Михеенков. С.Е. Последний бой командарма. - Калуга: Золотая Аллея, 2000.- 96 с. Тираж 2000 экз.
Солдатам, командирам и политработникам 33-й армии,
погибшим и умершим от ран в вяземском 1942года окружении, посвящаю эту книгу.
Автор
«Среди всех возможностей, которые представляет ситуация, на войне чаще выпадает самая худшая, плата за которую почти всегда — солдатские жизни».
Василь Быков
Я в атаку последнюю шел,
Но судьба изменила герою.
Плюс к тому оказался тяжел
Тот снаряд, что упал под горою.
Хорошо...
И дымком понесло...
И предсмертные слезы просохли...
Плюс к тому умереть повезло:
Тот, кто выжил, в плену передохли.
Плюс к тому — тишина, тишина...
Из солдатской песни
Сергей Михеенков
ПОСЛЕДНИЙ БОЙ КОМАНДАРМА
Повесть о генерал-лейтенанте
Михаиле Григорьевиче Ефремове,
командующем 33-й армии,
и его солдатах
Глава первая ПРОРЫВ
Четвертые сутки, разрезанные непрерывно атакующими танками и автоматчиками, истекающие кровью, изнемогающие от усталости, голода и бессонных ночей остатки западной группы 33-й армии генерал-лейтенанта Ефремова пробивались к своим.
10 апреля шифром из штаба армии в дивизии, вот уже более двух месяцев занимавшие круговую оборону по фронту протяженностью в 120 километров, был разослан приказ № 027 — на отход. Полки и гарнизоны начали сниматься, оставляя обжитые позиции. Связисты сматывали провода, спешно паковали свое имущество штабы, пулеметчики снимали с «максимов» щиты, отделяли от станков кожуха и, взвалив разобранные пулеметы на плечи, привычные ко всякому солдатскому делу, становились в строй. Артиллеристы торопливо закапывали последние, чудом оставшиеся после упорных боев с танками противника орудия в приготовленные еще накануне ямы, заваливали землей, снегом и хворостом, тщательно маскировали. Бросая материальную часть, подбадривали себя тем, что уходят ненадолго. Несколько противотанковых пушек, которые не успели закопать, выкатили с позиций, затащили в лес и разобрали. Из других вынули клинья, сняли замки, спустили жидкость из откатников и взорвали гранатами прямо на позициях.
— Чтобы не кичились, докладывая своему фюреру, что, мол, отбили у Ефремова столько-то пушек,— со злорадством говорили артиллеристы, покидая свои позиции и с этой минуты становясь обыкновенной пехотой.
Те, кто уже побывал в окружении, с угрюмой тоской смотрели на спешные сборы. Они знали, чем все это кончается. Одно дело, когда боец в окопе, винтовка его готова к бою и направлена в сторону противника, и противник это тоже знает и остерегается. Другое дело — марш по занятой противником местности и потом еще прорыв через фронт, где у него и пушки, и минометы, и пулеметные гнезда через каждые сто метров, да колючая проволока, да минные поля...
Все эти дни и недели войска с нетерпением ждали приказа на выход, понимая, что здесь оставаться больше нельзя. Все меньше оставалось патронов в подсумках и пулеметных лентах. На каждое орудие и миномет — по три-пять снарядов и мин. Скуднее становился паек. Уже ели лошадей, что в самое ближайшее время грозило армии остаться без подвижного состава. Не было соли, муки. А противник усиливался, подтягивал все новые и новые части, производил перегруппировку сил, при этом, непрерывно атакуя гарнизоны, расположенные в отдельных деревнях, стараясь нарушить коммуникации окруженной, но не потерявшей боеспособности и управления армии. В тылах у противника гудели, взревывали моторы: подходили танки тягачи подтаскивали орудия. По всему было видать, что немцы готовятся к мощному наступлению с целью разрезать окруженные дивизии на части и уничтожить их.
Генерал Модель, командующий 9-й полевой армией, которая, в составе нескольких танковых, пехотных и моторизованных дивизий, прикрывала вяземское направление, не желал иметь у себя за пазухой такой горячий блин, как группа Ефремова, от которой можно было ждать всего чего угодно. К тому же, даже не проводя наступательных действий, окруженные отвлекали на себя значительные силы, не давая возможности применить их на основном фронте.
И вот теперь, получив долгожданный приказ на выход, бывалые бойцы и командиры уже с тоской посматривали на обжитые позиции, на свои окопы и блиндажи, соединенные сплошными траншеями. Здесь, пускай в полном окружении, но все же оберегала их родная земля. А теперь они уходили на прорыв.
Местом сосредоточения дивизий была выбрана высота 201,8 южнее села Шпырева. Сюда в назначенное время были стянуты остатки 338-й и 160-й стрелковых дивизий. В лесу расположились обозы и медсанбаты.
— Почему опаздывает сто тринадцатая? — резко спросил Ефремов своего начштаба, когда стало ясно, что одна из дивизий, которая оборонялась на участке фронта Медведево—Горбы—Семешково и сдерживала основные силы противника, контратакующего со стороны Вязьмы, уже не придет к месту сбора в назначенное время. — Срочно свяжитесь с Мироновым. Вышлите еще одну группу разведчиков и выясните, что там происходит?
А тем временем 113-я дивизия полковника Миронова (Миронов Константин Иванович, командир 113-й стрелковой дивизии, был ранен в Шпыревском лесу, затем, при попытке переправиться через р. Угру, убит), оказавшись в двойном кольце окружения и отрезанная от основных сил, вела бой с немецкими танками и автоматчиками, которые при поддержке артиллерийского и минометного огня, вели непрерывные атаки со стороны населенных пунктов Бесово, Мелихово, Цынеево и высоты 228,8. В этих обстоятельствах свернуть оборону и попытаться организовать марш для 113-й означало не просто беспорядочный бег. Бежать-то было некуда. Противник тут же рассеял бы полки дивизии и приступил к планомерному уничтожению неуправляемых групп.
А потому дивизия продолжала сражаться. Пред траншеями пехоты и позициями артиллеристов полковника Бодрова (Бодров Василий Семенович, начальник артиллерии 113-й стрелковой дивизии, из окружения вышел, вывел группу бойцов, командиров и политработников дивизии, назначен начальником артиллерии 33-й армии) уже горели пять танков, по всему полю чернели неподвижные холмики расстрелянных артиллеристами немецких автоматчиков. Но атаки не прекращались. Модель, внимательно изучая постоянно поступающие с этого участка боевых действий донесения своих полковников и генералов, командиров 23-й, 225-й, 98-й пехот- 20-й танковой дивизии и спецподразделений, конечно же, понял, что происходит в окруженной группировке русских. И сразу же решил активными действиями своих частей, занятых на этом направлении, разрезать группу Ефремова: 113-ю задержать и уничтожить на месте, а с двумя другими дивизиями разделаться, когда они будут на марше.
Однако в какой-то момент почти непрерывного боя полковник Миронов, воспользовавшись временной заминкой противника, все же собрал свои полки в единый кулак и с боем прорвал кольцо окружения.
Утром 13 апреля КП комдива Миронова расположился в Науменках, где находился штаб западной группы армии и где его ждал Ефремов.
В СОСНЯКЕ
Они шли по мокрому рыхлому снегу. Серые от бессонных ночей и усталости лица бойцов и командиров не выражали ничего, кроме безмерной муки и, порою, безразличия. На всех их, молодых, совсем юных, и пожилых, обросших недельной щетиной, в разводах грязного пота, а иногда и слез, стыло, окаменев, казалось, одно и то же выражение — господи, поскорее бы... Усталость притупляла, подавляла все другие чувства, в том числе чувство самосохранения.
Позади, где шел арьергард, состоящий из автоматчиков личной охраны командарма, нет-нет, да
и вспыхивала перестрелка. Потом снова становилось тихо. Только хруст зернистого снега, чавканье мокрых валенок, редкие окрики, да хриплое дыхание и кашель, кашель, кашель. Теперь уже все перепуталось, и командарм замечал, что в его людях произошло некое перерождение. Некоторые командиры, растерявшие свои батальоны, роты и взводы, послушно выполняли команды сержантов и красноармейцев, подчас незнакомых, других полков. Командирами становились те, кто все еще твердо держался на ногах, чью волю не парализовали усталость и страх реальной гибели в любую минуту и чьи глаза горели решимостью выйти, во что бы то ни стало, пробиться через любые заставы. И вокруг них, зачастую не отмеченных и самыми малыми командирскими знаками различия, но волевых и уверенных, стихийно собирались люди. При любой опасности к таким вожакам кидались бойцы, защищая их и самих себя.
Вот кого — командирами взводов и рот, в какое-то мгновение подумал командарм, и снова слух его улавливал звуки перестрелки, начавшейся в арьергарде колонны. Значит, немцы идут по пятам. Быть может, гонят на очередную засаду, на пулеметы и снайперов. Если хватит сил, собьем и этот заслон. Теперь уже немного осталось. Почему же наши не пробиваются навстречу? Он стал вспоминать карту, которую за эти дни выучил до мельчайших подробностей, каждый миллиметр. Ново-Михайловка осталась где-то слева, позади. Вот оттуда и увязалась за ними погоня. Справа по курсу на большаке Юхнов-Вязьма должно быть Горнево.
Дальше — Дегтянка. А слева, уже на Угре, Жары. Шли направлением на стык двух наших армий, 43-й и 49-й. Как назло, питания радиостанции сели настолько, что она уверенно работает только на прием. Ни прорыва навстречу, ни разведки...
— Слышите, товарищ генерал-лейтенант? — превозмогая приступ кашля, окликнул его бежавший рядом боец.
Он давно приметил этого, по всему видать, бывалого солдата, обросшего недельной щетиной с белой сединой в бороде и висках.
— Слышите? — опять сказал боец. — Совсем близко... — Боец, косолапо перебирая тяжелыми, промокшими валенками, с самого утра бежал рядом, покашливал, сплевывая на снег кровавые сгустки, поглядывал то на командарма, то по сторонам. Свою винтовку с расщепленным пулей прикладом, туго стянутым ремнем, он держал на плече. И бережно поддерживал свободной рукой на бегу тяжелые подсумки, доверху набитые патронами. Видимо, снимал с убитых товарищей, подумал командарм, невольно присматриваясь к пожилому незнакомому бойцу. Вот таких и надо выводить. Этот и у черта в пасти постарается найти свое место в обороне и будет биться до конца. Надо идти. Вперед. Вперед.
— Вперед! — крикнул он и увидел, как бежавший рядом боец вскинул голову, прокашлялся и еще шибче зачавкал растоптанными валенками.
Боец, видимо, задремал на бегу. И команда генерала мгновенно вывела его из этого состояния.
Немецкие автоматы вдруг густо застучали в арьергарде, с каким-то торопливым азартом.
— Кого-то, видать, перехватили, соб-баки, — выдохнул боец.
И командарм вдруг спохватился, что тот высказал то, о чем мгновение назад подумал он сам. Ефремов всматривался в лица бойцов и командиров и замечал: не все верят в то, что выйдем. Что-то случилось с людьми буквально в последнюю ночь. Устали. Измотаны. Подавлены потерями, которые понесли во время прорыва. Отводят глаза. Не верят. Или озлоблены на меня. Прячут взгляды, чтобы не выдать своих чувств. А этого ничего, идет и идет. Винтовку свою не бросает. Патронами запасся.
На снегу, на обочине тропы, бледным лицом вверх лежал боец. Оружия при нем не было. Поодаль, с другой стороны, также на спине, лежал лейтенант-артиллерист в распахнутом ватнике с револьвером в руке. Командарм нагнулся к бойцу, встряхнул его, одновременно указав бежавшему рядом бойцу на артиллериста.
— Вставайте! Слышите? Вставайте сейчас же! В плен хотите ?
Командарм загреб пригоршню снега и растер спящему лоб и шею. Тот заворочался, начал отфыркиваться, вставать. Автоматчики из охраны рванули бойца за воротник шинели, поставили на ноги, начали подталкивать в спину, увлекая в общий поток идущих и бегущих.
Пожилой боец тем временем тормошил лейтенанта.
— Встать! А ну — встать!
Рука с револьвером упала в снег.
— Встать!
Лейтенант разлепил потрескавшиеся губы и, не открывая глаз, вдруг сказал:
— Не трогай меня, браток.
— Ты что? Вставай!
— Оставь. У меня одна нога прострелена, а другая обморожена. Я не дойду. Только обузой буду.
— Да ты что же, в плен захотел? К немцам xoчешь?
— Браток... — И губы у лейтенанта вдруг затряслись. — Я уже ничего не хочу. Кроме... пули в лоб.
Лейтенант шевельнул рукой с револьвером.
— Так у тебя в револьвере патронов нет! Вставай, слышишь!
— Тихо. Не шуми, браток. Есть патрон. — И лейтенант, не поднимая головы, провел по груди барабаном револьвера, и среди пустых ячеек блеснул капсюль полного патрона. — Вот он, мой последний ангел-хранитель. А ты иди. Иди своей дорогой, браток. Моя уже кончилась...
— Да ты что?! Вставай!
— Ты мне не командир. Вот кто мой последний командир. — И лейтенант опять шевельнул рукой, которой он крепко сжимал рукоятку револьвера с последним патроном.
Подбежали автоматчики охраны, подхватили лейтенанта под руки.
— Встать, лейтенант! Вперед!
Вскоре впереди зачернел сосновый бор. Сосны стояли редко, без подлеска, высокие, ровные. Колонна стала втягиваться в это неожиданное укрытие, где можно было сделать короткий привал, перевязать раненых, проверить оружие и собрать силы для нового, быть может, последнего броска вперед. Ведь до своих совсем недалеко. Правда, еще нужно преодолеть линию обороны немцев, а она может быть довольно глубокой, потом нейтральную полосу, где возможны минные поля, проволочные заграждения в один-два, а то и в три кола...
— Э-их! — неожиданно громко восхитился боец, окидывая взглядом стройные, уходящие под самое небо сосны. — В таком бы лесу не воевать, а терема рубить! Добро какое стоит!
— Никак плотничал до войны? — спросили бойца шедшие рядом.
— Плотничал, братцы. Три школы срубил. — Боец перекинул на другое плечо свою винтовку и продолжал: — Нас, братьев, шестеро душ. Все, как есть, плотники. Как вдарим в шесть топоров! — три угла есть!
— Вот тебе немец сейчас как вдарит, болобону! Наладит четвертый-то угол...
— Да что ж... Пускай вдарит. Она вдарит, я вдарю. А поговорить я люблю. Может, скоро помрем. Что ж не поговорить? Для меня поговорить — все равно что покурить.
И вдруг боец остановился и, приставив к ноге свою винтовку и достав из-за пазухи клочек бумажки, стал окликать проходящих:
— Братцы, табачку у кого найдется? На одну заверточку, братцы?
Люди молча, с угрюмыми лицами, проходили мимо. Некоторые, ворча, толкали его с пути, хотя
он и так стоял по колено в снегу и движению колонны не мешал. Боец не обижался на них — устали. И продолжал окликать проходящих, размахивая зажатым в пальцах, оборванным со всех сторон, видимо, уже последним клочком газетной бумаги, покуда возле него не остановился совсем молоденький лейтенант в закопченном расстегнутом полушубке.
— Что, отец, затянуться решил перед смертью? — усмехнулся лейтенант, перекидывая за спину трофейный автомат.
— Точно так, товарищ лейтенант, — с готовностью ответил боец, чувствуя поживу, ведь лейтенант остановился возле него наверняка неспроста.
— Табаку у меня нет, — сказал лейтенант, откидывая полу дубленки и нашаривая карман ватных брюк. — А вот... Немецкую сигарету закуришь?
— А чего ж не закурить? Давайте немецкую. Не побрезгую и немецкой. А вы, я вижу, весь в трофеях.
— Да заскочил тут с ребятами в одну деревеньку, — улыбнулся лейтенант, протягивая бойцу не сколько слегка помятых желтых сигарет.
— Это все мне? — удивился боец.
— Бери, отец. У меня еще одна пачка есть. Да и не особо я любитель. Ну, бывай. Встретимся за линией фронта.
— Дал бы бог, сынок. Там бы мы не только своей, морщаночки, закурили, а и по сто граммов бы подняли, — сказал боец, с любопытством и наслаждением раскуривая трофейную сигарету, покусывая и сплевывая попавшие в рот ароматно-горькие крошки чужого табаку.
Он шагнул к лейтенанту и обнял его. И вовсе не из благодарности за трофейные сигареты, а так, в порыве других чувств, которые внезапно охватили его и которые он не мог себе объяснить и сам.
Растянувшаяся колонна стала подтягиваться. Автоматная стрельба в арьергарде не прекращалась.
Подбежал капитан из личной охраны и доложил, что оставил группу для прикрытия.
— Немцев мало, но они не отстают, — оказал капитан. — Группа арьергарда не пускает их через поле. Поле хорошо простреливается. Без подкрепления, я думаю, они атаковать не осмелятся.
— Хорошо, — сказал Ефремов. — Соберите всех раненых и распределите между теми, кто может идти. Раненых не бросать. Мы прорвемся. Говорите это людям. Напоминайте. Осталось совсем
немного.
Вскоре вернулась разведка и доложила, что впереди заслон, два пулемета в оборудованных окопах, на деревьях одиночные «кукушки», а на дороге в километре отсюда остановилась колонна грузовиков, разгрузились автоматчики, числом до батальона, и сразу начали разворачиваться в цепь.
— Движутся сюда. Похоже, эсэсовцы, товарищ генерал-лейтенант, — с трудом сдерживая кашель, докладывал разведчик.
— Что еще ? Какое у них вооружение ? — спросил командарм.
— Вооружены автоматами. Но с каждого грузовика сняли по одному пулемету. И, кажется, есть несколько минометов. Снимали что-то тяжелое. Может, ящики с патронами, а может, минометные плиты.
— А поточнее?
Разведчик опустил голову, некоторое время, переминаясь с ноги на ногу, стоял молча. Потом сказал:
— Чтобы не быть обнаруженными, я приказал отходить. И еще, товарищ генерал-лейтенант, такое впечатление, что они точно знают направление нашего движения и решили перехватить здесь.
— Да вон они, их глаза и уши, — срывающимся голосом, в котором было столько тоски и отчаяния, сказал кто-то из группы штабных офицеров и политработников, собравшихся вокруг командарма и разведчика.
Над лесом, скользя по верхушкам сосен прозрачной тенью, пронеслась «рама», совсем низко, так что видны были масляные потеки на ее желтом подбрюшье и головы пилотов в кожаных шлемафонах в кабине, потом, натужно взвыв моторами, стала забирать выше и выше и вскоре зависла над лесом, кружа и поблескивая своими фюзеляжами.
— Прекратите панику, товарищ старший политрук, — тихо сказал командарм, в упор глядя в глаза политруку, одетому в новенький белый полу-шубок, замызганный и оборванный, видимо, в последние дни, во время марша. — Где ваше оружие? Возьмите автомат и идите к бойцам. Дайте ему автомат!
Кажется, в эти дни он впервые повысил голос на своих подчиненных. Что ж, надо было удерживать людей от паники. Паникер — хуже врага. Это верно. Даже остатки армии не должны превращаться в орду. Орда неуправляема.
—Лишнего автомата нет, — сказали стоявшие рядом бойцы.
— Раненые не отдают оружие.
— Все в строю.
— Слышите, политрук? У вас есть личное оружие. Ступайте бойцом в группу арьергарда. Доложите, что я вас прислал к ним рядовым бойцом!
«Рама» кружила и кружила над лесом, над сосняком, одной стороной уходившим в пойму реки Собжи, а другой туда, в поле, откуда с минуты на минуту надо было ждать высадившихся на дороге автоматчиков. Когда самолет-разведчик стал заходить на очередной разворот, из-под его крыльев плеснуло что-то ослепительно-белое, как будто там разорвали туго набитую подушку и пух вольно выпанул вниз.
— Опять листовки бросает.
— Туман, а летает.
— Да, наших не видать. Хоть бы жратвы сбросили.
— Разлеталась, соб-бака! Эх, пальнуть бы по ней из противотанкового ружья!
Командарм услышал голос со знакомой хрипотцой, на мгновение оторвал взгляд от планшета с картой и увидел небритое и усталое лицо того самого бойца, с которым он шел бок о бок почти весь день. Лишь иногда он где-то неожиданно исчезал, и немного погодя командарм замечал его среди раненых. Боец всегда кому-то помогал, кого-то подбадривал. Когда начинался очередной обстрел и движение колонны стопорилось, он почти всегда оказывался рядом. Бросался на снег неподалеку, со стороны огня, чтобы хоть как-то прикрыть командарма, тут же отрывал малой саперной лопатой неглубокий окопчик, который от пуль защитить, конечно же, не мог, но все же маскировал его, а значит, и защищал, деловито устраивался в нем и вел прицельный огонь. Когда поднимались и шли на прорыв, боец вставал первым.
— Что там пишут? —спросил Ефремов, кивнув капитану, который поднял одну из листовок.
Листовки, брошенные самолетом разведчиком с шорохом просыпались сквозь лапы сосен, и ветер, словно того и ждал, стал разгонять их повсюду.
— Пишут, товарищ генерал-лейтенант, что вы уже в плену, — сказал капитан и вдруг скомкал и швырнул листовку под ноги. — Вот мерзавцы! Не могу я дальше читать эту гадость.
Ефремов усмехнулся. И подумал: плен... вот заветная мечта Модели. Да, дрались мы все-таки здорово. Еще бы одну-две свежие дивизии, чтобы разжать и удерживать фланги... Вот тогда Моделю потребовалось бы еще больше танков. Он поднял листок, который порывом ветра подмело под ноги. Ну, так я и знал: они пишут, что командующий в плену и обращается к своим бойцам и командирам прекратить бессмысленное сопротивление и сдаться...
Позади, в ложке, кашляли и стонали раненые. Возле них хлопотали санинструкторы и военврачи, поправляли повязки. Свежих бинтов уже не было.
Вокруг лежали бойцы, помогавшие нести раненых. Обессиленные, с изможденными, осунувшимися лицами, они рухнули на снег и тут же уснули. Неподалеку сидел проводник, старик-лесник, обросший черной бородой. Он курил толстую самокрутку и что-то говорил мальчику-подростку, сидевшему около и испуганно выглядывавшему из-за гребня подтаявшего сугроба в белое поле с рябью проталин.
— Так, значит, автоматчики до батальона, — командарм не поднимал глаз от карты. — До батальона... Что ж, встретим их здесь, на высотке.
Командарм и два капитана, которые всегда были рядом, начали расставлять людей. Бойцы и командиры, интенданты и воентехники, штабные писаря и связисты, — все, кого объединила одной судьбой вокруг их генерала стихия прорыва, сопровождаемая бесконечными атаками противника, вскакивали на ноги, растирали лица грязным снегом, чтобы совлечь с себя остатки забытья и оцепенения, проверяли еще неуверенными движениями оружие и направлялись туда, куда им указывали капитаны и командарм. Некоторые просыпались с трудом. Сержант, минуту назад безмятежно спавший рядом с пожилым бойцом, внезапно растормошенный девушками-санинструкторами, вскочил на колени, машинально зарядил винтовку и, бешено вращая покрасневшими от бессонницы глазами, затравленно озирался вокруг и что-то предупреждающе выкрикивал. Сержант явно не понимал, где он находится, и люди, в суматохе пробегавшие мимо него, казались ему чужими, врагами. Кто-то из бойцов, видимо, знакомых, подбежал к нему начал тормошить, и сержант, встряхивая головой, опустил винтовку, поставил ее прикладом в снег, оперся на нее, как на посох, и начал, медленно подниматься. Из глаз его потекли слезы, и, чтобы не выдать себя, он низко опустил голову и потом какое-то время возился с затвором винтовки.
Кажется, последняя группа автоматчиков еще не успела добежать до крайних сосен, где была определена им позиция, как в пойме появилась цепь. И тотчас под соснами будто ветром пронесло:
— Немцы!
Глава вторая
ПРОРЫВ
Уже шестой десяток лет военные историки, маршалы и рядовые, ученые и родственники погибших, исследователи и краеведы спорят в поисках истины о том, так что же все-таки произошло зимой-весной 1942 года под Вязьмой в полосе действий 33-й армии Западного фронта?
Привожу в хронологии некоторые документы, относящиеся к тому периоду. Подлинники их хранятся в Центральном архиве Министерства обороны /фонд 208/. Некоторые замутненные воды они просветляют...
ШИФРОТЕЛЕГРАММА
от 30 января 1942 года
«Начальнику штаба Западного фронта.
1. Обещанное Вами пополнение для 33-й армии до сего времени не прибыло.
2. Пополнение крайне необходимо.
3. Когда же 33-я армия получит пополнение? Прошу сообщить. Армия в боях с 18.12.1941 г. беспрерывно.
Ефремов, Шляхтин*, Кондратьев**».
*М.Д.Шляхтин — член военного совета армии, бригадный
комиссар.
**А.К.Кондратьев — начальник штаба армии, генерал-майор.
В тот же день из штаба фронта в Износки М.Г.Ефремову/командарм в это время занят организацией обеспечения флангов для предотвращения возможного окружения дивизий, ушедших вперед и оторвавшихся от основных частей и тылов/.
« Кто у Вас управляет дивизиями первого эшелона ? »
ОТВЕТ КОМАНДАРМА-33
«Дивизиями первого эшелона управляет военный совет армии. Выезд мой и опергруппы в район действий первого эшелона 29.1.1942 г. временно отложен в связи с обстановкой в районе Износки.
Ефремов, Шляхтин, Кондратьев».
И — НЕМЕДЛЕННЫЙ ПРИКАЗ
«Тов. Ефремову. 30.1.1942г.
Ваша задача под Вязьмой, а не в районе Износки. Оставьте Кондратьева в Износках. Самому выехать сейчас же вперед.
Жуков».
КОМАНДАРМ-33 ИЗ-ПОД ВЯЗЬМЫ — В ШТАБ ЗАПАДНОГО ФРОНТА.
« Тов. Жукову, Хохлову.
10.03.1942г.
Находясь под Вязьмой по Вашему приказу, я тыл никак не мог прикрыть, что Вы прекрасно понимаете; состав дивизий Вам был до выхода под Вязьму известен, известна и растяжка коммуникаций 33-й армии.
Поймите, мы каждые сутки ведем бой, вот уже полтора месяца почти без припасов и уничтожили несколько тысяч немцев. Сами имеем три тысячи раненых. Воюем.... Спешите дать боеприпасы, нет у нас боеприпасов.
Ефремов».
«Тов. Жукову, Хохлову.
25.03.1942 г.
1. Если бы Вами был дан нашей группе в ближайшие дни десант вооруженного пополнения, мы, безусловно, не только очистим коммуникации, но могли бы в первых числах апреля уже наступать на Вязьму.
2. Вся обстановка: наша, 43-я армии, Белова, Жабо, ВДК изменится. Будем бить врага, здорово бить!
3. В настоящее время группа обессилена, увеличивается смертность и заболеваемость от истощения людей.
4. Нам нужно усилить себя, пока еще не поздно.
5. Появление у врага танков, без наличия их у нас, дезорганизует нашу оборону, несмотря на храбрость наших людей. Танки противника прорывают нашу оборону с пехотой при большом количестве у них огневых средств.
6. Прошу пополнения группы десантом как можно скорее.
7. У войск уже промокают валенки. Нужна кожаная обувь.
Ефремов, Владимиров*, Самоснов.»
Доклады Ефремова из-под Вязьмы в штаб Западного фронта похожи на мольбы о немедленной помощи. Но, видимо, и сам командующий 33-й армией понимал, что возможности резервов фронта более чем ограничены.
* Владимиров Александр Федорович — полковой комиссар, заместитель начальника политотдела армии. Погиб вместе с М.Г.Ефремовым.
ИЗ ШТАБА ЗАПАДНОГО ФРОНТА
«Ефремову, Белову, Жабо.
Копия Товарищу Сталину.
... 2. По приказу Ставки фронтом принимаются решительные меры к очищению от противника тыловых путей группы Ефремова, Белова и 4 вдк. Действия начнутся 25.3.
3. До соединения 43-й армии с группой Ефремова и 50-й армии с Беловым Ефремову необходимо организовать оборонительные действия так, чтобы ни в коем случае не допустить сдачи занимаемой территории и не допустить сужения района действия группы. Для ускорения очистки тылов /от противника/ т. Ефремову выделить часть сил группы в помощь 160 сд, которой постам вить задачу захватить Абрамово и наступать в направлении Долженки, навстречу 43-й армии. Наступление начать с утра 253.
4. Тов. Белову за счет отряда Жабо и выделения одного кавполка, усиленного артиллерией и минометами сформировать отряд под командованием заместителя командира 2 гв. кд для оказания помощи Ефремову, К исходу 24.3. отряд сосредоточить в районе западнее Знаменка, оттуда в зависимости обстановки нанести удар в общем направлении на Сизово, где соединиться с Ефремовым.
5. Ефремову иметь в виду, что в течение 24-27.3. авиация фронта будет наносить удар по противнику в пунктах Борисенки, Родня, Беляево, Щелоки, Лядное...
Жуков, Соколовский, Хохлов.
Исх. №3416 23.3.1942 г.»
Легко мнить себя стратегом, видя бой со стороны. Однако с расстояния времени и имея перед глазами некоторые документы и свидетельства очевидцев от генерала до солдата, то есть наблюдая события в их динамике и из штабов, и из окопов одновременно, кое о чем можно все-таки сказать с достаточной степенью вероятности. Приказ штаба Западного Фронта ни группа Ефремова, ни конники Белова, ни 43-я и 50-я армии, ни партизаны Жабо выполнить не могли в первую очередь из-за того, что дивизии были выбиты в предыдущих боях, а те, кто оставался в строю испытывали нехватку боеприпасов, вооружения, продовольствия. Другой причиной неудач были несогласованные действия всех участников проводимой операции.
Третьей и самой, быть может, существенной причиной, которая и решила судьбу западной группы Ефремова было то, что противник был силен и сам готовился к мощному наступлению на Москву. Стягивались новые и новые дивизии, танковые корпуса, артиллерия, авиация. Оборона немцев была глубокой, вязкой и для армий и частей Западного фронта, к сожалению, на тот момент непреодолимой.
Похоже на то, что, отдавая приказы, связанные со спасением положения в районе действия западной группы 33-й армии, в штабе Западного фронта сами не до конца верили в реальность их исполнения. В столе у Жукова лежал документ, подписанный им, но по какой-то причине не посланный Ефремову. Должно быть, в штабе фронта все же надеялись, что Командарм-33 вылетит из окружения на одном из самолетов, которые неоднократно посылались за ним, но всякий раз возвращались назад с тяжелоранеными бойцами, которых спешно эвакуировали из полевых госпиталей и медсанбатов окруженной группировки. Помните, буквально стон в донесении: «... имеем три тысячи раненых»? Так вот этот заранее заготовленный документ, видимо, должны были вручить Ефремову по выходе из окружения. Вот фрагмент из него; «...Как показало следствие, никто, кроме командующего 33-й армией, не виновен в том, что его коммуникации противник перехватил. Жуков».
Поздно, слишком поздно в штабе Западного фронта поверили в серьезность создавшейся под Вязьмой обстановки. Потому и запаздывали все, даже очень и очень правильные решения.
ДИРЕКТИВА КОМАНДУЮЩЕГО ЗАПАДНЫМ ФРОНТОМ ЖУКОВА ВОЙСКАМ 48-й и 49-й АРМИЙ от 31 марта 1942 года
«I. Ввиду полной безрезультативности атак в центре армий атаку прекратить, 2, 217, 238 сд и 34 сбр перегруппировать на участок Павлово, Русиново и силами трех стрелковых дивизий, одной стрелковой бригады уничтожить противника в районе Русиново, Павлово, Стененки, после чего этой ударной группой развивать наступление в направлении Слободка, Добрая, взаимодействуя с 43-й армией, которая своей левофланговой ударной группировкой наносила удар в направлении Шумихина».
И этот приказ Жукова не был выполнен истощенными дивизиями соседних армий.
12 апреля, когда катастрофа становится уже б лее чем очевидной, командующий Западным фронтом отдает последний невыполнимый приказ.
«I. Ввиду невыполнения 43-й и 49-й армиями поставленных задач по очищению от противника тыловых путей 33-й армии и соединения с группой Ефремова, в связи с отходом 113 и 338 сд группы Ефремова из района Тякино, Стуколово, Вяловка на восточный берег р. Угра создается угроза изолированного поражения группы Ефремова. 2. В целях недопущения разгрома группы Ефремова Приказываю:
а/ командарму 48 т. Голубеву — в течение 12-го и в ночь на 13 апреля выйти главными силами армии на рубеж Мал. Виселево, Жары и, закрепившись на этом рубеже, втечение 14 апреля захватить Бол. Виселево, Нов. Михайловка;
б/ командарму 49 т. Захаркину — в течение 12-го и в ночь на 13 апреля захватить высоту 180,5, Стененки и, закрепившись на этом рубеже, 14 апреля захватить Мосеенки, Дегтянка, Тибейково;
в/ командарму 33-й армии т. Ефремову — в ночь с 12-го на 13 апреля скрытно прорваться через завесу противника и нанести удар в направлении Родня, Мал. Буславка, Нов. Михайловка, Мосеенки, где и соединиться с частями 43-й и 49-й армий».
Рассеянные дивизии западной группы генерал-лейтенанта Ефремова отрядами, ротами, одиночками проламывались через пулеметные заслоны, отбивая танковые атаки, — к Ново-Михайловке, к Мосеенкам, к Дегтянке, к Большому Виселеву и Слободке! Как они стремились сюда! Но из этих сел и деревень их обстреливали из крупнокалиберных пулеметов и минометов немецкие гарнизоны. Отсюда выходили цепи немецких автоматчиков окружали ефремовцев, истребляли, раненых добивали или брали в плен.
В СОСНЯКЕ
Они высыпали из лесу черными хаотичным толпами, но на поле сразу разворачивались в под резкими гортанными односложными окриками офицеров смыкали разорванные фланги и уже ровно, словно на плацу, соблюдая дистанцию шагов в пять-семь, пошли прямо на их высотку. Они постепенно охватывали сосняк полуподковой, при этом немного растянув цепь. Шли уверенно, не открывая огня. Словно и не предполагали, что в coсняке залегли те, кого они преследовали все эти дни и ночи и кого, наконец, настигли.
В цепи, залегшей в сосняке, сперва замершей и молча наблюдавшей за перегруппировкой немцев на опушке леса, теперь послышались тихие голоса.
— Идут-то не очень густо. Отобьемся как-нибудь.
— Погоди. Сейчас, гляди, и другая цепь выйдет. В Шумихинском лесу тоже так начиналось. А насилу ушли.
— Гляди, гляди! Ростом-то все — как подрезанные? Точно — эсэс.
— Эсэс не эсэс, но то, что не новобранцы, это уж точно, — послышался справа в цепи, где было
большe командиров, военврачей и интендантов, чем бойцов, знакомый голос с хрипотцой, и Ефремов успокоенно подумал: отобьемся, и на этот раз отобьемся. Но уже в следующее мгновение: почему ни одна из разведгрупп не обнаружила наших... Он вспомнил приказ Жукова, переданный шифром накануне, и стиснул зубы. Война — работа сложная, и не все планы согласуются с действительностью. Но последние приказы из штаба фронта производили впечатление, будто там либо не понимали, либо не хотели понимать реального положения дел. Видимо, и соседям несладко. И генерал Кондратьев завяз на прежних позициях. Да, надо признать, Модель проводит операцию искусно. Выпускать не хочет. Значит, ни соседи, ни Кондратьев из Износок прорвать немецкую оборону навстречу нам не смогли. Даже разведгруппы не прошли. Идем вслепую... Впереди Угра... Если фронт все еще проходит по Угре, переправиться под огнем будет непросто. Кого он под таким огнем выведет на тот берег? Армия... Вон она, моя армия... И он окинул взглядом реденькую разношерстную цепь, некоторые стрелки которой лежали приготовив свои табельные ТТ и револьверы.
Пожилой седобородый боец снова был рядом. Странно, но именно ощущение локтя этого бойца, даже имени которого он до сих пор не знал, внушало командарму самую большую надежду на то, что и на этот раз ведомая им группа отобьется и прорвется дальше. Дальше... И снова в груди холодело: а что будет там, за этим полем и за лесом? Что ждет их на Угре?
Но боец лежал рядом, и командарм сейчас полагался на него, пожалуй, больше, чем на дивизию Вот он, спокойный и уверенный, со своей винтовкой и полными подсумками патронов, лежит в окопчике на левом фланге, хладнокровно следит за противником, что-то соображает, переговаривается с соседями. Давеча, наспех расставляя людей для отражения этой внезапной атаки и посылая на позиции даже раненых и обмороженных, кто еще мог стоять на ногах и управляться с винтовкой, он дважды выхватывал взглядом из толпы сгрудивших возле него людей коренастую фигуру в каске по верх треуха, в стоптанных мокрых валенках, но всякий раз пропускал его и указывал рукой на стоящего рядом, будто имея для него особое задание.
Теперь они лежали неподалеку друг от друга ждали, когда цепь немецких автоматчиков подойдет ближе. И командарм отметил про себя основательность и опыт бойца: уже успел разгрести снег соорудить нечто вроде окопчика с бровкой бруствера по фронту, и малая саперная лопата при нем не бросил.
— Ничего, ничего, — торопливо приговаривал боец, ловко орудуя лопатой; он выгребал из-под себя снег, аккуратно выкладывая бруствер, придерживал и пришлепывал поблескивающей лопатой сыпучий зернистый снег. При всей видимой спешке боец выполнял свою работу правильно продуманно и все посматривал, как бы ненароком не задеть прицела лежащей рядом винтовки с перетянутым ремнем расколотым прикладом. — Под Рославлем тоже думали — не выйдем. Он там нас
тоже за гузку хватал. А вот вышел и по сю пору живой воюю. Ничего... Сейчас вот окопчик соорудим... Ничего...
Ефремов оглянулся на бойца, некоторое время наблюдал за тем, как деловито и основательно, насколько это позволяли обстоятельства, устраивался тот и устраивал свою позицию, и подумал: какая чистая у него лопата, как ложка, сколько ж он, трудяга, землицы и снега ею перекопал, наступая, отступая, снова наступая, а теперь вот дерясь в окружении; и всегда-то он со своей лопатой и винтовкой был тем, кто обеспечивал буквально все штабные разработки и его, командарма, приказы, зачастую единственным, без основательного тылового обеспечения, без горячей пищи, с тремя-четырьмя обоймами патронов мёрз в снежных окопах и не уходил с последнего рубежа, когда противник бросал в бой танки... Сколько он, чьей воле беспрекословно следовали его дивизии, оставил там, под Вязьмой, возле Ястребов и Дашковки, в окрестностях Лядного и Пожоги своих бойцов и младших командиров! А какой славный и правильный, выстроенный по всем правилам военного искусства, бой провел гарнизон села Манулина! Как мужественно держались капитан Климов и комиссар Дручин со своими людьми! Сразу всплыло в памяти нелепое до обиды: после боя в списке представленных к боевым наградам среди отличившихся не оказалось фамилии капитана Климова... Да, не умеем мы ценить людей. Замечать в них самого главного. Пушечное мясо... А ведь на таких капитанах, как Климов, да на таких бойцах, как этот, весь фронт и держится. И если бы к их стойкости, мужеству и сноровке побольше штабного ума и расторопности...
Командарм понимал, что упрекает и себя самого. И, быть может, себя-то самого прежде всего.
Ничего, вздохнул он, мысленно повторяя вслед за бойцом, вот закончим эту войну, прогоним фашистов и воздадим тебе, русский солдат, за все твои подвиги и страдания. И ни сам ты, ни семья твоя, не будут нуждаться ни в чем. И сирот пристроим, и вдов не оставим.
Командарм привстал, окинул взглядом свою цепь и, пригнувшись и время от времени припадая к рыхлому затоптанному снегу, побежал вдоль нее, по ходу давая указания тем, у кого были автоматы и на кого он надеялся в бою особо. На возвратном пути пробежал мимо своей позиции и присел возле пожилого бойца. Спросил, тяжело дыша тому в затылок:
— Вы что же, под Рославлем в окружении были?
Ефремов знал, что летом-осенью прошлого года здесь, на смоленской земле, в составе других армий бились три его дивизии: 222-я, 338-я и 160-я, которая весь свой первый состав, за исключением нескольких десятков начсостава, оставила под Ельней. Но оставшиеся в живых и пробившиеся из окружения командиры и политработники о тех боях рассказывали с неохотой. А с бойцами разговаривать не выпадало случая.
— Довелось, товарищ генерал-лейтенант, и под Рославлем горе мыкать. Прошлой осенью угораздило. Тоже... Окружение есть окружение. Много народу побило. Но тогда хоть снега не было. — И вдруг боец примолк, вслушиваясь и всматриваясь в прогалы между сосен. —Я так думаю, товарищ генерал-лейтенант: лишь бы минами не зашвырял. Мина — самая паршивая штука на передовой. А тут, на высотке, без окопов... Туго придется. Если бы можно было окоп вырыть, да в полный профиль, черта бы он меня взял тогда. — И вдруг усмехнулся горькой усмешкой, обращенной больше к самому себе, как, впрочем, и многое в его словах, и сказал: — Кабы бабушка не бабушка, была б она дедушкой.
И тут, как и в первый раз, когда немцы показались из дальнего ольховника, гурьбою беспорядочно вываливая в чистое поле поймы, по цепи пронеслось:
— Вторая пошла!
— Эта погуще.
— И от поля заходят.
— Замыкают кольцо.
— Не стреляют. Сойтись хотят.
— Эх, сейчас бы парочку пулеметов!
И боец, лежа в своем снежном укрытии и наблюдая за белым полем перед сосняком, снова усмехнулся над своею судьбой:
— Кабы нашей кривой Маше да жемчужину в ушко, была бы первая красавица...
—Смотрите! Смотрите! Минометы волокут!
Вот от этого известия захолодело в груди у многих. Напряжение, которое держало людей все эти дни, стало прорываться.
— Ну, братцы, кажись, хана!..
Кто-то всхлипнул, уткнувшись лицом в мокрый снег, кто-то побледнел, оглядываясь по сторонам и на товарищей, будто ища там если уже не спасения, то хотя бы ответа на вопрос: что теперь будет? Кто-то зашептал молитву, поминая не только святых, но и всю свою родню, мертвых и живых, прощались с женами, матерями и детьми. И один из группы штабных офицеров, залегших отдельной группой, вскочил на колени, швырнул в снег винтовку и, срывая голос, закричал исступленно:
— Как же так, товарищ генерал! Ведь здесь должны быть наши! Откуда здесь немцы!
Да, если бы последний приказ штаба Западного фронта был исполним, если бы там видели и понимали все их обстоятельства, то здесь могли бы быть хотя бы разведгруппы соседних армий. Но крутом были немцы.
— Да нас же просто предали! — продолжал кричать штабной офицер. — Куда нас завели?! Под пулеметы? Под минометы? Хватит! К черту!
Эту истерику надо было прекратить. И Ефремов, отложив в сторону автомат, потянулся к кобуре. Но тут же сухо стукнул пистолетный выстрел, обрывая вопль кричавшего и все возможные варианты и сомнения. Кто-то опередил командарма.
Когда первые пули наступающих начали щелкать по сосновой коре, боец толкнул затвор вперед, дослав в патронник первый патрон обоймы. Дрожь в руках сразу прекратилась. И он, с трудом сдерживая себя, крикнул:
— Вы бы ушли в тыл, товарищ генерал-лейтенант!
И Ефремов подумал, что, пожалуй, этот немало повидавший на войне солдат, до какой-то не ими положенной минуты проявлявший о нем, своем генерале, почти трогательную заботу, имеет право на свой окрик. Начиналась его, солдатская работа все положенные команды были отданы. И не его генерала, дело было руководить боем подразделения, в котором не насчитывалось и роты стрелков.
И тем не менее боем нужно было руководить.
Командарм залег за сосною неподалеку и вел наблюдение за наступающими немецкими цепями. Атакуют правильно, отметил он. Слишком, может быть, самоуверенно. Но — правильно. Переменись судьба, он атаковал бы так же. Вторая цепь была не такой правильной, как первая. Командарм посмотрел в бинокль: точно, так и есть, тащат минометы и ящики с минами. Видимо, Модель приказал своим полковникам и генералам не выпускать меня ни при каких обстоятельствах.
Боец уже вел огонь из своего неглубокого окопчика. Он неторопливо и тщательно прицеливался, шевеля нижней губой, будто что-то пришептывал, и плавно, умело давил на скобу спуска.
— Ну, вот, милая, и споткнули мы с тобой одного фрица, — выдохнул он, погладил искалеченный приклад и, передергивая затвор, оглянулся на командарма; хмурое и озабоченное лицо его, почти до глаз заросшее бородой, дернула легкая, едва заметная улыбка. — Вот мы и опять их бьем, товарищ генерал-лейтенант. Отобьемся. Лишь бы без минометов обошлось. Они сейчас подойдут совсем близко, а по своим они бить не будут.
— Да нет, видимо, не обойдется, — не отнимая от глаз бинокля, сказал Ефремов. — Вон, на опушке, возле ольховника, уже устанавливают.
— Минометы? —всполошился боец. —Ах, соб-баки!
— Вы, я вижу, стреляете неплохо.
— Да вроде рука твердая. В березовый листок на пятьдесят шагов всегда бил без промаха. И винтовка моя, матушка милая, кажись, еще не подводила. А что, можно и попробовать.
— Попробуйте, голубчик. От этого сейчас многое зависит.
— Это уж точно. Да только далековато. В глазах сливается ...
Боец стал поправлять рамку прицела. Приложился, выстрелил. Вгляделся, бормоча:
— Кабы не обнизил, так бы не быть пуле в земле. Снова поправил прицельную рамку и снова, задержав дыхание, выстрелил.
— Кабы не обвысил, так бы прямо в лоб...
— Поскорей, голубчик, поскорей.
Боец сдвинул рамку еще на одно деление и снова выстрелил.
— Есть! — радостно, как если бы там, в поле, вспыхнул танк, подбитый точным попаданием бронебойного заряда, воскликнул командарм. — Один упал. Уходят. Кажется, решили поменять позицию.
— Сейчас мы им сменим позицию... — И боец плавно нажал на спуск.
— Хорошо, — не отрываясь от бинокля, корректировал огонь стрелка командарм. — Поскорее перезаряжайте, голубчик! Поскорее! Уйдут! Утащат в ольховник миномет!
Боец, наконец, зарядил новую обойму, толкнул затвор вперед.
— Ну, милая, не выдай.
Первая цепь немцев заметно поредела, но выщербленная она продолжала свое движение вперед. Немцы поливали сосняк огнем своих автоматов.
Под Рославлем... Командарм вспомнил слова бойца о рославльском окружении. Да, под Рославлем было, может, и пожарче. Там погибло несколько армий. И несколько генералов. В том числе и начальник штаба 28-й армии генерал-майор Павел Григорьевич Егоров. Паша Егоров. Друг детства. В Тарусе их дома стояли на смежных улицах совсем неподалеку один от другого. Они оставались друзьями, и уже став генералами. Паша не вышел из рославльского окружения. И вот теперь настала его очередь...
Достарыңызбен бөлісу: |