Рекомендуем просматривать в режиме разметки страницы
Структурный аспект проблемы: общий и частный смысл
жүктеу/скачать 1.24 Mb.
|
2.4. Структурный аспект проблемы: общий и частный смысл Несомненно, наибольшая заслуга в постановке и разработке проблемы соотношения варианта и инварианта принадлежит апологетам феноменологической методологии. Именно у Платона, Аристотеля и их последователей мы находим наиболее существенное положение методологии эссенциализма, согласно которому варианты суть конкретные представители некоторого единого инварианта, реализации некоторого замысла, в процессе воплощения которого инвариант (сущность) остается неизменным, сохраняя свою целостность, самотождественность, единство всех имманентных свойств своего "в-себе-бытия". Именно эта идея впоследствии мифологизируется в христианских понятиях Троицы (триединства) и эманации Духа (смысла), при котором целое, эманирующее в частность, не изменяется, а частность (единичное, конкретное) является одновременно отдельным феноменом и составной целого. Именно эта идея стала ключевой в феноменологии духа Г.Гегеля, феноменологии имени А.Лосева и герменевтических эссенциалистских построениях М.Хайдеггера и Х.-Г. Гадамера. Первое серьезное целостное теоретическое решение проблемы инвариантного смысла предпринял Г.В.Ф.Гегель. В его представлении отношения инварианта и варианта должны рассматриваться в плане соотношения общего и единичного, внутреннего и внешнего, цели и действительности, сущности и явления, "в-себе-бытия" и "для-себя-бытия". Последовательно продолжил идеи своего учителя и К.Маркс, возведший понятие сознания в ранг общественного реального феномена. Эссенциализм Маркса в противопоставлении более позитивистским взглядам его последователей прекрасно раскрыт К.Поппером во второй части его "Открытого общества...". Сущность эссенциалистского (феноменологического) понимания соотношения индивидуальных языковых способностей и национального социолекта, а также отдельных этноязыков и человеческого языка как такового Гадамер выразил следующим образом: “Но то, что отдельные слова одного языка в конечном счете согласуются с отдельными словами другого языка ” объясняется тем, что “все языки суть развертывания единого единства духа” (Гадамер,1988:500). Нельзя не согласиться с Гегелем, когда он в свойственной ему манере диалектического объединения реалий и идей, писал: "Если о чем-нибудь ничего больше не высказывается, кроме того, что оно есть некоторая действительная вещь, некоторый внешний предмет, то его высказывают только как самое всеобщее, и тем самым выражено скорее его равенство со всем, нежели отличие от другого. Если я говорю: "единичная вещь", то я равным образом говорю о ней скорее как о совершенно всеобщем, ибо "все" суть единичная вещь; и равным образом "эта вещь" есть все, что угодно. Если я точнее обозначаю "этот клочок бумаги", то всякая и каждая бумага есть некоторый "этот" клочок бумаги, и я во всех случаях высказал только всеобщее. Если же я захочу прийти на помощь речи, которая по своей божественной природе способна непосредственно претворять мнение в нечто обратное, превращать в нечто иное, и таким образом даже не давать ему слова, - если я захочу прийти ей на помощь тем, что укажу на этот клочок бумаги, то я узнаю на опыте, что такое на деле истина чувственной достоверности; я указываю на него как на некоторое "здесь", которое есть "здесь" других "здесь", или само по себе есть простая совокупность многих "здесь", т.е. нечто всеобщее" (Гегель,1992:58-59). Данный пассаж в качестве радикальной категоризирующей методологической позиции как нельзя лучше демонстрирует взгляд Гегеля на проблему инварианта и варианта. Для Гегеля, таким образом, вариант оказывается тем, что для позитивистов инвариант - не более, чем плод научного вымысла. Реален (у Гегеля) только инвариант - всеобщее, обладающее разными модусами (ипостасями) бытия. Однако, в приведенной цитате есть нечто смущающее. А именно: аргументы в пользу невозможности чувственного осязания единичного в противовес мышлению всеобщего. Гегель прав, когда утверждает, что всякое чувственное осязание у человека всегда сопряжено с мышлением, а поскольку человеческое мышление - это категориальное мышление, то в каждом акте чувственного восприятия не только присутствует, но доминантно, детерминационно присутствует момент всеобщности, инвариантности. Это же подтверждают и работы других философов (См. Копнин,1973:132, Сабощук,1990:61-80). В пользу этого свидетельствуют и факты языкознания (нельзя назвать единичную вещь, чтобы это же название не было бы одновременно и названием других вещей; нет такого языкового значения, которое бы не было категориальным значением), и факты психологии (нельзя воспринять нечто, никак не определившись в том, что именно воспринимаешь, т.е. не отнеся объект восприятия к некоторому классу из совокупности известных классов; нельзя ощутить, чувственно воспринять некоторое свойство, не восприняв его одновременно как свойство чего-то определенного, как некоторое свойство, отличное от других свойств, как разновидность некоторого класса свойств). И.Кант писал: "... рассудок может предварять даже ощущения, составляющие собственно качество эмпирических представлений (явлений)" (Кант,1993:87). 84 ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ МЕТОДОЛОГИИ 
Однако наша жизнедеятельность не сводится только к мыслительной или чисто психической деятельности, тем более она не сводится к семиотической или, конкретнее, к языковой деятельности. Значительную часть нашей жизнедеятельности занимает предметная деятельность, которая вступает в постоянное противоречие с мыслительно-семиотической, поскольку постоянно в ходе предметной деятельности возникают трудности и сбои процессов узнавания и квалификации некоторых объектов как "действительных" представителей некоторого класса. Именно практика возможного опыта предметной деятельности не позволяет уравнивать понятия мыслительного всеобщего и чувственного всеобщего. Мыслить стол как класс (вернее, знать, помнить о столе как классе) и мыслить некоторый в данный момент осязаемый предмет как стол - не одно и то же. Различие представлено нами выше в дихотомии "генерализация // референция". В первом случае наши понятия заставляют наши чувственные органы находить в мире предметы, которые могут быть подведены под идею стола, а во втором - наши чувства заставляют наше мышление решать загадку предметной деятельности, а именно - что это, которое мы сейчас чувственно воспринимаем. 2.5. Функциональный аспект проблемы смысла: модус покоя и модус движения Есть еще один аспект соотношения варианта и инварианта. Это динамический аспект, т.е. собственно аспект бытия смысла в противовес его возможностному существованию, т.е. аспекту его небытия. Нельзя себе представить ситуации мышления, когда, мысля некоторый предмет, явление, процесс, признак или свойство, мы могли бы одновременно мыслить свой объект во всех возможных (или, хотя бы, во всех известных нам) связях и отношениях, во всех его структурных и функциональных деталях и подробностях, во всех ипостасях и модусах проявления. Мысля стол в конкретной ситуации предметной деятельности, мы знаем о столах больше, чем осознаем это в данный момент. Каждый лингвист, имеющий отношение к иностранным языкам, знает, что существуют понятия активного и пассивного владения языком. Мы гораздо больше знаем, чем умеем употребить. Мы гораздо больше можем понять, осознать, "принять", "получить" в виде послания от кого-либо, чем образовать самостоятельно. То, что подавляющее большинство людей - читатели, зрители, слушатели, и только очень немногие (и то в ограниченной области деятельности и в определенный период жизни) способны создать нечто принципиально новое, является очень поверхностным, грубым и очевидным доказательством того, что смысл, наличествующий в нашем сознании в модусе системной инвариантной потенции (модусе покоя, или, как писал А.Лосев, "подвижного покоя"), гораздо более сложное явление, чем актуальный смысл конкретного мыслительного акта, т.е. смысл в модусе движения. Все сказанное позволяет несколько по-иному взглянуть на сущность различий между инвариантным и вариантным смыслом, поскольку оппозиция "общее//единичное" оказывается недостаточной для их раз 2.6. Лингвистический аспект проблемы инвариантного смысла Лингвисты самостоятельно пришли к необходимости решать проблемы виртуального и актуального смысла в специально-научном ракурсе. Впервые о необходимости разводить понятия актуального и виртуального заговорили именно представители функциональной методологии в лингвистике Ян Бодуэн де Куртенэ и Фердинанд де Соссюр. Наиболее важным результатом разведения понятий виртуального и актуального смысла стало последовательное размежевание языка (языковой системы) и речи (речевой деятельности и ее продуктов) в рамках единой социально-психологической языковой деятельности. 86 ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ МЕТОДОЛОГИИ Идея множественности ипостасей одного и того же слова присутствовала в языкознании с древних времен, однако теоретическое обоснование инвариантного единства языкового знака (во вне- и функционально доречевом модусе) в качестве его имманентного свойства стало возможным и необходимым только после того, как окончательно оформился феноменологический взгляд на смысл в концепции Гегеля и герменевтической теории В.Дильтея. Такое обоснование с самого начала приобретает двоякие черты: феноменологические (феномен у Э.Гуссерля, имя в концепции А.Лосева, сущность у М.Хайдеггера, социальный объективизм "Курса общей лингвистики" Ф.де Соссюра в трактовке А.Сеше и Ш.Балли, социологический априоризм Л.Ельмслева, трактовка фонемы в Московской фонологической школе) и функциональные (социально-психологическая церебрация, фонема и морфема у Я.Бодуэна де Куртенэ и в работах представителей Казанской лингвистической школы, психологическая трактовка знака и социально-психологический апостериоризм языковой деятельности в "Заметках по общей лингвистике" Ф.де Соссюра, последовательное размежевание фактов языка и речи в концепции Пражского лингвистического кружка). Наиболее значимым вопрос об инварианте стал для появившихся в начале ХХ века многочисленных структуралистских теориях. Жан Пиаже в своей книге "Структурализм" отмечал, что "действительно главная проблема всего структурализма: созданы ли единства от века - тогда каким образом или кем - или же они изначально (и все еще) находятся в стадии становления? Иными словами, требуют ли структуры формирования, или их характеризуют лишь большие или меньшие видоизменения. Следовательно, структурализму для того, чтобы продвигаться далее приходится либо выбирать, либо устранять противоречия между генезисом, лишенным структуры, который лежит в основании атомистических ассоциаций и к которым приучил нас эмпиризм (т.е. эмпирический позитивизм - О.Л.) и единствами или формами, лишенными генезиса, которые из-за этого постоянно угрожают переходом в сферу трансцендентных сущностей, платоновских идей или априорных форм" (Пиаже,1971:36-37). Нам кажется, Пиаже лукавит, когда рисует перед структурализмом (который он понимает эпистемологически) два равных методологических пути: позитивистский и феноменологический (хотя, действительно, во время возникновения структурализма наиболее развитыми методологическими течениями были эти два). Еще до появления первых работ по структурализму (Соссюр в лингвистике, В.Келер и К.Коффка в психологии) уже были созданы предпосылки для трихотомической методологии: феноменология // позитивизм // субъективизм. К тому же, структурализм с самого момента своего появления ориентировался не столько на проблемы онтологии смысла (т.е. воспринимался не как онтологическая теория), сколько на способы познания и понимался как разновидность рационализма, т.е. как гносеологический прием. Тем не менее, определенные онтологические пристрастия в структурализме все же были. Сама идея системы, как единства, а не простого множества элементов, так или иначе заставляла структуралистов выбирать именно категоризирующую (холистическую) позицию. Несколько позже, когда структурализм стал восприниматься чисто методически, как исследовательский прием, его стали использовать представители практически всех методологических направлений с той единственной разницей, что в феноменологии и функционализме этот принцип объединялся с онтологическим и гносеологическим основанием методологии, а в позитивизме и рационализме он использовался для объяснения строгих зависимостей между отдельными фактами мира или отдельными логическими фактами. Поэтому, нас будет интересовать именно категоризирующая трактовка инвариантного единства в структурализме, поскольку она максимально погружена в сферу онтологии смысла. Пиаже понимал это, поэтому сам склонялся к идее категоризирующей и апостериорной методологии, определяемой нами здесь как функционализм. Сам Пиаже определял свою позицию как функциональную и психогенетическую (кстати, как и Л.Выготский). К структурализму же у него выработалось явное предубеждение, поскольку он так и не увидел принципиального отличия между структурными теориями Блумфилда с дескриптивистами, Ельмслева, Хомского, с одной стороны и "пражцев", с другой. Судя по тому, как Пиаже критиковал атомизм позитивистов, логицизм неопозитивистов и идеи врожденности Хомского, а также феноменологический холизм Ельмслева, он искал свой, четвертый путь, а именно: функциональный. Особую роль в становлении обеих концепций инварианта (феноменологической и функциональной) сыграли работы Ф.де Соссюра. Факт приписывания Соссюру своих мыслей издателями его "Курса..." практически не вызывает сомнения у современных лингвистов. Однако, далеко не все осознают ту принципиальную разницу, которую представляют взгляды, изложенные в "Курсе...", и взгляды, изложенные в записках и дневниках самого Соссюра. Причин такого непонимания несколько. Одной из немаловажных причин является привычность, шаблонность восприятия Соссюра как основоположника структурализма, социологизма и объективизма в лингвистике и нежелание переосмыслить и сломать стереотип. Однако это причина чисто внешняя. Глубже спрятано желание многих эссенциалистски (феноменологически) настроенных лингвистов удержать Соссюра в рамках своей методологии как весьма авторитетное прикрытие для собственных построений. 88 ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ МЕТОДОЛОГИИ
Принципиальным в концепции де Соссюра нам представляется ее детерминистский характер. Его языковой инвариант, в отличие от феноменологической первичной идеи, является не онтологической моделью речевых вариантов (речевых фактов), а возникает как обобщение фактов ("в языке нет ничего, чего бы не было в речи"). Имманентность этой мысли соссюровской теории ни у кого не вызывает сомнения. Столь же несомненен и принципиальный ментализм онтологических взглядов де Соссюра ("в языке нет ничего кроме отношений" и "знак является двусторонней психологической сущностью"), что совершенно противоречит эссенциалистской позиции Гегеля, Гуссерля, Лосева и других основоположников классического структурализма. Следует обратить внимание на неразрывность соссюровских положений об онтологическом психологизме знака и его функциональном характере ("знак как система отношений", "ценность знака"): "Для упрощения ... можно не проводить коренного различия между пятью вещами: ценностью, тождеством, единицей, реальностью (в смысле - лингвистической) и конкретным лингвистическим элементом" (Соссюр,1990:23). Поэтому совершенно недостаточно просто принимать системный характер смысла (сознания, языка, знака), как это делали многие последователи де Соссюра (например, Ельмслев). В отрыве от его функционального, прагматического характера, в абстрактном отвлечении от речевой деятельности, от межличностной коммуникации во всех ее проявлениях смысл превращается в метафизический самостоятельный феномен, в некоторую дегуманизированную сущность, т.е. в феноменологический эйдос, Дух, объективный закон. ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ МЕТОДОЛОГИИ
Кстати, именно такого онтологизирующего понимания инвариантного смысла в структурализме боялся Жан Пиаже: "Хотя, с одной стороны, "структуры", о которых идет речь, выработаны ad hoc в это же время существует внутренняя тенденция структурализма - говорится ли об этом вслух или нет - к вскрытию "естественных" структур, при чем это понятие, до некоторой степени многозначное и пользующееся недоброй славой, включает в себя либо идею глубокого проникновения в природу человека (а с ней и опасность возврата к априоризму), либо, наоборот, - идею абсолютного существования, в определенном смысле независимого от природы человека, который вынужден к системе просто приспособиться (с этим вторым пониманием приходит опасность возврата к трансцендентным сущностям)" (Пиаже,1971:57). Фраза Пиаже не совсем ясна, поскольку он не приводит примеров теорий, в которых наблюдается эта "внутренняя тенденция". Если речь идет о феноменологической методологии, то непонятно, почему Пиаже противопоставляет эти подходы. Если под "природой человека" понимается биологическая или физиологическая природа и инвариантность смысла относится на счет врожденных свойств, то в методологической оппозиции должны состоять не врожденное системное восприятие мира (априоризм инвариантного смысла) и полученное свыше (трансцендентность инварианта), а индетерминизм смысла (в который войдут оба предыдущих случая) и его прагматический детерминизм. Но под "природой человека" можно понимать и усвоенную от предыдущих поколений способность воспринимать мир системно (инвариантно), тогда оппозиция Пиаже верна, поскольку противопоставляется феноменологическое и функциональное понимание онтологии смысла. Однако в этом случае нас не удовлетворяет оценка такого положения как угрожающего, ведь априоризм методический (дедукция) далеко не всегда связан с гносеологическнм априоризмом. Скорее всего Пиаже так и не смог окончательно избавиться от эмпирического позитивизма. А то, что подобный подход до определенной степени близок Пиаже видно по его пристрастию к полному сенсорно-эмпирическому гностицизму, проявляющемуся в его настойчивых поисках системного инварианта в природе (см. раздел о структурализме в физике и биологии: Пиаже,1971). В данном случае для нас важно то, что Пиаже сумел увидеть методологически различное усвоение идеи системы как единства разными учеными, которых внешне определяют как структуралистов. Соссюр представил собственно функциональную (категоризирующую) трактовку системного единства, что оказалось настолько новым для его времени, что не могло быть воспринято однозначно. Одни оценили его открытие в чисто позитивистском или рационалистическом плане (как метод описания), другие - феноменологически - как отражение естественного или сверхъестественного положения вещей. Именно так, феноменологически, восприняли идею структуры (языковой системы) структуралисты 50-60 гг., а еще раньше - Л.Ельмслев и, вероятно, его не следует "обвинять" в неопозитивизме, что иногда встречается в литературе (См. ЛЭС,1990:107- 108). Такие "обвинения" возникают вследствие непонимания разницы между методологией и методикой. Рационализм и склонность к формализации и математизации лингвистики вовсе не являются прерогативой неопозитивизма, но могут базироваться в разной степени на различных методологических основаниях. Однако вернемся к истокам собственно функционального понимания инварианта. Наряду с Ф.де Соссюром и независимо от него к функциональному видению смысла пришли Ян Бодуэн де Куртенэ и (может быть, в меньшей степени) его ученик Николай Крушевский. Бодуэн де Куртенэ был одним из очень немногих ученых конца XIX - первой трети XX века, кто сумел разглядеть рациональное зерно Кантовой теории гуманистического трансцендентализма и не отойти при этом от идеи возможного опыта. Именно у представителей Казанской школы встречаем первые последовательно социально-психологические исследования языковой деятельности как отношения церебральной деятельности мозга к предметно-коммуникативной деятельности телесных органов обобществившегося индивида. Одним из наиболее принципиальных положений теории Бодуэна де Куртенэ, что он сам неоднократно подчеркивал, является то, что язык по онтической структуре своей психичен (локальный методологический аспект), а по функциональной детерминированности - социален (темпоральный методологический аспект). Кстати, как видно по вступительной статье к избранным трудам Бодуэна де Куртенэ, Витольд Дорошевский так и не понял этого основополагающего момента функциональной методологии (См. Бодуэн де Куртенэ,1963,I:28-29). Собственно кантианские истоки взглядов Бодуэна де Куртенэ хорошо видны из следующего пассажа: "Причинной связи, закона зависимости в какой бы то ни было области не укажет ни самый чувствительный микроскоп, ни далее всех достигающий телескоп. Причинную связь, научный закон досоздает человеческий разум" (Бодуэн де Куртенэ,1963,I:225). Вместе с тем, Бодуэн де Куртенэ отстаивал опытную, эмпирическую основу знаний, коренящуюся в практической деятельности социализированной личности. Языковая единица в его концепции слагается как обобщенный инвариант из множества речевых смыслов. Именно таково его понимание фонемы и морфемы, а также слова как единства всех его возможных речевых проявлений. Именно такое принципиальное совмещение ментализма и опытной детерминации находим в традиции Канта: "Идеализм состоит в утверждении, что существуют только мыслящие существа, а что остальные вещи, которые мы думаем воспринимать в воззрении, суть только представления мыслящих существ, не имеющие вне их на самом деле никакого соответствующего предмета. Я же, напротив, говорю: нам даны вещи в качестве находящихся вне нас предметов наших чувств, но о том, каковы они могут быть сами по себе, мы ничего не знаем, а знаем только их явления, т.е. представления, которые они в нас производят, действуя на наши чувства. Следовательно я признаю во всяком случае, что вне нас существуют тела, т.е. вещи, хотя сами по себе совершенно нам неизвестные, но о которых мы знаем по представлениям, возбуждаемым в нас их влиянием на нашу чувственность и получающим от нас название тел, - название, означающее. таким образом, только явление того для нас неизвестного, но тем не менее действительного предмета" (Кант,1993:59-60). И далее: "Всякое познание вещей из одного чистого рассудка или чистого разума есть не что иное, как призрак, и лишь в опыте есть истина" (Там же,192). Таким образом, можно почти напрямую выводить целый ряд положений функционализма Казанской школы из философии И.Канта. 90 ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ МЕТОДОЛОГИИ
[Идея опытного характера инвариантного языкового смысла не раз встречается как в работах самого Бодуэна де Куртенэ, так и в работах Н.Крушевского (См.Бодуэн де Куртенэ,1963,II:39, 217, 281, 289; Крушевский, 1883:10-11, 18, 45, 67-69, 108). Для справедливости скажем, что функциональное понимание инварианта как у Бодуэна де Куртенэ, так и у Крушевского выразилось скорее на практическом уровне в конкретных лингвистических анализах, чем на уровне методологическом. Социологизм и ментализм их взглядов подчас причудливо переплетался с чисто позитивистским атомизмом и физикализмом. В частности, однозначно и неодно- кратно отстаивая психосоциальную реальность индивидуального языка и противопоставляя языковую и речевую реальность, Бодуэн де Куртенэ, все же теоретически не обосновал идею системности, инвариантности языковых единиц в сравнении с актуально-конкретным характером речевых произведений. Язык и речь у него противопоставлены не так в плане "общее // частное", как в плане "психическое // физико-физиологическое", где "психическое" - это и речевые психические процессы и собственно языковые знания индивида, а "физико-физиологическое" - это внешние сигналы речевой коммуникации и физиологические процессы подачи таких сигналов. Поэтому, инвариантные языковые единицы Бодуэном де Куртенэ иногда трактуются как простые совокупности речевых использований ("Разные формы известного слова не образуются вовсе одна из другой, а просто сосуществуют. Конечно, между ними устанавливается взаимная психическая связь, и они друг друга обусловливают и путем ассоциации одна другую вызывают" [Бодуэн де Куртенэ, 1963,II:143]), а иногда как модели, предписывающие образование речевых единиц ("... громадное большинство форм возникает в нашей психике благодаря не только простому воспроизведению усвоенного, но вместе с тем путем производства, творчества, путем решения своеобразной пропорции" [Бодуэн де Куртенэ,1963,II:281]). Если инвариант - это просто совокупность вариантов, то усвоение языка превращается в механическое усвоение бесконечного множества речевых фактов путем простого количественного накопления. "Решения своеобразных пропорций" (т.е. использования алгоритмов образования единиц) не потребовалось бы, если бы все варианты языковых единиц находились в памяти просто как части некоторого множества. При подобном (чисто позитивистском) решении вопроса отношения в языке становятся чем-то похожим на отношения числовых понятий в математике, а морфологические и синтаксические правила напоминают математическую логику. Бодуэн де Куртенэ настаивал на том, что языковые инвариантные единицы представляют из себя не научно-логические конструкты, но реальные психические сущности (при этом не врожденные, а выработанные в ходе межличностной коммуникации). Если внимательно посмотреть на его обоснование инвариантного единства фонемы, морфемы или слова, можно легко обнаружить, что такие единицы предполагают не просто механическое сосуществование в их составе некоторого множества речевых проявлений, но эти проявления сосуществуют одновременно: "Фонема - соединение нескольких дальше не разложимых произносительно-слуховых элементов ... в одно единое целое благодаря одновременности всех соответствующих работ и их частных результатов" (Бодуэн де Куртенэ,1963,II:289-290) [выделение наше - О.Л.] ] Одним из важных моментов различения позитивистского и собственно функционального начал во взглядах Бодуэна де Куртенэ можно считать его понимание инвариантной целостности индивидуального языка в противовес простой совокупности постоянно сменяющих друг друга речевых ситуаций. В работе о Н.Крушевском Бодуэн де Куртенэ говорит об инвариантности онтологического субъекта смысла - сознания человека. Несмотря на то, что "все люди пользуются различными языками в различные моменты жизни; это зависит от различных душевных состояний, от различного времени дня и года, от различных возрастных эпох жизни человека, от воспоминании о прежнем индивидуальном языке и от новых языковых приобретений" (Бодуэн де Куртенэ,1963,II:200)" и то, что "Язык ... все время прерывается, все время переносится с личности на личность и у каждой личности должен заново воспроизводиться (терминологически "язык" и "речь" у него еще не разведены - О.Л.). Однако в понятии, в абстракции можно приписать языку длительность, если длительностью обладают, с одной стороны, языковая традиция, а с другой, психическая основа (субстрат) языка у отдельных индивидуумов” [выделение наше - О.Л.] (Бодуэн де Куртенэ,1963,I:188). Абстрактному, конструктивному по своей природе "языку" (как социальному образованию) Бодуэн де Куртенэ противопоставляет в качестве реального факта индивидуальный языковой субстрат. В приведенной выше цитате наряду с психологическим субстратом инвариантностью, по мнению Бодуэна де Куртенэ, обладает также "языковая традиция". Если бы не постоянные упоминания в текстах Бодуэна де Куртенэ о личностном, психологическом характере языка как реального средства общения, можно было бы подумать, что "языковой традиции" он приписывает сущностные свойства. "Языковую традицию" следует понимать как имманентное свойство все того же индивидуально-психологического субстрата. Его социально детерминированный ментализм как нельзя лучше вскрывается в тех случаях, когда он говорит о соотношении понятий "индивидуум" - "общество", "индивидуальный язык" - "общественный язык", "развитие" - "история": "Необходимым условием подлинной истории как прерывающегося развития, но опосредствованно соединенного, является непрерывная продолжаемость общения индивидуумом. Индивидуумы, существующие одновременно, взаимно воздействуют друг на друга. Вновь рождающиеся и подрастающие поколения непрерывно сцепляют одних индивидов с другими, образуя так называемое современное поколение, и так далее без конца. Если прервется нить взаимного общения, прервется и история общества, а следовательно, и история языка." (Бодуэн де Куртенэ,1963,I:224). Двусмысленность некоторых положений Бодуэна де Куртенэ, причина которых состоит в несоответствии терминологического и понятийного аппарата лингвистики конца XIX - начала XX веков, препятствовала широкому признанию его нового понимания сущности языковой деятельности. Так же, как и в случае с Соссюром, взгляды Бодуэна де Куртенэ были восприняты соответственно времени: одни (Л.Щерба и ленинградская фонологическая школа) продолжили его собственно эмпирические, детерминистские традиции и построили на их основании позитивистские лингвистические теории, другие (Р.Аванесов и московская фонологическая школа) развили категоризирующие черты его методологии и воплотили их в чисто феноменологическом духе, и лишь немногие (Н.Трубецкой и Пражская школа), по нашему мнению, сумели максимально точно увидеть и теоретически разработать функциональную основу взглядов Бодуэна де Куртенэ. 2.7. Двусторонний характер смыслопорождения в функциональной методологии: инвариантный и фактуальный смыслы
Говоря о собственно функциональном (структурно-функциональном) понимании инварианта в противовес феноменологическому (чисто структурному или эйдетическому), следует четко размежевать два различных аспекта проблемы обобщения: макрообобщение смысла (категориальный аспект) и микрообобщение смысла (понятийный аспект). Первый касается сведения когнитивных понятий в категории (классы понятий) и выведения когнитивного понятия из категории, а второй - собственно образования когнитивных понятий на основе частнофактуальных смыслов (актуальных понятий). Если подходить к проблеме с логико-позитивистских позиций, то, вероятно, не найдется достаточно убедительных аргументов для подобного размежевания, поскольку всякое обобщение, с точки зрения позитивистов, это не более чем логический конструкт, следовательно, любое такое обобщение может трактоваться как класс или как понятие. С точки зрения феноменологии, категория - это наиболее общее понятие (хотя критерии такой степени обобщения не совсем ясны). Нам кажется, что проблема должна быть поставлена в функциональном ключе, т.е. рассмотрена с точки зрения прагматической ценности или функциональной релевантности для процесса смыслообразования и состояния смыслосохранения.
Релевантность, значимость или ценность (value) единиц и критериев является одним из центральных понятий функциональной методологии. Его можно встретить в качестве базисного понятия и в семиотике Соссюра, и в прагматизме Джемса и Шиллера, рассматривавших понятие истины через понятие “ценности”, и в социально-психологической доктрине Выготского. Выготский, в частности, очень наглядно проиллюстрировал важность понятия значимости для его теории в следующем, не лишенном юмора пассаже: “Можно количество жителей Парагвая умножить на число верст от Земли до Солнца и полученное произведение разделить на среднюю продолжительность жизни слона и безупречно провести всю операцию, без ошибки в одной цифре, и все же полученное число может ввести в заблуждение того, кто захочет узнать, каков национальный доход этой страны” (Выготский,1982,I:326). Следовательно, нас интересует не столько нахождение определенного количества фактов или теоретических и методологических принципов, сколько их значимость (функциональная ценность), а следовательно, их онтологическая и гносеологическая сущность. Когнитивным понятием можно считать такой обобщенный смысл, который виртуально включает в себя парадигматический класс частных актуальных смыслов, т.е. относится к ним как инвариант к вариантам. Категория же - это то же когнитивное понятие, но включающее в себя парадигматический класс других, более частных когнитивных понятий. Категория относится к входящему в ее состав когнитивному понятию как общее к частному. Поэтому можно определить отношение "категория – когнитивное понятие" как структурное отношение в системе (в состоянии смыслосохранения), а "когнитивное понятие - актуальное понятие" как функциональное отношение в мыслительном процессе. Мыслительный процесс при этом можно трактовать и как процесс смыслообразования, и как процесс смыслопользования, хотя чистого пользования ранее образованными смыслами практически никогда не бывает. Поэтому, как нам кажется, более важным для проблемы соотношения между инвариантным и частными (фактуальными) смыслами является именно процесс смыслообразования. В ходе образования когнитивного понятия (единицы инвариантного смысла) происходит: а) поиск места создающемуся понятию в категориальной структуре сознания и б) обобщение частных фактуальных смыслов в единое понятие. Эти два процесса неразрывны, но не тождественны. Как нельзя вывести когнитивное понятие чисто априорно из системы понятий простым умозрительным способом, так нельзя его образовать, основываясь на чисто фактуальной информации, не опираясь на хотя бы самую примитивную систему когнитивных понятий, поскольку совершенно непонятным будет то, что же познается. Именно в этом методологическом дуализме и состоит функциональное понимание эпистемологии смысла, о которой мы поговорим ниже.
Экстраполируя сказанное на языковую деятельность, мы склонны рассматривать язык как инвариантное знание о возможном опыте коммуникации, речевую деятельность - как актуальный опыт языковой коммуникации, речевое произведение - как фактуальный смысл конкретного коммуникативного акта, а сами осязаемые предметы и физико-физиологические средства коммуникации - звуковые, зрительные или кинестетические сигналы - собственно лишенными смысла фактами. Таким образом, теоретически необходимым оказывается выделение в сфере смысла двух принципиально различных типов единиц - инвариантных (языковых, когнитивных) и фактуальных (речевых, когитативных). Последние при этом явно распадаются на непосредственно-когитативные и опосредованно-когитативные. Разница между ними может проявляться только в функциональном гносеологическом отношении и совершенно нерелевантна в онтологическом плане. Так, мы можем мыслить некоторый предмет, его свойство или положение вещей касательно некоторого предмета в процессе непосредственного восприятия предмета (факта) или непосредственно участвуя в ситуации проявления некоторого положения вещей (состояния фактов), но можем мыслить факты и их состояния вне непосредственной фактуальной ситуации. В первом случае речь следует вести о непосредственно-когитативных фактуальных смыслах, а во втором - об опосредованно-когитативных. В любом случае, оба типа смыслов являются строго фактуальными и должны быть противопоставлены инвариантному смыслу. Показательно, что при всей своей близости к функционализму, Давид Юм, тем не менее, не смог выйти за пределы названных двух типов фактуальной информации ("впечатления как сильные перцепции" и "идеи как слабые перцепции или копии более сильных перцепций"; см. Юм,1965,I:601), хотя несомненной его заслугой является обоснование их строгого размежевания. Иммануил Кант пошел значительно дальше Юма в этом вопросе. Он различал суждения восприятия ("в сознании моего состояния") и опытные суждения ("в сознании вообще"). Речь идет о том, что каждое из понятий нашего сознания, независимо от степени их структурно-категориальной сложности, может выступать в сознании либо в качестве целостного знания как интегрированного эталона (вне какого-то конкретного состояния сознания, "в сознании вообще") - когнитивное понятие, либо в качестве модального отнесения в пространственно-временном плане (в определенном состоянии сознания) - актуальное понятие. Мы рассматриваем процесс чувственного восприятия, по отношению к которому, собственно, Кант и применял термин "суждения восприятия", как один из процессов референции, т.е. отнесения понятия к факту или генерализации (категоризации),т.е. отнесения факта к понятию. 96 ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ МЕТОДОЛОГИИ
Для мыслительного процесса совершенно неважно, воспринимается ли предмет мысли в момент мышления или нет. Чувственное восприятие - всего лишь один из частных случаев возникновения фактуальной информации. Поэтому мы рассматриваем суждения восприятия Канта в несколько расширенном плане: как актуализированные, вариантные смыслы в противоположность опытным суждениям как виртуальным, инвариантным смыслам. Именно поэтому мы объединяем юмовские впечатления и идеи в понятии актуализированного смысла. В онтологическом отношении совершенно все равно, мыслим ли мы понятие "жидкость" как нечто, противопоставленное телам и газам, как нечто, способное литься или наполнять собой сосуд, как нечто, что можно пить, что может испаряться при нагревании или замерзать при охлаждении, или же представляем (или чувственно воспринимаем) себе "жидкость" в виде молока, воды, вина, масла и под. Во всех случаях мы конкретизируем некоторое инвариантное знание собственного сознания, выделяя в нем определенную черту и противополагая ее в модальном отношении всем остальным чертам и частным свойствам. Неважно, выделяем ли мы в понятии "молоко" то, что это жидкость или то, что это продукт, выделяемый молочными железами самок животных, или то, что это некоторая субстанция (категориальные, генерализирующие признаки) или же мы выделяем в нем референтивные свойства: "продукт питания", "бывает кислое, свежее, коровье, козье", "может быть или пропадать у недавно родивших женщин", "белого цвета", "продается в бутылках или пакетах в определенных магазинах", "полезно пить детям" и под. - всегда мы образуем некоторый фактуальный смысл, который обслуживает нашу конкретную предметно-коммуникативную деятельность, нацеленную на факт, и лишь частично раскрывает наше целостное знание о факте как представителе класса, как элементе нашей картины мира. В этом целостном инвариантном смысле все частные моменты, из которых он слагается, сосуществуют нерасчлененно, они равноценны в функциональном плане. Мы не можем хранить информацию о ели как дереве, не подразумевая при этом, что это хвойное дерево, вечнозеленое, не садовое, растущее чаще вне домашнего хозяйства, символ Нового года (культурологические аспекты), имеющее наклоненные ветви, расширяющееся от верхушки до низу, но мы можем обо всем этом в отдельности сказать (подумать): "Ель выросла", "Ель пожелтела и осыпалась", "Дрозд сел на ель", "Ель спилили", "Ель - хвойное дерево", "Вдали увидели ель", "Ель шаталась от ветра и трещала" и т.п. В каждом случае, передаваемое разными формами (или одной и той же формой) слова "ЕЛЬ" актуальное понятие о ели чем-то отличается от нашего общего, целостного знания о ели, содержащегося в виртуальном, инвариантном понятии. Следовательно, инвариантное понятие (обобщенное знание) есть, его можно помнить, но мыслить его нельзя. Последнее обстоятельство заставляет нас рассмотреть следующий аспект проблемы соотношения вариантного (фактуального) и инвариантного смыслов - представляют ли виртуальный и фактуальный смыслы разные ипостаси одного и того же явления, или же это две различные сущности? 2.8. Онтология инвариантного и фактуального смыслов: дуализм функциональной методологии Определение смысла в структурно-функциональном плане неминуемо влечет за собой помещение его в сферу динамического соотношения сознания (как единой инвариантной системы знаний и предписаний, находящейся в состоянии подвижного покоя) и предметно-коммуникативной деятельности (в частности, реактивного, сенсорного, волевого и эмотивного взаимодействия с окружающей средой). Такой акт сразу же приводит к размежеванию инвариантной и фактуальной информаций. Как уже отмечалось выше, инвариантная информация - это не только целостная, единая и совокупная информация о факте (его свойстве или отношении к другим фактам), но и стабильная, потенциальная, виртуальная информация о всех известных актах взаимодействия личности с данным фактом (актах категоризации или референции). Поэтому всякое выведение инвариантной системы из состояния равновесия должно неминуемо вести к ее разрушению как таковой. В категоризирующих теориях нет единства относительно того, почему и каким образом происходят разрушения прежних и становления новых инвариантных структур сознания. Наиболее важным типологическим критерием размежевания теорий здесь, как нам кажется, является критерий источника изменений. В предисловии к польскому изданию "Структурализма" Ж.Пиаже Чеслав Новиньский в рамках марксистской критики швейцарского психолога отмечал: "... согласно марксистской диалектике, "оппозиция противоположностей" является основной характеристикой естественных и общественных систем и представляет собой "источник", "движущую силу" их саморазвития. В то время как в понимании Пиаже основной является тенденция к равновесию сил, а противоположность возникает на фоне столкновений, исходящих из-за пределов системы" (Пиаже,1971:30). Понятие саморазвития системы, очевидно, восходит к гегелевской феноменологии духа. Эта позиция ограничивает инвариантную систему собственной, изолированной от других систем самостью и предполагает ее индетерминированное, телеологическое саморазвитие. По мнению Новиньского, система изменяется сама собой, по внутренней необходимости, по заложенному в ней априорно алгоритму (платоновская "форма"?). Позиция Пиаже чисто детерминистская. В его трактовке понятийные системы - это системы отношений, т.е. целостности, образующиеся из инвариантной интеграции множества отношений с другими системами. Поэтому, изменение в системе может произойти только из-за внешнего воздействия. Что же это за воздействие и откуда оно появляется? Ответ для функционалиста может быть только один: источником изменения инвариантных смыслов является предметно-коммуникативная деятельность индивида. А раз так, то встает вопрос о "передаточном звене", объединяющем систему инвариантных смыслов и предметную деятельность. Таковым, очевидно, является психическая деятельность организма, включающая в себя и мыслительно-семиотическую деятельность мозга. Именно в результате этой деятельности и появляется то, что мы выше охарактеризовали как фактуальный смысл.
Проецируя данное методологическое положение на теорию языковой деятельности, можно вполне логически объяснить, почему Соссюр настаивал на принципиальном онтологическом разведении понятий "язык" и "речь", почему следует различать языковые (инвариантные) и речевые (фактуальные) единицы (ср. "Предложения существуют только в речи, в дискурсивном языке, в то время как слово есть единица, пребывающая вне всякого дискурса, в сокровищнице разума" (Соссюр,1990:146), почему слово в языке принципиально не сводимо к сумме словоформ данного слова в речи, а фонема или морфема - к совокупности фонов или морфов, почему речевые единицы (словосочетания, высказывания, тексты) онтологически неидентичны языковым моделям, по которым они были образованы, почему понятие значения речевого произведения не сводимо к сумме некоторых языковых значений, соотносимых с его составляющими, что и заставляет наряду с понятием собственно значения (содержания) речевого произведения вводить понятие его смысла Применительно к познавательно-ментальным процессам, происходящим в психике человека, указанный методологический дуализм выражается в признании двух принципиально отличных модусов психики - статичного (системно-инвариантного), высшей формой которого является сознание и динамичного (фактуально-вариативного), высшим проявлением которого является предметно-мыслительная деятельность. Сознание представляет из себя целостную совокупность когнитивно-понятийной и операциональной информации. Наши знания о мире - это не только знания о предметной деятельности (когнитивно-понятийная информация), но и знания о мыслительно-коммуникативной деятельности (операциональная информация). Первые организованы в инвариантную систему структурно-функциональных отношений, среди которых следует выделять категориальные отношения (между элементами системы) и собственно понятийные (внутри элемента). Операциональная информация представляет из себя систему предписаний, касающихся мыслительной и коммуникативной деятельности. Ее не следует понимать как конвенциональную систему чисто научно-логических предписаний, равно как и систему когнитивных знаний о предметной деятельности не следует путать с научной картиной мира. В обоих случаях речь идет о базисном уровне сознания - обыденном сознании. Если мы говорим здесь о когнитивной системе сознания, то мы имеем в виду обыденную картину мира, если говорим об операциональной системе знаний, имеем в виду логику обыденного мышления. Применительно к лингвистической проблематике указанные понятия в дальнейшем мы будем соотносить следующим образом: жизнедеятельность человека будем соотносить с семиотической деятельностью и ее составляющей - языковой деятельностью, психику и сознание - с языком как системой инвариантных знаков и коммуникативных предписаний, предметно-мыслительную психическую деятельность и ее результаты (фактуальные смыслы) - с речью, в которой будем выделять собственно речевую деятельность и ее результаты (тексты, речевые произведения). Заметим, что ни собственно предметным фактам (фактам, на которые направлена предметная деятельность), ни коммуникативным фактам (физическим сигналам) как таковым нет места в лингвистическом исследовании функционального плана, поскольку они выходят за пределы собственно смысла и не являются объектом исследования гуманитарных наук. жүктеу/скачать 1.24 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|