Возникновению некоего образа варвара-перса в представлении греков способствовала греческая историография V в. до н.э., и прежде всего, труд Геродота. Подходы «отца истории» к изображению персов получают далеко неоднозначную оценку в современной историографии. Мнения современных исследователей значительно разнятся, от заявлений, что Геродот вообще был свободен от всякой предосудительности и чувства эллинского превосходства над варварами111, и до утверждения, что тема «персидской ущербности» по сравнению с греками вполне очевидна и проходит через весь его труд112. На мой взгляд, представления «отца истории» о персах и Персии в некоторых наиболее важных аспектах заметно близки к тому, что мы обнаружили у Эсхила, афинский патриотизм которого не подлежит никакому сомнению113.
Э. Леви, посвятивший обстоятельное исследование образу варваров в труде Геродота, замечает, что «отец истории» при характеристике негреческого мира стремился выступать с двух позиций: во-первых, как истинный продолжатель традиций ионийской школы логографов, проявляющих интерес к разнообразным варварским народам114, а, во-вторых, как автор труда, в основе которого лежит описание масштабного конфликта между Европой и Азией, с несомненным акцентом на враждебность эллинов и варваров - персов115. Справедливость данного вывода вполне очевидна. Там, где «отец истории» уделял внимание описанию «достопримечательностей», он стремился быть объективным в суждениях,заметно преобладание нейтральных или «положительных» характеристик негреков, в частности, народов Востока. Однака, оценки персов Геродотом становятся во многом иными стоит только обратиться к примерам изложения историком событий Греко-персидских войн, особенно тех мест, где «отец истории» прямо сравнивает греков и персов.
Действительно, труд Геродота определенно распадается на две части: в первой, состоящей из отдельных логосов, преобладают этнографические описания: здесь Геродот реализует одну из заявленных во «введении» целей своего труда, а именно, описать «великие и достойные удивления деяния как эллинов, так и варваров» ( ),чтобы они не пришли в забвение; вторая часть полностью посвящена изображению конфликта греков и персов, и в этом контексте раскрывается вторая цель Геродота: описать то, почему эллины и варвары воевали друг с другом ( ) (см.: Hdt., I p). Причем, Геродот уже достаточно широко пользуется понятием «варвары» (203 раза). Показательно, что из всех случаев использования термина «варвары», 26 приходятся на I – V книги, тогда как остальные 177 – на VI – IX книги116. В последнем случае определение «варвары», наряду с другими, такими как персы и мидяне, употреблялся для обозначения многоплеменного войска Ксеркса, причем, чаще всего, наряду с применением параллельного термина «эллины» в отношении греков. Причем, если в первой части труда Геродота противопоставление эллинов и варваров практически не просматривается, то, напротив, во второй части – эта поляризация наиболее отчетливо проявляется особенно при описании Греко-персидских войн, которые историк представляет как войны против варваров117.
На основании сообщений Геродота в первых книгах его труда можно заключить, что определение «варвары» традиционно продолжало применяться к иноязычному населению (Hdt., I, 57; II, 158). Например, историк приводит прилагательное в значении «чужеземца» при изложении двух оракулов ( ) Бакида (Hdt.,VIII, 20; IX, 45). В ряде случаев «отец истории» связывает прилагательное «варварский» непосредственно со звучанием чужеземной речи (Hdt., II, 57); так, в частности, он сообщает, что пеласги говорили на «варварском языке» ( ) (Hdt., I, 57), а при изложении обычаев египтян, «отец истории» свидетельствует, что «варварами египтяне называли всех тех, кто не говорит на их языке ( )» (Hdt., II, 158).
Однако, уже в VII книге Геродот упоминает варварскую речь уже с некоторым оттенком предосудительности: в эпизоде с бичеванием Геллеспонта: Ксеркс, по словам «отца истории» (VII, 35), говорил варварские и нечестивые слова ( ). В другом месте своего труда Геродот предполагает, что эллины отличались от варваров также своими нравственными ценностями. В частности, он записал предложение Павсанию эгинца Лампона, сына Пифея, поступить в отношении тела павшего Мардония по примеру персидского царя Ксеркса, который осквернил тело Леонида. Однако, Павсаний отвечал, что «таким образом поступать приличествует скорее варварам, чем эллинам, и за это их мы и ненавидим ( )» (Hdt., IX, 9).
Эллино-варварская поляризация выступает в труде «отца истории» в виде противопоставления греков-свободных и персов-рабов, бедности Греции и богатства Персии, противопоставлении эллинского и персидского способов ведения войны; однако, справедливости ради следует заметить, что не все примеры этой поляризации, приводимые Геродотом, однозначно могут свидетельствовать в пользу превосходства греков над варварами-персами.
В труде Геродота подданные персидского царя, независимо от их этнической принадлежности и социального статуса, называются рабами, а сами отношения их с царем Персии уподобляются отношениям раба и господина. Показательны следующие примеры: Ксеркс говорит об Аристагоре Милетском -–«наш раб» ( ) (VII, 8); карийская царица Артемисия называет рабом царя самого Мардония (VIII, 102)118. Наиболее выразительно Геродот проявляет свое отношение к социальной иерархии внутри Ахеменидской державы словами спартанских послов Сперфия и Булида, обращенных к сатрапу Гидарну: «Тебе прекрасно известно, что значит быть рабом, а о том, что такое свобода, - сладка ли она или нет, ты ничего не знаешь ( , )» (Hdt., VII, 135). В уже упомянутом диалоге Ксеркса с Демаратом, довольно показательно характеризующим мировоззренческие установки самого историка, изгнанный спартанский царь заявляет, что хотя спартанцы являются свободными (), сами они признают одного владыку – закон ( ), и боятся его больше, чем подданные – царя Ксеркса (Her., VII, 104). По другому случаю Демарат говорит Ксерксу: «У тебя, самого лучшего из всех мужей, плохие рабы» ( ) (Hdt., VIII, 68); снова здесь проявляется противопоставление царя и его подданных как господина и рабов119.
Проблема нуждается в некоторых дополнительных комментариях. В современной исследовательской литературе предлагаются два основных объяснения происхождения и значения поляризации варвары / персы - рабы и эллины - свободные. Так, согласной одной точки зрения, указанная оппозиция просто отражает веру греков в свое превосходство над варварами120. Однако, в настоящее время в работах ряда исследователей возобладала другая точка зрения, согласно которой возникновение представлений греков о персах как рабах было результатом проникновения в греческий язык персидской социальной терминологии. Эту тему специально исследовала в своей работе А.Миссиу, которая связала появление греческого выражения с древнеперсидским определением manā bandaka, обычно переводимого в соответствующей литературе как «мой слуга», «мой подданный», «мой раб» и т.п. (DB, II, 19-20, 29-30, 49-50, 82; III, 13, 31, 56, 84-85). А. Миссиу заключает, что фраза была калькой терминов, известных нам из трилингвической Бехистунской надписи, а не столько выражением, предназначенным отразить греческий предосудительный образ варваров-персов. Далее, как полагает автор статьи, фраза была заимствованием первоначально из появившегося в официальном переводе документа царского двора, поскольку во многих греко-язычных регионах Малой Азии под персидским контролем народ мог получать царские декреты и другие персидские пропагандистские тексты на греческом121. Если указанная точка зрения верна, то она может быть еще одним объяснением того феномена, что противопоставление греков и варваров / персов в категориях «свободные – рабы» относится только к периоду взаимоотношений греков с Персидской державой, а не имеет более глубоких корней. Основные выводы А. Миссиу находят солидарность прежде всего в современной востоковедческой литературе. Подобные суждения можно встретить в работах П. Бриана, Т. Пти и других исследователей122.
Определенно эта точка зрения поддерживается также знаменитым письмом Дария I своему наместнику Гадату на греческом, сохранившемуся в копии римского времени (II в. н.э.) (ML, 12). В начальных строках письма персидский монарх обращается к Гадату как своему 123. Подобным образом можно объяснить проникновение в греческий язык других персидских терминов – «царь царей», «великий царь», «сатрап», соответствующей атрибутики царской титулатуры124. И то что в интерпретации Эсхила могло обозначаться как - «верные», в трудах более поздних авторов стало заменялось на – «рабы» Если подобные заимствования и объясняют происхождение противопоставления греков и варваров / персов как свободных и «рабов царя», то они должны были иметь место не позднее второй половины VI – начале V в. до н.э. Дальнейшему развитию этой поляризации мог способствовать уже непосредственно накопленный опыт взаимоотношений с персами самих греков, как постоянно находившихся при персидском дворе, так и участников греческих посольств в Персию, часто посещавших Вавилон или Сузы в V – IV вв. до н.э., а также история греческих побед над персами в период военного конфликта. Характерным отображением этого опыта было восприятие греками персидского обычая проскинесиса. Этот дворцовый ритуал был знаком Эсхилу (Pers., 584) и Еврипиду (Orest., 1507), которые считают его одним из существенных элементов восточной системы взаимоотношения царя со своими подданными. Геродот (I, 134) называет проскинесис персидским обычаем приветствия нижестоящим того, кто значительно отличается от него по положению. В греческой традиции глагол обозначает преклонение перед богами. С религиозным ритуалом почитания эллинами и варварами солнца и луны связывает исполнение обряда проскинесиса философ Платон (Plato, Leg.,p.887e). Это противоречие греческой и персидской традиций проскинесиса отмечает Геродот (VII, 136), когда сообщает, что прибывшие в Сузы спартанские послы Сперфий и Булис категорично отказались исполнить проскинесис, даже под угрозой силы, ибо, по их словам, не в их обычаях совершать проскинесис человеку ( ).
Таким образом, греки начинают уподоблять персов рабам в своем собственном понимании, противопоставляя их свободным грекам. Собственно говоря, такое восприятие персов мы уже обнаруживаем у Геродота, который иногда определенно использует термин не как terminus technicus, а в социальном аспекте, с той целью, чтобы провести дифференциацию между качествами персов-рабов и греков-свободных (как мы видели на вышеприведенных примерах). В этом смысле, довольно интересным выглядит наблюдение П. Ханта, что уже «Геродот в ряде случаев подчеркивает, что греки сражались против персидской армии, состоящей из рабов», «ясно заявляет, что персидские военачальники были рабами, также как и остальные отряды», «отец истории» понимает связь между «рабством» и военной слабостью персов125. Так что даже в случае, когда греки заимствовали персидскую социально-политическую терминологию, они давали ей собственную интерпретацию. Классическим примером отождествления Геродотом «рабов царя» и рабов в собственном смысле этого слова является его замечание, что «скифы считают ионийцев как свободных наихудшими из людей и лишенными мужества, а как рабов – рабами, любящими своего господина» ( . ) (Hdt., IV, 142). Эти строки написаны по поводу отказа ионийцев от предложения скифов разрушить мост через Истр, тем самым обречь на погибель персидское войско Дария I и добиться свободы. Здесь особенно примечательно соотношение терминов и -126 Представление варваров как «рабов» найдет свое восприятие в драмах Еврипида, где варвары уже характеризуются исключительно с негативных позиций, а противопоставления варваров и эллинов выражается в утверждении идеи превосходства греков над варварами, и, даже впервые в призыве повелевать над ним. Еврипид неоднократно противопоставляет самодержавную власть у варваров ( ), основанную на отсутствие законов и правды, положению у греков (Eurip. Heracl., 423; Troiad., 933; Med., 536).
В одной из своих трагедий Еврипид вкладывает в уста Елены следующее восклицание, относящееся к варварам – троянцам, но представляющее собой аллюзию на положение дел в Персидской державе: «Все варвары – рабы, кроме одного» ( ) (Eur., Helen., 276). В «Ифигении в Авлиде» драматург выражает идею, что «справедливо властвовать эллинам над варварами, а не варварам над эллинами, поскольку одни рабы, другие же–свободные» ( / ) (Iphig. Aul., 1400-1401), ту самую идею, которая найдет прямое отражение в идеологии панэллинизма, и, особенно, в «Политике» Аристотеля. Стагирит (Pol., I, 1, 5) цитирует указанную сентенцию Еврипида и далее замечает: «Так как по своим природным свойствам варвары более склонны к тому, чтобы переносить рабство, нежели эллины, и азиатские варвары превосходят в этом отношении варваров, живущих в Европе, то они и подчиняются деспотической власти, не обнаруживая при этом никаких признаков неудовольствия...» (III, 9, 3).
Вообще, конечно не было ничего нового в том, что Еврипид называет варваров «рабами», однако, несомненной его заслугой было то, что он уподобил варваров –«рабов царя» непосредственно рабам-варварам у греков, которые в огромном количестве были задействованы в афинской экономике. Отсюда следует вывод, который оказал огромное влияние на восприятие варваров впоследствии, и продолжает быть определяющим при изучении в современной исследовательской литературе как греческой теории рабства, так и образа варвара в общественном сознании греков –«раб и варвар по своей природе понятия тождественные» ( ) (Arist., Pol., I, 1, 5)127. Однако, даже в этом случае, непосредственная аллюзия на положение дел в Персидской державе может быть вполне очевидной.
Обратимся теперь к прояснению позиции «отца истории» по отношению к поляризации богатства и бедности. В этой связи вполне можно согласится с наблюдением Дж. Редфилда, что в исторических воззрениях Геродота определенная роль отводится противопоставлению «суровых» и «изнеженных» народов (hard and soft peoples)128. «Суровые» народы не достойны завоевания, так как ничего не имеют. «Изнеженные» же, в свою очередь, могут быть завоеваны, но после завоевания, они получают возможность мести изменив образ жизни завоевателей129. Что касается персов, то Дж. Редфилд справедливо замечает, что Геродот их представляет в процессе «культурного изменения»: персы сначала изображены «суровым» народом, но затем, после завоевания Мидии, и, особенно Лидии,они превращаются в «изнеженных»130.
Приступая к описанию Лидийско-персидской войны, Геродот (I, 71) словами некоего лидийца Санданиса, обращенными к Крезу, проводит различие между образом жизни персов, отличающихся своей бедностью и воздержанностью, и лидийцев, которые наслаждались всевозможными благами жизни: «Царь! Ты собираешься в поход на людей, которые носят кожаные штаны и другую одежду из кожи; едят же они не столько, сколько пожелают, а сколько у них есть пищи, так как обитают в земле суровой. Кроме того, они не пьют вина, а довольствуются лишь водой. Если ты и одолеешь их, то что возьмешь у народа, лишенного всех благ? С другой стороны, подумай о том, чего ты можешь лишиться в случае поражения. Ведь вкусив прелести нашей жизни, они так привяжутся к нам, что мы не сможем уже их изгнать [из нашей страны]. Я благодарю богов за то, что они не внушают персам мысль воевать с лидийцами». Далее, «отец истории» комментируя это высказывание, замечает, что до покорения Лидии персы действительно не знали ни роскоши, ни богатства ( ) (Hdt., I, 71). Однако, в описании битвы при Птерии (I, 76-77) и при Сардах (I, 80), лидийцы представлены воинами, не уступающими персам ни в мужестве, ни в других боевых навыках. Геродот считает, что потеря лидийцами своих качеств произошла позднее и была следствием совета плененного Креза, адресованного Киру, в связи с восстанием лидийца Пактия. Совет состоял в том, чтобы повелеть лидийцам не иметь боевого оружия, носить под плащами хитоны и высокие сапоги на ногах, обучать своих детей игре на кифаре и лире, заниматься мелочной торговлей. Тогда, по словам Креза, скоро лидийцы из мужей обратятся в женщин ( ) (Hdt., I, 155).
В заключении своего труда Геродот (IX, 109) проводит идею о непосредственной зависимости характера народов и их боевых качеств от принятого ими образа жизни. Эту идею он выражает в совете Кира персам готовится к тому, что они не будут больше владыками, а станут подданными, ибо в благодатных странах люди обычно бывают изнеженными (примечательно выражение ), и одна и та же страна не может производить удивительные плоды и порождать доблестных воинов ( ) (Hdt., IX, 109)131. Однако, далее Геродот добавляет, что персы предпочли, владея скудной землей, властвовать над другими народами, чем быть рабами на плодородной земле (в связи с первоначальным намерением персов переселиться из Персиды в одну из более благоприятных завоеванных стран). Здесь историк следует видению антитезы «свобода – рабства» во внешнем, межгосударственном аспекте (Hdt.,VII,190).
Представление о богатстве Персии читатель получает из описания Геродотом тех сокровищ, которые захватили греки в виде военной добычи после своей победы при Платеях. К этой теме «отец истории» обращается несколько раз. В первый раз он сообщает о запрете Павсания греческим войнам присваивать себе добычу и о приказе илотам снести её в одно место: «Илоты же рассеялись по персидскому стану и нашли шатры, убранные золото и серебром, позолоченные и посеребренные ложа, золотые сосуды для смешения вина, чаши и другием питьевые сосуды. С павших врагов они снимали запястья, ожерелья и золотые мечи…» (IX, 80). В другой раз Геродот сообщает, что после посвящений с добычи в Дельфы, Олимпию и в храм Посейдона на Истме, греки «распределили всю остальную добычу»: персидских наложниц, золото, серебро, прочие ценности и вьючных животных. Геродот продолжает: «Каждый получил то, что ему подобало. А сколько дали сверх этого воинам, особо отличившимся при Платеях, – об этом мне никто не мог ничего сказать. Впрочем, как я думаю, им были даны [почетные дары]. Павсаний же получил вдесятеро больше: женщин, коней, талантов, верблюдов, а также и других ценностей» (IX, 81). Наконец, после описания осмотра Павсанием шатра самого Мардония с золотой и серебряной утварью и мягкими коврами и угощения военачальников персидским обедом, Геродот завершает описания персидского богатства замечанием:«После этого платейцы находили еще много ящиков с золотом, серебром и другими драгоценностями» (IX, 83)132.
Геродот противопоставляет «персидскую роскошь» и «бедность греков» не столь часто, как следовало бы ожидать. Однако, можно привести несколько классических иллюстраций этой поляризации, в тех частях его труда, где ведется рассказ о Греко-персидских войнах. Прежде всего, примечательны слова Демарата, адресованные Ксерксу: «Бедность ( ) в Элладе существует всегда, тогда как доблесть ( ) добыта приобретенной мудростью ( ) и суровым законом ( ). При помощи этой доблести Эллада защищает себя от бедности и деспотии» (Hdt., VII, 102). Следует назвать уже упомянутое выше описание Геродотом (IX, 82-83) осмотра военачальником Павсанием персидского лагеря после битвы при Платеях. По словам «отца истории» (IX, 82), великолепие шатра самого Мардония привело в столь большое изумление Павсания, так что он созвал греческих стратегов и не удержался от замечания в их присутствии: «Эллины! Я собрал Вас, чтобы показать безрассудство этого предводителя мидян, который имея такой жизненный уклад (), тем не менее пришел к нам, чтобы лишить нас нашего скудного ()» (cf. Athen., IV, 15).
В первых книгах своего труда Геродот также нередко дает «положительные» характеристики некоторых восточных «варварских» народах, в том числе персов, и, прежде всего, именно в связи с их военными качествами. Так, «отец истории» в I книге заявляет, что «в то время в Азии не было народа мужественнее () и отважнее () лидийцев» (I, 79), «ведь из всех известных мне народов именно у персов более всего в почете доблестные войны ( )» (VII, 238), или, например, «главная доблесть персов – мужество (-)» (I, 136). Однако, уже в VIII книге Геродот как бы вносит коррективы в эти свои наблюдения и поясняет на примере описания им действий персов в сражении при Саламине то, в чем он видит причину «мужества» персидских воинов: «Между тем варвары на этот раз бились гораздо отважнее ( ), чем при Эвбее. Из страха перед Ксерксом ( ) каждый старался изо всех сил, думая, что царь смотрит именно на него» (VIII, 86). Следует также вспомнить и приводимый «отцом истории» диалог Ксеркса с Демаратом: персидский царь заявлял, что люди, находящиеся под началом одного человека, из страха перед ним могли бы прослыть лучшими и под ударами бичей напали бы даже на численно превосходящего врага (Hdt., VII, 103). И хотя Геродот считает, что персы могут быть даже отважными воинами (и в этом смысле он соглашается с Эсхилом), но прямое сравнение с эллинами естественно оказывается совсем не в пользу персов. В контексте описания Геродотом конфликта греков и персов можно увидеть значительное большинство примеров их поляризации. В частности, примером прямого противопоставления варваров – персов и эллинов может служить приведенная «отцом истории» речь Аристагора Милетского, обращенная к спартанцам: «Ведь варвары вовсе не отличаются мужеством ( ), в то же время как вы достигли высшей военной доблести ()» (V, 49). Поскольку речь предназначена убедить спартанцев оказать помощь Ионийскому восстанию, то мы вправе ожидать найти в ней ярко выраженный контраст между греками и персами. Однако, другие примеры не менее показательны. Повествуя о доблести греков, Геродот отмечает, что эта доблесть является их свойством. Показателен следующий пример. «Отец истории» сообщает о прибытии в персидский лагерь неких перебежчиков из Аркадии. Когда один из персов спросил их, что теперь делают эллины, то аркадяне отвечали, что справляют олимпийский праздник. На вопрос о награде победителю, они сказали, что наградой является оливковый венок. Тогда Тигран, сын Артабаза, воскликнул: «Увы, Мардоний! Против кого ты ведешь нас в бой? Ведь эти люди сражаются не ради денег, а ради доблести» (VIII, 26)133.Таким образом, здесь имплицитно подразумевается, что высшей ценностью персов являются деньги (), а греков – доблесть ().
Элементы греко-персидской поляризации можно обнаружить при описании Геродотом двух сражений – при Саламине и Платеях. При описании сражения при Саламине Геродот сообщает, что эллины сражались на море с большим умением и в образцовом порядке ( <> ); варвары же действовали беспорядочно и необдуманно ( ) (VIII, 86). В изложении хода самой битвы «отец истории» словами Ксеркса проводит контраст между мужеством Артемисии, царицы Галикарнасса, эллино-карийское происхождение которой было всем хорошо известно, и трусостью персов: «Мужчины у меня превратились в женщин, а женщины стали мужчинами ( )» (Hdt., VIII, 88). Оценивая битву при Платеях, «отец истории» замечает: «Персы не уступали эллинам в отваге и телесной силе; у них не было только тяжелого вооружения () и к тому же еще боевой опытности… Не могли они сравниться с противником также боевым искусством» (IX, 62–63). При описании сражений при Саламине и Платеях Геродот приводит примеры храбрости как греков, так и персов. Однако, в случае битвы при Платеях «отец истории» в отношении персов ограничивается следующим замечанием: «В войске варваров наиболее отличились пешие персидские войны и конница саков, а из отдельных воинов - Мардоний» (IX, 71). Это краткое замечание контрастирует с подробным изложением примеров доблести греков (IX, 71-75). Важное значение при характеристике взглядов Геродота на эллино-варварскую поляризацию имеет описание им инцедента, произошедшего между фокидянами и персами незадолго до битвы при Платеях. По словам «отца истории», для участия в военных действиях на стороне персов прибыл отряд фокидян в 1000 человек под командованием Гармокида. Мардоний приказал фокидянам расположиться на равнине отдельно от всех остальных отрядов и неожиданно перед ними появилась вся персидская конница; одновременно прошел слух, что Мардоний по побуждению фессалийцев намерен уничтожить всех фокидян. Тогда их стратег Гармокид обратился к своим войнам с речью, в которой, в числе прочего, сказал следующее: «Пусть теперь каждый проявит свою доблесть! Лучше ведь пасть в борьбе, храбро защищая свою жизнь, чем сдасться врагам на милось и погибнуть позорной смертью. Дайте врагам почувствовать, что они варвары, коварно замыслившие гибель эллинам ( )» (Hdt., IX, 17). Воодущевленные этой речью, фокидяне выстроились кругом, фронтом против врага, сомкнув свои ряды как можно теснее, чтобы противостоять персидским конным лучникам. И персы отступили, а Мардоний пообещал фокидянам безопасность (Hdt., IX, 18). Удивительное дело, но Геродот полагает, что даже эллины, сражавшиеся на стороне персов, не теряли своих нравственных и военных качеств, которые отличали их от варваров. В других пассажах Геродот только подтверждает эту мысль. Например, при описании битвы при Платеях, «отец истории» обращает внимание читателей на проявленные боевые качества греков, сражавшихся против своих же соплеменников на стороне персов: «Ведь приверженцы персов среди фиванцев показали себя далеко не трусами а, напротив, храбрыми воинами» (IX, 67); «все варварское войско бежало, и только конница, главным образом беотийская, отважно билась с врагом, прикрывая отступление» (IX, 68). Таким образом, Геродот в ряде случаев все же достаточно определенно говорит о превосходстве греков над варварами-персами.
5. Эллино-варварская поляризация у Фукидида и Аристофана
При обращении к рассмотрению представлений о персах как варварах в трудах Фукидида, необходимо сделать несколько замечаний. Во-первых, в создании образа варвара у знаменитого афинского историка фактически не уделяется внимания лингвистическому критерию. Вероятно это не упущение, но вполне сознательная позиция автора. Это видно хотя бы по утверждению Фукидида (I, 3, 3) о том, что Гомер не употреблял слова «варвар», поскольку к его времени эллины еще не отделились от варваров и не объединились под общим именем (и далее следуют сравнения эллинских и варварских обычаев, призванные подтвердить тезис Фукидида об общности их происхождения: Thuc., 6, 1, 5-6). Гораздо большее значение для историка имеет этнический фактор, обусловивший поляризацию эллинов и варваров. Прилагательное в тексте Фукидида (VIII, 98, 2), примененное по отношению к скифским лучникам, выполнявшим функции полицейской стражи в Афинах134, демонстрирует, что типичным проявлением варварства в восприятии афинского историка были качества прежде всего социокультурного свойства. Во-вторых, историк особо выделяет азиатских варваров (I, 6, 5), хотя нигде специально и не оговаривает их отличие от варваров европейских (другие ссылки на азиатских варваров: III, 34, 1-4; VIII, 16, 3; 25, 4). Что касается последних, то среди них упомянуты некоторые эпирские племена (хаоны: II, 80-81), негреческие племена Сицилии (IV, 29, 5; VI, 1, 1; 2, 6; 6, 1; 11, 7; 17, 6; 20, 4; VII, 57, 11; 58, 3), македоняне (IV, 126, 3), иберийцы (которые в речи Алкивиада перед афинянами с призывом к сицилийскому походу признаются самыми воинственными из варваров - : VI, 90, 3), наконец, иллирийцы (IV, 125-126) и фракийцы (VII, 29,4). В особенности же два последних народа получают у Фукидида подробную характеристику135.
Вообще, следует заметить, что характеристика Фукидидом европейских варваров в некоторых чертах отличается от стереотипной характеристики, которую античные авторы дают азиатским варварам. В частности, историк говорит об их свирепом виде и / или чрезмерной жестокости; эти черты, насколько известно, никогда не применялась к персам и другим азиатам; напротив, европейские варвары напрочь лишены тех черт, которые обычно применялись к азиатским варварам – роскошь и и как её следствие – чрезмерная изнеженность (отделение варваров азиатских от европейских по таким критериям становится наиболее заметно у (Песвдо)Гиппократа). В отношении иллирийских племен Фукидид словами Брасида замечает: «Эти иллирийцы издали страшны для тех, кто с ними не встречался. И действительно, уже сам вид этих огромных полчищ () способен внушить ужас; невыносим их громкий боевой клич, и пустое бряцание оружия усиливает это впечатление. Однако вступить в решительную борьбу с теми, кто способен стойко выдержать все это, они не в состоянии. Ведь они не сражаются в правильном боевом порядке ( ) и поэтому не считают позором покидать под натиском врага какую-либо порученную им позицию. Как бегство, так и нападение у них считаются одинаково похвальными, и поэтому и сама доблесть варваров на деле остается непроявленной. При их способе сражаться не соблюдая строй, не подчиняясь команде, каждый охотно находит пристойное оправдание собственному спасению» (Thuc., IV, 126, 5).
При описании фракийцев, Фукидид отмечает их особенную жестокость: «Ворвавшись в Микалесс, фракийцы стали разорять дома и святилища, убивать людей, не давая пощады ни старым, ни молодым, резали всех подряд кого ни встречали без разбора – и женщин, и детей, и даже вьючных животных и вообще – все живое, что попадалось на глаза. Ведь народ фракийский, подобно самым диким из варваров, если он уверен в своей безопасности, кровожаден до неистовства ()» (Thuc., VII, 29, 4).
В своем труде Фукидид неоднократно упоминает Греко-персидские войны. В этом случае он неизменно употребляет определение в качестве указания на общего врага всех греков (это можно встретить также уже у Геродота: VIII, 29, 31, 47): во время войны с эгинцами, по словам историка (I, 14,3), уже ожидали нападение варвара ( ); на десятый год после битвы при Марафоне варвар с большим войском пошел поработить Элладу ( - ) (I, 18, 2); все отпавшие от царя эллины и их союзники присоединились частью к афинянам, частью же к спартанцам немного спустя после изгнания общими силами варвара ( ) (Thuc., I, 18, 2). Подобные же примеры употребления слова «варвар» применительно к персу встречаются в труде Фукидида неоднократно (I, 69, 5; 73, 2; 75, 2; 90, 2; 96, 2; 97, 1; 118, 2; 132, 3; 144, 4; II, 36, 4; III, 56, 4; 62, 1; VI, 83, 2). Когда историк говорит о персах как таковых, называет персидское войско, он называет их, наряду с определением «мидяне», согласно старой традиции, особенно прижившимся в Афинах, также и (I, 89, 2-3; 131, 1; 132, 2). Фукидид фактически нигде не дает характеристики персам, даже в тех разделах (в «археологии» и книге VIII), где он затрагивает тему греко-персидских взаимоотношений. Как справедливо обратил внимание Я. Цифопулос, Греко-персидские войны для Фукидида – в большей степени лишь риторический топос, призванный продемонстрировать роль предков в спасении Эллады от угрозы порабощения136. «Исторические примеры» для Фукидида, как и для более поздних греческих авторов, особенно ораторов, имеют целью показать доблесть афинян в период Греко-персидских войн и прославить афинские победы, но Фукидид, как известно, не имел личного опыта общения с персами и потому они у него остаются без какой-бы то ни было характеристики137.
Аристофан следует уже вполне определившейся для V в.до н.э. традиции употребления слова «варвары»: с одной стороны, это чужеземцы – негреки (трибаллы: Aves, 1520, 1525, 1529; фракийцы: Ach., 168; мидяне и фригийцы: Vespae, 439), а с другой стороны, - персы – враги Греции (Ach., 77, 107; Vespae,1078; 1089; 1145; Pax, 408, 411; Lys., 1133)138. Комедиограф также принимает лингвистические критерии для характеристики варварства, которые присутствовали в более ранней драматургии, и даже развивает их. Обратимся к ряду примеров. В «Лягушках» Аристофан звучание варварской речи сравнивает с щебетом ласточки (Ranae, 682), в «Птицах» он считает, что варвары и вовсе не владеют языком и грек, в случае долгого пребывания в чужеземной стране, способен обучить языку даже самих варваров (Aves, 199).
В комедии «Ахарняне» он выводит на сцену персидского посланника в Афины – Псевдо-Артаба. В первом случае, персидский эмиссар высказывается непонятно для греков, однако, как это признается теперь в востоковедческой литературе, попытки комедиографа представить «варварскую речь» были ничем иным, как воспроизведением с некоторыми искажениями подлинной персидской речи139. Перед нам уже не варваризм, и не «звукоподражание», которые иногда присутствовали в драмах Эсхила. Во втором случае, при выражении отказа царя прислать золото в Афины, Псевдо-Артаб произносит фразу на «варварский манер», – на искаженном греческом языке140.
Аристофан в «Птицах» (483–492) уподобляет персидскому царю петуха, который называется «персидской птицой» (Ср.Antiphon., XVI, fr.57-59 = Athen., IX, p.397с)141: этот «петух» ( ) был тираном персов «древней Дариев и Мегабазов», и словно «великий царь» ( ), он величественно шагает с кирбасией на голове среди птиц; был он так могуч, так велик и так силен, что и теперь повинуясь его могуществу и с утренней песней все поднимаются на работу: медники, гончары, кожевники, банщики, хлеботорговцы, мастера, изготавливающие лиры и щиты и т.д. Таким образом, комедиограф следует традиции в представлении Персии как деспотического государства, а Великого царя как могущественного правителя. Аристофан в «Осах» (1078-1090) описывает битву при Марафоне как схватку построенных в фалангу греков (1081: копье к копью, щит ко щиту – ) против огромной массы персидских лучников (1084: от стрел не было видно небо). По представлению комедиографа, одержав победу, афиняне избавились от страшной опасности со стороны варвара. Эпизоды из истории Греко-персидских войн упоминаются и в других комедиях. Однако, вполне очевидно, что Аристофан (как и Эсхил, Геродот и Фукидид) не совершил никакого «переворота» в создании образа варвара-перса.
В конце V в. до н.э. именно обобщенный образ варвара, формированию которого способствовал уже накопленный опыт греко-персидских отношений, стал наиболее популярным в массовом сознании и идеологии греков. На мой взгляд, это вполне очевидно по нескольким факторам. Во-первых, продолжается процесс, намеченный уже Геродотом и Фукидидом, вытеснения из употребления при обозначении персов этнических наименований (мидяне, персы) и замены более общим определением «варвары». Во-вторых, ускоряется формирование предосудительного образа варвара. Этот тезис требует дальнейшего пояснения. Как мы видели, у ряда греческих авторов, прежде всего, Эсхила и Геродота, образ варваров-персов амбивалентен. Варвары могут получать и положительные характеристики, есди только они непосредственно не сравниваются с эллинами. Негативен только образ варвара-перса, нападающего на Грецию. Именно при таком условии sina qua non эллино-варварская поляризация наиболее очевидно проявляется у названых авторов.
Отдельные элементы этого образа, преимущество «негативные», получат дальнейшее развитие в рамках доктрины панэллинизма – восприятие царя и подданных как господина и рабов; поляризация абсолютной власти монарха в Персии и греческой свободы; представления о богатстве Азии и «бедности» Греции, признание в качестве высшей добродетели персов – приверженность к роскоши, а греков – доблесть; противопоставления персидского и греческого способов ведения войны и т.д. Отчасти эти антиномии формулируются еще достаточно интуитивно, отчасти же они – элементы определенного целостного восприятия греческими авторами V в. до н.э. мира Персии и персов. Однако, существующие сведения не показывают главного элемента в образе Персии и персов в V столетии до н.э. – представления о военной слабости Персии (хотя греки признавали, что по своим боевым качествам они превосходили персов, как и прочих варваров). Дело в том, что до последней трети V в. до н.э. Персия продолжала восприниматься греками в качестве серьезной угрозы. Нельзя обнаружить также, по произведениям рассмотренных нами греческих авторов, столь явно выраженное, как впоследствии, презрительное отношение греков к персам как варварам-персам.
6. Доктрина превосходства эллинов над варварами в IV в. до н.э.
На рубеже V – IV вв. до н.э. в общественном сознании греков завершается процесс формирования стереотипного образа варвара-перса. На окончательно оформление такого образа оказывали влияние несколько факторов. Так, исчезновение непосредственной угрозы Персии греческому миру стало особенно очевидно ближе к концу V столетия до н.э. Борьба за гегемонию в Греции в период Пелопоннесской войны потребовала от воюющих сторон непосредственного привлечения Персии: оживились греко-персидские дипломатические контакты, и непосредственный опыт взаимоотношений греков и персов с последней трети V в. до н.э. по середину IV в. до н.э. в значительной степени способствовал переосмыслению греками на уровне как массового сознания, так и идеологии образа варвара–перса. Наряду с традиционными представлениями о варварах-персах (деспотизм, богатство и т.д.) присоединяются суждения, которые бы оправдывали греческое превосходство над варваром и создавали основу для развития идеи завоевания Востока.
Образ варваров в конце V – IV вв. до н.э. по преимущетству «негативный», «предосудительный». Греческий опыт восприятия персов и Персии непосредственно нашел отражение в анонимном трактате конца V в. до н.э. « », который был найден среди медицинских трудов Гиппократа Косского. Автор трактата рассуждает о малодушии и трусости азиатских народов ( ) (16,1) по сравнению с европейскими, но объясняет эти качества, в первую очередь, природными условиями самого азиатского континента: «Что же касается вялости духа и трусости, то наибольшей причиной, почему азиаты менее воинственны, чем европейцы, и отличаются более тихими нравами, суть времена года, которые не производят больших перемен ни к теплу, ни к холоду, но всегда приблизительно одинаковы, ибо тогда ни ум не испытывает потрясений, ни тело не подвергается сильным переменам, от которых нравы, естественно грубеют и делаются участниками безрассудства и отваги в большей степени, чем когда все остается в одном и том же состоянии. В самом деле, перемены всего сильнее возбуждают ум человека и не позволяют оставаться в покое. Вот по этим то причинам, кажется мне, народ азиатский лишен всякого мужества» (16, 3-11). Однако, следующей причиной малодушия и трусости азиатов, что особенно важно, автор трактата считает нахождение в повиновении у царей ( ), а как следствие отсутствие независимости и подчиненность владыке ( ) (16, 13).
По словам автора, азиаты вынуждены отправляться на войну за своих господ и переносить труды и смерть вдали от детей, жен и остальных друзей, и как бы ни были хороши и мужественны их дела, господа от них возвеличиваются и возрастают, сами же они, кроме опасностей и смертей, ничего не пожинают (16, 15-17); напротив, те греки и варвары Азии, которые не подчинены владыке, но независимы ( ), являются самыми воинственными из всех (), поскольку они подвергаются опасностям для самих себя, и как получают награду за храбрость, так несут наказание за трусость (16, 24-27). Очевидно, что приведенные выше суждения представляют собой первую попытку сравнить, как мы бы сказали, «этническую психологию» населения двух континентов. Примечательно, что автор избегает употреблять слово , предпочитая более нейтральные и (16) (варвары упомянуты только один раз в 16, 24, и то только с той целью, чтобы отделить их от греков Азии), что, очевидно, не случайно. Автор трактата не проявляет интереса собственно к эллино-варварской поляризации. Однако, идеи, выраженные в этом трактате, превосходно отражают те новые веяния эпохи, когда происходит создание предосудительного образа варвара–перса с упорядоченным набором негативных характеристик142. Эти характеристики не отличаются особым разнообразием.
В трудах Ксенофонта можно найти образные характеристики персов, которые могут быть признаны образцом греческой антиперсидской риторики IV в. до н.э. В «Анабасисе» историк неоднократно утверждает о военном превосходстве эллинов над варварами (Anab., I, 2, 15-18; 7, 3-4; 8, 19 и т.д.)143. В другом своем произведении Ксенофонт сообщает, что Агесилай во время пребывания в Малой Азии освободил жителей малоазийских греческих городов от всех повинностей, которые они несли как рабы своим господам ( ), оставив только те, которые обязаны исполнять свободные люди, повинующиеся властям (Xen., Ages., I, 22). По другому случаю Ксенофонт повествует, что во время зимовки войска в Эфесе в 396/5 г. до н.э., Агесилай приказал продавать в рабство захваченных пиратами варваров нагими, чтобы воины увидели белизну их кожи из-за того, что они никогда не раздевались, изнеженность и непривычность к труду ( ), и таким образом решили, что их война ничем не отличается от войны с женщинами (Xen. Hell., III, 4, 19; Ages., I, 28). В другом месте своей «Греческой истории» (VI, 12) Ксенофонт при изложении речи Ясона Ферского заявляет, что весь персидский народ, исключая лишь одного человека (царя: ср.: Eurip., Helen.,276)–толпа рабов, чуждая добродетели. Наконец, при изложении переговоров в Сузах 367/6 г. до н.э. историк передает слова аркадянина Антиоха, произнесенные в собрании «десяти тысяч», что у царя много пекарей, поваров, виночерпиев и привратников, однако при всем старании ем не удалось увидеть людей, которые могли бы сражаться с греками (Xen.Hell.,VII,1, 38).
Подобные идеи, и даже в более негативном для персов свете, сформулированы в «Киропедии»: VIII книга этого труда завершается суждениями в отношении перемены персами своего образа жизни в худшую сторону по сравнению со временем Кира Великого(VIII,8,1-27)144.Негативное отношение к варварам-персам пронизывает некоторые произведения Платона и Аристотеля. У Платона – это «Менексен», в котором постоянно употребляется слово там, где говорится о персах. В одном из своих пассажей философ также гордится тем, что афиняне – по своей природе ненавидят варваров, потому что они подлинные эллины, без примеси варварской крови ( ).(245d)145.
Исократ следует своим предшественникам в употреблении слова «варвары» там, где подразумеваются персы. В своих политических памфлетах, особенно «Панегирике» и «Филиппе», которые считаются образцом греческой панэллинской пропаганды, Исократ выстраивает уже стройную систему, призванную продемонстрировать превосходство грека над варваром, которое облегчит победу над ними в процессе завоевания Азии и последующее удержание их в повиновении у греков. Общественно-политические взгляды Исократа в последние десятилетия получили достаточно обстоятельную проработку в современной историографии, в том числе и в отечественной146, и мы не видим необходимости подробно останавливаться на восприятии афинским оратором варваров и варварства. Поэтому ограничимся двумя примерами.
В «Панегирике» (IV, 150–152) Исократ дает наиболее яркую негативную характеристику персам: «Не могут люди, выросшие в рабстве и никогда не знавшие свободы, доблестно сражаться и побеждать. Откуда взяться хорошему полководцу или храброму войну из нестройной толпы ( ), зато к рабству приученной лучше собственных рабов ( ). Даже знатнейшие их вельможи не имеют понятия о достоинстве и чести; унижая одних и пресмыкаясь перед другими, они губят природные свои задатки; изнеженные телом и трусливые душой, каждый день во дворце они соревнуются в раболепии, валяются у смертного человека в ногах, называют его не иначе как богом и отбивают ему земные поклоны, оскорбляя тем самым бессмертных богов. Не удивительно, что те из них, кто отправляется к морю в качестве так называемых сатрапов, оказываютя достойны своего воспитания и полностью сохраняют усвоенные привычки: они вероломны с друзьями и трусливы с врагами ( ), раболепны с одними и высокомерны с другими, пренебрегают союзниками и угождают противникам» (пер. Э.Юнца с изменениями).
В «Филиппе» Исократ воспроизводит эти негативные характеристики варваров, а отчасти и дополняет их новыми чертами. Так, налицо просматривается, также как и у Ксенофонта, сравнение варваров-персов по их военным качествам с женщинами: «Все признают, что Кир и Клеарх разгромили в сражении войско царя, так, как если бы они сражались с их женами ( )» (V, 90). Там же оратор упоминает о малодушии () Великого царя, по причине которой тот не может сохранять целостность Персидской державы (V, 100), и заодно, всех варваров ( ) (V, 137). Исократ также открыто заявлял, что варвары – изнеженные, неопытные в военном деле, испорченные роскошью ( ) (V, 124). Кажущееся персидское могущество, по мнению оратора, завоевано и огранизовано для рабства каким-то варваром, к тому же плохо воспитанным ( ); поэтому оно может быть легко разрушено эллином, обладающим большим опытом в военном деле ( ) (V, 139). В этих суждениях впервые проявляется фактор воспитания, который, по мнению греков позднеклассического периода, и должен был отличать варваров от эллинов. Итак, подведем некоторые итоги.
Завершая наше рассмотрение восприятия греками персов как варваров, следует заметить, что впервые определение «варвары» стало применятся к иноязычным народам еще в архаический период греческой истории, но в тот период слово было очевидно не только редко употребимым, но и не единственным, которое греки использовали для обозначения иноземцев (взять хотя бы определение «солойки», которое берет свое начало от жителей киликийских Сол). Хотя, конечно, эллино-варварская поляризация в общественном сознании греков зарождается также в этот период. Греко-персидские войны стали своеобразным рубежом в эволюции определения «варвары»; с первой половины V в. до н.э. «варвары» становятся другой ипостасью персов со всеми вытекающими отсюда последствиями. В произведения Эсхила и Геродота получает дальнейшее развитие эллино-варварская поляризация: греки и персы противопоставляются друг другу в следующих основных категориях: свобода – деспотия и рабство; бедность в сочетании с доблестью – богатство и изнеженность; военная выучка и дисциплина – неопытность в военном деле. Правда, следует иметь в виду, что превосходство греков над персами в произведениях античных авторов V в.до н.э. проявляется только при их непосредственном сравнении; в целом же варвары не лишены и некоторых «положительных» качеств, например, военной доблести. Между тем, в суждениях авторов IV столетия до н.э. образ варваров-персов уже сугубо негативен, а превосходство греков на ними наиболее определенно выражено. Такие воззрения, присущие, например, Ксенофонту, Исократу, Платону, Аристотелю и другим, фактически послужили обоснованием доктрины панэллинизма с ее идей объединения греков для завоевания обширной Персидской державы.
Достарыңызбен бөлісу: |