Начала XIX века
§ 2. Изучение власти древнерусских князей в историографии середины — второй половины XIX века
жүктеу/скачать 1.33 Mb.
|
| § 2. Изучение власти древнерусских князей в историографии середины — второй половины XIX века.
Середина и вторая половина XIX века в отечественной историографии справедливо связывается с борьбой разнообразных течений, представляющих различные подходы к пониманию процессов исторического развития (консервативный, либеральный, демократический)cclx. Время формирования этих направлений в 1840-х гг. совпало с активизацией научной и педагогической деятельности в области исторической науки в России. С одной стороны, это связано с развитием университетского образования, появлением специализированных кафедр, научных обществ, профессионально подготовленных историков и преподавателей, архивных комиссий. Отсюда резко возрастают масштабы исторических исследований и популяризации исторических знанийcclxi. С другой стороны, общественная ситуация предреформенного периода и времени великих реформ 1860—70-х гг. способствовала поиску основополагающих начал отечественной истории, тем самым, группируя вокруг них близких по взглядам авторов исторических сочинений. Расширение источниковой базы исследований, совершенствование источниковедческого анализа позволило создать разнообразные концепции исторического прошлого России. Изучение власти древнерусских князей в этих условиях приобретало повышенную дискуссионность. Первыми, кто сформировал свою позицию по вопросу об институте княжеской власти в Древней Руси в 1840-х гг., были историки консервативного (официального, охранительного) направления. Среди них ведущее место занимал М. П. Погодин, профессор, заведующий кафедрой русской истории в Московском университете (1835—1844). Хотя основные взгляды М. П. Погодина на древнерусскую историю были сформулированы им еще в 1830-е гг., лишь к 1846 г. он смог оформить их в обобщающем труде «Исследования, замечания и лекции о русской истории» (3 т.), собрать сборник концептуальных статей «Историко-критические отрывки» и подвести, тем самым, итог многолетней работы. Последующие труды историка уже не выходили за рамки его устоявшейся концепцииcclxii. Взгляды М. П. Погодина продолжали развиваться в русле теории «официальной народности», окончательно сформулированной графом С. С. Уваровым в 1843 г.cclxiii Основная идея, лежавшая в основе консервативной мысли, заключалась в исключительности России и противопоставлении ее исторического развития западноевропейскомуcclxiv. Для уяснения общего хода отечественной истории и, в частности, положения княжеской власти в домонгольской Руси М. П. Погодину было необходимо придать определяющее значение начальному этапу государственности в России. Его он именовал «норманнским»: от призвания Рюрика, положившего начало династии князей, до смерти Ярослава Мудрого, с момента которой начинался удельный период. Вследствие призвания для защиты и суда, в отличие от завоевания на Западе, княжеская власть вступает в согласие с местным населением. Земля же «оставалась как прежде, в общем владении народа, под верховной (отвлеченной), властью князя, который о ней не думал, потому что не имел никакой нужды», получая из народных излишек дань. Отличительная особенность Руси — отсутствие феодализма, позволяла князьям беспрекословно управлять своими боярами и народом. Функции княжеской власти были всеобъемлющими: «Князь держал землю, охранял безопасность, налагал дань, раздавал волости, ходил на войну, заключал договоры, творил суд и правду, пользуясь за то известными податями». Так продолжалось двести лет, в течение которых норманны создали государство, привнеся свои обычаи, а с принятием христианства и греческие. Однако, живя среди свободного славянского населения (сохранившего, кстати, вечевые собрания) немногочисленной прослойкой, они ославянилисьcclxv. Таким образом, акцентируя внимание на факте призвания княжеской власти в начале отечественной истории, М. П. Погодин выводит из него другие элементы в противопоставлении исторического развития России и западноевропейских государств, подгоняя их под известную формулу: «самодержавие, православие, народность». В период уделов, когда Русская земля была раздроблена между князьями, так как находилась уже во власти не одного князя, а целого рода, действовало право старейшинства. Причем это право, считал М. П. Погодин, было принесено на Русь варягами. По нему, «как в первом или великом княжестве, так и во всех княжествах, в случае смерти князя, старший в его роде занимал его место». Однако великому князю принадлежало лишь «именное старшинство, почетный титул, завидное владение». «Ни о каких правах и преимуществах помину нет нигде». Он никакой власти над другими князьями не имел. Все зависело от личных качеств великого князя и обстоятельств, в которых он находился, то есть если случалось ему «быть не только старше, но и умнее других, иметь искусство воспользоваться своей силой, тогда он повелевал», если нет, то его власть ограничивалась лишь пределами Киевского княжества. Междукняжеские отношения строились на родовом праве каждого князя участвовать во владении частью Русской земли и равенстве всех князей между собой. Существование исключений в праве наследства и желание иметь больше власти, больше доходов приводило к междоусобным войнам князей, которые не затрагивали местное население, по принципу: «князья с дружиной сами по себе, а поселяне сами по себе». Решение княжеских споров производилось с помощью посредников, договоров, союзов, на общих съездах или по приговору старшего в родеcclxvi. Круг княжеской деятельности в каждом уделе был по-прежнему всеобъемлющий. От князя зависело назначение должностных лиц в городах и волостях: посадников, тысяцких, тиунов, духовных иерархов. Князь давал и отнимал, изменял уделы в границах своих владений. Получал с народа дань и прочие доходы, распоряжаясь ими по своему усмотрению. Издавал законы, творил суд, определял пени. Предпринимал войну и заключал мир. Строил города, имел собственные земли с зависимым населением. Таким образом, М. П. Погодин подчеркивал, что «во всяком новом уделе князь заводил тот же порядок, какой установился в Киеве, и становился таким же государем в пределах своего княжества, каким был сначала великий князь киевский». Однако власть его временами ограничивалась другими деятелями — дружиной, войском, городским населением на вечах. Но все они по своей отдельности были беспомощны без князя, неспособны к собственной деятельности. Так что, имея большое влияние и силу, «князья считались властелинами своих подданных и господами земли»cclxvii. В заключение своего обзора социально-политического состояния Руси в удельный период М. П. Погодин останавливался на характерных для отечественных исследователей второй половины XIX века замечаниях о том, что в древности государственные и общественные отношения у нас «отнюдь не были определены никакими правилами с ясностью, и не были с точностью разграничены». «Естественный здравый смысл, на степени своего развития в данное время, указания и требования обстоятельств, сообразно с принятыми обычаями, — вот какие были главные основания для решения всех дел и споров между князьями»cclxviii. Стоит еще раз подчеркнуть, что концепция княжеской власти в Древней Руси М. П. Погодина не только по своему монархическому характеру, но и по содержанию принадлежала консервативному направлению. Отсутствие признаков развития функций данного института на протяжении домонгольской поры в понимании историка возвращало его взгляды к аналогичным суждениям в отечественной историографии XVIII — начала XIX века. К тому же представлениям М. П. Погодина вследствие известного схематизма были свойственны многочисленные противоречия, о чем замечали уже его рецензенты. Это и многое другое (личные, педагогические качества) способствовало тому, что историк не смог приобрести значительных последователей своих идей в университетско-академической средеcclxix. Сказанное о М. П. Погодине и его взглядах на институт княжеской власти в домонгольской Руси в полной мере касается и другого известного историка консервативного направления, профессора Санкт-Петербургского университета Н. Г. Устрялова, автора первого официально утвержденного печатного курса лекций по отечественной истории для университетовcclxx. Разница между этими историками заключалась лишь в методологических подходах к историческому материалу. Если М. П. Погодин следовал порой идеям провиденциализма, то Н. Г. Устрялов оставался верен разработанной им в 1830-е гг. прагматической системеcclxxi. Однако исторические выводы обоих оказались весьма сходными. Как и М. П. Погодин, Н. Г. Устрялов утверждал, что с призванием варяжских князей, а не с завоеванием ими восточных славян, с введением православия, история России приняла «особенное, самобытное направление и образовала из него мир отдельный, отличный от мира западного в главных условиях государственных, в устройстве иерархии, в круге действий власти светской и духовной, в связях внешней политики и во всех учреждениях внутренних»cclxxii. Отсюда Н. Г. Устрялов разграничивал понятия «феодальная система», свойственная Западной Европе, с ее вассалитетом, своеволием вельмож, папской властью и большой ролью городских общин, и «удельная система», свойственная Древней Руси, со времен Рюрика до конца XVI векаcclxxiii. Удельное правление, по мнению Н. Г. Устрялова, введенное норманнами, подразумевало, что верховная (княжеская) власть принадлежала одной династии. На Руси это были Рюриковичи. Каждый член господствующего рода «имел право на удел, долженствовавший оставаться отчиною или собственностью его потомков»cclxxiv. Он «был полный, независимый властитель своего участка, имел свою столицу, свою дружину, или войско, своих бояр, назначал епископа, строил города и крепости, издавал законы, производил суд и расправу, награждал и наказывал по произволу, воевал и мирился с кем хотел», то есть не являясь вассалом великого князя, «а равным ему государем». Великому князю, как старшему в роде, принадлежало лишь право «мирить удельных князей в случае распрей, требовать от них войны с врагами внешними». Внутренние распри князей не затрагивали ни бояр, ни духовенство, ни городские общины, «ибо тут не было вопроса о стеснении княжеской власти», — писал Н. Г. Устряловcclxxv, исключая лишь Новгород и Псков. При посредстве Ярослава Мудрого, обязанного новгородцам великокняжеским престолом и даровавшего им льготные грамоты, Новгородское княжество «присвоило себе право избирать князя по произволу, ограничило его власть и, управляясь народным вечем, представляло мир отдельный»cclxxvi. Таким образом, точка зрения Н. Г. Устрялова на институт княжеской власти в Древней Руси всецело укладывается в рамки консервативного направления. Причем противопоставление исторического процесса в России и в странах Западной Европы привело историка к отрицанию у нас эпохи Средневековья в принципе. Он делил свою «Русскую историю» на две части: «древнюю» и «новую», до и после Петра Великого, руководствуясь внешними признаками преобразования единого московского государства в Российскую империю. Основные же начала русской жизни, по известной теории: «самодержавие, православие, народность», с древности остаются неприкосновеннымиcclxxvii. Единением этих начал Н. Г. Устрялов, кстати, объяснял и то, что «удельный период ознаменован цветущим состоянием городов, успехами промышленности, смягчением нравов, могуществом русской силы в войнах с соседними народами»cclxxviii. Так корректировалась в середине XIX века официальная концепция отечественной истории, унаследованная из трудов Н. М. Карамзина и нашедшая широкое распространение в общественно-политической, научно-популярной и учебной литературе второй половины XIX векаcclxxix. Близкими к консервативному направлению и теории «официальной народности» в 1840—70-е гг. были так называемые «славянофилы», боровшиеся с «западниками», в противоположность которым они обосновывали особый, отличный от западноевропейского, путь исторического развития Россииcclxxx. Если консерваторы в триаде «самодержавие, православие, народность» уделяли первостепенное значение в отечественной истории самодержавию, то славянофилы усматривали ее самобытность, прежде всего, на началах православия и особо понимаемой ими народности. Здесь необходимо заметить, что понятия «славянофилы» и «западники», к которым относятся представители соответствующих направлений русской общественной мысли, в первую очередь, середины XIX века, крайне обширные и многозначные терминыcclxxxi. Кроме того, среди тех и других были люди, придерживающиеся и консервативных, и либеральных, и демократических взглядов. Сложность их обобщения в указанные направления в отечественной историографии, а тем более в данном исследовании, заставляет говорить не о славянофильской или западнической концепции развития княжеской власти на Руси, а о различных теориях, основанных на историософии славянофилов и западников. У публицистов и профессиональных историков славянофильского направления (А. С. Хомяков, И. В. и П. В. Киреевские, А. И. Кошелев, И. Д. Беляев, В. Н. Лешков, Ф. В. Чижов, К. С. и И. С. Аксаковы, В. А. и Н. А. Елагины, В. А. Панов, Ю. Ф. Самарин, Д. А. Валуев, А. Н. Попов, В. А. Черкасский, П. А. Бессонов, П. И. Бартенев, А. Ф. Гильфердинг и др.) получила развитие теория общинного быта, как основы общественного строя в Древней Руси. Причем община, этот краеугольный камень в мировоззрении славянофилов, употреблялась многими из них не только в значении локального мирского союза, но объединяла весь русский народ, или «землю», как противовес «государству». Уже в первых, основополагающих статьях А. С. Хомякова и И. В. Киреевского 1839 г. было заложено, что в России издревле происходило «образование общества в маленькие так называемые миры», в отличие от Запада, где процветала «частная, личная самобытность». «Поземельная собственность, источник личных прав на Западе, была у нас принадлежностью общества, — писал И.В. Киреевский. — Но это общество не было самовластное и не могло само себя устроивать, само изобретать для себя законы, потому что не было отделено от других ему подобных обществ, управлявшихся однообразным обычаем»cclxxxii. Поэтому было призвано государство, в лице варяжских князей и их дружин (на Западе же было завоевание). «Правительство из варягов представляет внешнюю сторону; областные веча — внутреннюю сторону государства, — писал А. С. Хомяков. — Во всей России исполнительная власть, защита границ, сношения с державами соседними находятся в руках одной варяго-русской семьи, начальствующей над наемною дружиною; суд правды, сохранение обычаев, решение всех вопросов правления внутреннего предоставлены народному совещанию. Везде, по всей России устройство почти одинаковое»cclxxxiii. И далее А. С. Хомяков замечал, что призванное государство, основанное «на родстве князей, вышедших не из народа», лишь случайно соединило южные и северные славянские племена в федерацию, которая, «под охраною дома Рюрикова, не составляла могущего единоначального целого. Области жили жизнью отдельною, самобытною. …Народ не просил единства, не желал его. Внешняя форма государства не срослась с ним, не проникла в его тайную, душевную жизнь. Раздоры князей разрывали и опустошали Россию, но области оставались равнодушными к победителю так же, как и к побежденному. Когда же честолюбивый и искусный в битвах великий князь стремился к распространению власти своей, к сосредоточиванию сил народных …против него восставало не только властолюбие других князей, но еще более завистливая свобода общин и областей, привычных к независимости, хотя вечно терпевших угнетения»cclxxxiv. Таким образом, по мнению А. С. Хомякова, «простота дотатарского устройства областного», «эгоизм городов нисколько не был изменен случайностью варяжского войска и варяжских военачальников, которых мы называем князьями, не представляя себе ясного смысла в этом слове». Придавая княжеской власти лишь значение «охранной стражи» независимых областей, исследователь считал, что ни она, ни единство языка, ни «единство веры не связывало людей» в Древней Руси. Только постепенно, с образованием Московского княжества, желание объединения «выразилось вдруг и в князе, и в гражданине, и в духовенстве», но с явлением Петра I, когда «Россия сходится с Западом», «жизнь власти государственной и жизнь духа народного разделились» вновьcclxxxv. Построения А. С. Хомякова вызвали некоторые несогласия И. В. Киреевского. Главной в них выступает мысль, что благодаря единой православной церкви на Руси «распространялись повсюду одинакие понятия об отношениях общественных и частных»cclxxxvi. Древнерусские земли жили не самобытно и обособленно, а по однообразному обычаю, основанному на одной вере, одних общинно-вечевых порядках. В отношении же института княжеской власти взгляды обоих славянофилов до поры до времени были схожи. И. В. Киреевский писал, что «в России мы не знаем хорошо границ княжеской власти прежде подчинения удельных княжеств Московскому; но если сообразим, что сила неизменяемого обычая делала всякое самовластное законодательство невозможным; что разбор и суд, который в некоторых случаях принадлежал князю, не мог совершатся несогласно со всеобъемлющими обычаями, ни толкование этих обычаев по той же причине не могло быть произвольное; что общий ход дел принадлежал мирам и приказам, судившим также по обычаю вековому и потому всем известному; наконец, что в крайних случаях князь, нарушавший правильность своих отношений к народу и церкви, был изгоняем самим народом, — сообразивши все это, кажется очевидно, что собственно княжеская власть заключалась более в предводительстве дружин, чем во внутреннем управлении, более в вооруженном покровительстве, чем во владении областями»cclxxxvii. Приведенная цитата как нельзя лучше характеризует метод «истинных» славянофилов, с помощью которого они делали свои выводы, то есть философские и критические размышления, вместо конкретно-исторических исследований. Поэтому их взгляды зачастую менялись со временем. В частности, это касается, прежде всего, И. В. Киреевского. Его суждения о русском историческом процессе под влиянием сильного религиозного чувства к концу жизни все более эволюционировали. Так, в 1852 г. в «Московском сборнике» была опубликована статья И. В. Киреевского «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России». Здесь уже нет противопоставления государства и княжеской власти народу, «земле», ибо государственность, по мнению автора, произошла «из естественного развития народного быта, проникнутого единством основного убеждения», то есть христианским учениемcclxxxviii. Целостность внутреннего и внешнего бытия в Древней Руси, как одно из главных отличий от Западной Европы, проявилось во всеобщем согласии. И. В. Киреевский по этому поводу писал: «Видишь бесчисленное множество маленьких общин, по всему лицу земли русской расселенных, и имеющих каждая на известных правах своего распорядителя, и составляющих каждая свое особое согласие, или свой маленький мир; эти маленькие миры, или согласия, сливаются в другие, большие согласия, которые, в свою очередь, составляют согласия областные и, наконец, племенные, из которых уже слагается одно общее огромное согласие всей русской земли, имеющее над собою великого князя всея Руси, на котором утверждается вся кровля общественного здания, опираются все связи его верховного устройства»cclxxxix. В статье И. В. Киреевский ссылается на единственную опубликованную историческую работу своего брата, известного фольклориста и археографа П. В. Киреевского «О древней русской истории», замечая, что его «взгляд на прежнюю Россию представляет, по моему мнению, самую ясную картину ее первобытного устройства»ccxc. Однако П. В. Киреевский, соглашаясь с мнением о единстве быта, в своей статье не дошел до утверждения о единстве управления в Древней Русиccxci. Сочинение И. В. Киреевского вызвало критический отклик со стороны А. С. Хомякова. Выступив против излишней идеализации общинного строя в древности, который венчал государь, он по-прежнему отмечал «стремление частных общин к отдельности». Призванная «из области скандинавской с дружиною чуждою и немалочисленною» для того, чтобы «устраивать порядок внутренний в отношениях племен друг к другу и ограждать тишину внешнюю от нападения недружелюбных соседей» княжеская власть осталась «чужда земле». Постоянные переходы князей и их дружин с места на место, вызванные родовыми счетами и вмешательством в них областей, считал А. С. Хомяков, приводили не к раздроблению Руси, а, наоборот, скрепляли ее, чему способствовало и духовенство. Однако, несмотря на то, что «общею волею составился союз под княжеским правлением рюрикова дома», областной эгоизм земщины не мог привести к единению земли и государства в одно целоеccxcii. Для одного из младших членов славянофильского кружка, Ю. Ф. Самарина, наиболее выказавшего себя в спорах с западниками, проявление акта призвания княжеской власти заключало идею, «что земля создает государство, а не государство — землю». Призвав князя, полагал Ю. Ф. Самарин, «и поставив над собою, община выразила в живом образе свое живое единство». Причем свободно и сознательно отрекшись от своего полновластия, она требовала от князя не только защиты, «а более возвышенного, христианского понятия о призвании личной власти, о нравственных обязанностях свободного лица». «Что такое князь в отношении к миру, — писал Ю. Ф. Самарин, — если не представитель личности, равно близкий каждому, если не признанный заступник и ходатай каждого лица перед миром?» Отводя, таким образом, взаимные отношения князей, предопределенные родовым началом, на второй план, славянофилы утверждали, что «общинное начало составляет основу, грунт всей русской истории». Выражаясь «внешним образом в вечах», оно идет параллельно с государством, представленным княжеской властью. Оба элемента социально-политического строя Древней Руси «в каждом моменте его развития» выступают, по мнению Ю. Ф. Самарина, необходимыми «одно для другого»ccxciii. Наглядным примером для этого служит Новгород, где «было двоевластие: идеал новгородского быта, к которому он стремился, можно определить как согласие князя с вечем»ccxciv. Теория общинного быта и его взаимоотношение с княжеской властью, или теория «земли» и «государства», получили наибольшую разработку в трудах другого представителя младших славянофилов К. С. Аксаковаccxcv. Выступив против мнения о родовых отношениях у славян, он доказывал, что ко времени призвания варяжских князей родовой быт был уже давно пройденной стадией развития. Следовательно, основной формой общежития являлся не род, а община, составлявшая «землю». Общины, или земли, решали все свои дела на вечах и управлялись выборными старейшинами, но для защиты от внешних врагов, для сохранения своей самобытности они были вынуждены призвать государство. Для противопоставления завоеванию на Западе К. С. Аксаков подчеркивал, что в России «народ призывает власть добровольно, призывает ее в лице князя — монарха, как в лучшем ее выражении, и становится с нею в приязненные отношения. Это — союз народа с властью», «земли» и «государства». Таким образом, их отношения «не брань, не вражда, как это было у других народов, вследствие завоевания, а мир, вследствие добровольного призвания»ccxcvi. Земля, по К. С. Аксакову, воплощала «внутреннюю правду», государство — «внешнюю правду». Отсюда его известная формула: «Народу — сила мнения, государству — сила власти». В конкретно-историческом проявлении это выражалось в общинно-вечевой и княжеской деятельности, как свободных, самостоятельных сил, выполняющих свои функции и вступающих, когда необходимо во взаимодействие или действующих обособленно. Древняя Русь в «Киевский период», по мнению К. С. Аксакова, не составляла единого целого, образуя ряд «отдельных областей или общин, соединенных в земском отношении единством веры православной, а также и единством народным быта и языка; в отношении государственном соединенных кровным единством князей, тем, что князья общин родные между собою, одного происхождения. Иногда общины воюют друг с другом, и князья являются их предводителями; иногда князья воюют между собою, и общины, смотря по обстоятельствам, помогают им. Борьба между князьями идет за Киев, не как за могущественное княжество, но как за почетнейший престол. Здесь борьба идет за честь Киевского сидения, борьба за стол. Киев, как столица, имеет значение только для князей, для земли он важен как метрополия»ccxcvii. Народ не считался с понятиями старшинства князей, а относился к каждому князю лично, потому что в «период усобиц …не города, не земли раздавались, или делились по князьям, но князья делились по городам и землям», то есть призывались. Вообще, по поводу родового начала в междукняжеских отношениях К. С. Аксаков высказывался следующим образом: «Княжеский род Рюрика не составлял общины, не представлял и гражданственно-родового быта, ибо каждый член рода был владетелем, или имевшим право на владение; сверх того в княжеский распорядок входило участие тех земель и областей, которыми владели князья; родовой быт их, поэтому, не мог сохраниться, по крайней мере, в чистоте своей; между собой спорили они, собственно, о правах наследственных», а не родовыхccxcviii. Особенно «родственная связь слабеет» во «Владимирский период», когда «является много великих княжений»ccxcix. Таким образом, теория общинного быта и большой роли общинно-вечевого начала в социально-политической жизни Древней Руси, выдвинутая А. С. Хомяковым и И. В. Киреевским, была разработана К. С. Аксаковым в целостную историческую концепцию, в учение о противопоставлении «земли» и «государства», ставшее классическим для славянофилов. Отводя институту княжеской власти по отношению к общинному строю Руси роль внешнего фактора развития, К. С. Аксаков, тем не менее, признавал за ним монархический характер. Он писал: «Итак, несмотря на частые перемещения князей, даже на изгнание их, вы видите, что вся Россия и все города ее и Новгород оставались верны монархическому началу, и никогда не говорили: устроим правительство без князя». Более того, вследствие государственно-образующей функции княжеской власти, «народ не требовал, чтобы государь спрашивал его мнения», был «обязан хранить и чтить» эту власть. Так же обстояло дело у князя, по мнению историка, и с Боярской Думой, с которой он совещался, когда хотелccc. жүктеу/скачать 1.33 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|