Рисунок 3 – Знакомы ли Вы с программой профессиональной

1. 
   Нидлз, Б. Принципы бухгалтерского учета / Б. Нидлз, Х. Андерсон, Д. Колдуэлл. – М. : Ф и С. – 2000 г.
   
2. 
   Хендриксен, Э. Теория бухгалтерского учета / Э. Хендриксен, Ван Бреда. – М. : Ф и С – 2000 г.
   
3. 
   Вхождение в МСФО: вопросов больше чем ответов // Бюллетень бухгалтера, 2005. – № 1. – С. 6-9
   
4. 
   Айдаралиева, А. А. Внедрение международных стандартов финансовой отчетности (МСФО) в Западно-Казахстанской области / А. А. Айдаралиева, А. Е. Шахарова // аналитический обзор. – Уральск, Западно-Казахстанский ЦНТИ, 2006. – 36 с.
   

Дифференциация – это одна из основных внутренних тенденций современной науки. «Дифференциация научных дисциплин и специальностей, – пишет известный специалист в области философии науки А. П. Огурцов, – рост числа исследовательских областей – одна из важных характеристик научного прогресса, одно из проявлений профессионализации научной деятельности» [1]. В одной только физике на середину 70-х годов ХХ века приходилось 208 специальностей [1, с. 89]. Но этот процесс дифференциации научных дисциплин имеет и обратную, негативную сторону. Дробление на всё более и более мелкие дисциплины ведёт за собой всё более и более узкую специализацию научных работников, в перспективе приближаясь к тому, что называют частичным научным работником, обладающим частичным знанием. «Представители различных конкретных наук, – отмечает А. Л. Никифоров, – говорят на разных языках, решают специфические проблемы и не имеют почти никаких точек соприкосновения в сферах своих профессиональных интересов. Языковед не пойдёт на симпозиум специалистов по оптическим квантовым генераторам, а последних едва ли заинтересует обсуждение, скажем, особенностей критской письменности III тысяче-летия до н. э. И это справедливо не только для учёных столь далёких друг от друга специальностей. Сейчас даже физики и биологи собираются вместе лишь на торжественные заседания, но не для обсуждения научных проблем» [2]. Но если учесть, что в той же физике тридцать лет назад насчитывалось 208 специальностей, а за это время данная цифра явно возросла, то можно с уверенностью утверждать, что и два физика, особенно если их дисциплины непосредственно не соприкасаются (как, например, оптика и акустика), тоже могут не понять друг друга.

А. Л. Никифоров пишет: «Столь далеко зашедшая дифференциация наук и специализация ученых привели к тому, что единство научного знания превратилось в проблему» [2 с. 118]. Специалисты в области философии и методологии науки саму эту проблему формулируют, исходя из своей трактовки дифференциации наук. Некоторые, например, считают данный процесс либо внешним явлением, либо явлением случайным, либо же просто временным. А. Л. Никифоров считает его глубоко необходимым, имеющим под собой серьёзные основания. Он выделяет четыре вида таких оснований: онтологическое, гносеологическое, методологическое и социальное. При этом он отмечает, что, ставя вопрос о единстве научного знания, разные авторы по-разному понимают единство. Самого А. Л. Никифорова привлекает «позиция, которая утверждает равноправие и взаимообусловленность двух противоположных тенденций – к интеграции и к дифференциации» [2 с. 331].

Если А. Л. Никифоров говорит о преобладании тенденции дифференциации наук, то Н. П. Депенчук и С. Б. Крымский утверждают противоположное. «Одной из характернейших особенностей развития и функционирования знаний в эпоху НТР, – пишут они, – является усиление в науке места и роли интегративных процессов, изменение статуса интеграции в системе закономерностей научного познания» [3]. В казахстанской философии специально проблемами интеграции науки на современном этапе занимается М. З. Изотов. В основу своего подхода он кладет предметно-практическую деятельность. Именно в ней он усматривает последнее основание процессов интеграции наук и научного знания. Но субъектом предметной деятельности является человек. И М. З. Изотов пишет: «Если социально-культурная деятельность является основой диалектического единства науки и культуры, то своеобразный связующий “механизм” или “канал” реализации такого союза связан с решением глобальной проблемы человека. Ведь наука является феноменом культуры и, следовательно, специфическим аспектом проявления сущностных, созидательно-творческих сил человека» [4]. На наш взгляд, это наиболее глубокое основание для понимания как процессов дифференциации, так и процессов интеграции в науке, а равно и их соотношения. Человек как субъект научно-теоретического познания сосредоточивает в себе, в своём бытии, в своей деятельности как центробежные, так и центростремительные процессы и тенденции в науке. Но это лишь общая правильная мировоззренческая установка. Трудности начинаются тогда, когда приходится переходить от этой установки к реальной картине процессов в науке.

Существуют различные формы интеграции наук и научного знания. Существует такая форма, как синтез знания. «Под теоретическим синтезом в области естествознания, – пишет Б. М. Кедров, – имеются в виду процессы самого различного характера, направленные к объединению и связыванию ранее разобщённых отраслей или элементов естественнонаучного знания» [5].

Думается, то же самое можно говорить и о социогуманитарном знании. Синтез может осуществляться на разных уровнях науки (речь, разумеется, идёт лишь о познавательной, или когнитивной, структуре науки):

1) на уровне картины мира;

2) на уровне методологии;

3) на уровне концептуального аппарата;

4) на уровне результатов познания, т.е. знания.

Обратимся к научной картине мира, которая, как отмечает В. С. Стёпин, представляет собой «целостный образ предмета научного исследования в его главных системно-структурных характеристиках, формируемый посредством фундаментальных понятий, представлений и принципов науки на каждом этапе ее исторического развития» [6]. В. С. Стёпин уточняет: «Различают основные разновидности (формы) научной картины мира:

1) общенаучную как обобщённое представление о Вселенной, живой природе, обществе и человеке, формируемое на основе синтеза знаний, полученных в различных научных дисциплинах;

2) социальную и естественнонаучную картины мира как представления об обществе и при-роде, обобщающие достижения соответственно социально-гуманитарных и естественных наук;

3) специальные научные картины мира (дисциплинарные онтологии) – представления о предметах наук (физическая, химическая, биологическая и т.п. картины мира).

В последнем случае термин “мир” применяется в специфическом смысле, обозначая не мир в целом, а предметную область отдельной науки (физический мир, биологический мир, мир химических процессов) [6 с. 32].

Научная картина мира образуется на базе лидирующей науки: основополагающие достижения данной науки синтезируются с философско-мировоззренческими принципами, категориями и основоположениями. Присутствие философско-мировоз-зренческого содержания более явно выражено в общенаучной и наименее явно – в специальных (частнонаучных) картинах мира. Общенаучная картина мира отличается абстрактностью, частнонаучная – излишней конкретностью. Наиболее оптимальными являются естественнонаучная и социогуманитарная картины мира. Собственно говоря, насколько мы можем судить, полноценной научной картины мира еще не существо-вало, а кроме того, трудно говорить о цельной социогуманитарной картине мира. Наиболее развитой является естественнонаучная картина мира. Потому-то преобладающее количество публикаций посвящено именно ей.

Естественнонаучная (т.е. общая для всего естествознания) картина мира действительно осуществляет своеобразный синтез основных результатов всех естественных наук и тем самым придаёт ценность тому знанию, которое почерпнуто из различных естественнонаучных дисциплин и синтезировано со всяким другим естественнонаучным знанием. Правда, тут всегда возможен ценностный «перекос», заключающийся в том, что высшие ценностные характеристики присваиваются тому знанию, которое вырабатывается в науке-лидере.

Если обратиться к истории естествознания начиная только с Нового времени, то понятно, что первой естественнонаучной картиной мира данного периода была механическая картина мира, фундаментом и главным источником которой явилась классическая механика, разработанная И. Ньютоном. Она изображала мир как систему природы, в которой действующую по принципу механизма и для познания которой исчерпывающую роль играют количественные методы. Для самого Ньютона в картине мира существенное место занимал Бог, но уже в XVIII в. (в частности, в системе Лапласа) он был из этой картины мира устранён. Данная картина мира задавала целостное представление о природе и ориентировала другие естественные (а вплоть до первой половины ХIХ в. и социогуманитарные) науки.

Со временем данная картина мира стала изменяться в плане своей конкретизации. «Хотя, – отмечает П. С. Дышлевый, – фундаментом механической картины мира и была механическая теория Ньютона, однако постепенно эта картина начала обогащаться за счёт интегральных представлений из других областей естественно-научного знания – биологии, астрономии и других отраслей естественнонаучного познания. Постепенно в XVIII – первой половине XIX века была сформулирована научная картина мира, ядром которой были ньютоновы представления» [7]. Во второй половине XIX в. под влиянием открытий Дж. К. Максвелла сформировалась электродинамическая картина мира, а уже в первой половине ХХ в. благодаря специальной теории относительности, общей теории относительности и квантовой механики была выработана релятивистская картина мира. «В ней, – пишет П. С. Дышлевый, – физический мир представлен существенно отличающимся от “мира Ньютона”: если механическая картина мира характеризовала этот мир как состоящий из трёх независимых друг от друга сущностей – вещества, абсолютного пространства и абсолютного времени, то, согласно новой картине мира, физический мир есть единое материальное образование, проявляющееся в двух формах – атомистического вещества и континуальных полей, находящихся в непрерывном движении» [7 с. 112]. Разумеется, данная картина не является чем-то окончательным; она также претерпевает изменения.

С выработкой социогуманитарной научной картины мира дело обстоит намного сложнее. Это объясняется не только тем, что здесь установить науку-лидера намного труднее, чем в естествознании, но и тем, что существует не одна, не две, а множество социогуманитарных теорий одного и того же предмета. Так, например, Л. А. Уайт следующим образом характеризует ситуацию в современной культурной антропологии: «Никто из занимающихся культурной антропологией не подвергает сомнению то обстоятельство, что центральным понятием этой отрасли знаний является “культура”. Но данный термин каждый понимает по-своему. Для одних культура – научаемое поведение. Для других – не поведение как таковое, а его абстракция. Для одних антропологов каменные топоры и керамические сосуды – культура, для других ни один материальный предмет таковой не является. Одни полагают, что культура существует лишь в сознании людей, другие считают культурой лишь осязаемые предметы и явления внешнего мира, Некоторые антропологи представляют культуру совокупностью идей, но спорят друг с другом по поводу того, где эти идеи обитают: одни полагают, что в сознании изучаемых людей, другие – что в сознании самих этнологов. Далее следует понимание “культуры как защитного механизма физического мира”, “культуры как совокупности составляющих “n” различных социальных сигналов, которым соответствуют “m” различных ответов”, затем царит уже полная путаница и неразбериха. Интересно, как бы повели себя физики, если бы у них существовало столько же различных представлений об энергии!» [8]. Всё это, конечно, обусловлено в первую очередь спецификой социогуманитарного познания, его предметом и положением по отношению к последнему познающего субъекта.

Выше мы отметили, что возможен синтез на уровне методологии, Хотя в литературе чётко не выяснено, что собой представляет такой синтез, можно, на наш взгляд, предположить, что два (или несколько) разных метода синтезируются, образуя нечто новое, новый метод, но, по нашему мнению, такое встречается редко. Чаще встречается взаимодействие разных научных методов в ходе исследования того или иного феномена. Так, взаимодействию разных естественнонаучных методов при исследовании живых процессов посвящена коллективная монография «Взаимодействие методов естественных наук в познании жизни». Один из авторов – участников данной монографии – В. Н. Сойфер достаточно убедительно продемонстрировал то, как взаимодействие методов ряда наук способствовало формированию и развитию генетики. В частности, он отмечает, что на одном из этапов развития данной науки (когда в 1953 г. высказанный еще в 1928 г. Н. К. Кольцовым матричный принцип был полностью реализован в гипотезе репликации ДНК, сформулированной Д. Уотсоном и Ф. Криком) «важнейшую роль для её прогресса сыграло объединение физических методов исследования структуры молекул, биохимических методов выделения макромолекул, микробиологических и вирусологических методов (поскольку в основном эти работы велись на модели микроорганизмов и вирусов) и классических генетических методов (гибридологический анализ, изучение последствий крос-синговера, получение мутантов искусственным путём и т.д.). Благодаря такому синтезу методов возникла новая научная дисциплина – молекулярная генетика» [9]. В подобных исследовательских ситуациях не только повышается ценность привлекаемых методов, но и самого этого привлечения, самого взаимодействия разных методов.

Мы не станем специально касаться вопроса о синтезе или о взаимодействии на уровне концептуального аппарата и на уровне результатов познания или знания. Мы коснёмся о так называемых междисциплинарных и комплексных исследованиях, Собственно говоря, в литературе нет чёткого различения между теми и другими. Поэтому и мы не станем пытаться их различить. Вполне очевидно, что такого рода исследования становятся необходимыми в тех случаях, когда встаёт задача исследовать некоторый сложный предмет предельно всесторонне, что оказывается недоступным какой-либо одной дисциплине, либо же когда обнаружилась проблема, опять же недоступная одной дисциплине. Что касается последнего, то В. И. Вернадский еще в конце 30-х годов прошлого века писал: «Дело в том, что рост научного знания ХХ в. быстро стирает грани между отдельными науками. Мы всё больше специализируемся не по наукам, а по проблемам. Это позволяет, с одной стороны, чрезвычайно углубляться в изучаемое явление, а с другой – расширять охват его со всех точек зрения» [10].

Безусловно, в идеале подобные исследования должны обладать повышенной ценностью. Однако на сегодняшний день они сталкиваются со множеством трудностей методо-логического и организационного характера. Трудности, как отмечает Э. М. Мирский, возникают уже на этапе формулировки проблемы. «Так, – пишет он, – если проблема ставит-ся как объединение теоретического знания, то возможны только две стратегии её решения:

1) создание некоторого языка (метаязыка или языка-посредника), в терминах и конструкциях которого можно добиться описания объекта междисциплинарного исследования;

2) создание некоторой новой содержательной теории междисциплинарного объекта, включающей его изображения в теориях отдельных дисциплин как частные случаи» [11].

Но даже если эта трудность преодолена, то в ходе междисциплинарного исследования неизбежно возникают другие. А. А. Хамидов объясняет это следующим образом; «…Современные формы и случаи междисциплинарных исследований или комплексных подходов к решению тех или иных проблем ещё во многом находится в плену у старого (дисциплинарного и функционального) разделения наук и преиму-щественно объектного типа познавательной культуры. Получается примерно такая картина. Вокруг целостной и многомерной проблемы собираются дисциплины-монады (часто поистине без окон, без дверей друг для друга), и каждая либо прилагает собственный конечный масштаб к проблеме, редуцируя её полноту к собственному уровню, либо же выхватывает из нее “кусок” содержания, помещающейся на её прокрус-товом ложе концептуализации» [12]. Разумеется, конечным продуктом такого подхода будет мозаика частичных изображений предмета, а вовсе не целостная картина его.

В советской (и более широко – в марксистской) философской литературе обсуждалась идея будущей единой науки, высказанная К. Марксом в 1844 году. Маркс писал; «Сама история является действительной частью истории природы, становления природы человеком. Впоследствии естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: это будет одна наука». Данная идея осталась у Маркса неразвёрнутой; он её больше не затрагивал. Поэтому в марксистской литературе отношение к ней было неоднозначное. «Идея Маркса о единой науке, – справедливо отмечает С. Аврамова, – допускает множество толкований – от буквального её понимания вплоть до полного её отрицания». Рассмотрим несколько точек зрения на эту идею.

А. П. Огурцов считает эту идею несостоятельной и противопоставляет её идее взаимодействия наук. Он пишет: «В противовес экстремизму всех программ “единой науки” программа, выдвигающая идею анализа взаимодействия наук, гораздо более осмотрительна в своих методологических требованиях и идеалах. Она базируется на осознании науки как формы духовного производства, научного исследования как деятельности, осуществляемой учёными, которые объединены в исследовательские группы и разделяют со всем научным сообществом определённый набор ценностей, норм и методологических регуляторов». Однако нетрудно заметить, что сама по себе «программа взаимодействия наук» не противоречит Марксову идеалу единой науки. Поэтому более права процитированная выше С. Аврамова, отмечающая, что «мысль Маркса об “одной науке” следует толковать не в смысле стирания границ между отдельными научными дисциплинами и отрицания их предметной специфики, не как редукцию всех наук к одной-единственной модели рациональности и не только как методологический синтез. Её следует рассматривать как взаимопроникновение, как “диалогичность” между гуманитарным и естественнонаучным знанием, как единство многообразия, в основе которого лежит становление единого типа научной рациональ-ности». В. Ф. Асмус высказывает мысль, что Марксов идеал единой науки «стремится весь фронт естественных наук довести до уровня принципов и задач, которые во всём своём значении могут быть раскрыты только наукой исторической».

А. А. Хамидов, оценивая точку зрения А. П. Огурцова, предполагает, что последний исходит из современного состояния науки. В этих условиях, отмечает он, прямое внедрение в практику «программы единой науки» явилось бы разрушительным актом; в этих условиях, несомненно, предпочтительнее «программа взаимодействия наук». С. Аврамова также считает, что в современных условиях Марксову идею единой науки «следует рассматривать не как готовый ответ, а в качестве проблемы для современной науки и её философско-методологического осознания». Другими словами, для сегодняшнего состояния науки эта идея является всего лишь идеалом. Но против такого истолкования данной идеи возражает И. С. Урбанаева. Она сожалеет, что её (идею) «до сих пор воспринимают исключительно как марксистский идеал науки, поскольку полагают, что Маркс имел в виду науку будущего. Но это, – заявляет она, – весьма неадекватное понимание мысли Маркса». Она полагает, что «Марксово понятие единой науки выражает сущностные определения науки в её всеобщности…». С этим положением можно согласиться в том смысле, что наука всегда, на всех этапах своего существования обладает одной и той же сущностью и что этой сущностью обладают равно естественные и общественные (социогуманитарные) науки. Но ведь у Маркса речь идёт не о современной ему науке, а о науке будущего. Следовательно, точка зрения И. С. Урбанаевой не может считаться состоятельной. Остаётся расценивать Марксову идею будущей единой науки как всего лишь идеал.

Основной недостаток сторонников идеи единой науки состоит в некритическом отношении к этой идее. Как отмечает А. А. Хамидов, «Экономическо-философские рукописи 1844 года», в которых высказана эта идея, ещё не свободны от влияния на К. Маркса философии Л. Фейербаха. «Здесь, – пишет он, – часто наряду с уже собственными положениями Маркс повторяет положения Фейербаха либо в чистом виде, либо уже усовершенствованные собственной работой (так сказать, «марксизированные»). Причём нередко такое сочетание встречается в одном и том же абзаце, а иногда в одном и том же предложении. …Тезис о будущей единой науке являет нам усовершенствование позиции Фейербаха со скрытым в ней собственным взглядом, хотя может показаться, что это исключительно марксистское (т.е. в духе Маркса как автора “Тезисов о Фейербахе”, “Нищеты философии”, “Капитала” и т.д.) положение». При любой степени единства Естествознание и социогуманитарное знание не смогут превратиться в унифицированную науку.

Итак, мы рассмотрели тенденции дифференциации и интеграции в современной науке, и из этого рассмотрения видно, что интеграционные моменты обладают большей положительной ценностью, чем процессы дифференциации, хотя они, безусловно, необходимы. И можно согласиться с положением М. З. Изотова о том, что «интеграция является основной закономерностью развития науки». Но в науке существуют и иные тенденции. Они будут рассмотрены в другой статье.