УДК 821.161.1 ИСТОРИЧЕСКИЙ ДОКУМЕНТ И ЛЕГЕНДА В ОЧЕРКАХ В.Г. КОРОЛЕНКО

УДК 821.161.1

ИСТОРИЧЕСКИЙ ДОКУМЕНТ И ЛЕГЕНДА В ОЧЕРКАХ В.Г. КОРОЛЕНКО

Евстратов Александр Николаевич

Одной из существенных - смысловых и композиционных – особенностей произведений Короленко, прежде всего путевых очерков, является взаимодействие разных временных планов, «связь времен», проявляющееся в разных формах соотношение прошлого и настоящего.

В этом отношении особенно показательны очерки «У казаков». Основным объектом художественного исследования здесь является современная жизнь Уральского казачества, какой она предстала перед глазами писателя во время его поездки на Урал летом 1900 г. Но современность предстает в очерках в постоянной соотнесенности с прошлым, пережитки которого он встречал здесь на каждом шагу, а также с новыми, только еще зарождающимися тенденциями.

Важно при этом подчеркнуть, что к прошлому он подходил как художник, обладая уменьем приближать и оживлять его в образах и картинах. Исторические сведения, факты и документы органично входили в его произведения и воспринимались не как инородное тело, не как отрывки исторического исследования, механически вставленные в художественную ткань, даже не как дополнения к образу. Они как бы переплавлялись в творческом воображении писателя, обретая новое художественное качество.

Казалось бы, сама природа документа, деловой бумаги с их канцелярской сухостью и холодным бесстрастием совершенно чужда эмоционально-образному стилю очерков Короленко. Но писатель умел так естественно и органично вписывать их в свой художественный текст, иногда цитируя дословно, иногда прибегая к стилизованному пересказу, что они как бы растворялись в художественной ткани произведения, выполняя при этом разнообразные смысловые и стилистические функции.

Так, в очерках «У казаков», повествуя о трагической судьбе Устиньи Кузнецовой, Короленко использует найденный им в Уральском войсковом архиве список арестованных участников Пугачевского восстания и лиц, близких к ним. Среди них упоминается и Устинья Кузнецова, содержавшаяся в заключении за «выход в замужество за известного злодея, самозванца Пугачева и за принятие на себя высокой фамилии». Как видно далее из этого документа, у этой простой девушки-казачки, наивного «полуребенка» был целый штат придворных и слуг разного ранга в соответствии с ее положением «царицы». (Как известно, Пугачев, выдававший себя за Петра III, вынужден был, насколько это было возможно, копировать порядки и обычаи царского двора). Все они также были арестованы, и их фамилии упоминались в этом списке. Сухим, протокольным языком разъяснялось, кто и за что был заключен под стражу, например, Семен Шелудяков – «за бытие в самозванцевой партии и за езду от самозванцевой жены к злодею Пугачеву по почте под Оренбург с письмами». Устинья Толкачева - «за бытие при самозванцевой жене за фрейлину». Старшинская женка Прасковья Иванаева – «за бытие у самозванцевой жены стряпухой». И наконец, молодой казак-подросток – «за бытие при называемом дворце в пажах». [5]

Это упоминание языком канцелярского документа живых атрибутов «царицы» Устиньи вносит особый оттенок, казалось бы, неуместного комизма в общую трагическую картину жизни и судьбы «бедной молодой казачки, захваченной вихрем исторических событий».

Как-то совершенно не вяжутся сама Устя и ее «царское» окружение, которое, в свою очередь, приобретает явно сниженное, несколько даже пародийное звучание, хотя в целом вся эмоциональная атмосфера, в которой воссоздается эта история, проникнута трагизмом и глубоким авторским сочувствием.

Пример органичного включения документа в художественный текст мы находим и в очерке «Божий городок». Короленко использует здесь, частью цитируя дословно, частью пересказывая, два контрастно соотнесенных документа, которые своей контрастностью передают драматизм и остроту социальных, антагонистических конфликтов эпохи. Это - «прелестные письма» Кондратия Булавина, звавшие народ к восстанию, и грозные указы Петра I о жестоком усмирении восставших.

Писатель не просто цитирует эти документы, как это было бы в обычном историческом труде, но как бы оживляет их, создает у читателя иллюзию, что он слышит живые голоса, звучащее слово. Сначала мы «слышим» речь вожака народной вольницы Булавина, выдержанную в песенном стиле, а затем, по контрасту, голос разгневанного самодержца: « … а из Москвы двигались рати, и слышалось грозное слово Петра: «Ходить по городам и деревням, которые пристают к воровству, и оные жечь без остатку, а людей рубить, а заводчиков на колеса и колья.… Ибо сия сарынь, кроме жесточи, не может унята быть». [4;VIII,4000-401] Таким способом цитирования Короленко дает читателю живо почувствовать дух времени. Обычный официальный документ приобретает под пером писателя особую выразительность.

Несколько иначе подошел Короленко к использованию летописных источников в очерках «В пустынных местах», касаясь исторической основы Китежской легенды. В данном случае он имел дело не с оригинальной древней летописью, а с так называемым «Летописцем» более позднего происхождения. Написан он, по словам писателя, «сухим, довольно-таки суконным языком, с безвкусной помесью старинного и более современного стиля». Поэтому автор здесь более активно вторгается в летописный текст, подвергая его собственной обработке. Дословно он не цитирует его, но прибегает к прямым заимствованиям из летописного текста лишь отдельных слов и выражений. Таким образом, преображенный художником летописный рассказ, не теряя исторического колорита, в то же время приобретает большую художественную выразительность.

Но историческое прошлое запечатлевается не только в архивных документах и летописных источниках, но и в памяти народа, в разного рода предания и легендах, передающихся от поколения к поколению. Поэтому наряду с документами Короленко часто использовал и местные легенды, при этом в художественной структуре очерков документ и легенда выступают в особом соотношении, так что иногда их трудно разграничить: где кончается документ и где начинается легенда.

Легенда для Короленко - это нечто большее, чем просто поэтический вымысел. И хотя с исторической, фактической точки зрения легенда может быть и недостоверной, не соответствующей действительности, но она может заключать в себе какой-то глубинный смысл, ту внутреннюю истинность, которая особенно важна для писателя. Легенды, по его словам, «детски наивны, но под этими переменчивыми формами бьется вечная идея о непрерывности жизни». [3]

Но использование легенды в художественном произведении, по мысли Короленко, должно быть творческим процессом, а не просто механическим включением ее в состав произведения без авторского осмысления.

«Если уж брать старые легенды, - писал он начинающему писателю П. О. Беспалову, - то только для того, чтобы в этой рамке сказать что-нибудь свое, задушевное, искренне чувствуемое». [1;522]

Именно так, творчески использовал легенды сам Короленко. Он не ограничивался чисто этнографическим подходом к местным легендам, но стремился проникнуть в их сокровенный смысл, уяснить их в свете общей концепции жизни. В произведениях Короленко легенда начинала жить новой жизнью, обнаруживая какие-то новые, порой неожиданные оттенки своего многогранного смысла.

Одним из наиболее ярких примеров такого подхода писателя к легендам может служить использование Китежской легенды в очерках «В пустынных местах». Эта старинная легенда об «исчезнувшем», погрузившемся на дно озера и ставшем невидимым граде-Китеже дается в форме авторского изложения, в которое по мере необходимости вставляются необходимые слова и выражения из летописного рассказа. В художественном контексте произведения легенда становится своеобразным смысловым ключом всего произведения. Именно она объясняет, почему это место (озеро Светлояр) притягивает к себе тысячные толпы людей из разных уголков России, жаждущих приобщиться к тайне святого озера, «хоть на короткое время отряхнуть с себя обманчивую суету-сует и заглянуть за таинственные грани».

Возникнув в определенное время на определенной исторической основе, легенда эта для последующих поколений обретала свой, более широкий смысл, становилась выражением извечной тоски по идеалу, романтической мечты об ином мире – мире красоты, добра, справедливости.

Новые поколения продолжали творить эту легенду, вкладывая в нее свои упования и надежды. Короленко как бы проводил параллель между иллюзорными верованиями темной массы народа и столь же романтически заманчивыми, но тоже иллюзорными верованиями своего поколения, народнической интеллигенции, пережившей горечь разочарования в своих поисках «града взыскуемого». [2] «Есть что-то умилительное и для нас в этой легенде…Многие из нас, давно покинувших тропы стародавнего Китежа, отошедших и от такой веры и от такой молитвы, - все-таки ищут так же страстно своего «града взыскуемого». И даже порой слышат призывные звоны. И, очнувшись, видят себя опять в глухом лесу, а кругом холмы, кочки да болота». [4; III, 132] Так Короленко прокладывает мостик от стародавней легенды к современности.

С китежской легендой перекликается отчасти и легенда о Беловодии, использованная писателем в очерках «У казаков». Веру уральских казаков в мифическую Беловодию и тщетные поиски ее писатель стремится осмыслить не только как свидетельство темноты и заблуждения людей, но и как своеобразное преломление народной мечты о земле обетованной, о царстве справедливости. Социальный смысл подобных утопических легенд о «далеких землях» разъясняет в своем исследовании К. В. Чистов: «Легенды о далеких землях, - пишет он, - были отнюдь не просто фантазиями, рожденными пассивной мечтательностью. Они были специфической формой борьбы крестьянства с общественным строем во всех его проявлениями». [6;334] По словам К. В. Чистова, легенды эти «были одновременно и выражением исторической энергии масс, и выражением слабости народной общественной мысли».

И Короленко не случайно вставляет в свои очерки «У казаков» рассказ о поисках Беловодского царства уральскими казаками, записанный со слов одного из участников этой удивительной экспедиции Г. Т. Хохлова.

Вся эта история поисков, «казачья Одиссея», как и сама легенда интересовали писателя не только о социальной, но и с психологической точки зрения. Его изумляла и трогала необыкновенная сила веры и убеждения в том, что такое царство существует, где «…нет обману, грабежу, убийства и лжи нет же, но во всех едино сердце и едина любовь». [5;408] Поражало упорство и даже подвижничество в достижении поставленной цели. «Не надо забывать, - писал Короленко в предисловии к книге Г. Т. Хохлова, - что все путешествие казаков, при незнании языков и без всяких пособий в виде карт или географических сочинений, представляет психологически настоящий подвиг…Их настроение, которое переносит мысль на несколько веков назад и кажется таким архаичным, есть – и это следует помнить, - настроение и мировоззрение огромной части русского народа».

Обращение к историческим преданиям и легендам помогало писателю лучше, живее и конкретнее представить ту или иную историческую личность. В связи с замыслом исторического романа, условно названного им «Набеглый царь», Короленко проявил особый интерес к преданиям и легендам о Пугачеве, распространенным среди уральских казаков и записанным в свое время местным этнографом и писателем И. И. Железновым.

В очерке «Пугачевская легенда на Урале» Короленко дает обобщенную характеристику этих легенд. Все они, как пишет он, «отмечены глубокой верой в истинность царского достоинства Пугачева». И эта «искренняя вера и искреннее чувство сопровождали его все время до плахи» и были настолько сильны, что даже «в казнь Пугачева Уральское войско не поверило».

Характеристику Пугачевских легенд Короленко заключает выводом, в котором вновь подчеркивает значение народной веры как силы, обеспечивающей Пугачеву первоначальный успех: «Да, этот образ был только тень гонимого царя. Но тень эта потрясла Россию. Степное марево, привидение - и целый ряд завоеванных крепостей и выигранных сражений…Для этого недостаточно было чьего-нибудь адского коварства и крамолы. Для этого нужно было глубокое страдание и вера. И она, была, правда, вся проникнутая невежеством и политическим суеверием, которые, к сожалению, долго еще жили в темных массах, как живут и теперь фантастические легенды на Урале». [4;VIII,449]

Именно в казачьих преданиях и легендах писатель находил, как ему казалось, те живые, человеческие черты, которые были необходимы ему для художественного воссоздания образа вожака народных масс. Он отдавал даже предпочтение легендам перед документальными историческими источниками. В письме к Н. Ф. Анненскому от 26 октября 1900 г. Короленко писал: «Интересно то, что в то время, как «печатный» исторический Пугачев до сих пор остается человеком «без лица», - Пугачев легенды – лицо живое, с чертами необыкновенными яркими и прямо-таки реальными, образ цельный, наделенный и недостатками человека и полумифическим величием «царя». Меня самого поразило это, когда я собрал воедино все эти рассказы». [4;X,319]

Таким образом, архивный документ и легенда, летописный источник и народное предание, взаимно дополняя друг друга в художественной системе писателя, помогали ему добиться органического единства исторической и художественной правды.

1. 
   В. Г. Короленко о литературе. – М.,1957.
   
2. 
   Каминский В. И. Короленко и Глеб Успенский. К вопросу о реализме «переходного времени». // Русская литература. – 1972. - №3. – С. 30-40.
   
3. 
   Короленко В. Г. Дневник. – Т. 1. - Запись 4 ноября 1893 г.
   
4. 
   Короленко В. Г. Собрание сочинений в десяти томах. – Т. VIII,X. – М., 1955.
   
5. 
   Короленко В. Г. Собрание сочинений в шести томах. – Т. 5. – М., 1971.
   
6. 
   Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды XVII – XIX вв. - М.: Наука, 1966.
   

Роль эпиграфа в произведении особая и сравнительно мало изученная – если принять во внимание распространенность этого художественного приема в литературе XVIII-XIX веков.

При анализе эпиграфов следует рассматривать, как именно выражает эпиграф "тему", "предмет" или "общую настроенность" и из каких источников он взят. Если учесть, что эпиграфов в том и другом взятом нами для анализа произведений – десятки, не обойтись и без определенных статистических выкладок.

Перейдем к «Капитанской дочке» А.С.Пушкина. Задумав и осуществив свой исторический замысел в "Капитанской дочке", А.С.Пушкин обращался к историческим источникам и фольклору, дающим полную и выразительную картину великого и беспощадного пугачевского бунта, народного восстания. Всего в "Капитанской дочке" семнадцать эпиграфов. Из них десять взяты из народных источников – песен, пословиц, пять из произведений современников автора, а два автор сочинил сам. В романе А.С.Пушкина судьба народа и дворянства переплетается сложно и трагически: и подбор эпиграфов – десяти народных и семи – из произведений, написанных писателями-дворянами, отражает это противостояние и глубокую связь. Заметим, что писатель вовсе не использовал эпиграфы из произведений зарубежных авторов. Не хотел ли А.С.Пушкин самими эпиграфами показать связь простого русского народа и дворянства, чья жизнь и судьбы тесно сплетены и отражают жизнь русского народа как нации – единой нации, несмотря на социальную разницу? Произведения иностранных авторов не могут быть предпосланы этому роману – не потому ли, что для описания русского характера правомерно использовать эпиграфы только из русских источников?

В заключение можно привести статистический анализ применения эпиграфов. Итак, всего 14 глав, но 17 эпиграфов. Из них 3 пословицы, 7 песен, 2 из произведений Я.Б.Княжнина, 2 из произведений М.М.Хераскова, 1 из комедии Д.И.Фонвизина и 2 Пушкин придумал сам.

Тема статьи далеко не исчерпывается представленным материалом. Основные положения статьи изложены сжато и компактно. В дальнейшем предстоит более широкий сопоставительный анализ фольклорных и иных эпиграфов и конкретного содержания глав произведений В.Скотта и А.С.Пушкина.

Примечания

1.Гришунин А.Л. Эпиграф //Литературный энциклопедический словарь. – М., "Советская энциклопедия", 1987.

2.Она была известна А.С. Пушкину по сборнику Ивана Прача "Собрание народных русских песен". – СПб., 1790.

3.Щербанов Н. «Поехал я в Уральск…» А.С. Пушкин и Приуралье. – Уральск, 2003.

4.Петров С.М. Исторический роман А.С. Пушкина. – М., 1953.
УДК 821.161.1
ПРИЕМЫ УСТНОГО НАРОДНОГО ТВОРЧЕСТВА В ПЕРСОНАЛЬНЫХ БЛОКАХ ТЕКСТА «СЛОВА О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»

Еркналиева Майя Кушкенбаевна

магистрант кафедры русской филологии ЗКГУ
Соединение письменной, литературной традиции и народной, устной, делает «Слово» особенно богатым, сложным, многогранным. Эта многогранность открывает всё новые горизонты для исследования текста «Слова о полку Игореве». Устные произведения возникают обыкновенно тогда, когда жизнь их народа-создателя отличается простотою, и разделение труда ещё не достигло таких размеров и такой сложности, какие наблюдаются в цивилизованных странах. Пока жизнь отличается простотой, а разделение труда элементарностью, большинство населения, под воздействием однородных условий деятельности, ведет почти одинаковый образ жизни, пользуется приблизительно одинаковыми приёмами труда, испытывает приблизительно однородные стремления, имеет примерно однородные взгляды. Эта однородность налагает отпечаток и на произведения устного народного творчества: содержание устных произведений отражает факты, события, чувства, идеи, пережитые большинством; даже приёмы устного народного творчества сходны во всех его произведениях и суть результата взаимодействия между природой страны и психикой людей, её населяющих.

Основным фольклорным приёмом в «Слове о полку Игореве» является параллелизм, т. е. сопоставление явлений душевного мира человека с явлениями природы. Этот приём возник из анимистического мировоззрения, согласно которому природа представлялась обществом живых существ. Параллелизм подразделяется на следующие виды: положительный, отрицательный, символический и сравнительный. В «Слове» встречаются все названные виды параллелизма.

Параллелизм положительный состоит в том, что явление или событие из человеческой жизни сопровождается положительной параллелью из жизни природы. Например: ''Солнце свътится на небесъ, - Игорь князь въ Русской земли;''.

Отрицательный параллелизм состоит в том, что событие из человеческой жизни сопровождается отрицательной параллелью из жизни природы. Например: ''А не сорокы встроскоташа – на слъду Игоревъ ъздитъ Гзакъ съ Кончакомъ''.

Символический параллелизм состоит в том, что событие из человеческой жизни сопровождается прочной, получивший определённый устойчивый смысл параллелью из внешнего мира. Общенародное устное творчество черпает свои символы из трёх источников: а) из неорганической природы, б) из мира животных, в) из растительного мира. Например: ''Уже, княже, туга умь полонила; се бо два сокола слътъста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомъ Дону''.

Сравнительный параллелизм состоит в том, что параллель, которую сопровождает какое-нибудь событие из человеческой жизни, основывается на сходстве, вызывающем сравнение. Это сравнение выражается двояко: при помощи союзов (как, будто, словно, ровно, точно, что, акы), или в форме творительного падежа. Например: ''А мои ти куряни свъдоми къмети: …сами скачють, акы сърыи влъци въ полъ, ищучи себе чти, а князю славъ''.

Наряду с параллелизмом, устное творчество прибегает к таким распространённым приёмам, как эпитеты, тавтологии, повторения.

Эпитетами называются слова, живо изображающие такую черту в предмете, которая производит впечатление наиболее характерной. Из видов эпитета устное творчество предпочитает так называемые постоянные эпитеты, т. е. такие, которыми один и тот же предмет сопровождается постоянно. Например: ''… синего Дону; бръзыи комони; по чистому полю''.

Тавтология состоит в том, что рядом соединяются два слова, однородных по корню или по значению. Пример: Уныли голоси, пониче веселие, трубы трубятъ городеньскии!''.

Повторение состоит в том, что одно слово в предложении или несколько слов повторяются. Повторение в устном творчестве может достигаться и при употреблении особых способов, а именно, путём отрицания противоположного понятия или при помощи соединения родственных по смыслу и этимологически слов. Например: ''Уже намъ своихъ милыхъ ладъ ни мыслию смыслити, ни думою сдумати, ''.

Цель нашего исследования – найти и описать приёмы устного народного творчества в персональных блоках текста «Слова о полку Игореве». Персональными блоками мы называем мини-тексты-обращения, адресованные автором реальным историческим лицам. Эти обращения как бы ''рассыпаны'' на протяжении всего произведения, являясь его внесюжетными элементами. Каждый такой мини-текст-обращение посвящается одному или более лицам, чем и объясняется происхождение термина. Функции персональных блоков заключаются в том, чтобы сделать повествование более ярким, эмоциональным, усилить его воздействие на слушателя.

В тексте «Слова» мы обнаружили восемь персональных блоков: блок Бояна; блок Всеволода; блок Рюрика и Давыда; блок Галицкого Ярослава; блок Романа и Мстислава; блок Ингваря, Всеволода и троих Мстиславичей; блок Всеволода (Владимиро-Суздальский); блок внуков Ярослава (Мудрого) и Всеволода (Полоцкого). В ходе описания структуры каждого из них выявлены следующие случаи использования приёмов устного народного творчества:

1. Блок Бояна.

О Бояне, соловию старого времени!

Абы ты сиа плъкы ущекоталъ,

скача, славию, по мыслену древу,

летая умомъ подъ облакы ,

свивая славы оба полы сего времени,

рища въ тропу Тояню

чресъ поля на горы.

Пъти было пъснь Игореви,

того внуку:

'' Не буря соколы занесе

чрезъ поля широкая –

галицы стады бъжать

къ Дону великому''

Чи ли въспъти было,

въщей Бояне,

Велесовь внуче:

'' Комони ржуть за Сулою –

звенить слава въ Кыевъ;

трубы трубять въ Новъградъ-

стоять стязи въ Путивлъ!''.

В данном блоке используются следующие приёмы: символический параллелизм, постоянные эпитеты, тавтология.

1) Символический параллелизм:

а) О Бояне, соловию старого времени!: параллелизм состоит в том, что певец старого времени сопровождается параллелью из мира животных, и называется соловьём.

б) Не буря соколы занесе

чрез поля широкая-

2) Постоянные эпитеты: используются такие эпитеты, которыми один и тот же предмет сопровождается постоянно.

а) '' Не буря соколы занесе

чрезъ поля широкая –

галицы стады бъжать

къ Дону великому''

б) '' Не буря соколы занесе

чрезъ поля широкая –

галицы стады бъжать

къ Дону великому''

3) Тавтология: выражается в том, что соединяются два слова, однородных по корню.

'' Комони ржуть за Сулою –

звенить слава въ Кыевъ;

трубы трубять въ Новъградъ-

стоять стязи въ Путивлъ!''.

2. Блок Всеволода.

Яръ туре Всеволодь!

Стоиши на борони,

прыщеши на стрелами,

гремлеши о шеломы мечи харалужными!

Камо, туръ, поскоч

своимъ златымъ шеломомъ посвъчивая,

тамо лежать поганыя головы половецкыя.

Поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя,

отъ тебе , яръ туре Всеволоде!

Кая раны дорога, братие, забывъ чти и живота,

и града Чрънигова отня злата стола,

и своя милыя хоти, красныя Глъбовны

свычая и обычая?

1). Символический параллелизм:

Яръ туре Всеволод!: параллелизм состоит в том, что удаль и смелость князя Всеволода сопровождается параллелью из мира животных (Всеволод называется туром).

2). Постоянные эпитеты: используются такие эпитеты, которыми один и тот же предмет сопровождается постоянно.

а) Стоиши на борони,

прыщеши на стрелами,

гремлеши о шеломы мечи харалужными!

своимъ златымъ шеломомъ посвъчивая,

тамо лежать поганыя головы половецкыя.

в) Камо, туръ, поскочяше,

своимъ златымъ шеломомъ посвъчивая,

тамо лежать поганыя головы половецкыя.

г) Поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя,

отъ тебе , яръ туре Всеволоде!

д) Кая раны дорога, братие, забывъ чти и живота,

и града Чрънигова отня злата стола,

и своя милыя хоти, красныя Глъбовны

свычая и обычая?

Таким образом, наиболее употребительными приёмами в персональных блоках «Слова о полку Игореве» является постоянные эпитеты, символический параллелизм, тавтология. Положительный и отрицательный параллелизм в них не используются.

Лёгкость, с которой подыскиваются параллели «Слову» во всех видах книжного и народного творчества, свидетельствует, что оно не принадлежит в строгом смысле ни к одному из традиционных жанров, представляя собой литературный уникум, синтезировавший наиболее продуктивные элементы разных жанров. Приёмы устного народного творчества как нельзя лучше соответствует национальному значению «Слова», его народному содержанию.