Орегон. Сэр, при всем уважении, я объездил весь мир, я видел, как в
слаборазвитых странах коррумпированные правительства именно так и
поступают. Я видел, как головорезы помыкают местными компаниями, с
высокомерием, безнаказанно,
и я поверить не могу, что мое собственное
правительство стало бы вести себя подобным же образом».
Бюрокракен ничего не сказал. Слабая ухмылка промелькнула на его
тонких губах. Меня тут же поразило, что он выглядел чудовищно
несчастным, впрочем, все функционеры выглядят несчастными. Когда я
вновь начал говорить, вся его неудовлетворенность, все несчастье
выразились в беспокойном, маниакально энергичном движении. Он
подпрыгнул со стула и начал мерить комнатку шагами.
Туда-сюда,
пританцовывая за своим столом. Затем сел, после чего повторил все
сначала. Это было не мерное расхаживание мыслителя, а возбужденное
метание зверя в клетке. Три шажка влево, три шажка вправо, тормозя и
прихрамывая. Когда он вновь уселся за стол, то прервал меня на полуслове.
Сказал, что ему было наплевать, что я говорил или думал,
что ему было все
равно, «справедливо» там что-то было или «не по-американски» (он
показал кавычки в воздухе своими костлявыми пальцами).
Ему просто нужно было получить свои деньги.
Свои деньги?
Я обхватил себя руками. С того момента, как я поймал себя на том, что
перегораю, эта старая привычка становилась все заметнее. В 1979 году я
часто выглядел так, будто пытался удержать себя руками, не дать себе
разлететься на части, предотвратить исторжение содержимого во мне. Я
хотел привести еще один аргумент, опровергнуть очередное заявление
бюрокракена, но я уже не доверял себе, что смогу говорить. Я
боялся, что
начну молотить конечностями как цепами, что начну орать благим матом.
И что душу выбью из его телефона. Мы составили еще ту пару — он со
своим бешеным метанием по кабинету и я со своим яростным
сдавливанием себя в объятиях.
Стало ясно, что мы в тупике. Мне надо было что-то предпринимать.
Поэтому я начал делать шаги в сторону примирения. Я сказал
бюрократену, что уважаю его позицию. Он должен был выполнять свою
работу. И это была очень важная работа. Должно быть, это не так легко
заставлять
оплачивать
обременительные
пошлины,
все
время
рассматривать жалобы. Я оглядел его кабинет-камеру как бы с
сочувствием. Однако, сказал я, если «Найк» принудят заплатить эту
непомерную сумму, голая правда
будет заключаться в том, что это
вышибет нас из бизнеса.
«И что?» — спросил он.
«И что?» — переспросил я.
«Да-а, — сказал он. — ну… и что? Мистер Найт, моя обязанность
собирать импортные пошлины для Казначейства США. Для меня этим
ограничивается сфера моих действий. Что должно случиться… то
случится».
Я обхватил себя руками так сильно, что со стороны могло показаться,
будто на мне надета невидимая смирительная рубашка.
Затем я выпустил себя из своих объятий и встал. Осторожно взял я свой
портфель и сказал бюрокракену, что не намерен принимать его решение и
не намерен сдаваться. Если потребуется,
я встречусь с каждым
конгрессменом и сенатором и буду в частном порядке ходатайствовать о
своем деле. Внезапно я ощутил огромное сочувствие к Вершкулу.
Неудивительно, что его сорвало с петель.
Разве вы не знаете, что отец
Достарыңызбен бөлісу: