Концептуальное значение религиозного опыта в конструировании этнического самосознания

(г. Иркутск)

В человеческом континууме социального бытия есть формы деятельности, смысл которых обнаруживается только с изменением обыденных, научных и философских подходов. Чаще всего такие формы деятельности носят ярко выраженный внутренний характер, ибо причин внешних для такого поведения нет. Однако эти формы деятельности или этот опыт нельзя с ходу признать субъективным заблуждением и доказать его несостоятельность тоже не получается. Игнорирование же данного опыта хорошо до поры до времени, пока нормы общежития еще оказывают принудительное значение по отношению к индивидуальным сознаниям. Когда же возникает нехватка социального или наблюдается его кризис, который Жан Бодрийар обозначил как смерть социального, кроме этого интимного опыта никакой другой опыт не созидает воображаемого сообщества способного к преодолению этого кризиса.

Что же это за вид опыта, который стремятся игнорировать и без которого в итоге не обойтись, когда социокультурная реальность разрушается прямо на глазах? Мы постараемся в данном параграфе показать, что данным видом опыта является религиозный опыт, а также выяснить его фундаментальное значение в контексте созидания этнического самосознания.

Для начала следует разобраться с тем, что на современном этапе исследователи понимают под этническим самосознанием? Здесь в контексте нашего исследования необходимо выделить три способа определения понятия этнического самосознания. Эти три способа, на наш взгляд, тесно связаны с тремя подходами в понимании этнического феномена - примордиалистским, инструменталистским и конструктивистским. Почему необходимо учитывать эту связь? Ее необходимо учитывать по той простой причине, что понимание этнического феномена с точки зрения науки выступает смыслообразующей интенцией позволяющей отследить эволюцию феномена этнического самосознания. Это немаловажно, с точки зрения обнаружения связи последнего с иными формами постижения социальной реальности. Можно говорить о трех дискурсах анализа этнического самосознания.

В примордиалистском дискурсе мы наблюдаем два направления: социобиологическое и эволюционно-историческое. Не смотря, на их различие, они рассматривают этническое самосознание как глубокая аффективная привязанность людей. Эта аффектация позволяет в контексте социологического дискурса М.Вебера наиболее четко понять проявление этнического в аффективных действиях по отношению к другим социальным субъектам. Иначе говоря, мы можем говорить о «схваченности» этническим. Такое состояние схваченности религиовед Р.Отто отмечал при прорыве нуминозного, т.е. священного в бытие конкретного субъекта носителя религиозного опыта. В примордиалистком дискурсе социобиологического направления такую аффектацию вызывают различные феномены, связанные с пассионарностью и пассионариями. В свою очередь историко-эволюционное направление акцентирует внимание на аффективности самоназвания этноса.

Историко-эволюционное направление, на наш взгляд, справедливо считало выражением этнического самосознания закрепленное самоназвание этноса, которое противостоит тем названиям, которые даются ему соседями, часто находящимися с ним в конфликте. В этом замечании есть прямое указание на связь этнического самосознания с историей. Этническое самосознание отражает историческую драму бытия этноса. Взятое в широком историческом масштабе этническое самосознание представляет собой путь освобождения от власти социальных групп, делающих из несамостоятельного этноса варваров, к исторической самостоятельности, самобытности и самодостаточности. Иначе говоря, этническое самосознание есть практика актуализации этнической истории как фундаментальной составляющей исторического бытия человечества. Этническое самосознание в данном контексте есть уход от заниженной исторической самооценки, выражающей кризис этнической идентичности. Это попытка преодолеть с одной стороны социальное бедствие самоуничтожения, а с другой стороны недопущение господства ксенократии. Этноним часто возникает из противостояния рабскому дискурсу другого этнонима, предлагаемому чужаками с целью «остывания» исторической субъектности этноса. Например, происхождение этнонима славяне связывают с немецким словом sclave (раб), знаменитое греческое варвары дословно переводится как бормочущие. Если объединить эти два примера, то можно отметить, что этноним данный чужаками постоянно подчеркивает вещное состояние некого этнического сообщества и его использование либо в качестве жертвы, либо в качестве примера культурной отсталости.

В связи с этим определение смысла собственного этнонима вызывает аффект перехода из состояния несвободной безмолвной жертвы в состояние свободного исторического субъекта. Это состояние закрепляется путем символических жертвоприношений и постоянно напоминает о том, что этнос может вновь лишиться исторической субъектности, если перестанет следовать этническим стереотипам восприятия себя и чужих. Символическое жертвоприношение в данном случае следует понимать как жертву роскошью иноплеменного происхождения, а роскошь, как правило, является подарком ксенократически настроенной группы. Именно через роскошь производится разрушение этнического единства и стереотипа самовосприятия.

Жорж Батай замечал, что «Особенно явственно смысл жертвоприношения проглядывает в том, что в жертву приносят то, что служит, ведь предметы роскоши в жертву не приносятся» [Батай Ж. Теория религии с.51]. Это замечание он аргументировал тем, что предмет роскоши демонстрирует бесполезность труда потраченного на его изготовление в силу того, что данный труд служит не возрастанию духовности человека, а его деградации. Роскошь позволяет паразитировать, а значит унижать труд. Это унижение труда ведет к расколу этнического сообщества, тем самым приближая последнее к самоубийству. А как мы уже проследили, данное социальное бедствие ведет к господству ксенократии. Но парадокс роскоши заключается в том, что она не дает эффекта социальной интеграции, даже если она приносится в жертву. Поэтому в жертву приносится предмет, создающий этнический космос. Опять же к предмету роскоши следует приглядеться внимательней по причине его способности запустить процесс этнического самоубийства.

В символической форме предмет роскоши как убийца сообщества неоднократно фигурирует в мифах. Например, миф о троянском коне, где жрец Лаокоон стремится принести его в жертву сжечь. Лаокоон сам подвергается насилию, т.е. становится жертвой. Что было дальше общеизвестно. В этом мифе носитель религиозного опыта не смог противостоять акту социального самоубийства, но в других случаях происходило то же самое достаточно упомянуть Моисея.

Восприятие предмета жертвоприношения зависит от его цели, если роскошь, принесенная в жертву, не дает возможности восстановить интимное, то она же не принесенная в жертву уничтожает связь религиозного опыта и этнического самосознания, убеждая последнее в том, что именно религиозный опыт мешает социальному самосохранению.

В этнической истории если смотреть на социальные жертвы, то, как правило, жертвуют событиями демонстрирующими величие труда, а охраняют события, ведущие к обретению излишка или роскоши. Этнос, как правило, заставляют гордиться героями, а не подвижниками занятыми рутинным едва заметным трудом.

И еще одна историческая жертва как основа этногенеза скрывается тщательно, но на нее указывает примордиалитское определение этноса, данное в контексте социобиологического направления. Эта жертва природой. Если в контексте труда природа воспринимается как союзник формирования этнического самосознания, то в контексте его разрушения природа воспринимается как противник, безрассудно подвергаемый насилию. Это хорошо видно на примере уничтожения охотничьих угодий приводящих не только к исчезновению видов животных, но и к уничтожению и самоуничтожению конкретных этносов (тофалары, пигмеи, индейские племена Южной Америки). Здесь следует вновь понять, что уничтожение природы ее вытеснение-это расколдовывание мира, т.е. ликвидация языческого космоса с его неоднородным природным пространством приводящем к возникновению феномена этнического самосознания. Ведь ностальгия это чувство по умиротворенному этническому бытию среди жестокого этнического насилия.