Книга третья роман slovania ru редакция 2011 года

_Т

Цветисто наряженные женщины терялись среди одетых вразнобой мужчин боеспособного возраста. Неясно было откуда эти молодцы-то и взялись в таком количестве. Золотинке представлялось, что по всей крепости, если хорошенько пошарить, не найдется такой орды ухажеров – по десятку на одну молодицу. Неужто ж то были гости из стана курников под горой?

Довольно смелая, но правдоподобная как будто догадка. Пробравшись к воротной башне, Золотинка заглянула в проезд, обычно, при поднятом мосте темный, и обнаружила, что проем ворот заливает со стороны рва солнце – мост опущен и решетка поднята! И там на воле продолжался праздник: пьяные толпы, столы и бочки.

Золотинка вышла из ворот глянуть, что происходит на косогоре перед крепостью. Воины Рукосила отбивали нашествие курников. Явно уступая противнику в численности, они выставили против него изрядное количество винных бочек. С бочками у хозяина замка дело обстояло получше, чем с ратниками, так что силы сторон уравновесились и никто не получил преимущества. Было много красного вина и красного мяса. На жарких кострах, проглотив огромные вертела, терпели страсти о-огромаднейшие быки. Эти же быки, разъятые на части, заполняли собой два неимоверной длины стола, под окровавленными скатертями. Вино лилось кружками, кувшинами, бочками. Мясо рубили мечами.

Курники хоть и тщились перепить ратников Рукосила, те не давали им спуску, отвечая на вызов в меру своей доблести. Кто не мог плясать, тот сохранял еще надежду добрести до бочки. У кого не хватало сил пить, опускался за стол, а кто уж и сидеть не мог – ложился. Но и лежачих вопреки обычаям войны не оставляли в покое. Особо приставленные к тому ревнители изобилия через край заливали разинутые рты павших. Павшие, в свою очередь, проявляли невиданное упорство и не признавали себя побежденными, ползком и на четвереньках сползали к початым бочкам.

Обрывки песен, наигрыши, брань, божба, изъявления сильнейших чувств – как в том, так и в другом смысле, во всех возможных смыслах! Самые трогательные свидетельства взаимной поддержки: сплетясь в объятиях, ратоборцы обменивались любезностями, удерживая друг друга от падения. Самые выразительные примеры жесточайшего веселья и уморительного покоя!

На глазах Золотинки шаловливые товарищи опрокинули дохляка, который не имел сил дотянуться ртом до низко стоящего в бочке вина, и воткнули его стоймя, вверх ногами. Живительная влага хлынула в рот, в нос, в уши, счастливец, не зная, как поведать товарищам о своих ощущениях, дрыгал ногами, пока не затих. Когда его извлекли из бочки, он был пьян до смерти. Шалуны, как видно, не предполагали столь полного успеха своей затеи и потому не имели вразумительных соображений, что делать с приятелем дальше. Они бросили его наземь. И если этот упойца отличался чем-нибудь от прочих павших, то, несомненно, в лучшую сторону – совершенной, уморительной неподвижностью. Из ушей, изо рта, из носа его все еще сочилось кроваво-красное вино. А в глазах застыло несказанное изумление.

Ошеломленная необыкновенной простотой, с которой совершилась убийственная шутка, Золотинка повернула назад в крепость и, едва миновала воротный проезд, как приняла на грудь выражение самых дррру-ужессских чувстввв! Не видя уже никакого способа уклониться от взаимности, Золотинка, как научил ее когда-то Тучка, еще крепче прижала к себе внезапного друга, перехватила его обеими руками за плечи, закинув при этом левое бедро за левую ногу напарника, и через надежную точку опоры, через бедро, отправила приятеля вверх тормашками наземь. Где он и остался на неопределенное время. Столь впечатляющий способ сводить знакомство был принят случившимися по близости плясунами за некое танцевальное коленце. Еще один молодец подсунулся к девушке, в поисках неизведанных ощущений желая испытать этот головокружительный выкрутас. Он получил и выкрутас, и ощущения.

Так Золотинка прошла через колобродящий двор в затишье, где среди составленных оглоблями вверх подвод нашла и телегу скоморохов – уже у самой стены, между толстыми деревянными столбами, что держали на себе навесное жилье. Косой свет солнца глушили здесь черные горбы кибиток. Усевшись на барабан, Пшемысл растирал ноги.

– Я – Золотинка, – негромко сказала девушка.

Он заглянул под темный гребень капюшона.

– Вот как. Царевна Жулиета. – Он мало удивился, однако занятие свое оставил.

– Что слышно хорошего? – спросила Золотинка, озираясь на шум.

Но Пшемысл, мудрый скоморох с сединой в бороде, не стал играть в прятки, а сказал сразу:

– Тебе искали. Если ты Золотинка, то тебя искали. И царевну Жулиету тоже искали. Даже принцессу Септу не забыли. Всех искали. Нас тут порядком порастрясли... Так что лучше тебе здесь не задерживаться. Если не хочешь найтись.

Золотинка понимающе кивнула:

– Спасибо. Я скоро уйду. Может, ты дашь переодеться? – Она раздвинула плащ и показала свои обноски.

Пшемысл присвистнул. Но больше, кажется, из вежливости присвистнул. Он полагал, что Золотинка рассчитывает на его удивление.

– Люба от нас ушла... И женские платья... Ничего нет, – пробормотал он. – Но я думаю, Лепель позволил бы тебе порыться в своих вещах. А росту вы почти одного.

– А что, ряженые ходят?

– Наверху полно ряженых.

– Я оденусь шутом.

– Да, этим здесь никого не удивишь, ни там, ни здесь. Нашего брата много понаехало.

Золотинка вскарабкалась в кибитку и с легким стыдом, к которому примешивалось тайное удовольствие, принялась рыться в сундуке Лепеля.

– А где Люба?

Пшемысл оставался снаружи и отвечал через парусиновый полог.

– Открылась дорога на Толпень, так она ушла. Решила, что ей лучше будет в столице.

– С кем она ушла?

Пшемысл вздохнул.

– С полусотником конных великокняжеских латников Недашева полка.

Что можно было добавить к исчерпывающему сообщению? Золотинка не стала настаивать на подробностях, совершенно излишних и Пшемыслу, очевидно, неприятных.

– А что Жулио? Как поживает мой несчастный братик?

– Люба взяла его с собой в столицу. Полагает, несчастия Жулио будут там в новость.

– А Лепель?

– Царь праздника. На верхнем дворе.

– Значит, он не ушел?

Пшемысл только хмыкнул, но достаточно выразительно, чтобы отбить охоту к слишком настойчивым расспросам.

– А что у вас тут за свадьба? Как это сделалось? Как-то уж больно ни с того, ни с сего.

– Ты ничего не знаешь?

– Я была далеко.

– Юлий спустился в стан курников и сказал, что просит перемирия для своей свадьбы.

– Как спустился?

– Один с трубачом.

– И его не тронули?

– Нет, они там все с ума посходили и вопили да здравствует Юлий! Так что и здесь было слышно.

– А курников тут не перережут по случаю праздника?

Пшемысл не ответил вовсе. И через некоторое время Золотинка снова зашуршала одеждами.

– Ладно. Так значит, они обвенчались?

– Само собой.

– По-настоящему, в церкви?

– А как же еще?

– А Юлий... Юлий сам все это решил? – Шуршание за парусиновым пологом прекратилось, но Пшемысл не откликнулся на пустой вопрос. – Выходит, они теперь муж и жена? – после некоторого молчания послышался дрогнувший голос Золотинки.

– Ясное дело.

– И... И они счастливы?

– Я думаю!

Надо полагать, этот краткий ответ совершенно Золотинку удовлетворил. Чем еще объяснить, что она надолго замолчала? А Пшемысл не видел оснований торопить Золотинку и не любопытствовал. Он не проронил ни слова, пока она не вздохнула там у себя в кибитке последний раз, не откинула полог и не выпрыгнула на мостовую.

Получился из Золотинки младший брат Лепеля. Пониже ростом и тоненький. Где нужно было, Золотинка подвернула, подвязала и все оказалось впору и ловко вопреки необъяснимым Золотинкиным вздохам.

Пшемысл усмехнулся чуть-чуть щедрее прежнего. Вполне одобрительно.

Она натянула синие штаны Лепеля с белыми полосами на левом бедре; на юноше штаны сидели плотно, как чулки, ну, а Золотинке не были тесны. Короткую сшитую из ярких заплат куртку Золотинка перетянула поясом выше боковых разрезов. Вырезы были выхвачены столь основательно, что у куртки, собственно говоря, оставались ниже пояса два не слишком больших – точно в меру, – но чрезвычайно необходимых лоскута – спереди и сзади. Золотинка не постеснялась позаимствовать подвесной кошель, куда можно было упрятать хотенчика, нож в дешевых ножнах и кое-что из ее собственных денег, которые она держала в сундуке Лепеля. Голову обнимал капюшон-куколь с набитыми пером рожками. Переходивший в короткую накидку ярко-красный куколь покрывал плечи, спускался на спине мысом, а спереди свисал до груди, в чем тоже имелись преимущества: все, что не следовало выставлять, удачно спряталось. Нашлась управа и на лицо, слишком примечательное и для многих памятное, – черная суконная маска в образ черепа. Не лицо, а харя. Отталкивающая образина. Может статься, даже и слишком жуткая, потому что хотелось все-таки посмотреть, что же там, под намалеванным оскалом? И как понимать эти ясные большие глаза, казавшиеся еще больше оттого, что прорези глазниц в черной харе обводила белая полоса.

– Лады! – коротко одобрил Пшемысл.

– Дай зеркало.

– Зеркала нет.

Золотинка сразу вспомнила, что Люба ушла, увела с собой Жулио и унесла, по видимости, зеркало. А может быть, и кое-что другое, о чем нахмуренный Пшемысл не хотел поминать.

– Ладно, спасибо. Спасибо! Глянь-ка напоследок, что у меня с головой? – Она сделала вдох и содрала с волос и с лица покровы.

– А что? Что у тебя с головой? – насмешливо улыбнулся Пшемысл.

– Волосы. Что с ними?

– Чистое золото. Так и полыхнуло! – Он уж настроился на игривый лад и не мог понять, чего Золотинка хочет.

– Золото? А такие, чтоб не золото, есть? – помолчав, спросила Золотинка. Так она это сказала, что Пшемысл перестал улыбаться.

– Блестят. Чем ты их красишь?

– Посмотри, – вздохнула Золотинка, – все покрасились или нет? Есть такие, что не блестят?

Старый скоморох тронул голову девушки, повернул к свету.

– Да нет... Все хорошо. Не переживай.

– Совсем покрасились? – переспросила Золотинка упалым голосом.

– Совсем. – Он осторожно перебирал отросшую уже гривку. – Ну, может, там-сям прядки остались потемнее… на затылке много… Пустяки! Во всяком случае, светить головой по темным местам можно.

– Пусть, – непонятно молвила Золотинка и отвернулась.

Так некстати и необъяснимо она раскисла, что скоморох только пожал плечами и не пытался утешать девушку. Утерев нос, она закрыла лицо черной харей, натянула куколь, скрывший волосы без остатка, и сказала в сторону:

– Спасибо, Пшемысл. Не надо говорить, что я была. До свидания. Прощайте.

– До свидания, – задумчиво протянул скоморох.

Отойдя подальше, Золотинка обронила между колес плащ тюремщика. Свернутое в узел платье она не решилась выкинуть, следовало упрятать его понадежнее. Проще всего было бы, наверное, выйти за ворота и уронить узел в ров, но Золотинка отказалась от этой мысли. Потолкавшись на окраинах гулянки, она задержалась у дверей черной кухни. Кучу мусора под стеной после долгих, туповатых раздумий пришлось отвергнуть, и Золотинка вернулась к водоему.

Источник, где брали воду для питья и хозяйственных нужд, представлял собой четырехгранный столб, четыре каменные рожи по сторонам которого извергали тонкие струйки, падавшие между поставленными в канаву поперечинами. Изъеденный плесенью столб венчала для неведомых надобностей объемистая каменная ваза. Она-то и остановила, наконец, ищущий взгляд Золотинки. Бегло озирнувшись, девушка взобралась на ограду окружной канавы и точнехонько зашвырнула узел в обращенное к небу жерло.

Оставалось справиться еще раз с хотенчиком. В кибитке скоморохов он указывал на внутренние ворота крепости, что вели на верхний двор. Так это Золотинка поняла. Теперь она достала рогульку под прикрытием кухонной двери в закутке, где едва можно было раздвинуть локти, и, зажмурившись от усилия, вызывала в воображении Поплеву.

Хотенчик уткнулся в стену, то есть указывал внутрь дома, прямо на кухню. Но можно было предположить, что он имел в виду не котлы и печи, а некие переходы, позволяющие пройти к Поплеве коротким путем. После недолгих колебаний Золотинка остановилась все-таки на внутренних воротах и на горной дороге, что вела к верхнему двору по краю пропасти. Там в темноте скального прохода следовало испытать хотенчик наново.

Проезд наверх преграждали два ряда поставленных, как надолбы, бочек, возле которых сторожили нарочно приставленные ревнители изобилия. Трезвых наверх не пропускали, а пьяные и сами не могли подняться и потому мостовая перед заставой шевелилась телами павших. Несколько шатких молодцов уверяли ревнителей, что Юлий – это да! а ты – мурло! А ревнители, не оспаривая ни одного из утверждений по существу, ставили молодцам на вид, что те до безобразия трезвы. И пока они так убеждали друг друга, подзапутавшись в предмете разногласий, Золотинка беспрепятственно прошмыгнула. Личина шута служила тут достаточным ручательством добропорядочности. Никому и в голову не приходило упрекать шута в трезвости.

На круто завинченной дороге попадались поверженные. С пьяной оторопью в душе они тщетно искали путь к спасению и везде, куда бы ни шатнулись, куда ни ползли, встречали пропасть.

– Э-э-й, приятель, постой, не спеши-и! – пытался перехватить Золотинку расхлябанный в конечностях парень: мелко переступая, всё старался он расставить ноги пошире.

И жутко ойкнул, обнаружив перед собой сатанинскую харю.

– Ты это… ша-апку мою не видал? – промямлил он, когда осел наземь. – Я это… туда ее… вот, – он решился повести расслабленной рукой за край бездны. – Туда… упала… фью-ить… – И присвистнул, изображая, как летела шапка, на глазах уменьшаясь и уменьшаясь.

– Не видал я твоей шапки, – сухо возразила Золотинка, глянув в пропасть. – Но, может, еще встречу.

В полумраке горного прохода она снова достала хотенчик. Рогулька резво рванула вперед, на подъем.

На верхнем дворе Золотинке предстали спины. Очень приличные, не шаткие спины в бархате, атласе и тонком сукне. Простонародный разгул внизу, задержанный плотиной бочек, докатывался сюда, как замирающий всплеск: кто дополз, тот валялся при последнем издыхании и не брался уже в расчет. А чистое общество: придворная челядь, свита владетелей, войсковые сотники и полусотники – затаив дыхание, уставились ввысь. А-ах! прошелестел вздох, толпа перевела дух и кто-то за всех сказал: вот удалец!

Глазам открылся бегущий по небу человек. Маленький очерк его броско обозначился красными и зелеными цветами одежд. Уставив поперек резкую длинную черту – это был шест, удалец бежал выше крыш по тонкой прогнувшейся нити, которая протянулась из края в край – от угла высокого красноватого здания справа, где была башенка, до вершины большой боевой башни слева. Там поджидали бегуна товарищи – обшитый досками верх башни, более широкий, чем ее основное каменное тело, со стороны двора был разобран.

Засматривая вверх, Золотинка пробиралась между спинами все дальше, пока не увидела Юлия. Несмотря на расстояние, не трудно было догадаться, что это он, – стукнуло сердце.

Юлий сидел рядом с Нутой и тут же, если Золотинка не путала, Рукосил. Избранное общество: царственные молодожены, видные вельможи и воеводы, расположилось на гульбище Новых палат. Так назывался дворец, представлявший собой двухъярусную пристройку к Старым палатам – дикому нагромождению темных углов и теснин с крошечными окнами. Рядом с этой мрачной громадой небольшой светлый дворец – Новые палаты – гляделся, как свадебный подарок среди засаленой кухонной утвари. Второй ярус дворца, выступающий гульбищем, открытой во двор галереей, подпирали тонкие каменные столбы, а над гульбищем начиналась огромная, больше самого здания крыша из выложенной узорами поливной черепицы. Два яруса затейливых островерхих окошек прорезали и самую крышу.

– Глядите! Глядите! Этот как? – раздавались по площади восклицания. И в самом деле, пока Золотинка холодным взором, сузившимися глазами глядела на молодоженов и на свадебный дворец, зрители возвратились к канату.

В поднебесье, ни на что не опираясь ногами, распушив юбки, катилась стройная девушка. Расчесанные надвое волосы она завязала в надетое на канат кольцо, и так подвешенная, вращала в руках закрепленный на середине бечевки тяжелый предмет, вроде тыквы. Неведомо какая сила катила ее в пустоте от башни слева к большому красному зданию.

Но Золотинка едва глянула и сунула руку в сумку, где возбужденно трепыхался хотенчик. Не особенно даже скрываясь среди зачарованно задравших головы людей, она выпустила рогульку на короткой в полпяди привязи. Хотенчик показывал в спины на залитый солнцем угол площади, который замыкался Новыми палатами.

Еще продвинувшись, Золотинка вышла к закраине круглого водоема, за которым толпа распадалась: перешеек площади под протянутым в небе канатом оставался пуст. Дальше на длинных, протянувшихся поперек двора ступеньках сидели зрители, а за ними пребывал на своем шутовском престоле между шутовскими подданными царь праздника Лепель.

Он напялил на себя несколько шуб, из-под которых выглядывали еще кафтаны. Количество одежды, по видимости, находилось в прямом соответствии с высоким чином Лепеля. Винная бочка изображала престол, вокруг которого привольно расположилась свита. Страшилища с переразвитыми челюстями, с огромными, как у больных недоумков, головами – такими большими, что отпадала надобность в руках, голова непосредственно переходила в туловище, занимая и то место, которое отводится обычно плечам. Вместо рук, не имея возможности развиться, топорщились беспомощные крылышки. Тут были еще и дикие люди, человеческого облика, но голые и встрепанные, все в смоле и в мелу. Они вооружились плоскими корзинами вместо щитов и деревянными граблями, каковые, как известно, являются наиболее приметным признаком дикости. Нисколько не смущаясь сомнительным соседством, среди дикости и недомыслия расположились прелестные девы, столь совершенно очерченные во всех своих полуобнаженных и полуприкрытых округлостях, что девы эти вызывали не меньше изумления, чем самые прихотливые порождения уродства.

Потеющий под шубами Лепель пересмеивался под рукой с одной из легко одетых прелестниц, что жалась поближе к престолу. Дева лукаво изгибала брови и затем, после неспешного замечания, перебрасывала на плечах роскошные волосы, разбирала волну и, смеясь, заметала волосами лицо. Похоже, Лепель не плохо устроился.

Поодаль Золотинка распознала в гуще толпившихся перед Новыми палатами народа старого знакомца Порывая. Медный Лоб изображал собой недвижное и бездушное изваяние, словно иного назначения и не знал: извлеченный к празднику из подвала и по этому случаю начищенный истукан. В медных руках он держал огромное треугольное знамя: взнуздавший змея святой Черес под родовым девизом Шереметов «Больше всех!» Раздвоенный конец знамени свисал, касаясь языками голов.

Петляя в толпе, Золотинка пробиралась к башне, чтобы обойти площадь по краю. Все притихли, пришлось остановиться и Золотинке. В поднебесье исполнялся особенно трудный выход, все задрали головы и редко-редко кто позволял себе отвлечься, чтобы глянуть на застывших в напряжении соседей: перехваченные пальцы, приоткрытые губы.

Та же девушка в пышных юбках шла по канату с двумя кувшинами воды. Она обдуманно, неспешно ступала, гибко покачиваясь станом, и с особой осторожностью удерживала сосуды. Пока что ей удавалось уберечься, не расплескать воду, хотя и взмахнула раз-другой отягощенными руками чересчур резко. Затруднения девушки живо передавались зрителям; исполнение было небезупречно, но с тем большим, всепоглощающим сочувствием следили за этой неверной борьбой люди.

Явился удобный случай испытать хотенчик. Золотинка достала его, но ничего не успела, как вся людская громада площади, словно уличив волшебницу, ахнула. И Золотинка, судорожно стиснув рогульку, увидела, что девушка с кувшинами падает. Одним взмахом канат прослабился едва ли не на половину высоты – девушка, удерживаясь, отчаянно мотнула кувшинами, полетели брызги. Прохваченные ужасом люди издали нечеловеческий стон, который, казалось, и сам по себе, собственным своим давлением, как порывом, способен был смахнуть с каната трепетное существо с кувшинами. Извиваясь, девушка устояла и, когда канат под ней провалился дальше, упал, считай, уже до мостовой, она и тогда в этот тончайший, как лезвие, миг не утратила самообладания. Резко присела и опять – не свалилась, а спрыгнула.

На ноги и с кувшинами.

Не возможно было постичь, как она уцелела, если мгновение назад сотни людей с ней простились. Победно подняв кувшины, она стояла на бугристой, словно стершиеся зубы, мостовой.

Самый воздух взревел – восторгом. Люди ринулись к победительнице, а Золотинка подалсь в сторону, чтобы не сшибли, споткнулась о какое-то каменное ядро под ногами и так взмахнула руками, что едва не села на крошечного человечка. Тот выпустил ее тотчас, как помог устоять.

Что Золотинка растерялась, это понятно. А человечек покраснел.

Низенький человечек с лицом старообразного мальчишки. Пигалик. Настолько пигалистый, насколько это вообще возможно – походить на пигалика. На румяном личике его сияли детские глаза.

Пигалик извинился повторно, расшаркиваясь. А когда собрался и в третий раз воспроизвести свои учтивости, присовокупив к ним подходящие к случаю слова, Золотинка уразумела, что молчит. Чем и объясняется затянувшаяся обходительность малыша.

По случаю праздника обитатель земных недр обрядился в щегольские штанишки и курточку с разрезами, плоская шляпа его от бесчисленных разрезов разваливалась на стороны.

– Я такая неловкая! – опомнилась Золотинка.

Теперь и она покраснела, спохватившись, что заявила себя вопреки намерению как девушка. А когда покраснела, вспомнила, что укрыта маской, но и в этом не нашла себе оправдания.

Воспитанный человечек никакого удивления не высказал и заметил доброжелательно:

– Какой приятный голос! Спасибо.

Пока Золотинка ломала голову над тайной ничем как будто не заслуженного спасибо, восторженный вой площади заставил пигалика отвлечься. Девушку, что свалилась из поднебесья, совсем затуркали: ее теребили, целовали, тискали, испытывая, верно, потребность ощутить руками юную только что ускользнувшую от смерти жизнь. Она защищалась, прижимая к себе кувшины, она запрокидывала голову, будто из волны вырывалась, и щедро хохотала – как в волне. Никто не устоял перед порывом, никто не усидел, с дикарскими воплями, потрясая граблями, врезались в толпу телохранители Лепеля и свирепо разграбили людей. Раскинув полы шубы, расставив руки и улыбаясь, приближался царь. Неколебимо самоуверенный, насмешливый, царственный и глумливый – Лепель.

– Дай-ка тебя облобызать, пташка! Сногсшибательный полет! – дурашливо сказал он.

– Держите, государь! – срываясь на вскрик, отвечала девушка и протянула кувшины. У нее был подвижный рот, пылали щеки и сверкали глаза.

– Ты хочешь, Гермина, чтобы я их облобызал? – спросил Лепель с некоторым сомнением.

– Я хочу, государь, – отвечала Гермина низким, но звучным, хорошо слышным между окружавшими площадь стенами голосом, – чтобы ты убедился: ни капли не было пролито без надобности!

Неужто ж это чудовищное испытание – падение каната – было подстроено? осенила Золотинку догадка. И, наверное, тоже самое пришло в голову пигалику, они переглянулись.