Рефлексия журнал основан в январе 2007 года Выходит 6 раз в год 3

© 2009 г. А.С. Мейриева

ПРИНЦИПЫ ПРАГМАТИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

ЭВФЕМИСТИЧЕСКОЙ ЛЕКСИКИ

Объектом прагматического исследования эвфемизмов является речевая деятельность с использованием эвфемистической лексики, предметом – антропоцентрическая сущность эвфемистических единиц, их отношение к участникам коммуникативно-знаковой ситуации в рамках определенного типа речевых построений.

Одна из наиболее употребительных единиц – «речевой акт».

Эвфемистические единицы, попадая в состав речевого акта, оказавшись в той или иной коммуникативно-знаковой ситуации, рассматриваются в комплексе с сопутствующими ей прагматическими обстоятельствами общения:

1. 
   замыслом отправителя сообщения;
   
2. 
   пресуппозитивным фоном;
   
3. 
   обстановкой общения;
   
4. 
   интерпретаций и пониманием сообщаемого.
   

Предположим, при возникновении нежелательных, трудных для обсуждения тем могут использоваться вместо прямых непосредственных наименований более общие названия, а также конструкции, смягченные образным переосмыслением слов.

Употребляя эвфемистический фразеологизм «отклониться от истины», адресат преследовал замысел сообщить о том, что некое лицо лжет. О ведущем себя непристойно говорят «позволять себе лишнее», вести себя «не так, как надо» и т.п. Например: «Мы долго жили как придется. Не так, как надо, ели, пили, вели себя. Мы были лишены необходимых человеческих норм часто по невежеству, а не из-за трудности их осуществления» (М.Ф. Гогулан, 2000 г., С.303).

Парадоксальность подобного словоупотребления заключается в том, что адресат стремится наиболее точно, адекватно назвать или охарактеризовать предмет, поведение и т.п., но при этом облекает обозначаемое, казалось бы, в несвойственные для него одежды, но при этом адресант воспринимает сказанное вполне адекватно. Приведем отрывок из известного диалога Платона «Федр»:

Понимание сообщаемого реализуется за счет того, что эвфемизмы так же, как и все другие номинативные единицы, вписываясь в языковой код, занимают там свое определенное место и получают то или иное семантическое наполнение.

Восприятие их обеспечивается не только этим, но и связью эвфемизмов с той или иной сферой общения. Например, эвфемизмы, связанные с религиозными убеждениями и суевериями, понятны практически всем, воспитанным в традициях христианской морали или изучавшим в силу каких-либо причин христианские традиции:

злой (нечистый) дух, нечистая сила, с левой ноги встать (даже понятие «левая» может эвфемизироваться: встать не с той ноги). И это не случайно: особая левая нога – признак сатаны: он и начинает с левой, он и «прихрамывает на левую» ногу, он и «уводит налево». Естественно, что замысел говорящего или пишущего в данном случае заключается в том, чтобы наиболее точно обозначить зло, но другими средствами: намеками, указаниями на характерные признаки. А именно: злой (нечистый) дух, т.е. приносящий с собой серный запах.

Тем более понятны эвфемизмы, связанные с кончиной: «И уходят старики в мир иной с беспокойством за нас». (ЖН, 2003, №1-2, С.28)

Ни в ком не вызовут сомнения эвфемистические наименования, заменяющие слово ОГПУ: «Познакомились мы в одном санатории. Гуляли вместе, вспоминали новгородские леса, морошку, глухие деревушки. Семья наша жила тогда в районном центре, в Лычкове. Неподалеку от нашего дома стоял двухэтажный дом с железными решетками на окнах нижнего этажа. Лене интересен этот дом был тем, что по вечерам там всегда горел свет… Мы, мальчишки, почему-то обходили этот дом стороной, в окна не заглядывали, в сад не лазили и даже между собою не говорили про этот дом. Какая-то опасность окружала его. Тогда это учреждение называли ОГПУ. Люди, которых туда привозили, исчезали. О них говорили шепотом. (Д. Гранин, 1997)

Отношение к устройству общества, социальные проблемы характеризуются при помощи эвфемизмов, приобретающих в зависимости от обстановки общения более или менее официальный характер: культ личности, критики в штатском, теневая экономика, криминогенная ситуация.

Естественно, что многие эвфемизмы расшифровываются только в контексте, только в определенной ситуации общения. Например: «Он общался с ним, потому что работал над атомной бомбой. Над Проблемой, так они это называли для секретности». [ЛГ, 1994].

Замысел адресата соблюсти этикет может выражаться при помощи введения в речь смягчающих наименований, выражающих доброжелательное отношение к кому-либо: «А дома с веера фотографий на столе глядели женщины, о которых говорят «средних лет», чтобы не сказать «пожилые». [Инин А., Егоров Ю.].

Как видим, эвфемистические единицы, независимо от того, к какой группе они принадлежат, с какой сферой они связаны – с интимной или же с социальной – ориентированы на прагматический комплекс, вбирающий в себя замысел отправителя сообщения, пресуппозитивный фон, обстановку общения, интерпретацию и понимание сообщаемого.

1. В речевом общении вообще и особенно при употреблении эвфемизмов эффективность коммуникации во многом определяется адекватной актуализацией адресантом и адресатом, необходимых для взаимопонимания смысловых элементов эвфемистических значений и их переводом в речевой смысл. Смысловая структура эвфемизмов формируется в сознании коммуникантов в результате комбинаторного взаимодействия когнитивной, языковой, речевой и коммуникативно-прагматической семантики как эвфемизмов в целом, так и ее разноуровневых компонентов.

Это позволяет сформулировать один из главных принципов описания коммуникативно-прагматических свойств эвфемизмов. А именно: выявление языковых и речевых составляющих значения эвфемизма и его смысла основывается на исследовании линейных отношений эвфемизмов в рамках определенной коммуникативно-прагматической ситуации.

Такой подход к коммуникативно-прагматическим особенностям эвфемизмов предполагает комплексное осмысление отношений двух типов – лингвистических и экстралингвистических.

Первые «управляются» системно-языковой и речевой синтагматикой, вторые – речемыслительной деятельностью коммуникантов (замыслом, восприятием, пониманием, интерпретаций сообщения, содержащего эвфемизм).

2. Как известно, языковая синтагматика является одним из механизмов узуально закрепленной нормативной деятельности общающихся. Виртуальная синтагматика – исходное условие реализации замысла сообщения.

Синтагматическая «свобода» эвфемизмов предопределяет «широкую» или «узкую» их сочетаемость, а синтагматические и этические «запреты» побуждают говорящего, включая в своем языковом сознании механизм ассоциативных связей, повторить выбор эвфемизма, заменив ранее всплывший в сознании знак другими, синтагматические свойства которого обладают оптимальным для реализации коммуникативного замысла прагматическим потенциалом. Диапазон ассоциативных связей обусловливается не только знаниями языковой синтагматики эвфемизмов, но и структурой коммуникативно-прагматической ситуации, порождающей варьирование.

Интересны в этом плане классические примеры, в которых используется два и более синонимичных эвфемизмов, как бы раскрывающих прагматику того или иного наименования. А.П. Чехов пишет: «(её) считали кокоткой, это была её профессия, когда же хотели выражаться о ней литературно, то называли её актрисой и певицей». (Словарь сов. рус. лит. яз. Т.V, с. 1134).

Профессор С.П. Шевырев в лекциях о русской литературе, читанных им в Париже в 1862 г., выражается так: «Есть и в народном элементе своя слабая сторона. На западе она называется массою, а у нас чернью. Это есть отсед от народа, отрешение неправильное от народной жизни, вредное благу общества и страшное государствам во время их переворотов». (Шевырев, Лекции, С. 21).

Под чернью Шевырев подразумевал «мастеровщину» (городской пролетариат) и деклассированных.

В текстах может быть указание на причину употребления эвфемизма или его варьирование. Например, у Гоголя в «Мертвых душах» мы читаем: «.... дамы города N отличались, подобно дамам петербургским, необыкновенной осторожностью и приличием в словах и выражениях. Никогда не говорили они: я высморкалась, я вспотела, я плюнула, а говорили: я облегчила себе нос, я обошлась посредством платка. Ни в коем случае нельзя было сказать: этот стакан или эта тарелка воняет: «…. а говорили вместо этого: этот стакан нехорошо ведет себя …..».

Вспомним, что подобным образом прагматические функции эвфемизмов обнажает Н.С. Лесков в своем очерке «Воительница». Он иронически замечает: «К тому же обращение Домны Платоновны было тонкое. Ни за что, бывало, в гостиной она не скажет, что «была, дескать, я во всенародной бане», а выразится, что «имела я, сударь, счастье вчера быть в бестелесном маскараде», о беременной женщине ни за что не брякнет, как другая, что «она, дескать, беременная», а скажет: «она в своем марьяжном интересе». [Лесков Н.С.]

В «Угрюм-реке» В. Шишков применяет разнообразные наборы звуков, заменяющие нецензурные слова и являющиеся эвфемизмами.

Прагматическая функция подобных искусственных выражений заключается в том, чтобы создать виртуальную речевую деятельность, конгруэнтную реальной речевой деятельности.

Автор так характеризует речь крестьянского парня-сибиряка Тимохи: «Он говорил мало и все больше матерно: будто ничего и не скажет, а раскудрявит фразу ужасно, не замечая того сам. Если надо: «я хочу медведя взять», у него звучит: «Я, так твою так, Прохор Петров, хочу растуды его туды, ведьмедя ухайдакать, распростак его протак, сек твою век». [Шишков В.]

В последние десять лет произошли изменения в употреблении лексики, которые можно охарактеризовать следующим образом: непечатное слово стало печатным. В частности, огрубление, как пишет Л.П. Крысин, выражается прежде всего на лексическом уровне. Сказывается это на увеличении употребительности грубо-просторечных и жаргонных слов и выражений типа сука, сволочь, падло, гад, подонок, подлец и т.п., отмазаться, вешать лапшу на уши (Президент отмазался от неприятного вопроса: Довольно вешать нам лапшу на уши! – из речи депутатов Верховного Совета России). С другой стороны, усиливается эвфемизация речи. На обыгрывании того или иного эвфемизируемого понятия выстраиваются, например, в газетно-публицистическом стиле целые тексты. При этом используется комплекс приемов построения текста: умолчание, замена зазорного слова местоимением, цитирование с целью не употреблять наименование в авторской речи напрямую:

«Последний всплеск газетно-телевизионной активности такого рода в России связан с именем генерала-коммуниста Макашова, который публично произнес слово «жиды»….

В прошлом веке в классической русской литературе, а ныне в просторечии славянских народов оно служило и служит для обозначения национальности. Впоследствии в интеллигентских кругах России и других славянских стран оно стало признаком «дурного тона», впрочем, аристократия и ее потомки, как и простой народ, продолжают свободно пользоваться этим общеславянским словом. Откуда же столько обиды, обвинений в «неандертальском антисемитизме»?

Не обижаются же украинцы, когда русские кличут их «хохлами», русские не обижаются на украинцев за «кацапов» и «москалей», армяне не обижаются на русских за словечки «ара» и «хачик» в их адрес, а все – и русские, и украинцы, и армяне, и многие другие воспринимают эти вещи с изрядной долей юмора». (Д. П., №4, 2000).

Варьирование вуалирующих наименований в данном случае идет по схеме: оно – обозначение национальности – оно – признак «дурного тона» – это общеславянское слово – эти вещи.

Практически эта цепочка выступает в роли смысловой доминанты, вокруг которой выстраивается содержание текста, его коммуникативно-прагматическая направленность.

3. Диапазон коммуникативно-прагматического варьирования может быть разнообразным: он может быть широким и узким. В первом случае смысл эвфемизма максимально приближен к его общепринятому значению, сложившемуся в языковой системе. Во втором случае он значительно удален от общепринятого (системного) значения и, закрепляясь за типовой коммуникативно-прагматической ситуацией, способен не только обогащать, но и существенно видоизменять узуальное значение эвфемизма в его импликациональной или интенсиональной части.

Первоначально эвфемизм «женщина легкого поведения», заимствованный из французского, обозначал женщину известной профессии. Позже этот эвфемизм стали относить к любой женщине, отличающейся непристойностью в поведении. Библейское выражение «Прости, Господи» было переосмыслено и стало применяться как одно из наименований древнейшей женской профессии – «прости – господи».

Изменениям подвергаются не только эвфемизмы, но и слова, заведомо не эвфемистические, начинают выполнять роль эвфемизма под влиянием коммуникативно-прагматической ситуации. «Итак, человек. Почитаешь наших ученых, так получается что все, что ниже глаз – почти как у шимпанзе, а выше – продукт общества: сделай революцию, уничтожь частную собственность, повторяй лозунги – и коммунизм обеспечен». [Амосов Н., 1988].

Идентичным образом могут быть оценены выражения «музыка толстых», «слишком сложный»: «Джаз не признавали, считали слишком низким, плебейским, уличным. В России его еще называли «музыкой толстых», а когда появились более новые формы попа и рока – «слишком сложным». Но он все-таки выжил. Это искусство живое, сегодняшнее». [Власть, С. 47]

Таким образом, коммуникативно-прагматический анализ эвфемизмов открывает новые подходы к пониманию механизмов смыслопорождения.

Принципами подобного исследования являются:

1. 
   речедеятельностный;
   
2. 
   ассоциативно-синтагматический принцип;
   
3. 
   учет коммуникативно-прагматической ситуации;
   
4. 
   разграничение языковых значений и речевых смыслов.