Мой учитель

Чтобы рассказать о своём учителе Аристархе Аполлоновиче Белопольском, мне придётся вернуться на несколько лет назад, в университет.

Уже на третьем курсе совершенно ясно определилось моё влечение к астрофизике – в частности, к изучению спектрально-двойных звёзд. Меня эти звёзды заинтересовали своей необычностью: они движутся вокруг общего центра тяжести и расположены так близко друг к другу, что их не удаётся наблюдать в отдельности даже в самые мощные телескопы. В связи с изучением спектрально-двойных звёзд у меня возник вопрос, который не давал мне покоя: с одинаковой ли скоростью распространяются лучи разной длины волны в межзвёздном пространстве, или, как говорят в науке, есть ли в пространстве дисперсия света? (О ней я ещё буду подробно говорить.)

Как раз в это время А. А. Белопольский продвинул уже довольно далеко свои замечательные исследования лучевых скоростей звёзд по направлению к Солнцу или от него, или скоростей по направлению луча зрения.

Один за другим появлялись в свет блестящие труды знаменитого пулковского астрофизика. Я тщательно следил за ними. В «Известиях Академии наук» увидел его статью с данными о лучевых скоростях переменной звезды беты Лиры. (Переменные звёзды отличаются от обычных тем, что изменяют свою яркость.) Эта статья как нельзя лучше соответствовала тому материалу, который был необходим для моей работы.

У Аристарха Аполлоновича было правило печатать свои исследования со всеми подробностями, вплоть до отдельных измерений. Это прекрасное правило дало возможность мне, ещё студенту, сделать первое научное открытие.

Я написал о нём Белопольскому и неожиданно быстро получил ответ. Учёный, одобрив мою работу, советовал: «Ваши исследования хорошо было бы напечатать. Подходящим изданием для этого, думается, будет итальянский журнал «Меморие дела Сочиета дейли Спеттроскописти Италиани», выходящий под редакцией Таккини. Статьи, принимаются на французском языке. Если хотите, я переведу статью на французский язык и перешлю в редакцию».

Всё меня поразило в этом письме: и то, что ответ был послан скоро, и то, с какой внимательностью отнёсся Белопольский к начинающему учёному, и та готовность, с которой он согласился помочь напечатать результат моего первого исследования.

Так началась моя переписка со знаменитым русским астрономом. В своих письмах Аристарх Аполлонович очень тактично направлял мою работу, поддерживал во мне уверенность в успехе.

«Будем надеяться, что вы не бросите науку после университета, приедете в Пулково»,– писал он, советуя продолжать исследования, и рекомендовал быстрее их напечатать.

Моя первая статья, переведённая Белопольским, была напечатана.

В начале того же года я сообщил Аристарху Аполлоновичу о мысли применить спектральные двойные звёзды к исследованию космической дисперсии света. В ответе он писал: «Что касается вашего желания исследовать космическую дисперсию света, то с нашими средствами тут трудно получить что-либо реальное.

Но в будущем, при исследовании альфы прим Близнецов, я приму во внимание вашу мысль и применю один способ, который пришёл мне в голову лишь недели две тому назад».

С тех пор моей заветной целью стала Пулковская обсерватория.

Потом, как уже рассказывал, я кончил университет, и началось моё «смутное время», время репетиторства и поисков службы. Но мысль работать под руководством Белопольского меня не покидала.
Начало пути

Через всю жизнь пронёс я глубокую признательность и самое искреннее чувство к академику Белопольскому – замечательному учёному и сердечному человеку.

Познакомились мы с ним, когда он был уже известным на весь мир учёным. Но, прежде чем рассказывать о нашей личной встрече, мне хотелось бы рассказать о детских и юношеских годах замечательного астронома, тем более что он сам много рассказывал мне о своей жизни.

А. А. Белопольский родился 1 июля 1854 года в семье воспитателя одной из московских гимназий. Мать его была прекрасной пианисткой, она окончила консерваторию в Гамбурге, владела тремя иностранными языками.

У Аристарха Аполлоновича были два брата – Олимп и Александр. Дети играли в саду, строили, плотничали, делали разные опыты по физике и химии.

В доме Белопольских часто собирались интересные люди, ценившие Белинского, Чернышевского, Сеченова. Читали здесь и запрещённые издания, например «Колокол» Герцена. «Дети,– как говорил Аполлон Григорьевич, отец учёного,– кое-что усваивали».

В детские годы Аристарх Аполлонович увлёкался мастерством. Родители собирались даже устроить его учиться в какое-либо техническое училище.

Одиннадцати лет Белопольский поступил в гимназию.

«Я до 6-го класса учился хорошо, хотя на приготовление уроков много времени не тратил,– вспоминал он однажды.– Но на выпускном экзамене провалился, остался ещё на год в новом, введённом тогда 8-м классе. Кончил гимназию, поступил на физико-математический факультет Московского университета. После первого курса попал к известному в Москве меценату Савве Ивановичу Мамонтову. В имении Абрамцево провёл в среде художников и музыкантов целое лето. Там познакомился с Репиным, Васнецовым, Невревым, артисткой Федотовой...»

Аристарх Аполлонович говорил мне как-то, что и в гимназические годы у него было очень сильное увлечение механизмами. Поэтому он научился слесарному, механическому и столярному делу и изготовлял разные приборы.

Венцом была постройка металлической модели паровоза, которая двигалась паром, как и настоящий локомотив.

Семья Белопольских была малообеспеченной, и Аристарх Аполлонович продал модель какому-то богатому любителю за весьма солидную сумму – не то за одну тысячу рублей, не то за десять тысяч рублей (точно не помню).

Следуя влечению к практической механике, будущий учёный в каникулы после второго курса выпросил разрешение работать в мастерской по ремонту локомотивов при Ярославской железной дороге. Проработал он там месяца два или три. Сотрудники обсерваторий всегда удивлялись способности Белопольского переносить неудобства при холодной погоде во время наблюдений. Оказывается, Аполлон Григорьевич с детства приучал сыновей спать при открытых окнах в нетопленном помещении. Эта закалка впоследствии очень помогла астроному.

Белопольский часто говорил, что астрономом он стал неожиданно для себя.

Замечательный русский учёный Бредихин, директор астрономической обсерватории при университете, заметил выдающиеся способности студента и по окончании Белопольским курса предложил ему занятия фотографированием солнечной поверхности.



Великий русский астроном Фёдор Александрович Бредихин.

Аристарх Аполлонович согласился, и в его распоряжение был отдан фотогелиограф. Позднее Бредихин пригласил Белопольского на место ассистента на обсерватории, которое раньше занимал известный астрофотометрист Цераский.

Аристарх Аполлонович всегда с благодарностью вспоминал своего учителя Бредихина – одного из основоположников астрофизики. Еженедельные собрания у Бредихина он называл своим настоящим университетом.

«У Бредихина,– рассказывал Аристарх Аполлонович,– собирались нередко профессора Цингер, Давидов, Слудский, Столетов, Жуковский, Шереметьевский, Троицкий. «Отцов астрономов», как называл нас Бредихин, было четверо: Громадский, Цераский, Соколов и я.

Собрания были чрезвычайно оживлёнными, и центром оживления почти всегда был Цераский, весёлый, остроумный, общительный, живо интересующийся самыми разными проблемами научной и общественной жизни.

Вокруг Цераского обычно группировалась молодёжь. У него на вечерах студенты встречались с такими выдающимися профессорами, как Вл. Соловьев, Андреев, Жуковский, Все они тогда были молоды, блистали талантами, оригинальностью, умственным подъёмом и богатой эрудицией. Поистине, я чту за особое счастье, что первые шаги моей жизни после университета протекали вблизи этой блестящей среды...»

Научная деятельность молодого учёного была разнообразной и плодотворной.

За период работы в Москве он опубликовал 15 научных исследований в «Анналах» Московской обсерватории и 23 – в иностранных журналах.

О Московской обсерватории Аристарх Аполлонович не забывал.

В книге посетителей обсерватории есть его записи: первая – «в день защиты докторской диссертации 1896 года января 16» и последняя – в день посещения своей научной дорогой колыбели 1923 года сентября 25».

На защите докторской диссертации Белопольским мне посчастливилось присутствовать. Тогда я был студентом третьего курса.

В 1888 году А. А. Белопольский был приглашён на Пулковскую обсерваторию. К этому времени он уже был известным учёным.

Научная работа в Москве была плодотворной подготовкой для основной деятельности Аристарха Аполлоновича в Пулкове.

Новый адъюнкт-астроном обсерватории вёл меридиональные наблюдения небесных светил, занимался астрометрией – областью астрономии, которая изучает точное положение небесных тел, законы их вращения и другие подобные вопросы. И хотя в астрономии у Белопольского были сделаны важные исследования, она его не особенно интересовала.



Белопольский в лаборатории за измерением спектрограмм.

Как он сам говорил, ему хотелось разгадывать тайны физических свойств и химического состава небесных светил и межзвёздной материи. Иными словами, его влекла к себе астрофизика. Но любимой наукой он смог заняться только в 1893 году, когда Академия наук избрала его на должность астрофизика Пулковской обсерватории.

В этом же году Белопольский привёз из-за границы и установил так называемый нормальный астрограф. С помощью нового инструмента он стал фотографировать спектры небесных тел и вскоре приобрёл известность выдающегося спектроскописта.

Белопольский отличался колоссальной работоспособностью. Даже в преклонные годы он не тяготился работой, наблюдая на двух больших инструментах: рано утром – Солнце на спектрографе Литрова, вечером – звёзды на 30-дюймовом рефракторе. Всю обработку наблюдений – измерения спектров и вычисления – он производил сам.

Белопольский часто говорил, что, когда стоит фотопластинка уже проявленная, сухая и годная к измерению, совсем забывается, сколько всяческого труда стоило её получить. Бывало, зимними вечерами учёный экспонировал снимки в течение семи часов, но ни одной годной пластинки получить не удавалось. Особенную трудность доставляла Аристарху Аполлоновичу экспозиция беты Возничего вблизи меридиана. Ему приходилось подолгу лежать на спине на полу. А потом у него неделю болела шея.

На весь мир прославился Белопольский лабораторным доказательством принципа Доплера-Физо.

Теория говорила, что если источник света приближается к наблюдателю, то число световых волн увеличивается по сравнению с тем случаем, когда источник света неподвижен. Иначе говоря, если источник света приближается, частота света как бы увеличивается, а длина волны уменьшается. Движение источника света будет отмечено положением линии в спектре.

При излучении света источником, движущимся к наблюдателю, линии должны быть двинуты в стороны коротковолновой части спектра. При движении источника от наблюдателя линии сдвинутся в обратную сторону.

Было давно известно, что подобное свойство присуще звуку. Тон свистка паровоза, удаляющегося от наблюдателя, становится более низким, и наоборот – повышается при приближении к наблюдателю.

Но обладает ли этим же свойством свет? Чтобы ответить на вопрос, надо было дать источнику света громадную скорость, сравнимую со скоростью движения источников света в межзвёздном пространстве. Получить такую скорость в земных условиях было не так-то просто.

Белопольскому пришла блестящая мысль – воспользоваться отражением света от движущихся зеркал. Он сконструировал прибор, где зеркала, подобно лопастям, укреплялись на колесах, вращающихся в противоположные стороны. Быстро крутящиеся зеркала перемещали с колоссальной скоростью изображение неподвижного источника света, и Белопольский как бы получил искусственную «летящую звезду».

Изменяя направление движения зеркал, он добивался изменения в положении «звезды»: она или приближалась к наблюдателю, или удалялась от него.

Сняв спектр при вращении зеркал в одну сторону – приближающийся источник света,– Аристарх Аполлонович затем менял направление и получал световой спектр удаляющегося источника.

Смещение спектральных линий происходило сначала в одну, потом в другую сторону. И измеряемая величина – частота света – соответственно увеличивалась и уменьшалась. Спектральные смещения вполне совпали с вычисленными. Таким образом, был подтверждён на практике, в лаборатории, принцип Доплера-Физо. Вот почему его иногда называют принципом Доплера-Физо-Белопольского.

Новый метод исследований, введённый Белопольским, позволил нам узнать, движутся небесные светила к нам или от нас и с какой скоростью.

Аристарх Аполлонович показывал мне прибор, на котором сделал это замечательное открытие. Он был небольших размеров, колеса имели диаметр около 15 сантиметров.

Изучение законов вращения Сатурна дало учёному материал для другого выдающегося открытия. Наблюдения подтвердили, что кольца Сатурна вращаются не как одно целое тело, а каждое со своей скоростью. Их движение происходит по тому же закону, по которому вращаются планеты вокруг Солнца и спутники вокруг планет.

Теоретическое заключение, сделанное нашей знаменитой соотечественницей С. В. Ковалевской, о том, что каждое кольцо Сатурна состоит из массы мелких тел, получило в работах Белопольского практическое подтверждение.

Замечательный астроном открыл спектральную двойственность некоторых звёзд: беты Лиры, альфы прим Близнецов, дельты Цефея и некоторых других.

Аристарх Аполлонович объездил почти все крупнейшие обсерватории за рубежом.

Участвовал Белопольский и в экспедициях.

Будучи сотрудником Московской обсерватории, был послан с экспедицией в Юрьевец в 1887 году, где фотографировал полное солнечное затмение. Ещё раз он наблюдал солнечное затмение в августе 1896 года, когда организовал экспедицию на Амур, в село Орловское. Незадолго до смерти, в восьмидесятилетнем возрасте, участвовал в экспедиции на Северный Кавказ для выбора места строительства новой астрофизической обсерватории.
«Золотые руки»

В начале главы я приводил рассказ о модели паровоза, сделанной моим знаменитым учителем.

В зрелые годы он не только занимался различными моделями и небольшими поделками, но проводил настоящую конструкторскую работу. За любовь и умение делать всё своими руками его называли «Золотые руки».

В мастерской обсерватории по чертежам Аристарха Аполлоновича был построен спектрограф для точного исследования спектров звёзд. По его же чертежам изготовили микроскоп-микрометр, измеряющий спектрограммы. Им пользуются до сих пор.

Занимался Белопольский и сборкой приборов. Он помогал в установке 40-дюймового рефрактора на Крымской обсерватории.

С этой целью просмотрел все чертежи – а их было около ста, и дал подробный план работ.

Помню, сколько времени уделял учёный совершенствованию приборов и инструментов, которые изготовлялись или у нас в Пулкове, или на заводах, а затем устанавливались на обсерватории. В 1923 году он собрал спектрограф системы Литрова и вёл на нём важные наблюдения.

Неутомимым работником был Белопольский. И что бы он ни делал, он делал с большой любовью и энтузиазмом, которым умел заражать окружающих.

С огромным вниманием слушала аудитория его публичные научные лекции. Они всегда имели заслуженный успех. Так, в день 200-летия со дня смерти И. Ньютона он прочитал лекцию «О расстояниях и движениях звёзд». Выступал Белопольский и как популяризатор. В живо и интересно построенных популярных беседах научное содержание раскрывалось понятными образными средствами и доступными для неподготовленной публики примерами.

Белопольский всегда говорил, что для развития любой науки большое значение имеют встречи учёных. Он сам охотно принимал участие в съездах, конференциях, совещаниях. Нередко выступал с докладами.

Активную деятельность вёл Белопольский в русском отделении Комиссии по исследованию Солнца, где он был председателем.

Аристарх Аполлонович сотрудничал в журнале «Мироведение», переводил на русский язык иностранные научные статьи и книги, редактировал переводы.

В одной из своих речей Белопольский говорил, что науке о небе предстоит трудный и сложный путь, но это не должно пугать астрономов, они могут бодро смотреть вперёд, ибо ясно, в каком направлении надо ждать успехов.

Высоким и почётным считал учёный труд астрономов, которые по его словам, «постигают невидимое в звёздном мире и этим как бы сокращают расстояние от нас до бесконечно удалённых светил».

Я уже говорил, что после заграницы приехал в Пулково. Под руководством Белопольского измерял и обрабатывал полученные им спектры звезды беты Возничего. Я был очень благодарен ему за ту готовность, с которой он помогал мне своими советами и указаниями.

Помню, как в мае 1904 года Аристарх Аполлонович, уезжая отдыхать на Волгу, прислал мне письмо. В нём он подробно излагал, что я должен делать в Пулкове. «Я оставлю для вас все спектрограммы беты Возничего, снятые в этом сезоне, микроскоп и журнал наблюдений. Мерить вы можете или в лаборатории, или где найдёте для себя удобнее. Вам хватит этой работы более чем на месяц»,– писал Белопольский.

Но мечта устроиться в Пулкове на постоянную работу меня не оставляла. Свободных же должностей не было, и приходилось служить, как тогда говорили, по педагогической части, приезжая в Пулково лишь на летние каникулы.

Только в сентябре 1906 года осуществилась моя давнишняя мечта: я был зачислен адъюнкт-астрономом Пулковской обсерватории сверх штата.

Пулково. Астрономическая столица мира. Место, овеянное славой замечательных астрономических наблюдений и славой воинских подвигов, свершённых во имя справедливости.

Мне хочется рассказать о судьбе одной книги, переплетающейся с судьбой Пулкова.

Девятнадцатого августа 1939 года торжественно отмечали 100-летие со дня открытия обсерватории. Директор обсерватории член-корреспондент Академии наук СССР Белявский, профессора Крост, Павлов, Циммерман и я готовили к юбилейной дате сборник, написанный коллективом пулковских астрономов.

Сборник должен был увидеть свет в 1941 году. Но в это время, как известно, началась Великая Отечественная война, которая самым роковым образом повлияла на судьбу обсерватории.

В связи с войной задержалось издание сборника. Но нам посчастливилось: сохранился типографский набор, почти не нарушенный. Учёный секретарь Пулковской обсерватории профессор Н. Н. Павлов просмотрел и исправил текст сборника, который был выпущен в свет в 1945 году.

Вот она лежит передо мной, эта книга. Коричневая, с золотым тиснением на переплёте «Сто лет Пулковской обсерватории», с заставками-знаками созвездий и летящей звездой в ночном небе. Читаем и узнаём историю этой цитадели астрономической науки.

Строительство обсерватории в первую очередь было продиктовано необходимостью развития наук, изучающих Землю,– географии, геофизики, геодезии. Дело в том, что наука о Земле теснейшим образом связана с наукой о небе. И 3 июля 1835 года в торжественной обстановке в основании массивной колонны, в центре будущей обсерватории, закладывают первый камень.

Под камнем замуровали специально выбитую платиновую медаль. На ней изображён фасад обсерватории, окруженный знаками Зодиака. Рядом были положены золоченая дощечка с именами членов комиссии и архитектора (им был Брюллов, брат знаменитого живописца) и несколько медных монет.

Перелистываю страницу. Торжественное открытие обсерватории.

Проходит несколько лет, и вот она изумляет всех богатством и совершенством своего оборудования.

Директор Гринвичской обсерватории Эйри в 1847 году торжественно писал: «Ни один астроном не может считать себя вполне усвоившим современную наблюдательную астрономию в её наиболее разработанной форме, если он не познакомился с Пулковской обсерваторией во всех её особенностях».

Опять листаю страницы. С них смотрят люди, прославившие русскую науку за пределами отчизны: В. Я. Струве – первый директор, Ф. А. Бредихин, А. А. Белопольский, Н. Я. Цингер и многие-многие другие. Даны и фотографии замечательных приборов и инструментов, с которыми сроднились пулковские наблюдатели, с которыми проработало не одно поколение пулковских астрономов.

И у каждого инструмента своя история. Расскажу об одном – 30-дюймовом рефракторе.

Шестнадцатого июня 1883 года в Пулково с великими предосторожностями прибыл необычный груз стоимостью в 300 тысяч рублей – сумма по тому времени огромная.

Это был 30-дюймовый объектив для телескопа.

Гигантский объектив изготовил знаменитый американский оптик Кларк. Металлические части к объективу были сделаны в Гамбурге.

Башня и купол спроектированы петербургским инженером Паукером. Рефрактор собрали и установили в 1885 году, и Пулковская обсерватория стала обладательницей самого крупного рефрактора на земном шаре.

Во время боёв у Пулкова в гражданскую войну Аристарх Аполлонович Белопольский распорядился отвинтить объектив рефрактора и спрятать. Гигантский объектив, весом в 12 пудов, сняли, завернули в двойное сукно, покрыли листом котельного железа и опустили в нижний этаж башни, под защиту каменной стены. После боев его благополучно вмонтировали на место.

Рождение всякой новой отрасли астрономии находило живейший и немедленный отклик в главной русской обсерватории.

Стали известны фотометрические методы наблюдения – фотометрией занялись в Пулкове.

Был открыт спектральный анализ – его сразу применили для исследований в Пулкове.

Едва заговорили об астрографии – её уже осваивали в Пулкове.

Более того, во многих вопросах астрономической науки русские учёные шли впереди.

Ещё в 1847 году В. Я. Струве выпустил книгу «Этюды по звёздной астрономии» – один из первых капитальных трудов по звёздной статистике.

Замечательные работы Ф. А. Бредихина в области комет принесли ему мировую славу.

Всемирно известные работы А. А. Белопольского и замечательного исследователя А. П. Ганского закрепили за обсерваторией право называться «астрономической столицей мира».

Такова вкратце история Пулковской обсерватории к тому времени, когда мне посчастливилось стать её сотрудником.

И другой славой овеяно Пулково – славой военных лет.

Здесь велись бои в гражданскую войну, здесь сражались и с фашистскими полчищами.

Грозные дни 1917 года. Двадцать восьмого октября послышалась канонада со стороны Царского Села, а через день завязался бой. Снаряды со свистом пролетали над обсерваторией, пули барабанили по крышам.

Помню Пулково в гражданскую войну, с траншеями, вырытыми на Пулковских высотах. Разруха, голод. Не хватало топлива, не хватало продуктов, износилась одежда. Но все это не сломило духа пулковцев: велись научные исследования, читались доклады, готовились к печати рукописи.

После гражданской войны стала налаживаться нормальная работа. Расширялись связи с другими обсерваториями. Была организована служба времени. Приобретались новые инструменты.

Среди них был и великолепный горизонтальный телескоп Н. Г. Пономарёва и Д. Д. Максутова.

И вот 1941 год.

В июле из Пулкова должны были направить экспедицию в Алма-Ату для наблюдения солнечного затмения. Решили совместить экспедицию на солнечное затмение с эвакуацией обсерватории.

Пулково получило один классный вагон и один товарный. Первого августа оба вагона отправились в далёкий путь. На Октябрьской железной дороге, между Ленинградом и Москвой, были уже многочисленные следы разрушений и пожаров. В Москве вагоны стояли целые сутки. Ночью был налёт фашистских самолетов. Взрывы, трассирующие пули, пожары...

Через сутки наши вагоны прицепили к товарному поезду, который шёл без остановок несколько часов.

В Куйбышеве уже не было затемнения.

Ехали от Ленинграда до Алма-Аты ровно двадцать суток. Приехали туда 21 августа.

С этого дня и началась моя алма-атинская жизнь. Я остался в Алма-Ате, в филиале Всесоюзной академии наук. В 1946 году была открыта Академия наук Казахской республики, действительным членом которой вскоре меня избрали.

Во время войны на Пулковскую обсерваторию два с половиной года обрушивался град снарядов, мин, бомб, и она была совершенно разрушена, от неё не осталось, как говорят, камня на камне.

Теперь, как известно, «астрономическая столица мира» восстановлена, и я поддерживаю с ней самую тесную связь.

Вернёмся к 1906 году, первому году моего пребывания в Пулкове.

Получив назначение, я спросил директора, какую работу он мне поручает. Идите к Белопольскому и спросите его,– таков был ответ.

Выслушав меня, Аристарх Аполлонович просто сказал:

– Делайте что хотите. Мы знаем, что вы глубоко интересуетесь наукой, а потому времени терять зря не будете.

Такое доверие меня окрылило, и я приступил к делу с энтузиазмом.

Как я уже говорил, меня интересовала дисперсия света в межзвёздном пространстве.

Знаменитый французский физик и астроном Араго впервые поставил вопрос о том, с одинаковой ли скоростью движется в космическом пространстве свет разного цвета. Замечательный учёный указал способ, с помощью которого надо было искать ответа на этот вопрос. Он говорил, что при существовании различия в скорости света – то есть дисперсии света – переменные звезды, меняющие свою яркость, должны менять и свой цвет.

Однако наблюдения переменных звёзд ни Араго, ни других астрономов не подтверждали этой догадки. Надо было проверить её новыми наблюдениями. И я взялся за это.



"Бредихинский" астрограф, на котором Тихов работает и по сей день.

Я работал на новом астрографе со светосильной камерой. Он был установлен только в 1905 году. Деньги на приобретение инструмента подарил Фёдор Александрович Бредихин. Поэтому астрографу присвоили название «бредихинский». «Бредихинским» остался он до сего дня.

Во время Великой Отечественной войны астрограф перевезли из Пулкова в Алма-Ату. Я и сейчас продолжаю наблюдать на нём небо.

Тогда я фотографировал переменные звезды в созвездиях Персея и Большой Медведицы через разные светофильтры и обрабатывал спектры беты Возничего, сделанные Аристархом Аполлоновичем.

Основным заключением из наблюдений было, что все три исследуемые звезды показали уменьшение скорости света в межзвёздном пространстве при уменьшении длины волны. Иными словами, наблюдалась как бы нормальная дисперсия света.

Вывод из своих наблюдений я изложил в большом исследовании «Два способа изыскания дисперсии в небесном пространстве». Работу напечатали в 1908 году.

В те времена научные работы издавались обычно на английском, немецком и французском языках. Моё исследование тоже пришлось переводить на французский язык.

Другая моя работа посвящена той же теме: «Опыт изыскания дисперсии света в межзвёздном пространстве из наблюдений спектрально-двойных звёзд». В ней тоже указывается, что наблюдается как бы нормальная дисперсия света.

Над дисперсией света работал и французский астроном Нордман. Он наблюдал две другие звезды глазом при помощи фотометра. Одновременно со мной Нордман обнаружил, что изменение длины волны изменяет скорость света ещё у двух переменных звёзд.

За эти исследования Парижская академия наук разделила между Нордманом и мной премию Вильде.

Впоследствии ещё несколько звёзд показали изменение скорости света при тех же условиях. Но бесспорное объяснение явления ещё не найдено до сих пор и получило пока название «явления Тихова-Нордмана».

Дисперсия света теснейшим образом связана с физическими свойствами космического пространства, с заполняющим его веществом, с сопротивлением движению звёзд, комет и других тел во Вселенной. Поэтому дальнейшее уточнение явления Тихова-Нордмана имеет важное значение в изучении свойств Вселенной.

Мне хочется ещё сказать несколько слов о Белопольском, работу которого я мог теперь непосредственно наблюдать.

Он был чрезвычайно точен. Жил в том же доме, где находилась астрофизическая лаборатория. Квартира была во втором этаже, лаборатория – в первом. В лаборатории Белопольский отвёл для меня небольшую комнату, в которой я работал более десяти лет.

Из этой комнаты я слышал и видел, когда Аристарх Аполлонович приходил в лабораторию, когда он уезжал на заседание Академия наук в Петербург, когда выходил на прогулку.

Ровно в 9 часов утра открывалась дверь из квартиры Белопольского, и он спускался в лабораторию. На его столе был всегда полный порядок: ни одного лишнего предмета. Ровно в час дня он заканчивал работу и поднимался в квартиру.

Учёный никогда не пользовался помощью сотрудников и лаборантов. Всю научную, вычислительную, лабораторную, даже мелкую столярную и слесарную работу делал сам.

Он утверждал, что самый лучший его помощник – домашняя работница: она убирает квартиру, готовит пищу и даёт тем самым учёному полную возможность делать своё непосредственное дело.

Относительно начинающих сотрудников Аристарх Аполлонович говорил: прежде чем допускать к научной работе, их надо заставлять мыть полы в лаборатории, чтобы они не гнушались никаким делом.

Я тоже до некоторой степени прошёл этот стаж, выполняя обязанности истопника в трудные годы первой мировой войны.

В те времена пулковцы ездили в Петербург через станцию Александровскую, в четырёх километрах от Пулкова. Обычно для этого нанимали экипаж крестьянина-извозчика, фамилию которого следует назвать: это один из наследственных извозчиков Птицыных, возивших не одно поколение пулковских астрономов.

Белопольский требовал, чтобы Птицын подавал экипаж к зданию лаборатории ровно за полчаса до поезда – ни на минуту раньше и ни на минуту позже,– и сам спускался немедленно.

В каждую ясную ночь Аристарх Аполлонович выходил для наблюдений на 30-дюймовом рефракторе. Его сопровождал служитель Иван Осипович Камашевский, который за многие годы службы в обсерватории хорошо изучил все тонкости в капризы башни 30-дюймового рефрактора.

Белопольский сроднился с этим инструментом, и трудно было себе представить, чтобы в ясную ночь он не наблюдал неба, если только находился в Пулкове и был здоров.

В Пулкове я встречал многих знаменитых русских учёных.

Раз в год приезжал академик Алексей Николаевич Крылов. Он был членом комитета, принимавшего отчёты директора Пулковской обсерватории. Иногда Крылов выступал на заседаниях с очень интересными сообщениями по вопросам небесной механики.

В 1917 году директор обсерватории Баклунд скончался, и на его место Академия наук избрала Белопольского как единственного астронома-академика. Он это избрание принял скрепя сердце, не имея ни малейшей склонности к административной деятельности.

Учёный тяготился директорскими обязанностями. Наконец в 1919 году не выдержал и подал в Академию наук заявление о снятии своей кандидатуры на должность директора, которая к тому времени стала выборной.

После этого, несмотря на свои 65 лет, замечательный астрофизик с удвоенной энергией продолжал научную работу, посвящая время установке привезённого из Англии нового большого солнечного спектрографа.

Для наблюдения Солнца ему приходилось в ясные дни несколько раз подниматься в павильон на высоту двухэтажного дома. В павильоне помещалось большое зеркало. Оно отражало лучи Солнца и посылало их в лабораторию, где был установлен спектрограф.

В один жаркий летний день Аристарх Аполлонович, весь в поту, много раз поднимался в павильон и спускался обратно. Пожилая сотрудница обсерватории решилась ему сказать:

– Пожалейте себя, Аристарх Аполлонович! Возьмите кого-нибудь в помощь.

Добрый совет вызвал бурю негодования. Белопольский кричал, что ни в чьей помощи не нуждается.

Вообще характер у Аристарха Аполлоновича был вспыльчивый, о чём он часто сам жалел. Иногда по всей территории раздавались его неожиданные гневные крики по какому-нибудь ничтожному поводу. Но через некоторое время он уже выражал сожаление и извинялся перед тем, на кого накричал.

Белопольский был человеком чрезвычайной скромности. Характерный тому пример – высказывание в одном из его писем ко мне: «В вашей лекции или статье нет надобности упоминать обо мне. Ведь мы все рядовые, делаем общее дело, и тот ли, другой ли – не всё ли это равно?»
стр. 147

О геоцентризме

Вопрос о жизни на других небесных телах имеет первостепенное философское значение. Тут может быть только две точки зрения: или жизнь на Земле является совершенно случайным явлением, возникшим вследствие благоприятно сложившихся обстоятельств, или это закономерное явление, возникающее повсюду, на определённом этапе развития.

В отношении к этой проблеме наиболее резко проявилась борьба мировоззрений – материалистического и идеалистического.

К идеалистическому мировоззрению относятся и геоцентризм в астрономии.

Геоцентризмом в астрономии называется учение, утверждающее, что Земля является центром всей видимой Вселенной.

Гео – Земля. Поэтому теория древних астрономов, считавших Землю центром движения Солнца и планет, и получила название геоцентрической.

В 1543 году вышла книга великого польского астронома Николая Коперника под названием «Об обращении небесных сфер». В ней доказывалось, что центр вращения планет не Земля, а Солнце. Эта теория получила название гелиоцентрической, от слова «гелиос» – Солнце.

Позднейшие исследований в звёздной астрономии показали, что есть очень много звёзд, которые почти не отличаются от Солнца по блеску, массе и спектральному составу. В одной нашей Галактике около двухсот миллиардов звёзд, имеющих температуру, близкую к температуре Солнца. А вокруг нашей Галактики – миллиарды других галактик.

Известно, что Солнце – это звезда Млечного Пути. Но находится Солнце далеко от центра этого образования – на одной из его спиралей.

Появилось мнение, что Млечный Путь, содержащий миллиарды звёзд, является центром видимой Вселенной. Но оказалось что существуют сотни и тысячи таких образований, как Млечный Путь, и большинство из них имеет спиральное строение.

Они получили название спиральных туманностей. Эти туманности, в свою очередь, собраны в скопления. Например, наш Млечный Путь является пятой туманностью в соответствующем ему скоплении.

Предел числу спиральных туманностей в настоящее время не найден. С постройкой всё более и более мощных телескопов мы видим всё больше и больше подобных образований. Можно сказать, что число их растет неограниченно. От предельно далёких, доступных нашему наблюдению спиральных туманностей свет идёт сотни миллионов лет.

Таким образом, у нас нет научных оснований предполагать, что какая-нибудь из туманностей является центром Вселенной.

Наоборот, считают, что спиральные туманности входят в состав других образований, так называемых «капель», и, может быть, вся Вселенная состоит из этих разрозненных космических «капель».

Мы говорим: «Может быть». Наука ещё мало знает об этом.

Даже границы нашей «капли» нам пока ещё неизвестны. Со временем их найдут, и человечество узнает, какое положение занимает Млечный Путь в этой «капле»: находится ли он ближе к её центру или к периферии.

Гипотеза о «капельном» строении Вселенной легче укладывается в нашем сознании, чем простое утверждение, что Вселенная бесконечна. Да, она бесконечна в том смысле, что число с «капель» бесконечно велико.

А что находится между отдельными «каплями»? Пока ответить на этот вопрос трудно. Быть может, есть вещество, которое так сильно разреженно, что в нём не проходят световые и другие волны. Быть может, там абсолютная пустота.

Как мы видим, по новой гипотезе, строение Вселенной напоминает нам молекулярное строение вещества. Она как бы состоит из «молекул», диаметр которых настолько велик, что свет проходит по нему миллиарды лет.

Учёные предполагают, что «капли» Вселенной находятся в состоянии пульсации: они то расширяются, то сжимаются.

Сейчас наша «капля» расширяется. Думают, что через миллиарды лет может наступить обратное явление – сжатие «капли».

Итак, от геоцентризма современная астрономия не оставляет и следа. Центра даже у доступной нашему исследованию Вселенной нет.

Однако возникает вопрос: не занимает ли Земля исключительное положение среди планет в другом отношении? Вот тут-то и проявляется у биологов и учёных других специальностей биологический геоцентризм. Они говорят и пишут, что жизнь в солнечной системе существует только на Земле, мотивируя это тем, что физические условия на других планетах существенно отличаются от земных. Такая мысль противоречит всему, что нам известно о развитии и формах вещества.

Как показывают современные астрономические исследования, Солнце и звёзды одинакового спектрального класса имеют приблизительно равный средний звёздный возраст и сходную температуру наружных слоёв. По всей вероятности, вокруг них вращаются тёмные тела – планеты. А так как подобных звёзд даже в доступной нашему наблюдению части Вселенной чрезвычайно много, то и количество планет чрезвычайно велико.

По ориентировочным подсчётам астрономов, на миллион звёзд должна в среднем приходиться одна обитаемая планетная система.

Это значит, что в Галактике можно найти около ста пятидесяти тысяч планетных систем, где существует жизнь.

Конечно, на таком множестве планет жизнь развивается не одинаково. Из одних она находится в зачаточном состоянии, на других достигла высоких форм развития.

В свете этих данных теряет всякую почву теория биологического геоцентризма.

Повторяю: под биологическим геоцентризмом я подразумеваю утверждение, будто Земля – образцовое, наиболее благоприятное для жизни тело, до некоторой степени центральное, отступление от физических свойств которого в ту или иную сторону делает уже невозможным зарождение и существование жизни. Однако такое мнение разделяется далеко не всеми учёными, а является исключением.

Приведу очень интересные высказывания директора Гринвичской обсерватории Спенсера Джонса из книга «Жизнь на других мирах», переведённой на русский язык в 1946 году.

«При попытках выяснить, возможно ли существование жизни на других мирах, мы встречаемся с затруднением, состоящим в том, что нам неизвестно определённо, как возникла жизнь на Земле. Предположим, что мы могли бы доказать, что на каком-либо ином мире условия по существу те же, что и на Земле. Были ли бы мы вправе считать, что раз жизнь появилась на Земле, то она должна существовать и на этом ином мире, хотя, может быть, и в других формах, чем те, к которым мы привыкли у себя? С другой стороны, если бы мы могли доказать, что на другом мире условия так сильно отличаются от земных, что делают невозможным существование на нём тех форм жизни, которые в настоящее время имеются на Земле, были ли бы мы вправе заключить, что этот другой мир совершенно лишён жизни? И не будем ли мы до известной степени правы, предполагая, что существующие формы жизни на Земле развились путём длительной эволюции, в соответствии с существовавшими условиями, так что, если где-либо во Вселенной господствуют другие условия, то они могут породить и другие формы жизни?»

Здесь, мне думается, позволительно представить себе такую фантастическую картину: Собрались марсианские академики и обсуждают вопрос о возможности жизни на Земле... Выступает, марсианский видный учёный и говорит:

«Да разве возможна жизнь при таком большом содержании кислорода в атмосфере Земли, которое обнаруживает спектральный анализ? Ведь там всё живое должно задохнуться и сгореть. Другое дело у нас: наши растения выделяют кислород через свои корни в почву, а уже из почвы кислород медленно поступает в нашу атмосферу и даёт нам возможность дышать не задыхаясь. Большое количество паров воды в атмосфере Земли тоже гибельно для жизни. Ведь там живые тела должны содержать громадный процент воды, а при большой тяжести на Земле это должно было воспрепятствовать зарождению и существованию жизни...»

Марсианские учёные могут рассуждать так со своей, ареоцентрической точки зрения. Однако не напоминают ли такие рассуждения гипотетических марсианских мыслителей того, что пишут некоторые наши учёные о невозможности жизни на Марсе?