Реферат студентки II курса

© 2006 «РЕФЕРАТЫ ДЛЯ ЖУРФАКОВЦЕВ»

Факультет журналистики.

Жанровые особенности романа Гете «Страдания юного Вертера».

Преподаватель: Ванникова Н.И.

Реферат студентки II курса

P4ela.
Москва 2004

Форма романа в письмах стала художественным открытием XVIII века, она давала возможность показывать человека не только в ходе событий и приключений, но и в сложном процессе его чувствований и переживаний, в его отношении к окружающему внешнему миру. Все письма в романе принадлежат одному лицу - Вертеру; перед нами – роман-дневник, роман-исповедь, и все происходящие события мы воспринимаем глазами этого героя. Лишь только краткое вступление, отрывок «От издателя к читателю» и концовка объективированы – они написаны от лица автора.

Поводом к созданию романа явилась любовь Гете к Шарлотте Буфф. Он познакомился с ней в июне 1772 года, когда служил в Имперском суде в Вецларе. У Гете были добрые дружеские отношения с женихом Шарлоты, также служившим в Вецларе, Кестнером, и когда он понял, что его чувство к Лотте нарушает покой его друзей, он удалился. «Я оставляю вас счастливыми, но не ухожу из ваших сердец», - писал он Шарлотте. Приблизительно такие же слова мы видим в прощальном письме Вертера.

Сам Гете ушел от любимой, но не ушел из жизни, однако прототип самоубийцы-влюбленного также взят из реальных событий. Другой вецларский чиновник, знакомый Гете, Иерузалем оказался в сходных обстоятельствах, полюбив замужнюю женщину, но не найдя выхода, покончил жизнь самоубийством. Интересно отметить, что сочувствуя Иерузалему, он прежде всего с возмущением пишет об окружавших его людях, которые довели его до самоубийства: «Несчастный! Но эти дьяволы, эти подлые люди, не умеющие наслаждаться ничем, кроме отбросов суеты, воздвигшие в своем сердце кумирни сластолюбию, идолопоклонствующие, препятствующие добрым начинаниям, ни в чем не знающие меры и подтачивающие наши силы! Они виноваты в этом несчастье, в нашем несчастье. Убирались бы они к черту, своему собрату!»

Таким образом, мы видим, что содержание романа выходит за рамки автобиографического, нельзя рассматривать это произведение лишь как отражение душевной «вецларской драмы». Значение выведенных Гете характеров и обобщений значительно глубже и шире. Роман восходит к определенной традиции (от Ричардсона до Руссо), являясь в то же время новым художественным явлением эпохи. В нем чувство органически слито с характером.

Важно отметить также, что трагедия сводится не только к истории неудовлетворенной любви; в центре романа – и философски осмысленная тема: человек и мир, личность и общество. Именно это дало основание Томасу Манну отнести «Страдания юного Вертера» к тем книгам, которые предрекли и подготовили Французскую революцию². Да, и сам Гете говорил, что «Вертер» «начинен взрывчаткой». Обладая мощным бунтарским зарядом, он не мог не вызвать отклика в стране, готовившейся к революции.

О любви же, описанной Гете можно сказать словами Стендаля³:

«<…> Любовь в стиле Вертера <…> это новая жизненная цель, которой все подчиняется, которая меняет облик всех вещей. Любовь-страсть величественно преображает в глазах человека всю природу, которая кажется чем-то небывало новым, созданным только вчера».

Итак, Гете, определяя жанр своего произведения, сам называет его романом. «Роман – это большая форма эпического жанра литературы. Его наиболее общие черты: изображение человека в сложных формах жизненного процесса, многолинейность сюжета, охватывающего судьбы ряда действующих лиц, многоголосие, отсюда – большой объем сравнительно с другими жанрами. Понятно, конечно, что эти черты характеризуют основные тенденции развития романа и проявляются крайне многообразно»⁴. «Вертер» Гете отвечает этим немногим требованиям. Здесь и изображение чувств страдающего молодого человека, и любовный треугольник, и интрига, и, как было сказано выше, поднята острая социальная тема – человек и общество. Таким образом, налицо и многослойность (тема любви, тема страдающего человека в обществе) сюжета. Обе темы постоянно переплетаются друг с другом, однако характер их разработки и художественных обобщений различен. В первом случае мотивировки приобретают преимущественно психологический характер, во втором – главным образом социальный, бытовой. Любовью принизан весь роман, собственно любовь и есть причина «страданий юного Вертера». В раскрытии второй темы показателен эпизод, в котором граф фон К. пригласил героя на обед, а как раз в тот день у него собирались знатные кавалеры и дамы. Вертер не думал, что «подначальным там не место». Его присутствия старались не замечать, знакомые отвечали лаконически, « женщины шушукались между собой на другом конце залы», , «потом стали перешептываться и мужчины». В итоге по просьбе гостей граф был вынужден сказать Вертеру, что общество недовольно его присутствием, т.е. по сути просто попросил его уйти.

В современном литературоведении «Вертер» часто интерпретируется как «сентиментально-романтический» роман, как явление преромантизма. Представляется, что, несмотря на то, что «Вертер» прокладывает путь романтическому (в частности, исповедальному) роману, целостность его поэтической системы определяется просветительской эстетикой. Это противоречивое и динамичное произведение, в котором сосуществуют представления о гармонии и дисгармонии мира, сентиментализм в единстве со штюрмерским идеалом, просветительская поэтика и ее наметившийся кризис.

«Вертера» называют «романом в письмах», но записи эти принадлежат перу одного человека – Вертера, он ведет рассказ от своего лица. Вертер пишет своему хорошему старому другу Вильгельму («Ты издавна знаешь мою привычку приживаться где-нибудь, находить себе приют в укромной уголке и располагаться там, довольствуясь малым. Я и здесь облюбовал себе такое местечко»), которому рассказывает все, что чувствует. Интересно, что подразумевается, что Вильгельм ему дает какие-то советы, отвечает, высказывает свои мнения, мы это видим соответственно в записях Вертера:

«Ты спрашиваешь, прислать ли мне мои книги. Милый друг, ради бога, избавь меня от них!»

«Прощай, письмо тебе понравится своим чисто повествовательным характером».

«Почему я не пишу тебе, спрашиваешь ты, а еще слывешь ученым. Мог бы сам догадаться, что я вполне здоров и даже…словом, я свел знакомство, которое живо затронуло мое сердце».

«Я отнюдь не решил послушаться вас и поехать с посланником в ***.Мне не очень-то по нутру иметь над собой начальство, а тут все мы еще знаем, что и человек-то он дрянной. Ты пишешь, что матушка хотела бы определить меня к делу».

«Так как ты очень печешься о том, чтобы я не забросил рисования, я предпочел обойти этот вопрос, чем признаться тебе, сколь мало мною сделано за последнее время».

«Благодарю тебя, Вильгельм, за сердечное участие, за доброжелательный совет и прошу лишь об одном – не тревожься».

Но вернемся к характеристике жанра. Роман было бы правильнее назвать «лирическим дневником», вдохновенным «монологом». И это имеет значение. Именно письмам, носившим интимный характер, Вертер мог доверить свои самые откровенные мысли и чувства:

«Никогда еще не были так пленительны ее губы, казалось, они, приоткрываясь, жадно впитывают сладостные звуки инструмента, и лишь нежнейший отголосок слетает с этих чистых уст. Ах, разве можно выразить его! Я не устоял; склонившись, дал я клятву: «Никогда не дерзну я поцеловать вас, уста, осененные духами!» И все же…понимаешь ты, передо мной точно какая-то грань…Мне надо ее перешагнуть…вкусить блаженство…а потом, после падения, искупить грех! Полно, грех ли?»

Вертер цитирует свои мысли и идеи, не просто описывает события жизни, также он сопоставляет свои эмоции с эмоциями книжных героев:

«Порой я говорю себе: «Твоя участь беспримерна!» - и называю других счастливцами. Еще никто не терпел таких мучений! Потом начну читать поэта древности, и мне чудится, будто я заглядываю в собственное сердце. Как я страдаю! Ах, неужто люди бывали так же несчастливы до меня?»

Итак, «Страдания юного Вертера» - это сентиментальный дневник-исповедь влюбленного человека. Интересно отметить, что если в сентиментальном романе эмоциональность – это особый душевный склад, тонкость чувств, ранимость, комплекс моральных норм, которые определены естественной сущностью человека, то в исповедальном романе эмоциональность становится лирической призмой восприятия мира, способом познания действительности. Мне кажется, в записях Вертера мы видим черты и первого, и второго, наблюдая само развитие чувств, душевные терзания героя его же глазами, формулируя его же словами. Такое сочетание, изменение…как раз с помощью этого осуществляется новое содержание и своеобразие мышления («…форма есть не что иное как, как переход содержания в форму»⁵).

В таком контексте важно рассмотреть структуру «Вертера». В романе прослеживается линейная композиция, автор отделен от героя, другие персонажи важны для описания жизни героя. В «Вертере» примечания, комментарии издателя постоянно вторгаются в текст: в начале, середине и конце. Причем в начале перед нами предстает образ автора-советчика – он дает понять, что историю эту отыскал, потому что она будет интересна читателю и полезна особенно для «бедняги подпавшего тому же искушению». В главе «От издателя читателю» издатель замечает, что «относительно характеров действующих лиц мнения расходятся и оценки различны». Если Альберт и друзья порицают Вертера, то в тоне издателя осуждение и сострадание неотделимы, а в самой исповеди Вертер и вовсе эстетизируется. Таким образом, важно отметить, что нет уже открытых морализаторских тенденций, нет явного суда. Это позволяет говорить о первых шагах к новому соотношению автора и героя, которое воплотится в романтической поэтике.

Интересная особенность: Гете создает сентиментальную идиллию в начале повествования и разрушает ее всем ходом сюжета. Разрушение идиллии – в самой ситуации самоубийства и в целой серии параллельных историй, которые, дополняя историю Вертера, трагедию его любви, придают ей обобщающий смысл. Это и вставной эпизод о девушке-самоубийце, о безумце, история молодого влюбленного крестьянина, история женщины с детьми, которая ждет мужа в своем домике под липой, это цитаты из Оссиана: смерть Кольмы, смерть Морара, Дауры. Некоторые истории даны даже в процессе, как определенные этапы постижения мира героем. Такова, например, история крестьянского парня, искренность и непосредственность чувств которого потрясают Вертера при первой встрече:

«Нет, никакими словами не описать той нежности, которой дышало все его существо: что бы я ни сказал, все выйдет грубо и нескладно. Особенно умилила меня в нем боязнь, что я неверно истолкую их отношения и усомнюсь в ее благонравии». Смысл второй встречи –просветительское противопоставление природного социальному. И, наконец, третье возвращение к истории крестьянина разрушает идиллию: лучшие чувства оборачиваются преступлением.

Каждая история художественно иллюстрирует авторскую мысль. Это назидание в особой форме, доказательство, довод в философском споре, пример к авторскому «тезису». Отдельные истории не растворены в едином художественном целом – и это черта просветительской поэтики. Но вставные истории в то же время не разрушают центростремительную структуру романа, так как они почти утрачивают самостоятельную функцию и важны не сами по себе, а для выявления внутреннего мира Вертера, убедительности его эволюции. А «история с пистолетами», превращаясь в лирический мотив, перестает быть вставной новеллой. Итак, у Гете дробность композиции (вставные новеллы, структура «тезис-пример»- проявление иллюстративности) – это просветительский прием аргументации.

В «Вертере» три лексических пласта: в типично сентименталистскую лексику («любимый уголок», «несказанно прекрасно», «милая долина», «упоен ощущением покоя», «уютное скромное местечко», «прелестное зрелище», «песенка», «побренчать на фортепьяно» и т.д.) вторгаются штюрмерские мотивы («мятежная кровь», «необузданные мечтания», «таятся без пользы отмирающие силы», «ключ гениальности»); затем появляется новая тональность, которая, возникая из рассуждений, сравнений, многочисленных однотипных историй, разрастается и становится лейтмотивом произведения: «сердце, которому холодно в этом мире», «быть непонятым – наша доля», «вырваться из этой темницы», «тесные пределы», «я только странник, только скиталец на земле», «прошедшее точно молнией озаряет мрачную бездну грядущего, и все вокруг гибнет, и мир рушится вместе со мной», «раствориться в бесконечности»… Это интонации, предвещающие трагедию.

Мотивы отчаяния и смерти вторгаются первоначально в совершенно чужеродную ткань, поэтому тема «пистолетов» возникает как бы случайно, в шутку, затем углубляется, нагнетается: это и сцена у Альберта, и диспут с Альбертом о самоубийстве, и все рассуждения о бренности мира, которые являются модификацией той же темы «пистолета», «могилы».

Характерно, что, изливая чувство, Вертер постоянно пытается дать некое обобщение тому, что с ним происходит. Но рациональное и эмоциональное начала не взаимопроникнуты, как в романтической поэтике, понятийно-логическое обобщение принимает форму «тезиса»(об этом упоминалось выше). И хотя логическое начало теряет абстрактный рационалистический пафос, это уже не классицистический тезис, а способ мышления – от общего к частному, который проявляется и в пейзажных зарисовках, и в многочисленных рассуждениях, и в композиции (от письма о бренности мира к своему личному горю). Логическое начало, воплощенное нередко в развернутых сравнениях, приобретает метафорический смысл, приближаясь к поэтическому обобщению. Например, развернутое сравнение – сказка о магнитной горе – воспринимается как «тезис», а история Вертера – «пример». Такова же роль многочисленных других сравнений.

Рассмотрим другой аспект: деление на части – книга первая и книга вторая. Первая часть романа Гете завершается попыткой бегства от любви, от самого себя. Но это, наверное, скорее обычно и даже традиционно, ведь герой должен пройти второй круг испытаний и на новом уровне – на уровне – на уровне социальных отношений ощутить «неуютность» в таком, как ему казалось, мире. Но если в первой части романа преобладает доказательство неизбежности смерти Вертера, то во второй части начинают исчезать «доказательства», «примеры-истории» проникаются лиризмом, углубляется субъективное начало, несколько видоизменяется соотношение аналитического и эмоционального. Рассуждения о боге приближаются к молитве, рассуждения о смерти – к лирическому монологу, элегии. И если в конце первой части четко декларируется: « Я не вижу иного конца этим страданиям, кроме могилы», то в конце второй части – лирическое стремление «раствориться в бесконечности».

И хотя огромная цитата из Оссиана тоже своего рода вставная новелла, но это уже поэтический «тезис», авторское поэтическое оправдание Вертера, это кульминация развития мотивов отчаяния и скорби в романе, приготовленная их предшествующим движением. Это был выход к новому мировосприятию, к иной поэтической системе.

Внутренняя динамика проявляется и в эволюции пейзажа в сентиментальном романе Гете. Настроением покоя и умиротворенности, радостной гармонией с природой – вечным идеалом и высшей мудростью – проникнуты первые пейзажные зарисовки в «Вертере». Замкнутое пространство: сад, долина, темный лес, высокая трава, любимый уголок – «близкая» природа; также «близкий ракурс»: «прильнув к земле»; мир в его объективной данности: «полдневное солнце», «быстрый ручей». Примечательно, что все статично или наблюдается едва наметившаяся динамика: «поднимается пар», «луч проскальзывает». А вот и описание места, приятного Вертеру, гармонией пронизано все:

«<…> а что приятнее всего – две липы своими раскидистыми ветвями целиком укрывают небольшую церковную площадь, окруженную со всех сторон крестьянскими домишками, овинами и дворами. Уютнее, укромнее я редко встречал местечко; мне выносят столик и стул из харчевни, и я посиживаю там, попиваю кофе и читаю Гомера».

От гармонии мира герой идет к постижению его противоречивости, пейзаж-раздумье запечатлевает стремление постичь диалектику жизни и смерти, но в «Вертере» с его просветительской поэтикой это стремление реализуется лишь как заострение насущных проблем бренного мира. Это не романтический контраст материального и духовного: мир остается единственной реальностью, которая начинает одухотворяться, герой жаждет приобщиться к таинствам «вездесущего».

Когда мы говорим о предвосхищении в сентиментализме романтических мотивов, то необходимо подчеркнуть, что эти черт, элементы, «романтические мотивы» вписаны в просветительскую идейно-художественную систему, выполняя в ней совершенно иную функцию, чем в романтическом в целом. Так, в «Страданиях юного Вертера» появляется совершенно новая тональность в пейзажных зарисовках – это выражение не грусти, умиления, радости и гармонии, типичных для поэтики сентименталистов, а «ужас одиночества», «тайное предчуствие». При всей ясности и четкости, мы постоянно встречаем упоминания о «заманчивой дымке», «мимолетном мираже». Действительно, Вертер даже не может нарисовать в письмах портрет Лоты, мы видим лишь ее силуэт, еще акцент сделан на ее глаза. В текучести, трепетности представлен внутренний мир Вертера, далекий от рациональности, поэтому герой так часто признается в своей нерешительности и колебаниях:

«не знаю, как это выразить», «не знаю, удастся ли мне это описать», «не в состоянии выразить», «все так зыбко и туманно перед моим духовным взором». Это, однако, считается качественно иным явлением, чем романтические полутона, стирание четкого контура, воплощающие одухотворенность, неустойчивость и зыбкость, трепетность мира.

Поскольку у романтиков пейзаж – неотъемлемый элемент художественной системы, то в нем отражаются особенности романтического миропонимания: материальность и одухотворенность мира, идея гармонии и величия вечности и бренность маленького человека, затерянного в огромном мире. Развитие темы «неба» в речи героя придает картине дополнительный ракурс: в звездный час любви человек дорастает до мировой гармонии, приобщается к ней.

Можно в пример привести записи Вертера от 16 июня: «Где-то в стороне еще громыхало, благодатный дождь струился на землю, и теплый воздух, насыщенный живительным ароматом, поднимался к нам. Она стояла, облокотясь на подоконник и вглядываясь в окрестности; потом посмотрела на небо, на меня; я увидел, что глаза ее подернулись слезами; она положила руку на мою и произнесла «Клопшток». Я сразу же вспомнил великолепную оду, пришедшую ей на ум, и погрузился в поток ощущений, которые она пробудила своим возгласом». Пейзаж становится лирическим аккордом, ярко выделяется родство душ, но общая концепция остается сентименталистской.

Почти каждая зарисовка в «Вертере» решена в новой тональности; если в начале романа природа была «трогательной»и статичной, то, как уже было замечено ранее, впоследствии она становится грозной, динамичной.

Так, в цитатах из Оссиана мы встречаем такие строчки: «радостно играют волны», «изменчивое солнце», «безмолвный холм», «жестокая ночь», «весна ластится и говорит»). Это и ритмизованная проза, обращения, восклицания. Итак, у Гете мы наблюдаем эволюцию пейзажей, служащих прямой цели – показать изменение состояния героя и его восприятия, разрушение сентиментальной идиллии.

Несостоятельность сентиментальной идиллии, разрушение сентименталистского пространства, попытки постичь диалектику жизни, углубление субъективного начала, возрастающая функциональность пейзажа в сентименталистском романе – все это воплощено в «Страданиях юного Вертера» Гете и прокладывает путь концептуально новому в романе.

Список использованной литературы:

Гете И.В. Стихотворения. Страдания юного Вертера. Фауст.-М.: АСТ Олимп, 1997

«Вертер» Гете. Манн, Томас. Собрание сочинений в 10 томах, т.10.-М:Наука,1961

История Всемирной Литературы в 9т.,Т.5.-М.:Наука, 1988

История зарубежной литературы XVIII в. под ред. Неустроева В.П.- М.: изд-во Московского университета, 1984

История немецкой литературы в 3т. под ред. Дмитриева,Т.1.- М.: Радуга, 1985

История немецкой литературы в 5т.,Т.2.-М.:Академия наук СССР, 1963

Статья «Вертер» и поэтика французского исповедального романа» Э.Н.Шевякова. «Гетевские чтения», 1993

Статья «Судьба первого романа Гете» С.В. Тураев. «Гетевские чтения», 1994

Статья «Французская «вертериана» к. XVIII в.» Э.Г. Дементьев. «Гетевские чтения», 1994

Статья «Вертер» и французская романтическая проза» Л.А. Мироненко, «Гетевские чтения»,1994