, состоят из фонем в виде структурных знаков, хотя обычно считается, что фонемы выполняют только различительную функцию, а не знаковую. Именно в том, что фонемы выполняют различительные функции, они и есть логические, т.е. знаковые единицы. Слова же, образованные фонемами как мельчайшими логическими единицами, сами являются знаками, но более высокого порядка.

Знак обладает признаками: а) обозначает нечто внешнее по отношению к нему; б) наделён общественно значимым смыслоразличительным свойством. Таким образом, фонема, отвечая отмеченным выше условиям, но будучи не материальной, а идеальной, логической единицей, тоже знак. Он участвует в построении морфемы, слова, предложения. Когда фонема входить в сложный знак, то сама по себе есть знак какого-либо смысла, ибо она участвует в его различении и выражении. Здесь она – тоже знак, как и любой другой, и в то же время строительный материал для более сложного знака.

Фонемы участвуют в формировании более высоких логических единиц –

морфонем, понятий, суждений, умозаключений. Но фонема – не только смыслоразличитель, но и строительный материал для более сложных знаков. Фонема сама по себе, будучи структурным элементом в составе сложных знаков, есть один из представителей абстрактных, логических образов (понятий). Если же фонема живёт в виде однобуквенных, однозвучных союзов и предлогов (а, в, к, у и др.), то она самостоятельно выражает логическое понятие, в высшей степени абстрактное, отражающее лишь отношения между другими понятиями, представляющими реальные предметы. Если фонема в сложном знаке обладает смыслоразличительным значением, то она тоже знак, обладает логическим значением, т.е. служит конституирующим понятием в составе более сложных знаков.

Фонемы не только дифференцируют звуковые оболочки, являясь их различительным признаком, но и сами участвуют в выражении понятий в качестве некоторых самостоятельных частей речи – союзов, предлогов, частиц. Мысли об отношениях (под, над, в, с , о, к, между, до, после, если ... то, так как и др..) представляют собой весьма отвлечённые понятия о материальном мире. Сюда же относятся грамматические формы (аффиксы, суффиксы, приставки). Общая функция для всех этих знаковых форм – отражение отношений между понятиями о предметах объективной действительности, отражение их внутренних связей, того общего, что их связывает. Все эти знаковые формы выражают понятия, но более высокого, абстрактного уровня, в сравнении с предметными понятиями.
3) Сущность фонемы – это основной вопрос философии познания:

взаимоотношение материального и идеального.

1. 
   Фонема и звук, графема и буква.
   

«Изгнание» материи языка Соссюром проводится по линии дематериализации фонемы как основного явления материальной стороны языка» [Панфилов 1957 :158 ]. Это пишет «марксистский» лингвист, который, как он всегда утверждал, основывается на марксистской диалектике в понимании взаимоотношения материального и идеального – главного вопроса диалектики. Панфилов рассматривает звук в языке как основную языковаую единицу. Так ли это? А тогда фонема что? Это та же теория «дегуманизации» языка, как и у Арутюновой и у Абаева, которая порождает сразу же множество вопросов: что такое язык, как он устроен, какова роль фонемы в языке и в мышлении, как взаимодействуют язык и мышление, язык и сознание, язык и действительность и др.? Как понимать теорию Маркса и Ленина о том, что весь материальный мир отражён в голове человека как мир идеальный, абстрактно представленный?

Математика, как самая абстрактная из всех наук, вполне реалистична, она отражает реальные вещи, но она отражает не только поверхностные, но и глубинные структуры действительности. Математические конструкции нужно считать только моделями, только идеальными, логическими первообразами, только принципами действительности, а не самой действительностью. Фонема тоже не есть прямая выраженность вещи, не простое её зеркальное отражение, она как бы загадка или некая тайна, которую ещё надо разгадать. Фонема и графема содержат в себе гораздо больше, чем их прообразы – звук и буква, ибо они, эти последние, таковы, какими мы их слышим или видим нашим чувственным мышлением. А фонемы и графемы вплетены в ткань сознания как инструменты, формы абстрактной мысли, мы их воспринимаем нашим абстрактным мышленикм. Ведь каждый звук и каждая буква всегда такие, какими мы их слышим или видим в данный момент. А фонема и графема, как их абстрактные формы, содержат в себе все реальные проявления данного звука и данной буквы.

Как пишет Бодуэн, фонема – психическая фонетическая единица, это психический эквивалент звука. Звук – произношение, но оно заканчивается, оставляя в мозгу акустико-фонетический след. Фонема – единое фонетическое представление, психическое слияние впечатлений, полученных от произношения одного и того же звука. [Бодуэн, т. 1, 1963 : 351 - 352 ]. Понятие фонемы является единицей звуковой стороны языка. Она не имеет однозначной артикуляционной и акустической характеристики, какая подразумевается в звуке. Фонема и начинается с утверждения, что акустические различия не означают различия языкового. Фонема, таким образом, это абстракция от звука. Именно в этом качестве фонема выступает в языке как средство общения. Если бы неизбежное акустическое разнообразие звуков, обусловленное индивидуальными особенностями говорящих, имело бы какое-то языковое значение, общение было бы невозможным, так как каждый говорящий обладает своим собственным набором звуковых единиц. Границы двух видов членения речевого потока на звуки и на фонемы не совпадают.

Жинкин пишет: процесс восприятия звуковой речи – это процесс извлечения информации из звуков речи. Орган слуха воспринимает колебания воздуха, кодирует их нервными импульсами, которые направляются в кору головного мозга. Кодирует их избирательно, т.е. только звуки в определённых параметрах (волны, определённые диапазоны) и не воспринимает волн, выходящих за параметры, требуемые различительной системой данного языка. Слуховой аппарат сформировался в неразрывной связи с произносительным аппаратом, происходит координация органов слуха и работы органов речи. В коре формируется модель звуков из запаса «устойчивой решётки фонем» [Жинкин 1998 ].

2. 
   Проблнма фонемы, как и проблема знака, это вопрос
   

Фонология с наибольшей очевидностью ставит перед лингвистами вопросы о

природе абстрактного и конкретного в языке. Отношение между звуком и фонемой в теоретическом языкознании было во все времена одной из самых актуальных философских проблем языка. Фонема как знак имеет бесконечное число разных произносительных и графических вариантов, и при этом мы его всё же узнаём как одно и то же. При всех своих звуковых и письменных вариациях он остаётся самим собою, иначе мы бы не могли понимать друг друга. Фонема есть нечто единое и неделимое.

Звуковое сходство или несходство не является критерием для идентификации фонемы, и единственно решающим всегда являются критерии лингвистические, они же – логические. Следовательно, это свидетельствует только о подчинённости материального, физического аспекта фонологическому, т.е. логическому аспекту. Но начинается всё с физической материи – с чувственной формы абстрактной мысли, а именно с различия, а не со сходства. Там, где нет физического различия, ни о каком различии фонем не может быть и речи. Но одного физического различия недостаточно для различения фонем, и не оно является решающим. Фонема целиком принадлежит к плану идеального – к абстрактному, логическому мышлению.

В политической экономии существуют два главнейших понятия – товар и стоимость. Цена товара определяется не его материей, качетвом, пользой и др., а тем, сколько труда и какого труда было затрачено на его производство. Это количественное и качественное отношение затраченного труда в производстве различных товаров и определяет их стоимость. Это некая абстрактная средняя, усреднённая величина, которая уравнивает два различных товара. То же происходит в языке – бесконечный поток отдельных звуков человеческим слухом неразличим. Человеческий мозг изобрёл фонемы, в которые одел все живые звуки данного языка. Значит человек изобрёл «зыковые стоимости» или «языковые значимости», названные фонемами. Без логического понятия фонемы мир не рухнет, но человек вообще бы в нём не появился, человек пребывал бы в своём счастливом состоянии животного. Без знакового, а это значит без логического понятия фонемы нет языка, нет мышления, нет человека. Вот та логическаяя цепь, по которой мы идём, сожалея о «дегуманизации» языка.

При определении понятия фонемы лингвисты сталкиваются с самыми сложными теоретическими вопросами, которые с полным правом можно отнести не только к лингвистическим, но главным образом к философским. Неязыковая природа значения выступает уже на уровне фонем, которые формируются как акустические типы в качестве различителей смыслов, идеальных образов в сознании, а не в самом речевом потоке. Хотя фонема и является единицей звуковой стороны языка, её тождество определяется не артикуляторно - акустически, а логически, т.е. тем, что фонема служит для выражения значимых языковых единиц, знаков – морфем, слов, предложений. Поскольку язык – средство общения, постольку всё в языке, в том числе и в первую очередь его наименьшие единицы, фонемы, должны обладать способностью выполнять эту функцию. Этим и определяется философская сущность фонемы.

Звуковых форм и их конкретных реализаций в языке существует неограниченное количество Но знаки могут быть инструментом мыслительной и коммуникативной функций, если они формированы, приведены в систему по законам данного языка (точнее – по законам мышления) и несут в себе идеализированную форму материальных звуков, становятся их некими идеальными образами. Следовательно, бесконечное число звучаний должно быть сгруппировано в систему с конечным числом элементов, что и ведёт к созданию обобщённого звукового образа фонемы, которая, сама не является звуком, но его идеальным обобщением, и живёт только в системе, и именно в системе данного языка. Фонема есть обобщение реальных звуков. Здесь, как и во всём, господствует диалектика – диалектика взаимоотношения материального и идеального, единичного и общего, явления и сущности. Только этим обеспечивается функция языка, т.е. его материальных знаков для реализации человеком его познавательного и коммуникативного мышления. Абстракция звука – это его идеальный, психический, логический образ, фонема, она есть синтез, обобщение существенных признаков в близких по звучанию звуках, отражение общего в физически разнородных, единичных звучаниях. Общее существует в единичном, но и единичное представлено своими существенными признаками в общем – это и есть диалектика перехода от конкретного к абстрактному, и от абстрактного к конкретному. Это взаимоисключающие и одновременно взаимно обусловливающие и взаимно предполагающие противоположности, которые являются производными от основного диалектического взаимодействия – между материальным и идеальным.

Что выступает связующим звеном между материальным и идеальным в языке? И есть ли вообще такое звено? Это кардинальный вопрос в философии языка. Без его решения невозможно понять диалектическую природу языка и механизм его функционирования. Как пишет Гегель, противоречивое не удерживается отдельно от другого, они соприкасаются друг другом через промежуточные шаги. Диалектика опосредствует противоположности, есть их переход друг в друга. Но лишь при наличии посредствующего звена, в роли которого выступает память, главным образом долговременная память, как хранилище всех наших знаний. Если это взаимоисключающие противоположности, то посредник принципиально необходим.

Звучание звука мгновенно, материя слова исчезла. Но тогда как слушатель понимает слово? Это не полный разрыв материального и идеального. Воссоединение звука и его идеального образа в мозгу, в сознании осуществляется благодаря памяти. Звучание индуцирует в воспринимающем сознании образ этого звука как его идеальный, абстрактный отпечаток В звуке происходит разрыв материального с идеальным, создаётся такое впечатление, будто идеальное, присутствующее в звучании, вместе со звуком уходит в небытие. Но это не так. Погибая перед поступлением в мозг, материальное переходит в свою противоположность – идеальное, которое реально находилось и находится в мозгу. Материя звукового языкового знака – не просто внешняя природная материя, она ассоциативно связана с сознанием, идеальным, это не просто звук, а звук языковой, формированный идеальным сознанием, оформленный сознанием благодаря человеческой памяти, т.е. способности удерживать в себе образ предмета. Звучание есть то диалектическое противоречивое единство, с двумя взаимно отрицающими свойствами, то звено, в котором связано материальное вне мозга и идеальное в мозгу в их единство, благодаря ассоциативным следам идеального в материальном знаке, хранящихся в памяти.

Звук и его идеальный образ – разные явления, но они сливаются диалектически. А по отдельности они – разные, соединившись, становятся новой сущностью, образуют тождество, через которое происходит обмен мыслями между людьми. Звук и его идеальный образ – разные вещи, они непосредственно не соединимы. Идеальное в мозгу выбрало себе нужный материальный знак (вне мозга). Этот знак вне мозга ассоциативно соединён с идеальным значением. Звук, слышимый собеседником, ассоциируется в его мозгу с идеальным образом в мозгу говорящего. Никакого обмена мыслями нет: между собеседниками – не мысль, в виде формованного материей тождества, а только материя, ассоциативно вызывающая в голове другого ту же мысль, благодаря свойствам долговременной памяти.

Выражение Маркса «На духе с самого начала лежит проклятие – быть «отягощённым» материей, которая выступает здесь в виде движущихся слоёв воздуха, звуков» надо понимать не в том смысле, в каком этот тезис обычно понимают, будто языковой знак содержит в себе одновременно и материальное, и идеальное, а в том смысле, что без внешнего звучания, без материальных знаков обмен мыслями между людьми невозможен. Звук и идея как тождество двух явлений – звука и идеального – не передаётся собеседнику, не понимается им непосредственно, прямо. Не передаётся как вещь с той лишь разницей, что вещь передаётся из рук в руки. А «обмен» мыслями, общение – это более сложный психо-физиологический процесс, который соответствует структуре знака и его уровням: в сознании говорящего родилась абстрактная идея ( 3 ) о внешних событиях, фактах, объектах ( 4 ). Эта абстрактная идея прежде ассоциируется с его же абстрактной идеей материального знака ( 2 ), которая выводится им через речедвигательные органы наружу, где звуковые волны, воспринимаемые слушателем ( 1 ), преобразуются им в идеальные образы в своём мозгу, фонемы ( 2 ), которые возвращают слушателя к тому же названию, понятию ( 3 ) о внешнем объекте ( 4 ). Звуковые волны лишь ассоциативно возбуждают в долговременной памяти слушателя соответствующие идеальные образы.

В материю звука мысль не включается. Русский слышит в китайском языке, которого он не знает, только материю природных звуков, но фонем не слышит, ибо в них для слушающего нет ничего различительного с точки зрения семантики и логики. Идеальное вне мозга существовать не может, оно живёт в мозгу и опосредовано материальной системой нейронных связей. Идеальное в сознании, вооружённого памятью, возбуждается материей звука, буквы, т.е. сливается с уже известной для мозга воспринимающего ассоциативной идеальной формой звука. Происходит снятие противоположностей между материальным и идеальным. Идеальный образ знака или фонема, как писал Гегель – это душа, отлетающая в звуке.