§ 2. Длительность как постулат и как метод

§ 2. Длительность как постулат и как метод

Нам необходимо выяснить, какую проблему пытается решить Бергсон, вводя понятие длительности. Для этого мы рассмотрим понятие длительности в разных аспектах (времени, пространства, числа), соотнесем ее с понятиями интуиции, симпатии.

Понятие длительности – одно из тех ключевых понятий, которые свидетельствуют о переломных моментах в осмыслении реальности и выступают как символы философской переориентации. И. И. Блауберг так описала значение длительности: “понятие длительности – главное философское открытие Бергсона”¹⁹.

Как отмечал так же Юшкевич, одним из постулатов бергсоновской философии является длительность как становление. Мысль о течении реальности не нова. Она была высказана еще Гераклитом Эфесским, но у Бергсона она приобретает новое смысловое наполнение, поскольку “у него «течет», собственно, лишь душевная жизнь («длительность»), динамизм которой он увеличивает во столько же раз, во сколько уменьшает динамизм материального мира”²⁰. Время, в качестве антагониста бытия, выведенное на эту параллель ещё философией Парменида, с трудом подтверждало свой онтологический статус на протяжении веков, пока не заняло в современной философии ключевое место, в итоге работ Гуссерля и Хайдеггера, Левинаса и Рикёра. Время, помысленное должным образом, становится предельным онтологическим основанием, значение которого сложно переоценить²¹.

“Что такое эта непрерывность? – Непрерывность течения или перехода, но какого такого течения и такого перехода, которые довлеют себе: течения, не содержащего текущей вещи, и перехода, не предполагающего состояний, через которые переходят: вещь и состояние суть лишь только мгновения, искусственно выхваченные из перехода; этот переход – единственное, что поддаётся наблюдению есть сама длительность. Она является памятью, но не памятью личности, внешней по отношению к тому, что она утверждает; эта память, внутренне присущая самому изменению, память, продолжающаяся «перед» в «после» и препятствующая им быть чистыми мгновениями, появляющимися и исчезающими в виде постоянно возобновляющегося настоящего”²² – вот, пожалуй, самые удачные слова Бергсона, которые можно привести, знакомясь с понятием длительности. Здесь идёт речь и о длительности как течении, об особенностях восприятия, а так же о сущности длительности, заключающейся в том, чтобы держать через память единство прошлого и будущего.

Длительность присуща нашему внутреннему осознанию, нашему внутреннему времени. Но, как только мы начинаем воспринимать, мы сразу же примешиваем ощущение длительности и на внешний мир. Как именно это происходит, описывает Бергсон в Главе III своей работы «Длительность и одновременность»: наше восприятие внешнего мира с необходимостью даёт нам почувствовать, как материальный мир существует одновременно и в нас, и вне нас. Ведь, с одной стороны, он является осознаваемым нами и, с другой, есть та его часть, в которой ощущаемое нами невозможно отделить от нас самих. “Каждому моменту нашей внутренней жизни соответствует … момент нашего тела и всей окружающей нас материи, являющийся «одновременным» первому моменту, эта материя кажется нам затем участвующей в нашем сознании”²³, - как пишет об этом Бергсон.

“В письме Харальду Гёффдингу Бергсон писал, что рассматривает длительность как средоточие своего учения. «Представление о множественности “взаимопроникновения”, полностью отличной от нумерической множественности, – представление о длительности гетерогенной, качественной, творческой, – вот пункт, из которого я вышел и к которому всё время возвращаюсь. Оно требует от духа огромного усилия, разрушения множества рамок, чего-то вроде нового метода мышления (ибо непосредственное вовсе не есть то, что легче всего заметить)»”²⁴ – в этой цитате заметно то значение, какое Бергсон придавал понятию длительности. Видны также и основные моменты сложности его. Во-первых, это вопрос о делимости, который Бергсон будет раскрывать на основе внутреннего времени, споря с кантовским пониманием времени (работа «Длительность и одновременность»), а так же на основе движения, формулируя свои положения при возражении аргументам Зенона Элейского (работа «Опыт о непосредственных данных сознания»). Во-вторых, указание на качественную, творческую сущность, основу длительности. Размышления об этих сторонах понятия а также о связи длительности с интуицией можно найти в работах «Творческая эволюция» и «Введение в метафизику». Исторический аспект длительности раскрывается в связи с понятием симпатии.

“Оттолкнувшись от первоначального замысла усовершенствовать, улучшить философские принципы Г. Спенсера, он в конце концов решительно расходится с ними, сосредоточившись на новом понимании времени не как механической, пространственной категории, а как постигаемой сознанием длительности, длящейся текучести, обосновывающей свободу нашего сознания, его непредсказуемость”²⁵ – эти слова Н. Пахсарьян знаменуют критическое начало философствования Берсгона.

Как отмечает авторитетный исследователь философии Бергсона И.И. Блауберг “непосредственным стимулом к исследованию проблемы времени стали для Бергсона ..апории Зенона”²⁶, иллюстрировавшие проблему мыслимости множественности и движения во времени. Апории Зенона – предмет дискуссии, исследования и полемики многих поколений философов, математиков, физиков; интерес Бергсона к Зенону вызван вниманием французского философа к проблеме времени.

Впервые идея длительности возникла у Бергсона в Клермон-Ферран, где он работал над диссертацией, посвященной аристотелевскому учению о месте, так же в ней он начал своё исследование времени, хотя и довольно опосредованное.

Имеются так же материалы лекций Бергсона по древнегреческой философии того периода, где Бергсон “с явной симпатией излагает учение Гераклита”²⁷. Гераклит представлялся Бергсону захваченным текучестью бытия, непрерывным изменением вещей. С этой стороны Гераклита можно сопоставить с представителями эволюционизма; Бергсон с самого начала своего творческого пути обратился к духу философии Эфесского философа.

Аристотель в четвертой книге «Физики» так поясняет трудности определения места: “Место кажется чем-то особенным и трудным для понимания от того, что имеет видимость материи и формы, и от того, что в находящемся в покое объемлющем теле происходит перемещение движущегося [тела], ибо тогда кажется возможным существование в середине [объемлющего тела] протяжения, отличного от движущихся величин… Представляется, что место - это не только граница сосуда, но и лежащее между ними, как бы пустота”²⁸. Так Аристотель указывает на сложность мыслить парменидовский принцип и даёт собственное определение: место есть “неподвижная граница объемлющего [тела]. Кроме того, место [существует] вместе с предметом, так как границы [существуют] вместе с тем, что они ограничивают”²⁹. Эта теория Аристотеля как раз направлена на решение апорий Зенона “с помощью принципа непрерывности, континуальности пространства и времени”³⁰, как отмечает И.И. Блауберг. Континуум Аристотеля впоследствии послужил фундаментом физики не только средних веков и античности, но и нового времени³¹.

Собственно это значение физики Аристотеля, дает нам возможность предположить, что проблема, вызвавшая необходимость возврата к симпатической теории восприятия (о чём будет позднее сказано подробней), укоренена в научном знании.

Бергсона, в конечном счете, не устроило решение апорий Зенона, предложенное Аристотелем. На страницах своей диссертации он признавал необходимым наличие пустого пространства, в то время как Аристотель не признавал его существования. Античный философ утверждал, что если бы пустота существовала, то скорость движения в ней была бы бесконечно большой, чего мы не наблюдем, следовательно, пустоты нет. Ход мыслей Бергсона таков: пустое пространство, даже если мы не сможем применить к нему определение, даваемое в физике, необходимо для нашего мышления, чтобы отделять одни объекты от других, и даже одни понятия от других, приводит ход рассуждений Канта в разделе «Трансцендентальной эстетики» первой «Критики».

Ответ на сами апории Зенона, данный Бергсоном, воспроизводился выше, при исследовании понятия интуиции. Французский философ видит необходимость в изменении метода исследования, замены мышления, неспособного мыслить движение, другим видом восприятия, позднее оформившемся у Бергсона в понятие интуиции.

Также на всём протяжении диссертации, отходя от аристотелевской концепции, Бергсон принимает сторону Канта, споря с ним. Так, уже в его диссертации время – не одна из априорных форм чувственности, а содержание внутреннего чувства, ведь, по мнению Бергсона, сами формы нашего познания несут на себе отпечаток взаимодействия с реальностью.

Во второй своей диссертации «Опыт о непосредственных данных сознания» французский философ пишет: “формы, применяемые к вещам, не могут быть всецело нашим творением… они проистекают из компромисса между материей и духом; если мы вносим в материю очень многое от нашего духа, то, в свою очередь, кое-что от нее и получаем, а потому, пытаясь вернуться к самим себе после экскурсии по внешнему миру, чувствуем себя связанными по рукам и ногам”³².

Итак, в Клермон-Ферране перед Бергсоном встал вопрос о времени, веками не оставлявший умы философов, вопрос, не дававший покоя Августину, ставший ключевым в современной философии (например, в таких работах, как «Бытие и время», «Основные проблемы феноменологии» М. Хайдеггера, «Лекции по феноменологии внутреннего сознания времени» Э. Гуссерля).

Постепенно Бергсону стало очевидным, что позитивизм и научное знание по своей методологии не способны ухватить сущностную характеристику времени. Это показывало необходимость подойти к вопросу о времени не с фасада, не глядя на физическое исчисление, зажатость времени в каждом «теперь» (t – величина для науки статичная, точка на прямой графика, не отражающая специфику времени, его течения, предельно «пространственная» величина).

Также в науке вместе с уже указанными тенденциями произошло полное нивелирование такого заметного, даже определяющего свойства времени, как необратимость; время в механике становится только принципом непрерывного равномерного изменения, по своей природе статично-обратимого. Будто движение, как и время – лишь отдельное пересечение точек на графике реальности, в которых не может быть ни случайных, ни нереверсируемых изменений. Причина этого в господствующей концепции научной рациональности того времени, где в расчёт принимались только вечные и неизменные законы, объект считался (да и считается) познанным, если ясен механизм его функционирования, получаемый посредством анализа и моделирования.

Задавшись вопросом о природе времени, Бергсон предпринимает исследование в области психологии. Этому посвящена работа «Опыт о непосредственных данных сознания».

Как ранее отмечалось, Бергсон начал эту работу с разбора интенсивности психических состояний. Он считал, что эта тема могла бы стать соединительным звеном между понятиями качества и количества. Позднее эти понятия окажутся принципиальными для отражения специфики длительности. Французский философ оспаривает тезис психофизиков, утверждавший, что “одно ощущение интенсивнее другого, а одно усилие больше другого”³³. И тем самым они “признают введение количественных различий между чисто внутренними состояниями”³⁴.

Бергсон анализирует глубокие чувства, вызываемые у человека, например, произведениями искусства, сильные эмоции (чувство гнева, страха и другие) и приходит к выводу, что количественный фактор, очевидный даже для обыденного сознания – не что иное, как смена качественных состояний, различаемых внутри основного чувства или эмоции. В развитии чувства можно выделить этапы, в которых состояние этого чувства меняется не путём возрастания степени (величины) этого чувства, но изменением самой его природы: “степени интенсивности эстетического чувства, таким образом, соответствуют изменениям состояния, происходящим в нас, а степени глубины — большему или меньшему числу элементарных психических фактов, смутно различаемых нами в основной эмоции”³⁵. Бергсон сравнивает это качественное своеобразие психических состояний с “симфонией, в которой раздаются звуки все возрастающего числа инструментов. В глубине основного ощущения, задающего тон всем остальным, сознание обнаруживает более или менее значительное множество ощущений, исходящих из периферии, мускульных ощущений и разного рода органических движений”³⁶.

В данной выше цитате содержится важный для Бергсона переход – его мнение о количественных оценках. Согласно учению, изложенному в «Опыте о непосредственных данных сознания», любые ощущения качественны, и любое мнение об их интенсивности связанно с соответствующими им сокращениями мускулов (например, при боли).

Из этого ясно, что всякое количественное представление о чувствах, любая навязываемая им попытка измерения связана с привходящими обстоятельствами, которые несущественны и никак не связаны с сущностью самих чувств. Представления об измеримой природе ощущений рождаются, поскольку “мы больше говорим, чем мыслим, а окружающие нас внешние предметы имеют для нас большее значение, чем наше субъективное состояние, то в наших интересах объективировать эти состояния и вводить в них так широко, как это возможно, представления об их внешней причине. И по мере роста нашего знания мы все больше и больше замечаем за интенсивным экстенсивное, за качеством количество, все больше пытаемся ввести количество в качество и трактовать наши ощущения как величины”³⁷.

Важным разделением для формулировки понятия длительности является разграничение времени считаемого и времени, сущностью которого является его качественная характеристика. Считаемое (количественное) время возникает из мышления его по аналогии с пространством. В сфере психологии это количественное время преобразуется в мышление состояний сознания как прерывистых, или дискретных, рядоположенных и однородных. Механизм здесь такой же, как и при представлении интенсивности количественной, ведь интенсивность как величина считаемая, в любом изменении – как при увеличении, так и при уменьшении – множественна, связанна с идеей числа. Для разъяснения этого момента Бергсон исследует понятие числа, важное для понимания всей концепции длительности.

Понятие числа представляется обманчивым. Когда мы применяем идею числа, то есть считаем, мы автоматически применяем к исчисляемым нами объектам пространственность. Так число, с одной стороны, может быть мыслимо как некоторая целостность, которую мы схватываем при помощи единого акта разумения, и, одновременно, это единое число составляется из единиц, схватываемых единым порывом. С другой стороны, мы можем посмотреть на числа, как на числовой ряд – так, как мы смотрим на те единицы, что составляют единое число. Эти единицы могут составляться в различные числа, и одновременно с этим они являются чистыми и простыми. Здесь всё зависит от позиции нашего сознания. Бергсон приводит для разъяснения аналогию с математическим рядом – это математические точки, отделенные друг от друга пустым пространством. Образ этих точек и есть выражение процесса образования идеи числа, так можно иллюстрировать, как мы по сути мыслим числа. Это ряд точек обязательно предполагает дискретность, ведь каждая точка с необходимостью отделима от другой, и предполагает прерывность, так как ряд может быть остановлен на любом этапе полагания.

Итак, если мы будем представлять себе образование любого числа, то мы будем представлять его себе как некий ряд – прибавление единиц-точек – вытянутый в нашем сознании. Эти точки математического ряда (единицы, составляющие целое число) будут сливаться друг с другом некой непрерывностью, образовываю единую линию, то есть наше число. Но эта единственность, единство – это конечный результат. Необходимо понять, что, поскольку в нашем сознании фигурирует идея пространства, то мы также, подспудно, незаметно для себя, начинаем мыслить идею дискретности, делимости числа.

Но, замечает Бергсона, не все объекты доступны для счёта по природе. Так как их множественность бывает дух видов: множественность рядоположения и множественность взаимопроникновения. В первой мы можем что-либо считать, для второй же мы можем использовать понятие числа только как некоторого символа, но, по выражению И. И. Блауберг, Бергсон “процесс символизации … понимает особым образом: с его точки зрения, символизация – это операция рассудка, замещающая реальность ее пространственным представлением и тем самым искажающая ее”³⁸.

Числовое символическое представление, связанное с пространством из-за природы числа (пример с материальными точками), искажает реальные условия восприятия психических процессов. Говоря о времени, мы мыслим его как однородную среду, в которой, подобно вещам предметного мира, расположены состояния нашего сознания. Так, время становится для психических состояний тем же, чем для материальных вещей является пространство. “Но не будет ли понятое таким образом время по отношению к множественности наших психических состояний тем же, чем является интенсивность по отношению к некоторым из них, т.е. знаком, символом, совершенно отличающимся от истинной длительности?”³⁹ – задается вопросом Бергсон. Ведь “время, рассматриваемое как бесконечная и однородная среда, есть только призрак пространства, неотступно преследующий рассудочное сознание”⁴⁰.

Здесь мы в связи с необходимостью поиска, формулирования свойства, препятствующего дроблению нечленимых объектов, которые имеют место в психологии, подходим к сущности длительности.

Лучше всего, для начала, обратиться к словам самого Бергсона: “чистая длительность есть форма, которую принимает последовательность наших состояний сознания, когда наше «я» просто живет, когда оно не устанавливает различия между наличными состояниями и теми, что им предшествовали. Для этого оно не должно всецело погружаться в испытываемое ощущение или идею, ибо тогда оно перестало бы длиться. Но оно также не должно забывать предшествовавших состояний: достаточно, чтобы, вспоминая эти состояния, оно не помещало их рядом с наличным состоянием, наподобие точек в пространстве, но организовывало бы их, как бывает тогда, когда мы вспоминаем ноты какой-нибудь мелодии, как бы слившиеся вместе. Разве нельзя сказать, что, хотя эти ноты следуют друг за другом, мы все же воспринимаем их одни в других, и вместе они напоминают живое существо, различные части которого взаимопроникают в силу самой их общности?”⁴¹. В этой цитате присутствует несколько принципиальных моментов: длительность – форма для наших психических состояний, внутренне организующая нашу душевную жизнь, это роднит её с понятием времени у Канта. Но для Бергсона это не просто “чистая форма чувственного созерцания”⁴². Длительность у Бергсона представляет собой и форму, и содержание сознания, это процесс синтеза разнородных данных сознания, осуществляющий одновременно организующую функцию; это удержание единства в его многообразии (вспомните метафору с музыкальной мелодией). Линия и прямая с множеством точек, не взаимопроникающих друг в друга – принадлежность только науки (методология, включающая счет, не подходит для психологии); истинная последовательность конституируется взаимопроникновением состояний сознания.

Также, в приведенной цитате Бергсона явственно видно значение, которым наделяется память. Память делает возможным синтез, сохраняя прошлое в настоящем. Именно за счет этого длительность необратима. “Сознание же… удерживает в памяти последовательные положения и синтезирует их. Но как оно выполняет подобный синтез? … мы вынуждены допустить, что в данном случае, так сказать, осуществляется качественный синтез, постепенная организация наших последовательных ощущений, единство, аналогичное единству музыкальной фразы”⁴³ – пишет Бергсон.

Концепция длительности в «Опыте о непосредственных данных сознания» кажется несколько парадоксальной: синтез состояний сознания в одно, при этом сохранение всеми своей качественной разнородности. Однако не стоит забывать о методе бергсоновского познания – интуиции, ведь это для анализа идея разнородных взаимопроникающих элементов будет с необходимость влечь за собой разделение отличных друг от друга в своём своеобразии данных сознания. Бергсон в «Творческой эволюции» так определяет длительность: “… наша длительность не является сменяющими друг друга моментами: тогда постоянно существовало бы только настоящее, не было бы ни продолжения прошлого в настоящем, ни эволюции, ни конкретной длительности. Длительность — это непрерывное развитие прошлого, вбирающего в себя будущее и разбухающего по мере движения вперед”⁴⁴. О развёртывании длительности ниже будет сказано подробнее.

Кроме упомянутых выше значений, длительность имеет для философии Бергсона также смысл ткани психической жизни, которая определяет личностное своеобразие каждого человека в его истории, сохраняемой памятью. Сознание человека предстаёт многослойным, и именно глубинные пласты этого сознания подчёркивают его индивидуальные черты, ведь “наша поверхностная психическая жизнь развертывается в однородной среде, причем этот способ представления нам дается без труда. Но символический характер этого представления становится все более очевидным по мере того, как мы проникаем все дальше в глубины сознания: внутреннее «я», чувствующее, волнующееся, — «я», которое рассуждает и колеблется, есть сила, состояния и модификации которой глубоко пронизывают друг друга и подвергаются коренным изменениям, как только мы их разделяем, чтобы расположить в пространстве. Но поскольку это более глубокое «я» составляет одно целое с поверхностным «я», нам по необходимости кажется, что оба «я» имеют одинаковую длительность”⁴⁵.

Разумеется, модель времени, разделяющая время на кванты, серии моментов, одновременностей, вполне функциональна в рамках практических нужд науки и человеческой жизни. Сами того не замечая, мы постоянно ей пользуемся, но очевидно, что эта модель несостоятельна для анализа данных сознания. Взять, хотя бы, пример Бергсона: “Когда я слежу глазами за движениями стрелки на циферблате часов, соответствующими колебаниям маятника, я отнюдь не измеряю длительность, как это, по-видимому, полагают: я только считаю одновременности, а это уже нечто совсем иное. Вне меня, в пространстве, есть лишь единственное положение стрелки маятника, ибо от прошлых положений ничего не остается. Внутри же меня продолжается процесс организации или взаимопроникновения фактов сознания, составляющих истинную длительность. Только благодаря этой длительности я представляю себе то, что я называю прошлыми колебаниями маятника, в тот же момент, когда воспринимаю данное колебание”⁴⁶.

Таким образом, длительность, непрерывность моментов времени содержится во мне, а рассмотрение времени как одновременности происходит для удобства, для практических нужд, но чуждо природе нашего познания. Мир вещей и мир сознания радикально отличаются друг от друга. «Я» есть единство в становлении, жизнь сознания неразличима на дискретные состояния, это возможно только в пространстве, но в сознании нет пространства. В пространстве одновременные события различимы, есть взаиморасположенность, но без преемственности.

Вначале, для будущего разъяснения функционирования восприятия и для уточнения значения длительности в нашем сознании необходимо подробнее рассмотреть память. Разбору этих вопросов частично посвящена работа «Материя и память», к которой мы здесь и обратимся.

Бергсон выделяет два вида памяти: память-привычку или моторную память, которая является сознательной и память спонтанную, бессознательную, не подчиняющуюся человеку. Как раз вторая и будет создавать личные образы-воспоминания, играющие, как это будет показано ниже, решающую роль в нашем восприятии действительности. Первая форма памяти приобретается благодаря нашему усилию, вторая же является собственно памятью.

В процессе нашего восприятия беспрерывно происходит слияние наличного восприятия, непосредственно получаемого опыта и “образа-воспоминания” того же рода. Если удержанный или восстановленный в памяти образ не покрывает всех деталей воспринятого образа, то вызываются более глубокие и отдаленные регионы памяти, до тех пор, пока другие уже известные детали не спроецируются на неузнанные, незнакомые. Такой процесс может продолжаться без конца, так как память укрепляет и обогащает восприятие, которое, в свою очередь, развиваясь все более и более, притягивает к себе все большее число дополнительных воспоминаний”⁴⁷. Этим Бергсон уточняет статус памяти в восприятии: память всегда присутствует в восприятии.

А продолжение прошлого в настоящем и есть суть длительности на уровне восприятия. Ведь реально для нас существует именно непосредственное прошлое, именно его мы практически воспринимаем, так как “чистое настоящее представляет собой неуловимое поступательное движение прошлого, которое подтачивает будущее”⁴⁸.

Получается, что память в трактовке Бергсона фактически тождественна сознанию, так как настоящее – это и восприятие непосредственно прошлого, и детерминация непосредственного будущего, в котором память будет играть ключевую роль. Реально для нас существует именно непосредственно прошлое, именно его мы практически воспринимаем, бессознательно подбирая образы-воспоминания под конкретные непосредственные восприятия.

Поэтому бессмысленно ставить вопрос о том, где хранятся воспоминания – это обязательно придаст сфере длительности совершенно невписывающийся, как было показано выше, элемент протяженности, с необходимостью возникающий там, где мыслится место чего-либо.

Постоянно меняющиеся состояния длительности (сознания), образуют единство, перетекая одно в другое и при этом сохраняясь. В первой главе «Творческой эволюции» Бергсон описывает это так: “Мое состояние души, продвигаясь по дороге времени, постоянно набухает длительностью, которую оно подбирает: оно как бы лепит из самого себя снежный ком”⁴⁹, и, далее “из этого сохранения прошлого вытекает невозможность для сознания дважды пройти через одно и то же состояние. Пусть обстоятельства будут теми же, но действуют они уже не на ту же самую личность, ибо они застают ее в новый момент ее истории. Наша личность, строящаяся в каждое мгновение из накопленного опыта, постоянно меняется. Изменяясь, она не дает возможности тому или иному состоянию когда-либо повториться в глубине, даже если оно на поверхности и тождественно самому себе. Вот почему наша длительность необратима. Мы не смогли бы вновь пережить ни одной ее частицы, ибо для этого прежде всего нужно было бы стереть воспоминание обо всем, что последовало затем”⁵⁰. Значит, память, помимо прочего, ещё и залог постоянного обновления сознания. Прошлое не исчезает – оно становится частью нас, а личность непрерывно синтезируется из прежнего опыта и новых впечатлений, постоянно творит саму себя. Бергсон в многих своих работах особенно выделял творческие, самосозидающие возможности личности, условиями реализации которых выступили у него длительность и память. В работе «Материя и память» память предстаёт интегрирующим моментом сознания, обуславливающим единство и самотождественность человека.

Необходимо ещё сказать пару слов о спец­­­ифике­­­­­, какую приобретает движение в философии Бергсона. Если говорить о восприятии, то его роль состоит в том, что оно сжимает в единый момент длительности то, что само по себе распределилось бы на несчетное количество моментов. Вот как он пишет об этом в «Материи и памяти»: “длительность, переживаемая нашим сознанием, имеет определенный ритм и весьма отлична от времени, о котором говорит физик и которое может вместить, в данном интервале, любое число явлений. За одну секунду красный свет — его волны имеют наибольшую длину, и колебания их, соответственно, обладают наименьшей частотой — совершает 400 триллионов последовательных колебаний… Ощущение красного света, испытываемое нами за секунду, соответствует последовательности явлений, которые, если их развернуть в нашей длительности со всей возможной экономией времени, заняли бы более 250 веков нашей истории. Постижимо ли это?”⁵¹.

В понимании Бергсона, качественное движение, присущее материи, изначально представляет собой чистые колебания, материя бесконечно, непрерывно колеблется по всем направлениям. И для того, чтобы это бесконечное движение материи могло быть воспринято человеком, память, имеющая длительность в своей основе, должна сжать их, сконцентрировать в разнородные качества и, тем самым, как бы создать сами материальные тела. Таким образом исходно единая, нераздельная реальность распадётся на конкретные предметы, становясь доступной действию.

Этот процесс имеет две стороны: “пока наше актуальное и, так сказать, мгновенное восприятие осуществляет это деление материи на независимые предметы, наша память уплотняет в чувственные качества непрерывный поток вещей. Она продолжает прошлое в настоящем, так как наше действие будет распоряжаться будущим в той самой мере, в какой наше восприятие, расширенное благодаря памяти, спрессует прошлое”⁵². Тогда между чувственными качествами, данными нам в восприятии, и качествами, существующими в самой материи как универсальное движение, изменение (колебания) трактуемое наукой как количества, подлежащие исчислению, на самом деле имеется различие только в ритме длительности, в степени напряжения. А это значит, что движение само по себе, до нашего восприятия, уже должно содержать в себе нечто от сознания, нечто от восприятия.

Сопоставляя понятие длительности и интуиции, стоит отметить, что интуиция по отношению к длительности выступает методом, который может уловить неразрывную её текучесть. Интуиция противопоставляется анализу, который членит объект изучения, разделяет его на точки, атомарные части, и поэтому не может ухватить сущности длительности.

Сво­­йства длительности: непрерывность, творчество, исключительное развитие, по мнению П.С. Юшкевича вся полнота этих свойств принадлежит лишь редким, исключительным мгновениям. В подтверждении этого мнения Юшкевич приводит в пример разбор Бергсоном собственного учения о свободе воли. Французский философ вынужден принять мнение, что свобода воли в человеке возможна лишь в редкие, исключительные моменты, в которых сказывается его «я». В повседневной жизни, о которой Юшкевич выражается в смысле бытовых обстоятельств, мы, по выражению Бергсона «сознательные автоматы».

“Рассматривая последовательность времени как взаимопроникновение прошлого и настоящего, как синтез, в котором ничто не исчезнет, Бергсон высказывал очень важную мысль, ставшую … центром его представлений о свободе и детерминизме, эволюции и истории”⁵³ – так определяет И.И. Блауберг место длительности в философской мысли Бергсона.

Подводя итоги, следует заметить самые важные свойства длительности: во-первых, длительности чужда делимость, и число может стать для неё лишь знаком, да и то таким, который нарушает её природу. Длительность бесконечно изменчива, неповторима (так как наша лично, попадая в тебе ситуации, всегда уже другая, с накопленным опытом воспоминаний), в сознании её воплощает как память, синтезирующая вечно изменчивое настоящее на основе прошлого (при помощи образа-воспоминания), стремясь к настоящему, так как любое восприятие направленное на возможное будущее действие, так и та особая, присущая человеку интенсивность длительности, позволяющая в одном восприятии соединять множества беспорядочных колебаний материи.

Длительность схожа с временем Канта в том, что является внутренним временем; так же любая длительность имеет творческую сущность, интуиция постигает длительность, это сущности одной природы, для постижения, для обращения к которым нужно совершить усилие, интуиция должна стать методом философии, ведущим к обновлению, и на основе жизненных данных преобразить философию, вывести её к новым путям.

Бергсона не устраивает современный ему идеал классической рациональности (господство механицизма), который не может обеспечить научный статус "наук о духе", или "гуманитарных наук", которые оказались в застое всего "живого", нередуцируемого к механизму, для чего не нашлось адекватного метода исследования. Эту ситуацию и пытается решить Бергсон, возрождая симпатию.

Симпатия – термин античной философии, обозначавший гармонию всех вещей в масштабе мироздания. В первых описаниях космоса как гармонически упорядоченного целого (у Гераклита, пифагорейцев). Данный смысл термин «симпатия» приобретает в учении Ранней Стои, где служит для обозначения гармонической целостности космоса как живого организма. Упорядоченная взаимосвязь частей и целого в отдельных вещах и всех вещей в масштабах космоса поясняется корреспондирующим понятием «всеобщего и полного смешения» на уровне вещества. В учении Посидония концепция «симпатии» приобрела, возможно, центральное значение и оказала влияние на Плотина. Из мистико-теургических теорий поздних неоплатоников понятие «симпатии» было заимствовано ренессансным «натурализмом» (в котором сочеталось с элементами герметизма и магии – Пико дела Мирандола, Джордано Бруно, а через него оказало влияние на Ф. Бэкона.

Бергсон возвращается к симпатии, когда исследует философию Плотина, о котором читает лекции в Коллеж да Франс. Бергсона использует понятие симпатии в разных значениях, Бергсон поясняет, что у Плотина так обозначается, помимо прочего, и восприятие – оно есть симпатия органа с предметом, в унисон с которым он «вибрирует»; так может называться и слово, осуществляющее коммуникацию с материальным объектом. Он подчеркивает идею Плотина о том, что во вселенной существует симпатия между всеми её элементами. В философии самого Бергсона видно влияния концепта симпатии во всех областях: три главных его понятия (жизненный порыв, интуиция, длительность) связываются между собой, и в целом могут быть обращены к симпатии.

Философия Бергсона – попытка выхода из "классической