Книга посвящена обоснованию природы языкового знака. Не раскрыв сущность языкового знака, не познать и механизм взаимодействия языка с мышлением, речью, текстом, действительностью

«Когнитивная лингвистика» не может существовать сама по себе, без опоры на внешние материальные знаки, по двум причинам: 1) Без реальных материальных, т.е. языковых форм, вынесенных за пределы мозга, в оречевлённом мышлении, на втором уровне материализации мышления «когнициям» не в чём держаться, они остаются в глубинах мозга вещью в себе, говорящим никак не осознаваемые, а слушателю вообще не передаваемые. 2) У нас нет ни способов, ни методов, и вряд ли они когда-нибудь появятся, чтобы р а з г л я д е т ь «языковые механизмы мозга», «структуры представления знания языка в мозгу», т.е. структуры реального, живого, естественного языка в мозгу, чем и пытается заниматься «когнитивная лингвистика».

Итак, по Леонтьеву и Кубряковой, лингвисты осознали свои ошибки в том, что занимались м а л о з н а ч а щ и м и проблемами, лишь «формальными маркерами», теперь надо перейти к более достойным их внимания проблемам – к значениям, т.е. к «когнитивной лингвистике». А это уже не что иное как призыв выплеснуть вместе с водой и ребёнка. Если лингвисты, действительно, «осознали», что формы языка суть лишь «формальные маркеры» и, стало быть, нечто второстепенное по сравнению с с о д е р ж а н и е м, которое фактические есть н е я з ы к о в а я категория, а категория нашего с о з н а н и я, представленного в материальных формах звучащей (написанной) речи, которую в союзе с содержанием и называют языком, то уже не приходится удивляться тому, что в «когнитивной лингвистике» п о т е р я н сам язык как объект исследования.

В самом деле, в я з ы к е н е т н и ч е г о, к р о м е е г о ф о р м, его «ф о р м а л ь н ы х м а р к е р о в», а то, что мы называем значением, семантикой (а теперь и «когницией») – это чистейшей воды наше мышление, точнее – наше сознание. Но и сами материальные формы языка живут там же, они тоже о с в я щ е н ы мышлением и превращены в их идеальные образы: нет и не может быть ни одной формы (фонетической, морфологической, синтаксической, словообразовательной, стилистической) в любом языке, которая не была бы порождением человеческого мозга, не была бы им в ы д у м а н а по произволу, однако по его разумному произволу, диктуемому какой-то целесообразностью, которая, в свою очередь, навязана многими факторами жизнедеятельности людей данной нации. Но эта форма и есть форма, потому что она материально оформляет и выносит вовне продукт нашего мышления, т.е. мыслительное (семантическое, «когнитивное») содержание, влитое в эти формы, и без них оно, это содержание и не опознаваемо самим субъектом, и не передаваемо другим людям в процессе коммуникации. Было бы иначе, т.е. не было бы форм, – не было бы и того, что мы привыкли считать языком и, следовательно, не было бы человека и мы, люди, не смогли бы лишний раз убедиться в том, что без «формальных маркеров» ни человек, ни его язык не существуют.

Таким образом, что до семантики, которую теперь величают «когницией», то это всего-навсего ... наше м ы ш л е н и е, наше языковое с о з н а н и е, которое во все века, то в большей, то в меньшей степени, было предметом исследования в языкознании. Но как к нему подступиться, если оно находится в «чёрном ящике»? А очень просто: заменить специалистов в этой области – нейрофизиологов и нейропсихологов – и рассуждать чисто беллетристически, не имея никаких реальных, эмпирических фактов под рукой и поиграть при этом соответствующими (а в России, конечно, иностранными) терминами, чтобы читатель подумал, что он имеет дело с наукой.

В «когнитивной лингвистике» наметился почти полный откат от традиционных и, следовательно, самых к а п и т а л ь н ы х, о с н о в о п о л а г а ю щ и х проблем языкознания. Из математической логики, философии, психологии, психофизиологии, компьютерной технологии в лингвистику хлынул бурный поток новых терминологических понятий, засоривших лингвистику, потому что под заимствованиями из других наук понимается в лингвистике не всегда то же самое, что и в донорских науках, и не всегда одно и то же различными лингвистами. Из-за нежелания или неумения постичь сущность языка, полагая, что и так уже всё ясно, вводят массу новых терминов, заменив давно устоявшиеся в языкознании понятия философским новоязом, ничего не говорящим научному лингвистическому мышлению.

Сейчас у теоретического языкознания путается под ногами шумная и навязчивая реклама «когнитивной лингвистики», раздуваемая продолжателями Западной лингвистической моды. В рамках обсуждаемого здесь пространства теоретических основ языка обнаруживается масса случайных, пустых, бессодержательных «теорий» и «теореек», сотканных из противоречивых утверждений, влияющих на процесс производства знания о теории языка, поскольку эти «теории» лингвисты читают, а многие даже верят в них.

В 2007 году в Кракове прошла Х юбилейная Международная конференция по вопросам когнитивной лингвистики. Первое заседание было в 1977 году, когда образовалось это общество. Философ когнитивной лингвистики Д. Герартс сделал доклад: «30 лет спустя». Как пишет рецензент этой конференции, автор этого доклада «определил роль когнитивного подхода как реконтекстуализацию лингвистического описания, т.е. в о з в р а щ е н и е к эмпирическому материалу как базе грамматического исследования». « ...Вновь обратились к описанию языковой единицы, к тексту и контексту как собственно лингвистическому...». «Термин к о г н и т и в н ы й постепенно сближается с термином с е м а н т и ч е с к и й, понимаемом в несколько более широком смысле. На этой конференции не оказалось ... особенных открытий». [Рахилина, ВЯ, 2008, № 2 : 154 - 157 ].

Для чего же нужно было 30 лет «городить огород», чтобы самими же разрушить этот когнитивный частокол и с небес спуститься на землю, в лоно существующего столетиями языкознания, сегодня требующего капитального ремонта, но уже совсем с другой стороны, и главной целью которого всегда было познание взаимоотношения языка и мышления? Это основной философский вопрос – взаимоотношение материального и идеального.

Не слыхав слов «когнитивная лингвистика», я практически проделал то же, что сейчас называют «когнитивной лингвистикой, но только с опорой на эмпирический материал из русского и немецккого языков [См. Кривоносов: монографии 1993, 1996, 2001, 2006, 2008 гг. ]. Мои книги последних лет, посвящённые взаимоотношению языка, мышления, сознания, логики, т.е. не так называющей себя «когнитивной лингвистике», как малопродуктивному направлению в языкознании, а взаимодействию конкретных языковых форм с позиций их истинной природы – в тесной связи с логическими формами мышления, упредили это направление.

§ 8. Биологическая лингвистика.
Недавно родились ещё две отрасли современного теоретического языкознания, весьма своеобразные, неожиданные по постановке лингвистических проблем, с весьма расплывчатыми очертаниями своего собственного объекта исследования и не имеющих пока также собственных методов исследования и, я в этом убеждён, никогда не появятся. Проблемы эти – глобального, вселенского масштаба. Ввиду величия и грандиозности поставленных проблем я не мог их в этой моей работе обозреть подробно, и поэтому оставляю их без развёрнутых комментариев, полагая, что читатель поймёт лучше меня – что к чему, чего здесь больше: «маниловщины» или «сказке про теоретическое языкознание».

«Биологическая лингвистика возникла и возникает по сей день, и как бы исподволь, исходя из основного постулата: «язык – речь – память – мышление – сознание» представляют собой естественные потребности человека с тех пор, как появились люди на планете Земля. Эти потребности в такой же степени необходимы людям, как потребности дышать, есть, пить, отправлять физиологические нужды». [Нечипоренко 1999 : 3 ].

Предметом биологической лингвистики является способность ума, памяти, сознаваемого / неосознаваемого, т.е. той части человеческой психики, которая называется Brain – Mind. «Биолингвистика – это наука, которая исследует и разрабатывает свои проблемы на стыке формального языкознания, психологии речи и языка, физиологии нервных путей, клеточных систем, а также вопросы общей семантики как направления, в котором переплетаются явления и элементы языка, мышления, памяти и речи. Данная отрасль человеческого познания (cognition) вызвана к жизни в современную электронно-кибернетическую эпоху, когда данные одной науки могут привести к радикальным выводам в теории лишь при условии учёта и использования современных достижений во многих смежных областях знаний» [Там же : 28 ].

«Воистину, бессмертные мысли требуют беспрестанного воспроизведения и запоминания ! Вольно или невольно, А. А. Потебня во многих отношениях содействует нам в создании биологической лингвистики. Сам человеческий язык как отражение и выражения его же мышления, попросту говоря, биологичен, т.е. целиком и полностью присущ природе людей, и возник он (т.е. язык) в том виде, каким его желала видеть та же природа. ... А поэтому и вся лингвистическая наука как отрасль человековедения представляет собой одновременно и биологию человека, и его психологию, и его физиологию и многое-многое другое. Искусственное подразделение различных способностей, умений и знаний как в самом человеке так и вне его полностью свидетельствуют о необходимости объединить всё это под целостным, научно обоснованным, природосообразным ракурсом (или перспективой) биологической лингвистики». [Там же : 49 ].

Лингвистика и биолингвистика должны показать и обоснованно доказать философии и логике, что без изучения биологических процессов и перспектив протекания мышления трудно судить о языке и речи, не говоря уже о памяти, о воле и о других эмоциональных состояниях и проявлениях человека. [Нечипоренко 1998 : 78].

В современном биолингвистическом направлении общего (индоевропейского) языкознания реально возникла необходимость осуществить поворот в теории языка, речи, мышления и памяти в сторону человека как многоликой, сложной физиологической системы систем. Следует наконец-то объединить разрозненные знания в единую, глубоко продуманную систему, которая постепенно, шаг за шагом приведёт языкознание в лоно естественных наук, соединит на практике и теоретически многочисленные ветви человековедения. [Нечипоренко 1999 : 76 ].

«Биологическая лингвистика ... вполне определённо утверждает, что память, мышление, язык и речь являются г е н е т и ч е с к и м и ф у н к ц и я м и ц е л о с т н о г о ч е л о в е ч е с к о г о о р г а н и з м а. ... Дитя рождается на свет с заложенными в нём способностями мыслить, говорить, общаться посредством языка и речи с другими особями, понимать их и запоминать всё происходящее вокруг с помощью особого рода кодовой системы символов ...». [Там же : 78 ].

В принципе здесь всё верно: язык и его наука – языкознаие – принадлежат человеку, биологическому существу. Но это такое широкое понятие, что под него подводится весь живой мир. Если же не выходить за рамки человека, то и здесь понятие языка мы должны ограничить только рамками его мозга, объектом изучения многих наук. Вот здесь и надо искать конкретный объект «биолингвистики»: а это значит – изучать взаимодействия между языком и мышлением, сознанием, логикой, речью, текстом, действительностью. Этому и посвящена данная книга, но не в виде общих бесплодных рассуждений на данную тему, а с подробным анализом всех этих соотносимых друг с другом объектов.

В принципе можно говорить о такой лингвистической теории, как биолингвистика. Но это слишком общее представление об этом направлении, ибо под биологию подводится не только людской, но и весь животный мир. Биологией как комплексной наукой о живой природе и закономерностях органической жизни занимаются многи науки. А если рассматривать более конкретно вопрос о том, что биологического в языке, то мы найдём, что это мозг, т.е. объект, котороым занимаются многие биологические науки. Языкознанию в этом многообразии наук и решаемых ими проблем уготовано весьма скромное место: в какой материи записаны языковые знаки в нейронах мозга, как это материальное мозга превращается в идеальную продукцию мозга., и каков процесс экстраполяции этого идеального в мозгу во внешне воспринимаемую человеком материальную знаковую системиу. Эти три проблемы, до сих пор не решённые и не видно для этого ближайших перспектив, входят, кроме причих наук, также в языкознание. Но языкознанию, исследовательским материалом для которого служат только материальные языковые знаки, с его ограниченными методами, эти биологические проблемы решить невозможно, их могут решить только чисто биологические науки. Поэтому назвать языкознание биолингвистикой – очередная лингвистическая блажь.

§ 9. Экологическая лингвистика.
«В современных условиях возникает необходимость активно привлекать на борьбу с надвигающимися экологическими кризисами различные ветви человековедения, в частности лингвистику как науку о человеческих явлениях и сущностях памяти, мышления, языка и речи в условиях диалектического единства биологического и социального». [Нечипоренко 1998 : 5 ].

«Считаю возможным определить экологическую лингвистику как интегративную (цельную) область знания, включающую методологический подход (адекватно сущности человека), направленный на познание и исследование ноосферы и космогенеза (понятий о космических процессах образования), а также рационального становления и управления соответствующими процессами в окружающем материальном мире и обществе». [Нечипоренко 1998 : 9 ].

«Экологическая лингвистика, на мой взгляд, подчиняет себе биологическую лингвистику и рассматривает последнюю как один из её внутренних взаимоувязанных компонентов. Экологическая лингвистика – это наука о роли и смысле информационной активности людей в условиях неуклонного становления ноосферы (сферы разума) и постепенного уяснения человеком его человеческой сущности как на Земле, так и во Вселенной». [Там же : 11 ].

« ... эколингвистика крайне нужна людям. Она призвана защищать их от различных форм современного мракобесия, в какие бы одежды оно ни рядилось. Я очень надеюсь на то, что её методы и способы научных поисков будут содействовать формированию миролюбивых устремлений среди многоязычных человеческих сообществ, которые представляют собой единство во многообразии, единую земную цивилизацию». [Там же : 16 ].

Здесь многое граничит с неуёмной фантазией и благими пожеланиями. Как, например, автор теории «эколингвистики», лингвист, будет «активно привлекать» лингвистику на борьбу с «экологическими кризисами», например, к ливвидации землетрясений, ураганов, цунами, таяния ледников, коих на Земном шаре великое множество? Как «эколингвистика» может «исследовать и познавать» космические процессы, например, предсказать затмение Солнца, и как она может «управлять космическими процессами»? Как «эколингвистика» может «управять человеком и его человечской сущностью как на Земле, так и во Вселенной»? Как «эколингвистика» может защищать людей от «различных форм совеременного мракобесия», и «содействовать формированию миролюбивых устремлений»?

Глава 9.
Как понимается язык в теоретическом

языкознании?
§ 1. Понятие знака и языка в теоретическом языкознании.
1) Языковой знак не условен, потому что он отражает сущность вещи.

Некоторые лингвисты считают, слово не имеет конвенционального свойства, а отражает с у щ н о с т ь вещи. Это значит, далее, что язык не обладает свойством знаковости, не есть система знаков, а есть прямой слепок самой мтериальной действительнсти и отражает её свойства. Вот это и означает «материалистическую», «марксистско-ленинскую» сущность языка. [Панфилов 1982 : 10 ].

Лингвисты рассматривают язык так же, как и «человек с улицы»: это то, что мы говорим, пишем, читаем, слышим. Эмпирическая лингвистика исходит только из этой точки зрения и никакого ущерба от этого не ощущает. Но ведь и теоретическая лингвистика в любой её философской упаковке на этом строит все свои теории. Но не поняв природы языка, невозможно сделать из неё философские выводы.

Но самое одиозное представление о языке – это мнение, будто «язык – ключ к пониманию мира», и он призван подменить все существующие науки. «Понять функции и принцип устройства языка как естественного объекта – значит понять человека и, соответственно, мир, частью которого являяется человек» [Кравченко 2001 : 240 ]. «Язык обладает удивительной способностью ... оказывать влияние на совершенствование самого общественного устройства» [Г. Степанов 1984 : 11 ].

Мышление неоднородно, оно имеет двухступенчатую, двухуровневую природу.

Первый уровень – л о г и ч е с к о е м ы ш л е н и е, представленное в общечеловеческих логических формах мысли; второй уровень – с е м а н т и ч е с к о е м ы ш л е н и е в виде бесконечно разнообразных национальных семантико-грамматических форм предложений. Ни та, ни другая формы мышления не живут раздельно, они образуют нерасторжимый сплав, потому что, во-первых, мысли родиться негде, кроме как в процессе работы нейронных клеток – в мышлениии. Во-вторых, мысли требуют своей реализации вовне мозга, иначе они нераспознаваемы не только слушающим и читающим, но и самим говорящим или пишущим. В-третьих, говорить, слушать, читать и писать – а это значит логически мыслить – нечем, если для этого нет чувственно воспринимаемых знаков. Именно системы этих знаков, используемых в речевой деятельности, и есть второй, более приземлённый, понятный всем семантический уровень мышления. Единое, общечеловеческое, логическое мышление без материальных знаков, без семантичекого уровня мышления, мертво.

Вот как хитро природа распорядилась, наделив мозг, живой орган этой же природы, правом мыслить, понимать, отражать самого себя в своих материальных процессах. Но, с другой стороны, она, природа, наделила свой мозг способностью выходить со своими идеальными мыслями за пределы самого мозга и сказала: чтобы ты, мозг, действительно, мыслил и отражал меня идеально, т.е. читал, писал, слушал, понимал, рассказывал обо мне, то я дарую тебе, мозгу, также материальную знаковую систему, частичку меня самой, и даю тебе право произвольно приклеивать к каждому предмету и явлению мира некий материальный знак, но только такой, какой ты сам выберешь, сам придумаешь, в полном согласии с материально-географическими условиями твоей жизни.

Как устроен язык – этот вопрос всегда был и остаётся центральным в языкознании. Основная сущность языка по нынешним представлениям состот в том, что его считают «самостоятельным организмом». На этой базе построено всё эмпирическое языкознание – и это вполне оправдано, так как сегодняшнее понимание сущности языка в общем и целом удовлентворяет требованиям эмпирического языкознания, если оно, разумеется, не стремится создать свою общую теорию языка. Но, к сожалению, на этой базе построенно почти всё теоретическое языкознание.

К наследию теоретического языкознания следует отнести прочную традицию рассматривать язык как автономную, самостоятельную систему, устройство и функционирование которой можно понять, не выходя за пределы слов. Отсюда – введённые понятия л и н г в и с т и ч е с к и е и э к с т р а л и н г в и с т и ч е с к и е факторы. Язык берётся не как действительное средство общения и познания, а как самодостаточная, замкнутая в себе самой система, обладающая свойством мышления.

Язык объявляется самостоятельным, живым существом, способным самостоятельно отражать и познавать мир и хранить в себе результаты этого познания. Язык вместе с материальной стороной, якобы, включает в себя и идеальную сторону, в которой зафиксированы результаты познавательной деятельности человеческого мышления. Язык имеет объективный характер, потому что он материален [Панфилов 1979 : 4 ], и ссылается при этом на Маркса и Энгельса: « Даже элемент самого мышления, элемент, в котором выражается жизнь мысли, – язык – имеет чувственную природу» [ Маркс, Энгельс т. 42 : 125 ]. «На „духе“ с самого начала лежит проклятие, быть отягощённым материей, которая выступает ... в виде движущихся слоёв воздуха, звуков – словом, в виде языка. ...Язык есть практическое, ... действительное сознание, и, подобно сознанию, язык возник лишь из потребности, из ... необходимости общения с другими людьми» [Маркс, Энгельс т. 3 : 28 - 29]. По мнению Мельничука, положение Маркса и Энгельса о материальной природе языка составляет основу марксистской разработки проблем 1) «специфики языка как материального явления ...», 2) «соотношения ... материальной природы и идеальной функции языка», 3) « ... роли элементов языковой структуры и отношений между элементами» [Мельничук 1983 : 198].

Язык представляет собой совсем не то, что мы о нём обычно думаем. Сами материальные знаки и чернильные крючки для языка важны и неизбежны как ассоциативные носители абстрактных сущностей, вынесенных за пределы мозга, без которых ни мышление, ни сам человек невозможны. Но тем не менее, абстрактная сущность материальных знаков – ещё более важный ингредиент языка. Без идеальных образов звуков (букв), т.е. фонем и графем, и идеальных образов внешних объектов, вещей, предметов, т.е. понятий нет языка как средства познания и общения. Преувеличение материального в языке, значимости материи в языке привело к тому, что языку приписали свойство отражать мир непосредственно, в материальных знаках, что введение понятия «фонемы» посчитали «дегуманизацией языка», что язык влияет на мышление, что язык – относительно самостоятельное явление и пр. На самом же деле всё то, что мы считаем языком, и всё, что с ним связано, есть ч и с т е й ш а я а б с т р а к ц и я. А это значит, что есть только идеальные мысли человека, обитающие в мозгу, и их материальная основа, живущая как в мозгу (нейронные системы), так и вне мозга в виде материальных языковых знаков. Материальное и идеальное в языке – равноправные составные части некоего единства, называемого языком. Материальное в языке в одном случае выступает как внутренняя природа мозга в виде нейронных связей мозга, а в другом случае – как внешняя природа, как конвенциональные материальные знаки языка (звуки, буквы). Та и другая материальные сферы языка преобразуются этими нейронами в идеальные формы: одна из них, главная, реально локализована в нейронах в виде логического мышления, вторая – ассоциативно отражена в материи языковых знаков, вынесенной за пределы мозга, но их идеальные образы локализованы и закодированы в том же сознании.

Самый сложный вопрос теории языка – материальная сторона знака и его сущность. Как знак связан с мозгом, с мышлением? Напрямую, без «посредника» – невозможно. Материи знака нет места в мозгу, там лишь нейронные клетки, они не могут допустиь инородную материю. Там нет ни физических звуковых волн, ни чернильных пятен. Всё это представлено в мозгу в и д е а л ь н о й форме этой материи как её следы, как её идеальные образы. Значит одна сторона знака, его материя, живёт в мозгу в идеальной, логической форме (в виде фонем и графем), другая сторона знаков, т.е. значение, смысл живёт тоже в мозгу как идеальное, логическое отражение вещей и предметов мира (в виде понятий).

Следовательно, язык, как его понимают некоторые, как самостоятельный объект и даже субъект, исчез, обе его стороны – материальное и идеальное – принадлежат мышлению. И материальная сторона слов, представленная в мозгу в идеальной форме, и их идеальные значения материальных внешних объектов, представленные в мозгу в идеальной форме, – принадлежность мышления. Языку не с кем и не с чем «связываться н е р а з р ы в н о й с в я з ь ю»: то, что считают лингвисты и все остальные люди языком – исчез, это и есть само мышление человека в форме а б с т р а г и р о в а н н ы х от материальных знаков логических форм (фонем и графем) и таких же идеальных логических форм (понятий, суждений, умозаключений), а б с т р а г и р о в а н н ы х от объектов материального внешнего мира. Язык и есть, таким образом, не что иное, как о р е ч е в л ё н н о е, вынесенное за пределы мозга с е м а н т и ч е с к о е мышление, в о с н о в е которого неизбежно лежат л о г и ч е с к и е ф о р м ы мысли.

Уорф полагал, что человек думает языком, а не мышлением, которые для него – одно и то же (это то, что в данной книге представлено как вторая сторона мышления – как оречевлённое, семантическое мышление). Поэтому, по Уорфу, люди разных наций видят мир по-разному: их к этому вынуждает их язык. Поэтому формальная логика для него, поскольку она вобрала в себя логическую структуру мышления человека из Европы, отражает лишь европейский тип мышления и не имеет власти над другими типами мышления (в племенах хопи, нутка, шауни, навахо и др.). А так как у этих племён – иной язык, то у них и иной тип мышления, отличный от европейского. Но язык, т.е. языковые знаки (любого языка) ничего не отражают, это лишь материальная форма, инструмент, грабли, молоток, для исполнения функций мышления, это инструмент, служащий для о ф о р м л е н и я, у д е р ж а н и я и п е р е д а ч и мысли.

Хотя формальная логика Аристотеля родилась в недрах языка (древнегреческого), однако она родилась не от материи знаков, а от смысла, содержания, семантики языка (от содержаний, ассоциативно приписанных знакам), т.е вышла и з н е д р с е м а н т и ч е с к о г о, я з ы к о в о г о м ы ш л е н и я, а язык – лишь материя знаков, лишь инструмент для мышления и не более. Само же мышление независимо от языка, от его знаков. Но оно без знаков, равно как и вне мозга, не живёт, вовне мозга ему не в чём держаться, кроме как в условно придуманной материи знаков. Но эти знаки через свою материю (звуки, буквы) входят в мозг и выходят из него уже не в своём первообразном виде, не как та же материя, а как идеальные фомы мысли от этой материи. И только через эти материальные знаки, и только через их идеальные образы, зафиксированные на бумаге (в буквах) и на плёнке (в звуках), они могут, образно выражаясь, «передаваться» через века от поколения к поколению людей, но только через их мозг, вооружённый той же знаковой системой.

Отсюда следует, что мышление существует с а м о п о с е б е, и толко в мозгу, но в то же время и ему не жить в мозгу в идеальной форме без внешних материальных знаков, представленных звуками или буквами. Язык или материальные знаки как частички природной материи тоже живут не сами по себе, лишь в виде внешней физической субстанции, а только потому, что за ними условно, ассоциативно закреплено или в них скрыто идеальное, мыслительное, вынесенное за пределы мозга. Язык как материя знаков есть лишь инструмент для общечеловеческого мышления – а оно протекает только в формах логического мышления (в формах фонем, графем, понятий, суждений, умозаключений), причём для каждого национального языка изобретены свои материальные знаки.

Таким образом, о языке, сущность которого, как нам всегда кажется, мы знаем ещё с пелёнок, ничего нельзя сказать, кроме того, что это материальные знаки, выражающие какие-то значения, и не более. Если мы о нём хотим сказать нечто более значительное и более полное, мы обязательно прирежем к нему кусок мышления, а за языком в таком случае оставим только условные материальные знаки, и не более того. Разумеется, можно ему примыслить всё, что угодно, что и делается в течение веков (способность самостоятельно отражать мир, влиять на мышление, на общество и др.), но от этого его и с т и н н а я с у щ н о с т ь не изменится. Всё остальное, кроме материи звуков и чернильных букв, – область мышления. Но и сами звуки и буквы квартируют в мозгу не в материальной форме звуков и букв, а преобразуются в идеальные логические формы – фонемы и графемы. Иначе, как только в идеализированой, абстрактной форме, мозг их воспринять не может: в мозгу нет места для инородной материи. Нейронные клетки так перерабатывают всю внешнюю материю, в том числе и знаковую материю, что в них, этих клетках, ничего не остаётся, кроме идеализированных в о с п о м и н а н и й об этой материи в виде нематериализованных, идеальных логичесих форм, но логических воспоминаний, закреплённых в мозгу навечно.
4) Теоретическое языкознание не нашло правильного

решения вопроса о сущности языка.

В том, как и с каких позиций рассматриывается сегодня язык в различных направлениях языкознания, заложена возможность разного решения одного и того же вопроса, в одинаковой степени претендующей на истину. Это происходит потому, что объект языка сложен, в нём берут за главное лишь какую-либо его одну сторону, хотя она и противоречит всем остальным. Целостная же научная картина языка может быть только одна.

Современая лингвистика, к сожалению, привыкла жить без собственной истории. Это ведёт к суживанию горизонта тематики, создаёт риск к постоянному изобретению колеса. Результат: многие важные вопросы, затронутые античным миром и более поздними временами, выпали из поля зрения современной лингвистики, отчего она многое потеряла. Мы до сих пор не располагаем научной теорией, служащей основой о б ъ я с н е н и я действия механизмов языка. Как пишет Звегинцев, « ... создалось парадоксальное положение, при котором после тысячелетнего изучения языка теперь многое приходится начинать заново»

[Звегинцев 1996 : 191].

Когда-то существовала геоцентрическая теория вращения небесных тел Птоломея (Птолемея), согласно которой Солнце вращается вокруг Земли, что мы практически и наблюдаем ежедневно: Солнце всходит, заходит, поднимается, опускается, встаёт, садится. Но в 1543 году Коперник доказал и обосновал гелиоцентрическую теорию вращения небесных тел, согласно которой теперешнее выражение Солнце садится, встаёт, заходит, всходит есть обыкновенный нонсенс, миллионы раз опровергнутый наукой и практикой. Так и понятие «язык», или то, что все – и обыватели, и лингвисты, и психологи, и логики, и философы – называют «языком», есть переименованное понятие «мышление», «мысль». Причём переименовали дважды: и не только семантику, но и звуки, буквы. Они – тоже область мышления, потому что они преобразуются мышлением в идеальные формы мысли – фонемы и графемы, которые «несут» в себе смысл, идеальное. И только потому, что это не природные бессмысленные для человеческого мозга звуки, а именно членораздельные звуки, в абстракциях от которых упакован смысл. Мы видели выше, каким многообразием точек зрения, теорий и теориек обладает языкознание. Как в этом лабиринте не заблудиться и найти из него правильный выход? Частичный ответ на поставленный вопрос читатель найдёт в этой книге.
5) Что в «языке» осталось от «языка»?

Как видел читатель, «языка» в том понимании, к которому мы все

привыкли, на самом деле нет: это материя, физика звуков и букв, представленная в мозгу в идеализированной форме, это также идеальное выражение предметов материального мира. На самом деле наш язык – это наше оречевлённое, психически, ассоциативно вынесенное за пределы мозга мышление, функции мозга, отражение мира и нас самих в нейронных связях мозга, но с помощью и через посредство материи знаков, которые входят в мозг и выходят из него в идеализированной форме – в виде фонем и графем. Содержание этой книги недвусмысленно показывает, что необходимо отвергнуть традиционную идею языка как нечто самостоятельного, самодостаточного, самовоспроизводящего демиурга мышления. Язык в некотором смысле напоминает человека, состоящего из скелета и плоти. Скелетом в языке служат материальные звуки и буквы, а его плотью, которое держится на звуках и буквах, являются их идеальные образы в виде фонем и графем, т.е. мышление. Материя звуков и букв, в противоположность скелету, в мозгу представлена не материально, а идеально, в виде указанных абстрактных логических форм.

Что же в языке осталось «языкового»? Чтобы понять сущность языка, надо выйти за его пределы, а не отгораживаться железным занавесом от смежных наук. В обход человека, хозяина и творца языка, язык изучить невозможно, язык надо изучать в контексте со всеми другими видами деятельности человека – во взаимодействии с мышлением, сознанием, памятью, логикой, речью, текстом, действительностью. Сделав этот шаг, мы поймём, что нет того, что мы всегда называли «языком». Как показано в этой книге, истинная сущность языка лежит совсем в другой плоскости. В языкознании глубоко укоренилось ошибочное мнение, будто язык – самостоятельная субстанция. В результате такого понимания языка возникла ошибочная идея о том, что языкознание не имеет выхода в философию и теория языка будто бы ограничивается лишь теорией исследуемого участка эмпирического материала, т.е. именно того, что всегда считали истинным языком. Лингвисты должны проникнуться убеждением в том, что нет того, что обычно называют языком, а есть лишь материя знаков и их идеальные образы в мышлении. Но и материя знаков служит лишь фундаментом для её превращения в идеальное в мозгу. Сама материя знака не есть мышление, ибо в мозг, как я уже отметил, входит не звук и буква, а их преобразованные, идеализированные формы – фонемы как идеальные обобщеия смыслоразличительных звуков, и графемы как идеальные обобщения смыслоразличительных букв.

Чтобы сказать, что есть язык, надо иметь представление о том, что есть мышление как свойство живого организма и чем оно отличается от мышления животных. А само мышление можно понять – но только с лингвистической точки зрения – лишь как взаимодействие мышления и материальных знаков. Следовательно, мы неизбежно вошли в проблему знака, его структуры, сущности, функций. А это неизбежно тянет за собой целый шлейф сложнейших вопросов взаимодействия между знаком, мышлением, сознанием, материальным миром. Поэтому если мы хотим познать язык, мы должны идти по пути изучения структуры знака, его уровней и их взаимодейстия. Этот путь представлен в данной работе как последовательное движение взаимозависимых уровней знака: материальная субстанция знака ( 1 ), переходящая в ёё идеальный образ в мозгу в виде фонемы или графемы  ( 2 ), ассоциативно соотносящиеся в мозгу с идеальным образом или понятием  ( 3 ), о реальном внешнем предмете  ( 4 ).
§ 2. Куда идёт языкознание сегодня?
В настоящее время некоторые лингвисты озабочены тем, что кончается 20 век, а всё ещё не создана «новая» парадигма языка. Отмечается, что в настоящее время языкознание подошло к такому этапу своего развития, когда оно испытывает потребность в создании ц е л о с т н о й интегральной концепции естественного языка, что языкознание стоит на распутьи, и это находит своё отражение в возросшей потребности и значимости методологических и фундаментальных изысканий. При этом важна, как считают некоторые, не модернизация прежних исследовательских парадигм, а иной способ мышления, иное видение мира. Говорят даже о новом или ином характере познания, который вёл бы к изменениям в принципах отбора и интерпретации имеющейся информации. Пишут даже о том, что наука о языке в конце 20-го века нуждается не в «подновлении» парадигмы, а в её замене новой системой ценностей и целей, что дальнейшее шлифование метода классических дефиниций – дело бесперспективное. Поэтому нужна принципиально иная «дефинитология», чем та, которая досталась нам от старой лингвистики, нужна принципиально иная парадигма языкознания, нежели та, которой мы располагаем сегодня.

Вот как эту идею выразила, например, Постовалова: « ... лингвистика стоит перед необходимостью осмысления своих предпосылок и перспектив. Идеал цельного знания ... позволяет поднять на новых основаниях в широкой философской, культурологической, науковедческой, методологической перспективе проблему единства знания в лингвистике и подчеркнуть особый статус лингвистического знания в системе знаний и шире – во всеобщем культурно-историческом процессе» [Постовалова 1995 : 413 - 414]. Эту словесную фантастику иначе, как лингвистической маниловщиной назвать нельзя – можно ли построить это грандиозное здание на сыпучем песке, именуемом, например, «языковой картиной мира», « лингвистикой текста», «когнитивной лингвистикой», «биолингвистикой», «эколингвистикой»? Решена ли в современном языкознании проблема сущности языка? Анализ обсуждаемой здесь «когнитивной лингвитстики» показал, что лучше было бы заниматься не поисками мифических «парадигм языка», не поиском «единства знаний в лингвистике в системе знаний всего мира», а глубоким анализом конкретных я з ы к о в ы х ф а к т о в с п о з и ц и й с м е ж н ы х н а у к – психологии, нейропсихологии, нейрофизиологии, логики, философии и др. Результаты таких глубоких и многочисленных анализов языка сами по себе и создадут объективный взгляд на сущность языка. Это и будет «новой парадигмой языка».

Из истории языкознания известны парадигмы (метафоры), каждая из которых считала себя ключом к пониманию п р и р о д ы языка и его единиц. Биологическая концепция языка делала естественным его уподобление живому и развивающемуся организму, который рождается и умирает. Компаративисты предложили парадигму языковых семей и языкового родства. Для структурального языкознания ключевой стала парадигма уровневой структуры языка и структурно-системной организации его единиц. Для генеративистов главной парадигмой было понимание языка как порождающего устройства. Для «марксистско-ленинского языкознания» главной парадигмой служила «неразрывная связь языка и мышления». Где же нынче эти и другие парадигмы? Они уже стали историей (кроме, пожалуй, структурализма), а с у щ н о с т ь языка как была непонятой, так и осталась непонятой. Как бы одна парадигма или метафора не сменяла предшествующую, кичась своей новизной или новым подходом к тем же единицам языка, сколько бы их в истории языкознания не проследовало перед изумлёнными взорами многих поколений лингвистов, однако сущность языка до сих пор остаётся тайной за семью печатями. Об этом красноречиво свидетельствуют также обсуждаемые здесь лингвистические направления, в которых сущность языка не раскрыта

По моему глубочайшему убеждению, нужна не искусственная погоня за очередной «парадигмой» или «метафорой», которая якобы родится из обсуждаемых в этой книге «лингвистик», из разысканий в области «речевых актов», «теории дискурса», а необходимо скрупулёзное исследование с т р у к т у р ы и с е м а н т и к и языка и его функций, и самое главное – исследование в з а и м о о т н о ш е н и я языковых знаков с теми областями знания, которые их «окружают», с которыми он неразрывно связан, и которые делают их именно тем, чем они являются – языком, т.е. исследование взаимодействия языка с действительностью, с мышлением, с сознанием, с речью, с текстом, с логикой. В современной науке о языке должно пробить себе дорогу понимание той единственной истины, что естественный язык н е и м е е т с а м о с т о я т е л ь н о г о, н е з а в с и м о г о от действительности, от мышления, от сознания, от логики существования. Только в этом ряду парных взаимоотношений со смежными областями знания – только не в виде общей беллетристической говорильни, а конкретным показом пальцем: что с чем связано и что от чего зависит – мы сможем обнаружить с у щ н о с т ь языка, из которой самым е с т е с т в е н н ы м о б р а з о м в ы р а с т е т и сама парадигма языкознания.

Некоторые лингвисты бросились переписывать и комментировать лингвистические труды из Америки, ставшей к середине прошлого столетия лингвистической Меккой: бесплодному уму всегда свойственно подражать, не создавая ничего своего. Многие лингвисты обнаружили своё непонимание законов познания, имеющего бесконечный характер. Но зато в «новейших» лингвистических теориях можно было описывать всё, что ты видишь на поверхности, т.е. одни лишь я в л е н и я, не докапываясь до их с у щ н о с т и.

Лингвистика вступила в период з а с т о я, отката от традиционных понятий лингвистики, небрежения к тем проблемам, которые никогда не могут потерять своей значимости. Например, Р. де Богранд приходит к пессимистическим выводам относительно современного состояния языкознания: по его мнению, лингвистика вступила в период стагнации, отказа от традиционных понятий лингвистики (слово, части речи), пренебрежения к тем проблемам, которые не могут потерять своей значимости [Beaugrande 1991: 2, 345].

Например, Паршин на свой вопрос «Находится ли в настоящее время наука о языке сравнимой по глубине и сфере действия с той, которую ей довелось пережить на предыдущем «переломе веков», и отвечает: на этот вопрос надо ответить н е г а т и в н о в краткосрочной и среднесрочной (20 – 30 лет) перспективе. На исходе ХХ века мы видим череду теоретических «модельных» переворотов, осуществляемых с необыкновенной лёгкостью. Будущее сулит революции и перевороты, «фактически уничтожающие свой объект». «Методологические революции в ХХ веке в общем-то захлебнулись». [Паршин, ВЯ, 1996, № 2 ]. Некоторые лингвисты полагают, что новый этап в развитии лингвистической теории уже начал своё движение от когнитивизма в каком-то ином направлении, которое пока трудно определить. [Баринов, Добровольский, СЛЯ, 1997, № 1 : 11 ]. «Куда ж нам плыть? » – справедливо спрашивают некоторые лингвисты. [Фрумкина 1996 ].

Наша речь, писал Л. Щерба, сама по себе кажется нам настолько естественным явлением, настолько она срослась с вещами, к которым относится, что мы её просто не замечаем, что мы не можем её оторвать, отвлечь от вещей. Известно, что нет ничего труднее, как понять всё понятное, анализировать всё само собою разумеющееся, так как на самом деле всё это «понятное» есть не что иное, как «привычное». Из смешения «понятного» и «привычного» проистекало и проистекает большинство заблуждений человеческой мысли. Речь же наша является настолько привычной деятельностью, что многим кажется, что здесь и понимать решительно нечего. [Щерба. 1974 ].

Нет другой области знания, где встречалось бы больше самых нелепых идей, предрассудков, миражей, фикций, чем в теоретическом языкознании. И это естественно, язык – в нас и его невозможно оторвать от самих себя, от наших мыслей. Все эти заблуждения, конечно, представляют для языкознания величайший интерес, ибо они в большей степени, чем что-либо иное, заставляют нас задуматься: а почему, как, для чего? Следовательно, это ведёт к тому, чтобы эти заблуждения опознать и раскрыть их внутреннюю причину появления на свет божий. Их надо выявить и, по возможности, дать им теоретическое обоснование. Претензия на новизну превращается в возвращение к тому, что практиковалось в языкознании на протяжении многих столетий. Главное в науке – не накопление нового материала, а новый взгляд на старое.
* *

*

Итак, место диалектики языка заняли новые течения – семиотика, речевые акты, лингвистическая относительность, языковая картина мира, лингвистика текста, когнитивная лингвистика и другие теории как суррогат диалектической философии. Иногда второстепенные, вспомогательные научные фикции возводятся в достоинство непререкаемых объективных истин, с точки зрения которых всякие другие идеи и верования научного, лингвистического порядка отвергаются. Маркс и Энгельс, по мнению Ленина, « ... презирали ... игру в новые словечки, мудрёные термины, хитрые «измы», а просто и прямо говорили: есть материалистическая и идеалистическая линия в философии, а между ними разные оттенки агностицизма. ... Потуги найти «новую» точку зрения в философии характеризуют ... нищенство духом ...». [Ленин 1979 : 143 ]. «Лишь когда естествознание и историческая наука впитают в себя диалектику, лишь тогда весь философский скарб – за исключением чистого учения о мышлении – станет излишним, исчезнет в положительной науке». [Энгельс 1982 : 179 ].

Первый, наиболее привычный нам всем уровень – эмпирическое языкознание: это понятийная модель языка на уровне чувственного или эмпирического знания. В теоретическом языкознании операции с языковыми фактами осуществляются на уровне теоретического мышления, которое проявляется в виде идеализации этих фактов. Целью такого анализа является создание идеальных объектов как особого типа предметов. Мир идеальнх объектов и образует базис, основу теоретического языкознания, в отличие от эмпирического. Любая научная теория, в том числе и теоретическое языкознание есть логически организованное множество высказываний о конкретном классе идеальных объектов, их свойств, отношений, гипотезы, моделирование, аксиоматический метод построения научных теорий, формализация.

Некоторые исследователи выделяют также метатеоретический уровень знания, включающий в себя а) общенаучные знания и б) философские основания науки. Это направление и есть предмет нашего исследования: это общенаучная картина естественного языка, его общенаучные методологические, логические и аксиоматические принципы. Это и есть научная картина природы языка, наиболее общие представления о его сущности.

Языкознание, как и все прочие науки, начинается с теоретического знания. Язык таков, каким его все видят, но такая чувственная или эмпирическая точка отсчёта ведёт в никуда. Наука начинается с открытия природы языка, имеющего секреты и не раскрывающего их при чувственном созерцани, непосредственном наблюдении. Все знания о языке зависят от небольшого числа общих фактов. Теоретическое языкознание – это знание отношения подчинения, существующего между большим количесвом конкретных эмпирических фактов и малым числовм господствющих общетеоретических фактов. Все случаи употребления языка обязаны своим существованием и зависимы от небольшого числа общих фактов высшего уровня, которые менее заметны, но являющиеся основными структурными факторами. Но именно эти скрытые факторы остаются дольше всего неизвестными, поскольку они мало очевидны.

Теория, как писали многие исследователи в различных областях знания, – это вышая степень пониимания. Такое понимание завершается построением теории. Но для этого требуются абстрактные рассуждения. Видение высшего уровня исходит часто в виде озарения, неожиданно, из глубокого понимания. Язык существует как система. Но система существует только для того, кто понимает эту систему. Если же лингвист видит в языке только эмпирические факты, непосредственно наблюдаемые, для того системы не существует. Если подходить к языку так, то мы увидим в нём лишь огромный беспорядок, бессистемность, поскольку бессистемность является отсутствием понимания. Так развивается любая наука, в том числе и теоретическое языкознаие. Это единственный путь развития. Опыт ценен лишь тогда, когда он ведёт к новому пониманию данного предмета. Эмпирическое языкознание в основном и занималось преувеличенным интересом к фактам языка, здесь наблюдения преобладают над пониманием. Теоретик должен видеть не столько факты, сколько видеть их понимание, ведущее к высшему видению. Понять – это дойти в теоретизировании до предела. Максимум понимания – это и есть хорошая теория.
2) Различие между мпирическим и теоретическим языкознанием.

Существуют два уровня научого осмысления языка в языкознании –

эмпирическое и теоретическое. 1) Эмпирическое языкознание изучает конкретные факты языка, т.е. то, что обычно называют языком: звук, буква, слова, знаки, их системы, структуры и всё, что они выражают – смысл, значение (семантика, лексикология, словообразование, грамматика, история языка). В этой отрасли языкознания работает подавляющее большинство лингвистов. Это, так сказать, теория языка первого уровня. 2) Но есть языкознание и второго уровня: это в полном смысле слова теория языка, т.е. знаковая система и её связь с мышлением, сознанием, логикой, психологией, философией. Эта отрасль языкознания изучает связь и взаимоотношение материального и идеального в языке, механизм мышления и сознания на базе языка в связи с познаним мира и теорией коммуникации. Это теоретическое языкознание или область философии языка.

Между этими двумя отраслями языкознания нет жёсткой границы и они переходят одна в другую. Но тем не менее, именно в философии языка ведутся споры о том, кто из лингвистов прав в понимании сущности языка. В настоящее время эмпирическое языкознание далеко шагнуло вперёд благодаря усилиям тысяч лингвистов: структуры и взаимодействия элементов многих языков хорошо изучены. Но нет единого теоретического языкознания: мы не знаем истинной сущности взаимоотношения языка с реальным миром, мышлением, сознанием, логикой, речью, текстом, мы не знаем многого об истинной сущности фонемы, морфемы, слова, предложения, соотношения вербального и вневербального мышления; вопроса о том, как язык устроен в мозгу, почему и как мы понимаем друг друга, и многое другое.

Лингвистика имеет два объекта: она является наукой о языке и наукой о языках. Язык как человеческая способность, как универсальная характеристика человека противопоставлена отдельному, постоянно меняющемуся языку. Лингвистика есть прежде всего теория языков. Но эти два направления исследвания в языкознании постонно переплетаются – одни лингвисты больше занимаются языком, другие – языкознанием.

Эмпирическая лингвистика имеет огромные достижения в систематизации конкретных языковых фактов. Но эта лингвистика не до конца познала тайну языка и мучительно нащупывала пути к сущности языка. Тем не менее эмпирическому языкознанию грозила опасность стать каталогом фактов, что не позволяло бы увидеть механизмы и законы построения языка. Господствующие языковые факты до сих пор остаются неизвестными. «Тот, кто смотрит вовне, спит. Тот, кто смотрит внутрь, пробуждается» (К. Г. Юнг). Лингвистической теории до сих пор не повезло. Отчасти и потому, что вопросы теории языка – они самые трудные.

О языке, описанном в лингвистической науке, кажется, уже всё известно. Досконально изучены грамматические и семантические средства и их практическая жизнь в языке. Кажется, не забыта ни одна сторона языка, речи, их взаимодействия с мышлением, логикой. Исчерпывающая статья «Язык» (автор А. Е. Кибрик) дана в «Лингвистическом энциклопедическом словаре» (М., 1990). Но это – эмпирическое языкознание, добытое на эмпирических фактах различных языков. Это «Языки», но ещё не «Язык», как его теоретическое, философское толкование. Объектом теоретического языкознания является «Язык», рассматриваемый под углом зрения его философского осмысления. Это теория, методология или философия языка, в котором существуют свои теоретические области. Философия языка и есть та наука, которая объединяет все языки мира, это наивысшая теория языка, как бы обобщающая теория теорий всех отдельных языков, глубоко проникающая в философские свойства языков.

Описывать язык как предмет языкознания – значит описывать его на двух уровнях абстракции, на уровне непосредственного наблюдения (эмпирическое языкознание) и на уровне постулирования не данных нам в непосредственном опыте, наблюдении абстрактных объектов (теоретическое языкознание). До сих пор лингвистика была занята изучением, в основном, внешних проявлений языка. Но теоретическая лингвистика изучает язык «внутри нас», невидимый, незримый, как он представлен в голове человека. Это связывает лингвистику с психологией – наукой о психической деятельности человека; с наукой о чистом мышлении, логикой – наукой о формах мышления; с философией – наукой об общих законах функционирования и взаимоотношения материального и идеального, действительности и мышления человека.

В лоне эмпирического языкознания рождается общая теория языка, но эта теория чаще всего опять же сводится к эмпирии, презирающую всякую общую теорию и относящуюся с недоверием ко всякому мышлению. Это, кстати, и является одной из причин отставания теоретического языкознания от эмпирического. В языкознании издревле в своей массе лингвистических эмпириков господствовало узкое разделение труда, благодаря чему каждый исследователь более или менее ограничивался лишь своей узкой отраслью знания и лишь немногие сохраняли способность к обозрению целого.

Методология должна определять общие и основные категории языка, такие как природа и сущность языка, его функции, связь и взаимодействие с мышлением, сознанием, логикой, речью, текстом, действительностью, отношения языка к другим наукам. Но такое понимание методологии языка требует глубокого и широкого обобщения языкового материала, и должно проводиться в тесном сообществе с логикой, психологией, философией.

В процессе работы над частными проблемами прикладного языкознания возникают новые теоретические проблемы, многие из которых имеют прямое отношение к теоретическому языкознанию, позволяя в новом аспекте взглянуть на традиционные представления или открывая новые направления лингвистического исследования, создавая новые теории. Нет непроходимой грани между эмпирическим и теоретическим языкознанием.

Читателю было бы небезынтересно узнать мнение Ф. Энгельса о взаимоотношении «чувственного и абстрактного (т.е. эмпирического и теоретического) языкознания». Энгельс, полемизируя с известным в то время немецким метафизиком Негели (Nägeli), который писал: «Мы точно знаем, что означает один час, один метр, один килограмм, но мы не знаем, что такое время, пространство, сила и материя, движение и покой, причина и действие».

Ф. Энгельс ответил ему следующим образом: «Это старая история. Сперва создают абстракции, отвлекая их от чувственных вещей, а затем желают познавать эти абстракции чувственно, желают видеть время и обонять пространство. Эмпирик до того втягивается в привычное ему эмпирическое познание, что воображает себя всё ещё находящимся в области чувственного познания даже тогда, когда он оперирует абстракциями. Мы знаем, что такое час, метр, но не знаем, что такое время и пространство ! Как будто время есть что-то иное, нежели совокупность часов, а пространство что-то иное, нежели совокупность кубических метров ! Разумеется, обе эти формы существования материи без материи суть ничто, пустые представления, абстракции, существующие только в нашей голове. Но ведь нам говорят, что мы не знаем также и того, что такое материя и движение ! Разумеется, не знаем, ибо материю как таковую и движение как таковое ещё никто не видел и не испытывал каким-нибудь иным чувственным образом; люди имеют дело только с различными реально существующими веществами и формами движения. Вещество, материя есть не что иное, как совокупность вещей, из которой абстрагировано это понятие; движение как таковое есть не что иное, как совокупность всех чувственно воспринимаемых форм движения; такие слова, как «материя» и «движение», суть не более, как сокращения, в которых мы охватываем, сообразно их общим свойствам, множество различных чувственно воспринимаемых вещей. Поэтому материю и движение можно познать лишь путём изучения отдельных веществ и отдельных форм движения; и поскольку мы познаём последние, постольку мы познаём также и материю и движение как таковые. Поэтому, когда Негели говорит, что мы не знаем, что такое время, пространство, материя, движение, причина и действие, то он этим лишь утверждает, что мы при помощи своей головы сперва создаём себе абстракции, отвлекая их от действительного мира, а затем, оказывается, не в состоянии познать эти нами самими созданные абстракции, потому что они умственные, а не чувственные вещи, всякое же познание, по Негели, есть чувственное измерение ! Это точь-в-точь как указываемое Гегелем затруднение насчёт того, что мы можем, конечно, есть вишни и сливы, но не можем есть плод, потому что никто ещё не ел плод как таковой». [Энгельс 1982 : 203 ].

При анализе языка нужно с самого начала быть готовым к тому, что сущность его окажется чем-то принципиально отличным от чувственного, эмпирического явления, т.е. непосредственно не наблюдаемым и с эмпирическим явлением не сопоставимым по сложности. Н. Хомский предупреждает, что даже самые привычные языковые явления требуют объяснения и что в основе этих явлений лежат нисколько не менее сложные механизмы, чем в физике или физиологии. «Относительно природы языка, его использования и овладения им могут быть высказаны заранее лишь самые предварительные и приблизительные гипотезы. Как носители языка, мы располагаем огромным количеством данных. Именно по этой причине легко попасть в ловушку и поверить, что, собственно, и нечего объяснять, что, какие бы организующие принципы и лежащие в их основе механизмы ни существовали, они должны быть «даны» точно так же, как даны нам наблюдаемые факты». [Хомский 1972 : 37 ].

Эмпирическое языкознание работает с конкретными фактами языка, т.е. того, что все называют языком (говорим, слышим, пишем, читаем). В этом отношении эмпирическое языкознание достигло громадных успехов. Здесь выведено множество законов относительно каждого языка в целом, относительно отдельных разделов, частей, проблем. Но всё эмпирическое языкознание работает с фактами, почерпнутыми из того, что все мы называем «практическим языком» – письменные тексты и делаем теоретические выводы по каждому языку, его разделам, проблемам. Но это не общетеоретические факты, эмпирическому языкознанию достаточно того, что все письменные и устные тексты и есть объекты исследования и здесь надо навести порядок и выявить все возможные законы, но только данного, конкретного языка.

Но оказывается, что эмпирическое языкознание, работая с фактами языка, полагает, что это и есть фундамент науки о языке, языкознания. И редко кто задаётся вопросом: а что такое слово, фонема, предложение, мышление по отношению к языку, к фонеме, к слову, к предложению. Где границы языка и мышления? Правда, по всем этим вопросам по отдельности можно найти массу суждений различных, но преимущественно частных. Общего фундамента для теоретического языкознания до сих пор не существует. Он, конечно, не поколеблет сегодняшние эмпирические теории по всем языкам, но он даст эмпирическим фактам более широкое и глубокое понимание самих себя. Этому поможет диалектико-материалистическая философия, философия как обобщающая познавательная наука для всех проблем теоретического языкознания. Такой общетеоретической проблемой для эмпирических теорий всех языков может стать более обобщающая наука – «философия языка». Она находит внутренние постоянно действующие механизмы в любом языке и устанавливает общие законы, к которым сводятся все частные законы каждого языка.

Теоретическое языкознание – это исследования, направленные на получение, обоснование и проверку знания, т.е. исследования, целью которых является получение истины. Цель эмпирического языкознания – польза. Но во всех науках есть и та, и другая сторона науки. Современное языкознание во всё большей степени приобретает прикладной характер. Современный лингвист превращается в узкого специалиста. Не любознательность, не стремление к истине, а прикладная ценность – вот чем направляются ныне исследования в области языкознания. Научное открытие замещается изобретением новых лингвистических направлений и новой терминологии.

Современное теоретическое языкознание всё в большей степени приобретает эмпирический спекулятивный характер, вроде модных теорий. Фундаментальные исследования ушли на задний план, эмпирическая полезность научного знания стала определяющим мотивом его получения: не любознательность, не стремление к истине, а прикладная ценность – вот чем направляются ныне исследования в эмпирическом языкознании.

Если мы хотим знать объект языкознания и язык в целом, то мы должны прежде задаться вопросом, что есть «язык», а не как и для каких целей он используется. Фокус теоретической лингвистики – языковая способность мозга. Это и есть теоретическое языкознание, это и есть философия языка. Надо показать, как работает язык, т.е. языковая знаковая система на пересечении лингвистики, мышления, сознания, логики, психологии и философии, показать, как изучение структуры языка может способствовать пониманию человеческого разума.

Теоретическое языкознание должно быть основано на двух главнейших теоретических предпосылках:

1) В основе теоретического языкознания, если оно хочет быть истинной теорией или иначе – диалектической философией языка, должен лежать языковой четырёхуровневый или четырёхфазовый знак, с четырьмя измерениями, обязательными и неизбежными для того, чтобы язык как система четырёхсторонних знаков мог стать инструментом познавательного и коммуникативного мышления. Если хотя бы одной из этих фаз нет, то нет знака, нет языка, нет человека (см. выше, Глава 1 «О природе языкового знака»).

2) Принцип условности и реляционности языковых единиц вытекает из

понимания их как членов знаковых отношений, где отношения – главное (см. выше, Глава 2 «Язык»). При этом речь должна идти не только об отношениях между фонемами или графемами в знаках, между более крупными знаками (понятиями), но главным образом как текстовые отношения между логическими суждениями. Ничто в языке не должно противоречить диалектической сущности знака, а это значит – принципу структурности языковой знаковой системы, как семантической, так и грамматической, т.е. языка. Любой компонент целого (фонема и графема по отношению к понятию, понятие по отношению к суждению) может быть определён только по отношению к другим компонентам более высокого уровня, составляющим это целое, и не может быть определён сам по себе.
3) Какие вопросы теоретического языкознания должны быть решены?

Каждый лингвист стремится показать читателю важность его исследования, что оно объективно, основано на реальных фактах языка и соответствует объективным явлениям. Это и есть основная задача языкознания. Но фактически многие таким образом рекламируемые аксиомы на практике выливаются в субъективизм, не соответствующим объективным фактам языка. С моей точки зрения, в методологический, философский цикл теоретического языкознания должны входить следующие проблемы:

1) Есть ли язык самостоятельное, объективное явление;

2) Если язык – самостоятельное явление, то каковы формы его

существования;

3) Имеет ли язык знаковый характер и какой функциональный смысл

имеют материальные языковые знаки;

4) Фиксируются ли в языке результаты познавательной деятельности

мышления ;

5) Является ли язык продуктом человеческого мышления или он является врождённым;

6) Является ли языковой знак односторонним (только материя) или двухсторонним (материальное и идеальное, т.е. имеет значение), или он более сложен;

7) Как соотносятся одно с другим – значение слова и понятие;

8) Как соотносится язык с мышлением, сознанием, логикой, речью, текстом, действительностью;

9) Как совместить единство общечеловеческого мышления с наличием множества национальных языков;

10) Как два человека, говорящие на одном и том же языке, понимают друг друга, и как два человека, говорящие на разных языках, понимают друг друга;

11) Если языковой знак двухсторонен, то какова природа материального и идеального свойства двухстороннего знака;

12) Совершается ли мышление только на базе языка ;

13) Существует ли принцип экономии мышления, если существует невербальное мышление;

14. 
    Что первично в языке – субстанция знаков или их отношения;
    
15. 
    В чём выражаются в языке категории диалектики: материального и
    

16) В чём и как выражается в языке переход от абстрактного к конкретному и от конкретного к абстрактному.

В чём прелесть теоретического языкознания? Например, самолёт, если он неверно сконструирован, не взлетит, а если взлетит, – упадёт. Пароход, если неверно сделаны расчёты, потонет. Будут привлечены к ответственности все виновные. А в теоретическом языкознании ничего подобного не случится. В теоретическом языкознании и самолёты «разбиваются», и пароходы «тонут». Но должности, звания, учёные степени, зарплаты растут. Болезнь всего теоретического языкознания – копание на поверхности фактов, боязнь некоторых исследователей копнуть поглубже.

Языкознание как наука идёт не прямо, а зигзагами, не всегда сознательно, часто стихийно, не видя ясно своей конечной цели, в смысле относительной на пути к абсолютной, которая, в сущности, тоже станет относительной, а идёт к ней ощупью, шатаясь, иногда даже поворачивая вспять. Но всякий ненаучный, высокопарный хлам умрёт. Часто в теоретическом языкознании авторы не опираются на какие-либо наблюдения, а строят чисто схоластические конструкции суждений, и притом таких суждений, которые даже не имеют характера гипотез, открывающих какие-то перспективы, или просто спекуляции, загораживающие истинные пути к познанию. Полно противоречий по образцу: «Вода на земле, земля на ките, кит на воде ...».

Напомню, например, полемику Энгельса с агностиками (см. выше), но в данном случае перенесённую мною на почву языка. Агностики видят только реальные факты. В языкознании это выражается в «дегуманизации языка», т.е.

некоторые лингвисты не идут далее чувственных ощущений, они останавливаются по сию сторону явлений, отказываясь видеть что бы то ни было достоверное, истинное, существующее, общее за пределами ощущений. Материалист утверждает существование и познаваемость вещей в себе. Агностик не допускает самой мысли о том, что кроме физических звуков есть ещё что-то иное, а, может быть, и более важное. И это выдаётся за передний край науки. Увидеть, что в членораздельных звуках живут фонемы, – не простое ребячество, а в данном случае новая номенклатура (фонема, идеальный, логический образ звука), не блажь, а новая философская линия в языкознании, но старая как мир в диалектике. Разница не в терминологии. Для агностика дано только непосредственное ощущение, материя, сама вещь, звук, буква, он не идёт дальше явления и останавливается перед сущностью. Превращение вещи в себе в вещь для нас есть познание этой вещи. Это старый философский вопрос о двух направлениях в науке – эмпиризм и диалектика. Это и есть основной вопрос философии языка – взаимоотношение материального и идеального в языке.

В теоретическом языкознании немало легковесных размышлений, различных сортов эклектики, состряпанных из не всегда верно истолкованных марксистских идей. Сейчас наблюдается разброд и шатание в области теоретического языкознания, действительное отношение языковых фактов перевёрнуто с ног на голову, отражение принимается за отражаемый объект. В теоретическом языкознании сейчас блуждают в потёмках, существуют не связанные друг с другом, противоречащие друг другу теории в рамках одного и того же сочинения. Нет до сих пор чётко выработанного понимания предмета «язык», которое дало бы теоретическому языкознанию прочную основу. Это состояние научного разлада делает пока невозможным установление какой-нибудь всеобъемлющей теории языка. В этой области всё ещё господствует односторонняя эмпирия, которая не выводит в теорию, мыслит однобоко, но и сама не всегда верно следует за фактами.

Библиографические списки большинства сегодняшних книг и статей показывают засилье второстепенной тематики, как будто заграница диктует нам лингвистическую моду. И в то же время во многих работах и научных обзорах мы завышенно оцениваем наши собственные лингвистические достижения. Например, Серебренников пишет: « ...в целом оно (языкознание, – А.К.) развивается по правильному пути». А познали ли мы до сих пор сущность того, что мы называем «языком», к чему мы всё время идём «по правильному пути»?

Теоретическая лингвистика как законченное целое есть и остаётся всегда лишь недостижимым идеалом. «Никакая книга не может представить целой системы языкознания. Никакая человеческая голова не в состоянии объять всю массу относящихся сюда фактов. Каждый из исследователей языка держит в своей голове только отрывок, только небольшой обломок целого, который даёт ему возможность дойти до общего взгляда на целое и создать себе менее или более точную картину языковой жизни вообще». [Бодуэн, т. I : 206 ].

Путь диалектического понимания языка лежит через разработку новой системы понятий языкознания и последовательное переосмысление в теоретическом плане всех основных абстрактных понятий традиционной лингвистики. Языкознание должно идти в самых разных направлениях и кооперироваться со всеми науками о человеке. В этом сила итстинного теоретического языкознания, а не его слабость, это доказательство зрелости науки. Вот слова Й. В. Гёте из Фауста: „Wer den Feind will verstehen, muß im Feindes Landes gehen“ («Кто желает знать врага, должен жить во вражьем стане»). Кто хочет глубоко копнуть в языкознании, тот должен глубоко копнуть не только в языкознании, но и смежных науках, вооружившись диалектической философией. Никакие эмпирические данные не могут сами по себе привести к пониманию сущности языка, ибо язык не дан в непосредственном наблюдении. Наука о языке – теоретическая дисциплина. В одиночку языкознание не добьётся результатов в понимании сущности самого себя, своего собственного объекта познания, нужен союз языкознания с психологией, логикой, философией. Необходимо объединить эти науки и выдвинуть единую исследовательскую программу. Стремление к бесконечной интеграции языкознания с другими науками – далёкая цель. Но это приводит к пересмотру границ лингвистики и её связей с другими науками, к стиранию границ между языкознанием и смежными науками.