Л. Дойель. Завещанное временем. М., 1980. Страницы: 121–141; 159–179. Глава V. Папирус Египта

В этот момент Бадж вновь появился на сцене, готовый заплатить то, что был должен, и забрать папирус. Вместо этого человек из Меира настаивал на возвращении задатка, заявляя, что он более не хочет иметь дело с Баджем. К тому же он намекнул, что Служба древностей знает якобы о существовании манускрипта и запугивает его. Бадж был вне себя. Он не мог подвести Британский музей. Он спорил, льстил, умолял. Как мог этот человек только подумать о том, чтобы не продавать ему свиток, когда фактически он уже продал его?! Бадж был неумолим, и в конце концов его настойчивость заставила египтянина отступить: «Просидев в его доме вместе с ним два дня и две ночи, к вечеру третьего дня мы пришли к соглашению, и я вернулся в Каир с папирусом». Нам неизвестно, была ли при этом заплачена более высокая цена, чем было оговорено вначале.

Опасная операция по вывозу манускрипта из страны под самым носом у Службы древностей, минуя железнодорожную охрану, морскую милицию, таможенных чиновников, переносит нас в знакомую область приключений. Для Баджа к этому времени подобного рода международная авантюра была более или менее обычным делом, одной из многих операций, осуществленных им в промежутках между такими занятиями, как написание книг о коптской церкви, о словаре иератических текстов, о религии древнего Египта и планирование новой выставки в вавилонском зале Британского музея. Но в спокойном сообщении Баджа о результатах этой миссии проскальзывает нотка гордости: «Двумя неделями позже я лично вручил папирус директору библиотеки... Папирус содержал сорок колонок текста од Вакхилида, великого лирического поэта, творившего в первой половине V в. до н. э. Эксперты пришли к выводу, что копия была сделана в середине I в. до н. э. Сэр Ричард Джебб (выдающийся исследователь классической литературы) сказал мне, что, по его мнению, это приобретение стоит всех моих других приобретений для музея, вместе взятых! Произведения Вакхилида были до того момента почти совершенно неизвестны, за исключением нескольких разрозненных фрагментов».

Заслуживают того, чтобы сказать о них несколько слов, и четыре крупнейших приобретения греческих папирусных рукописей из Египта, сделанные Британским музеем в 1890-х годах. Эти тексты представляют четыре различные области – историю, поэзию, риторику и фактически неизвестный до тех пор мим. Среди них наибольший интерес вызвал трактат Аристотеля. Наконец-то Египет подарил миру полное произведение, к тому же принадлежащее одному из гигантов классической мысли. По меньшей мере двенадцать столетий это сочинение было скрыто от взоров, и вот они здесь – три развернутые, длинные, желтоватые ленты папируса, выставленные на стенде Британского музея под горделивой табличкой: «Уникальное произведение Аристотеля „Афинская политая"». Чернила казались совершенно свежими. Менее понятной, однако, была греческая скоропись I в. н. э., не похожая на обычное унциальное письмо, применявшееся для литературных произведений, и обнаруживающая руку непрофессионального переписчика. Трактат был написан на обратной стороне финансового отчета некоего греческого колониста, управляющего Дидима. Отчет этот сам по себе представлял немалый интерес для экономической истории Египта в начальный период римского владычества. Нам неизвестно, почему этот выдающийся текст, освещающий расцвет и упадок афинских политических институтов, был написан на обратной стороне местного административного отчета. Скорее всего это было сделано самим управляющим или членом его семьи либо кем-то из его друзей и предназначалось для чтения в узком кругу. Так можно было бы объяснить необычный факт использования обратной стороны уже бывшего в употреблении папируса.

То, что автором текста является Аристотель, сегодня считается бесспорным. Но как случилось, что именно ему приписали утраченное классическое произведение? В поврежденной рукописи не было ни титульного листа, ни какого-либо свидетельства об авторстве. Когда Британский музей получил рукопись, быстро установить автора и смысл текста не удалось. Почерк был очень труден для понимания, так как с подобным начертанием букв палеографам почти не приходилось встречаться. Несколько отрывков были сильно затерты или покрыты слоем грязи. Прежде всего следовало осторожно развернуть крошащиеся свитки – работа, требующая большого мастерства. После этого ученый мог приступить к медленному и кропотливому процессу расшифровки текста. Тот факт, что написанное не соответствовало ни одному из дошедших до нас текстов, еще более усугублял сложность работы, хотя каждая незнакомая строчка заставляла в приливе надежд и сомнений учащенно биться сердце исследователя.

Идентифицировать «величайшую литературную находку многих столетий», так же как и другие тексты, содержащиеся в полученной музеем партии, выпало на долю Фредерика Дж. Кениона, Этой работе суждено было немедленно вознести его к вершинам славы. Кенион впоследствии вспоминал, как один из текстов «после довольно мучительной, сложной расшифровки его мелкого и очень беглого почерка» оказался, по-видимому, неизвестной работой по истории Греции. «Еще в Оксфорде мне приходилось слышать о существовании двух небольших фрагментов утерянной «Athenaion Politeia» («Афинской политии»), идентифицированных Бергком в Берлине в 1885 г. и опубликованных Блассом. Это уже придавало поискам определенное направление, и через несколько дней работы подозрение превратилось почти в уверенность, так как удалось идентифицировать одну из ранее известных цитат из этого труда. В. первых числах февраля я был полностью убежден в том, что передо мной лежит рукопись, содержащая именно этот столь желанный трактат, кое-где, несомненно, поврежденная, но все-таки представляющая основную его часть». Действительно, из пятидесяти восьми отрывков, цитируемых Плутархом, в спасенном тексте было обнаружено пятьдесят четыре.

Произведение это представляло необычайный интерес, и не только тем, что оно открывало нам Аристотеля как серьезного ученого-историка с осмотрительно-индуктивным складом ума, совершенно непохожего на ту карикатуру, в которую превратили «этого философа» Фрэнсис Бэкон и другие в пылу своего антисхоластического усердия. Это был единственный уцелевший из ста пятидесяти восьми подобного рода трактатов, которые Аристотель – возможно, с помощью своих учеников – составил на основе различных конституций в форме гигантского по масштабам исследования, посвященного области, которую можно определить как сравнительную теорию управления. Подход был строго историческим, с гораздо меньшим антидемократическим уклоном, чем это можно было ожидать. В коротком, мастерски сделанном обзоре трактат прослеживает эволюцию афинского правления со времен Дракона, проливая свет на некоторые малоизвестные до сего времени институты. И, что самое главное, ученые, изучающие греческую историю, вынуждены были пересмотреть традиционную точку зрения, согласно которой Аристотелевы утверждения расходились в толковании афинской истории со взглядами Фукидида или Геродота. Среди утерянных греческих книг, обнаруженных в Египте, трактат Аристотеля выделяется также тем, что он один из немногих, дошедших до нас почти в полном виде.

«Афинская политая» – произведение, обладающее самостоятельной ценностью независимо от того, кто был его автором. То обстоятельство, что оно почти наверняка принадлежало Аристотелю, прибавило ему очарования, но вряд ли эта работа могла добавить что-либо еще к облику ее автора, хотя и осветила новую грань его личности. Совсем иначе обстояло дело с загадочным Геродом (или Герондом), который до того был известен только по имени. Собственно говоря, даже правильное написание его имени оставалось спорным. И вот египетские папирусы донесли до нас восемь его «Мимов», представляющих собой вид жанровой поэзии в ямбическом метре (scazon). Эти произведения открыли нам фактически новый жанр греческой литературы и принесли Героду посмертную славу. Действительно, некоторые ученые склонны были отдать пальму первенства тексту Герода по сравнению со всеми другими литературными открытиями, обнаруженными в песках по берегам Нила. Кенион, например, заявил, что «среди всех других подарков, доставленных нам папирусами, нет ни одного, который бы столь явно обогатил наши знания о греческой литературе, введя в обиход новые концепции».

Папирус Британского музея, содержащий юмористические скетчи Герода, сохранился удивительно хорошо. Шесть мимов дошли до нас почти полностью. Сюжеты их были далеки от возвышенных тем великих трагедий или поэм Гомера, они вообще были лишены поэтического великолепия, но недостаток пафоса с лихвой восполнялся очаровательным реализмом. В них запечатлены сцены каждодневной жизни некоего древнего средиземноморского города, их можно было читать и наслаждаться ими, не обладая особой подготовкой в области классической литературы. Как и произведения Петрония, они балансируют на грани непристойности, но стилистически выдержаны довольно строго. Заглавия говорят сами за себя: «Сводня», «Сводник», «Дамские угодники», «Ревнивая любовница». Центральными персонажами их почти неизменно выступают ветреные женщины. В «Сводне» молодую женщину, чей муж отбыл в длительное путешествие в Египет, посещает пожилая приятельница. После взаимного обмена любезностями посетительница «утешает» молодую женщину, намекая на многочисленные соблазны Египта – страны, чьи женщины под стать трем богиням Париса. Но стоит ли расстраиваться? Здесь, дома, тоже есть желанные мужчины. Вот, например, прославленный молодой атлет, пятикратный победитель Пифийских игр, который страстно желает познакомиться с молодой госпожой. Устроить встречу не составит труда. Однако в конце концов целомудрие торжествует: молодая женщина твердо сопротивляется всем убеждениям сводни-дилетантки.

Вероятно, самым занимательным из мимов является «Школьный учитель», где вконец измученная мать жалуется на своего непутевого сына, которого она собирается отдать на воспитание в руки сурового поборника дисциплины. Сын загонит ее раньше времени в могилу: он отказывается учиться, водится с городскими подонками, играет в азартные игры, терроризирует всех соседей и исчезает из дому на несколько дней подряд. Отец тоже не знает, что делать с мальчишкой. Школьный учитель, тронутый мольбами женщины, тут же начинает обрабатывать мальчика ремнем из воловьей кожи. Мальчик пронзительно кричит, обещая исправиться. Мать побуждает учителя продолжать в том же духе, а он сопровождает свои действия громкими нравоучениями.

В противоположность Героду оды Вакхилида, этого «кеосского соловья», были чистейшим порождением золотого века классической лирической поэзии. Вакхилид не был ни Пиндаром, ни Симонидом, о которых так мечтал Уордсворт, но его часто почти приравнивают к ним. Он публично состязался с Пиндаром, а Симонид был его дядей по матери и наставником в поэзии. Более того, император Юлиан, как и многие другие, предпочитал его прозрачное очарование туманной напыщенности Пиндара. И вот множество стихотворений Вакхилида, всего около тысячи двухсот строк, было извлечено из земли. Теперь ученые и почитатели классики могли наслаждаться изяществом, хорошим вкусом, элегантной простотой и утонченным мастерством греческого поэта V в. до н. э. По общему признанию, Вакхилид был второстепенным поэтом, из тех, как отмечал «Лонгин», кому никогда не возвыситься до таких олимпийских высот и не низвергнуться так круто, как Пиндару или Софоклу. Ему не поклонялись избранные, но он был доступен многим. Действительно, Кенион считал его наиболее легким для чтения среди греческих поэтов, и его поэзию – отличным введением в изучение греческой лирики.

Такие же достоинства стиля, легкость и меткость характеризуют Гиперида, аттического оратора, который был для его современника, а иногда и врага Демосфена тем же, кем был Вакхилид для Пиндара. То, что Гиперид также пользовался большим уважением, убедительно подтверждалось тем, как его часто цитировали в древности другие. Как и о Цицероне, о нем можно сказать, что ему больше удавались различные юридические уловки при выступлениях в роли обвинителя или защитника, нежели пышный, высокопарный стиль оратора – государственного деятеля. Воскрешение Гиперида относится к наиболее интересным и вместе с тем к необычным в папирологических изысканиях. Еще в эпоху Возрождения, когда было восстановлено так много классических произведений, Гиперид, напротив, был утерян. Лишь одна копия его речей дошла до XVI в. в библиотеке Матьяша Корвина, короля Венгрии. Но когда в 1526 г. Будапешт был осажден турками, библиотека была разрушена и рассеяна. Затем фрагменты, возможно, той же копии появились в описи книг епископа Трансильвании в 1545 г., после чего все остатки наследия Гиперида исчезли. И все-таки Гиперид в конечном счете вернулся к жизни: его речи были первыми находками утерянных литературных текстов в Египте. Открытие это было делом совершенно случайным.

В 1847 г. два англичанина, А. К. Харрис и Джозеф Арден, путешествовали по Египту. По-видимому, независимо друг от друга они оба приобрели фрагменты папируса. Арден, купивший папирус непосредственно у арабов, совершил лучшую сделку, так как его папирус был в отличном состоянии и содержал сорок девять длинных колонок. Покупка Харриса была частью того же свитка. Через несколько лет оба папируса были опубликованы. Они состояли из трех частей: речи в защиту Ликофрона и Евксениппа и речь против Демосфена – последняя, к несчастью, сильно повреждена. Девятью годами позже из другого источника появилась почти полная копия надгробной речи Гиперида в память о павших в Ламийской войне, которую «Лонгин» относил к числу лучших его творений. Эта копия, полученная другим англичанином, преподобным X. Стобартом, была записана неуклюжим почерком школьника на обороте гороскопа.

Другие части того первоначального свитка, львиную долю которого приобрели Харрис и Арден, продолжали появляться внезапно при весьма необычных обстоятельствах. Торговцы, по-видимому, оставили себе части папируса для того, чтобы изготовлять фальшивые свитки, которые они затем продавали легковерным туристам. Фокус заключался в том, что брались малоценные папирусы, склеивались друг с другом, а к внешнему концу этого свитка приклеивалась часть настоящего старого папируса. Создавалось впечатление древнего свитка, развернутого только частично. Несколько таких фальшивок появилось в Лондоне и Париже, и в одной из них на полоске подлинного папируса содержалось прямое указание имени Гиперида. Другие фальшивки помогли восполнить несколько пробелов, хотя много большее число отрывков было, несомненно, утеряно или разрознено покупателями. Открытие текстов Гиперида составляет один из самых волнующих эпизодов истории манускриптов. Оно также показывает живучесть этого автора, на котором Египет, даже до наступления эры великих открытий папирусов, заработал больше, чем на любом другом авторе древности.

Надежда найти другие произведения Гиперида явно противоречила здравому смыслу. И все же в составе крупной покупки Британского музея, результаты которой были опубликованы в 1891 г., оказалась еще одна его речь, на этот раз против Филиппида, характеризующая Гиперида как более убежденного патриота по сравнению с ультранационалистом Демосфеном, который проявил малодушие после роковой битвы при Херонее. Эта политическая речь особенно важна для нас и потому, что она освещает малоизвестные детали исторических событий после триумфа македонцев.

В то время, когда была приобретена речь против Филиппида, Лувр заполучил еще одну из важнейших работ: последнее из спасенных до сих пор произведений Гиперида – речь с требованием осуждения Афиногена, одно из наиболее ярких его выступлений. Дело, о котором идет речь, было особо интригующим и дало возможность великому адвокату продемонстрировать все свое мастерство и с помощью искусных аргументов «похитить обвинительный приговор» в такой ситуации, когда апелляция к букве закона была заведомо неудачной. Как все великие адвокаты, Гиперид был безупречным постановщиком судебных спектаклей. «Лонгин» рассказывает об одном примере из утерянной речи в защиту Фрины, который вполне мог бы произойти в современном неаполитанском суде. Когда Гиперид испугался, что присяжные не проявят сочувствия к его привлекательной клиентке, он научил ее, как поэффектнее продемонстрировать свое обаяние, чем сломил сопротивление суда и выиграл дело.