Продавец обуви. История компании Nike, рассказанная ее основателем

Офис  Филдс  отделяла  от  моего  кабинета  перегородка.  Филдс  обежала
ее вокруг и подскочила к моему столу. «Вам лучше присесть», — выпалила
она.
«Я уже сижу».
«Все это пахнет жареным», — сказала она.
«Что пахнет?»
«Чеки. Все чеки».
Я  вызвал  к  себе  Хэйеса.  К  тому  времени  он  весил  330  фунтов
(150  кг.  —  Прим.  пер.),  но  казалось,  вся  его  фигура  стала  сжиматься,  как
шагреневая  кожа,  по  мере  того  как  Филдс  передавала  детали  своего
телефонного  разговора  с  Джонсоном.  «Мы,  наверное,  действительно
накосячили в этот раз», — сказал он. «Что нам делать?» — спросил я. «Я
позвоню Холланду», — ответил Хэйес.
Спустя несколько минут Хэйес вернулся в мой кабинет, поднимая руки:
«Холланд сказал, что все в порядке, не стоит беспокоиться, он сгладит все
острые углы, переговорив со своими боссами».
Я вздохнул с облегчением. Беда предотвращена.
Между  тем,  однако,  Джонсон  не  терял  времени  в  ожидании  того,  что
мы перезвоним. Он позвонил в местное отделение банка и выяснил, что его
счет,  по  какой-то  причине,  опустошен  до  дна.  Он  вызвал  к  себе
Джампьетро,  который  после  этого  съездил  к  старому  другу,  жившему  на
той же улице и владевшему местной компанией по производству коробок.
Джампьетро  попросил  его  взаймы  пять  тысяч  долларов,  наличными.
Скандальная  просьба.  Но  выживание  компании  этого  человека  по
производству  коробок  зависело  от  «Блю  Риббон».  Если  мы  прогорим,
картонажная компания, возможно, тоже лопнет. Так человек, выпускавший
коробки,  стал  нашим  «бэгменом»  (в  американском  сленге  —  тот,  кто
распределяет  своеобразный  фонд  взаимопомощи  (общак,  «котел»)  в  среде
преступного  сообщества.  —  Прим.  пер.),  раскошелившимся  на  пятьдесят
хрустящих стодолларовых купюр.
Джампьетро  после  этого  поспешил  обратно  на  фабрику  и  выдал
каждому  рабочему  зарплату  наличными,  поступив  как  Джимми  Стюарт  в
роли Джорджа Бейли (из фильма «Эта прекрасная жизнь». — Прим.  пер.),
который  помог  остаться  на  плаву  фирме  «Бейли  Бразерс  билдинг  энд
Лоун».
Хэйес ввалился в мой кабинет: «Холланд говорит, что нам надо ноги в
руки и быстро в банк. Пулей!»
Все, что помню, это — через какое-то мгновение мы оказались в банке
Калифорнии,  сидя  в  комнате  для  переговоров.  С  одной  стороны  стола

восседал  Холланд  с  двумя  безымянными  субъектами  в  костюмах.  Они
выглядели  как  сотрудники  из  похоронного  бюро.  По  другую  сторону
расположились  Хэйес  и  я.  Холланд  с  мрачным  видом  взял  слово:
«Господа…»
Плохо, подумал я. «Господа? — переспросил я. — Господа? Перри, это
ж мы».
«Господа, мы решили, что нашему банку не стоит больше обслуживать
ваш бизнес».
Мы с Хэйесом вылупили глаза.
«Означает ли это, что вы нас выбрасываете?» — спросил Хэйес.
«Да, это действительно так», — отвечал Холланд.
«Вы не можете этого сделать», — возразил Хэйес.
«Еще  как  можем,  и  мы  это  делаем,  —  сказал  Холланд.  —  Мы
замораживаем  ваши  фонды,  и  мы  больше  не  будем  оплачивать  чеки,
выписываемые на ваш депозит».
«Замораживаете  наши!..  Я  не  могу  этому  поверить»,  —  воскликнул
Хэйес.
«Лучше поверьте», — сказал Холланд.
Я ничего не сказал. Я обхватил себя руками и задумался. Это нехорошо,
это нехорошо, это нехорошо.
Не  обращая  внимания  на  весь  этот  позор,  перебранку,  каскад  дурных
последствий  того,  что  Холланд  вышвырнул  нас,  все,  о  чем  я  был  в
состоянии  думать,  была  «Ниссо».  Как  там  отреагируют.  Как  отреагирует
Ито?  Я  представлял  себе,  как  сообщаю  Человеку-ледышке,  что  мы  не
можем  вернуть  ему  его  миллион  долларов.  Эта  леденящая  мысль
сковывала меня до мозга костей.
Я  не  помню  завершения  нашей  встречи.  Не  помню,  как  мы  покинули
здание  банка,  как  выходили  из  него,  переходили  на  противоположную
сторону улицы, как потом вошли в лифт, как поднялись в нем на верхний
этаж.  Помню  лишь,  как  меня  трясло,  жестоко  трясло,  когда  я  попросил  о
возможности переговорить с мистером Ито.
Следующее,  что  я  помню,  это  то,  как  Ито  и  Сумераги  ввели  меня
с  Хэйесом  в  конференц-зал.  Они  видели,  что  ноги  под  нами
подкашивались. Они усадили нас в кресла, и, пока я говорил, они смотрели
перед  собой  в  пол.  Кей.  Глубокое  чувство  кей.  «Итак,  —  сказал  я.  —  У
меня плохие новости. Наш банк… вышвырнул нас».
Ито поднял глаза. «Почему?» — спросил он.
Взор  его  окаменел.  Однако  голос  оставался  на  удивление  мягким.  Я
вспомнил,  как  дул  ветер  на  вершине  Фудзиямы.  Вспомнил  нежное

дуновение, от которого колыхались листья гинкго в саду Мэйдзи. Я сказал:
«Мистер  Ито,  вам  известно,  как  крупные  торговые  компании  и  банки
живут  на  «флоуте»?  О’кей,  мы  в  «Блю  Риббон»  тоже  пытались  время  от
времени  делать  то  же  самое,  в  том  числе  пробовали  сделать  это  и  в
прошлом  месяце.  И  вся  загвоздка  в  том,  что  мы  опоздали  со  своим
«флоутом»  (сроком  между  предъявлением  чека  в  банк  и  его  оплатой,  то
есть фактическим списанием денег со счета. — Прим. пер.). А теперь Банк
Калифорнии решил вытолкнуть нас на улицу».
Сумераги закурил «Лаки Страйк». Пустил клубок дыма. Потом другой.
Ито  сделал  то  же  самое.  Одно  облачко  дыма.  Затем  другое.  Но  на
выдохе.  Похоже,  дым  изо  рта  у  него  не  выходил.  Казалось,  он  исходит
откуда-то из самой глубины его тела, клубясь и вылетая из-под его манжет
и воротника рубашки. Он взглянул мне в глаза. Просверлил меня взглядом.
«Они не должны были так поступить», — сказал он.
Сердце  мое  замерло.  Это  было  очень  сочувственное  заявление  со
стороны  Ито.  Я  взглянул  на  Хэйеса.  Потом  опять  на  Ито.  И  допустил
мысль, что, может, нам… удастся… все-таки выкарабкаться.
А потом я понял, что еще не сказал им худшее. «Как бы там ни было, —
сказал  я,  —  они  все  же  выбросили  нас,  мистер  Ито,  они  сделали  это,  и  в
сухом  остатке  —  у  меня  нет  банка.  И,  соответственно,  нет  денег.  А  мне
нужно  рассчитаться  с  рабочими  по  зарплате.  И  надо  расплатиться  с
другими  кредиторами.  И  если  я  окажусь  не  в  состоянии  выполнить  свои
обязательства,  я  потеряю  свой  бизнес.  Сегодня  же.  В  таком  случае  я  не
только не могу вернуть вам миллион долларов, который должен вам, сэр…
но я вынужден просить вас дать мне взаймы еще один миллион долларов».
Ито и Сумераги скосили глаза друг на друга буквально на полсекунды,
а  затем  вновь  уставились  на  меня.  Все  в  комнате  замерло.  Пылинки,
молекулы  воздуха  замерли  в  пространстве.  «Мистер  Найт,  —  сказал
Ито,  —  перед  тем  как  давать  вам  еще  хотя  бы  цент…  мне  необходимо
взглянуть на ваши бухгалтерские книги».
Когда я вернулся домой из офиса «Ниссо», было 9 часов вечера. Пенни
сообщила, что звонил Холланд.
«Холланд?» — переспросил я.
«Да,  —  подтвердила  она.  —  Он  распорядился,  чтобы  ты  перезвонил
ему, когда бы ты ни вернулся домой. Он оставил свой домашний номер».
Он ответил после первого же звонка. Его голос звучал… расслабленно.
Раньше,  днем,  он  держался  жестко,  выполняя  приказы  своих  боссов,  но
теперь  больше  походил  на  человека.  Грустного,  нервного  человека.
«Фил,  —  сказал  он,  —  я  полагал,  что  должен  тебе  сказать…  мы  были

вынуждены  известить  ФБР».  Я  крепче  сжал  трубку.  «Повтори-ка,  —
прошептал я. — Повтори, что ты сказал, Перри».
«У нас не было выбора».
«О чем ты мне говоришь?»
«Дело в том, что… э-э… нам кажется, это похоже на мошенничество».
Я  пошел  на  кухню  и  упал  на  стул.  «Что  случилось?»  —  спросила
Пенни.
Я  рассказал  ей.  Банкротство,  скандал,  разорение  —  мы  попали  в
переплет.
«Неужели нет надежды?» — спросила она.
«Все в руках «Ниссо».
«Тома Сумераги?»
«И его боссов».
«Тогда нет проблем. Сумераги любит тебя».
Она встала. У нее была вера. Она была совершенно готова ко всему, что
бы ни случилось. Она даже смогла заснуть. Но не я. Я всю ночь просидел,
проигрывая сотню разных сценариев, бичуя себя за то, что пошел на такой
риск.
Когда я в конце концов дополз до постели, мысли продолжали роиться
у  меня  в  голове.  Лежа  в  темноте,  я  все  думал  и  думал.  Окажусь  ли  я  в
тюрьме?
Я? В тюрьме?
Я  поднялся,  налил  себе  стакан  воды,  проверил,  как  спят  мальчишки.
Оба растянулись на животиках, в полной отключке от мира. Что они будут
делать?  Что  с  ними  будет?  Потом  пошел  к  себе  в  рабочий  уголок  и  стал
рыться  в  информации  о  законодательстве,  касающемся  освобождения
домашнего имущества от взыскания по долгам. Я с облегчением узнал, что
федералы  не  отберут  у  нас  дом.  Они  могут  взять  все  остальное,  но  не  это
маленькое  убежище  площадью  в  1600  квадратных  футов  (около  150
квадратных метров. — Прим. пер.).
Я  вздохнул,  но  чувство  облегчения  было  недолгим.  Я  начал  думать  о
своей  жизни.  Я  прокручивал  в  памяти  свои  годы,  подвергая  сомнению
каждое  принятое  когда-либо  мною  решение,  которое  привело  к  таким
результатам. Все могло быть иначе.
Я  попытался  пройтись  по  своему  стандартному  катехизису.  Что  ты
знаешь?  Но  я  ничего  не  знал.  Сидя  в  своем  кресле,  мне  захотелось
крикнуть: «Я ничего не знаю!»
У  меня  всегда  имелся  ответ,  какой-то  ответ,  на  любую  проблему.
Однако в тот раз, в ту ночь, ответов у меня не было. Я встал, нашел свой

желтый блокнот, начал составлять списки. Но мысли мои блуждали; когда
я  посмотрел  в  блокнот,  то  увидел  там  только  закорючки,  каракули,
похожие на молнии.
В  зловещем  сиянии  луны  все  они  выглядели  как  озлобленные,
отказывающиеся повиноваться «свуши».

жүктеу/скачать 1.74 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: