Семидесятые годы: "эпоха счс"

« Порвалась дней связующая нить

Как мне обрывки их соединить?»

Гамлет. Пер. Б.Пастернака

Эпоха СЧС¹ – это более десятка рейсов на НИС СЧС-2032 – среднем черноморском сейнере, который достался нам с легкой руки известного полярника, впоследствии директора Института внутренних вод контр-адмирала И.Д.Папанина при посредничестве акад. Л.А.Зенкевича. Так совпало – а, возможно, так было задумано Зенкевичем – что в это же время биостанция обрела научного руководителя - перешедшего в 1969 г. из ИО АН в Университет Константина Владимировича Беклемишева, и последующие годы стали в ее истории самыми конструктивными в исследовательском отношении. Впервые, после выполнявшегося в русле продукционных исследований литорального проекта второй половины 40-х г.г., которым руководила В.А.Броцкая², реализовалась на новом уровне, генеральная идея “отцов-основателей” - то, что сейчас называется обучением через исследование.

В том же 1969 г. вышла монография К.В. «Экология и биогеография пелагиали», работа не просто недооцененная, но недопонятая и до сих пор. Областью интересов Константина Владимировича, унаследованной им от отца, Владимира Николаевича, был морфогенез, не ограничивающийся его содержанием, традиционным для биологов³, но соотнесенный с более объемлющими уровнями организации вплоть до глобального. К.В. удалось показать - как и каким образом организована пелагиаль и то, что именно эта ее организованность обеспечивает и контролирует биотопическую основу распределения пелагических организмов. Попытка распространения идеи, опробованной и получившей свое подтверждение применительно к океанической пелагиали, на небольшое внутриконтинентальное Белое море и составила “эпоху СЧС”.

Начало эпохи было чрезвычайно интенсивным: первая половина 70-х г.г. отмечена семью бентосными рейсами, в которых был исследован центральный глубоководный желоб Белого моря, прилежащие к нему мелководья (20 станций), кут Кандалакшского (189 станций) и Двинский залив (38 станций).

В сборе, обработке и определении материала принимало участие около 70 человек: сотрудники станции, кафедр биофака, географического и геологического факультетов, студенты и аспиранты. Это было оживленное время: рейсы отправлялись и встречались с веселыми торжествами, в самих рейсах, конечно же, происходили всякие казусы и розыгрыши, разборка материала была полна смешных новаций, публикации вызывали споры и критику и внутри станции и со стороны ленинградских коллег.

Ну и, конечно, все были молоды⁴, даже те, кто были молоды относительно. Наверное, так же было и в послевоенном проекте Броцкой.

Во второй половине десятилетия эти исследования пошли на спад. Как известно, история не терпит сослагательных наклонений – что было бы, если бы…. К сожалению, в том, что касается биологического аспекта, дальше не было ничего. Из гидрологического же выросла современная модель Белого моря (Пантюлин, 2002, 2012; Pantiulin, 2003), отличная от традиционной (Дерюгин, 1928; Тимонов 1947, 1950) не укладывающаяся в расчетные, “модельные” (напр., Кравец, 1991; Семенов, 2004, 2007; Неелов, 2007 и др.) но отвечающая практическому опыту (напр., Максимова, 1991, 2001; 2005; Ильяш и др., 2003, 2011).

* * *

С.Н. Виноградский, В. И. Вернадский и А. Лавлок отмечают собою более или менее мощные ответвления, уводящие в сторону от ныне господствующего редукционизма. Можно представить себе и более мелкие дороги, дорожки и тропы, разбегающиеся в ту и другую стороны, а на их развилках более или менее значимые фигуры ученых прошедшего века. История науки демонстрирует и наличие тупиков, где тщетно бьются и раздувают щеки путники, не внявшие Козьме Пруткову, который – когда еще! - заметил, что «специалист подобен флюсу», но, с другой стороны, признавал и то, что «никто не обнимет необъятного».

* * *

Дорожная карта океанологии укладывается в генеральную схему Заварзина. Однако ее собственные зигзаги не так выражены: даже на редукционистов, вполне преданных биоцентрическому дискурсу дарвинизма, отбрасывает свою великую тень Гумбольдт. Эта диалектика порождается самим объектом: океаны и моря не выделяются из оболочек Земли как изолированное целое и не делятся внутри себя на четко разграниченные части – изо всех биосферных объектов они наиболее наглядно неделимы⁷.

Отечественной океанологии известны три взаимопроникающих варианта деления и объединения, отклоняющих или стремящихся отклонить ее пути в сторону системности. Беломорский проект К.В. Беклемишева, рабочий вариант которого был сформулирован как “Биотопическая основа распределения организмов” вписан именно в этот контекст.

Первый из вариантов, не имеющий специального названия, поскольку автор, позиционируя себя как натуралиста, не был склонен к теоретизированию и предпочитал эмпирические обобщения¹⁰, принадлежит Владимиру Ивановичу Вернадскому (1863-1945) и восходит к 1926 году (Вернадский, 1926).

В.И.Вернадский. 1920-е г.г.

Для целей и задач геохимии нет необходимости рассматривать отдельные организмы в их дарвиновской проблематике¹². «Совокупность живых организмов, выраженную в весе, в химическом составе, в мерах энергии и в характере пространства», Вернадский (1983, стр.59) обозначает единым термином: живое вещество. «Живые организмы […] проявляют себя в биосфере в первую очередь через производимую ими огромную химическую работу¹³. Эта работа выражается беспрестанным движением химических элементов земной коры (их геохимическими циклами), движением, производимым дыханием (газовый обмен), питанием, метаболизмом организмов вообще, их ростом и размножением» (Вернадский, 1994, стр. 413). Живое вещество характеризуется группой циклических или органогенных элементов (III группа геохимической таблицы (Вернадский, 1983, стр.39)).

Мысль Вернадского в наши дни получила отличное от классической - “одумовской” - экологии развитие: сопряженность, пространственная и временная дифференцировка, скорость и относительная замкнутость химических циклов, и ключевая роль во всем этом деятельности микроорганизмов – именно это, в первую очередь определяет локальные и глобальные биоразнообразия планеты (Заварзин, 2004). Вот затем-то, то есть, для оценки места и роли системы Океана в геохимическом Универсуме, Вернадский и выделял свой вариант его (океана) множеств: “пленки” - планктон и бентос, где сконцентрирована жизнь; сгущения этих пленок (около 2% общей массы) - прибрежное и саргассовое и “рассеянную жизнь” (Вернадский, 1994). Выделены они - внешне - по признаку плотности живого вещества, но в реальности по геохимической значимости. Руководствуясь этим принципом, в каждом из перечисленных множеств можно выделить и оценить иерархию подмножеств разной степени плотности и, соответственно, химической активности¹⁴. Так-то и удалось бы отлепиться, наконец, от филогенетического древа¹⁵, которое – кто бы спорил! - сыграло огромную роль в реконструкции истории биоты Земли. Оно же - как архетип - определяло и ракурсы биоценотических исследований, но в этом последнем качестве оказалось слабо плодоносящим.

Однако движение путем Вернадского сопряжено с немалыми психологическими потерями, в частности, с необходимостью осознания и признания того, что вся современная экология построена на объектах, соразмерных исследователям, занимавшимися ею в течение последних полутора веков, их инструментальным и временным возможностям; в нашем случае – на макро- и мейобентосе¹⁶, крупных планктонных формах и т.п. Мы их знаем, любим и умеем работать с ними. Микромир, интегрирующий эти объекты и, в свою очередь, интегрируемый ими¹⁷, диктующий первичные, фундаментальные параметры биосферных процессов, обнаружил себя - благодаря новым технологиям – только недавно, как бы внезапно, но сразу во всей красе (см., например, Заварзин, 2004, 2011, Бонч-Осмоловская, 2011¹⁸).

Это означает, что, когда схлынут восторг и мода среди молодых и так или иначе смирятся с разочарованиями старшие, дорожная карта начнет изменяться радикально: дистальный отрезок вечного пути науки отклонится в сторону системности микромира (микроорганизмов в их взаимодействии с “атомами и элементами”).

В последний год жизни В.И. Вернадского океанолог, биолог Лев Александрович Зенкевич (1889-1970) в статье «Основные проблемы биологии моря» (Зенкевич, 1945) обнародует формально похожий, но по существу, более частный, методологичес-кий, запрос: «Количественный учет рас-пределения жизни в галосфере¹⁹ должен дать нам важнейшие показатели и подвести к постановке ряда общих проблем геобиологии. В настоящий момент мы совсем не знаем общей суммы растительного и животного населения океанов и морей (как и суши); не знаем мы его распределения по ложу океана. Мы оперируем числами, взятыми в значительной степени с потолка. Нам не известно соотношение растительной и животной масс …» (цит. по: Избранные труды, 1977 т. I, стр. 274)

Такая постановка вопроса не предполагает углубления в теоретические дебри био-ценологии, архитектоника галосферы в этом отношении не детализируется. Соответственно, признаки, с которыми предлагает работать он, это численность, биомасса, видовое разнообразие и биологическая продуктивность – способ-ность природных сообществ или отдельных их компонентов поддерживать определённую скорость воспроизводства входящих в их состав живых организмов. Ее мерой служит величина продукции (биомассы), создаваемой за единицу времени. Все это и есть множества, с которыми работает Зенкевич. Для грубой оценки годовой продукции крупных сообществ и групп, таких как планктон, бентос, рыбы можно использовать коэффициент Р/В, то есть отношение продукции к биомассе (Зенкевич, 1953)²⁰.

В отличие от универсальной биогеохимической модели Вернадского, модель Зенкевича, наиболее полно представленная в двух статьях (Зенкевич, 1948; Богоров, Зенкевич, 1966) в качестве “биологической структуры океана”, биоцентрична, ориентирована на познание целого через часть. Однако в основе всех рассуждений, как и многих других работ Л.А., неявно лежит холистический гумбольдтовский императив “взаимодействия природных сил”, из которого в нашем отечестве выросли и которое так глобально развили старшие современники Льва Александровича - В.В.Докучаев и В.И. Вернадский. Как мне кажется, это особенно ярко проступает в близком нашей теме обзоре, посвященном зоогеографии (Зенкевич, 1947).

Тем не менее, “природные силы” описываются традиционным образом – редуцированными до “факторов среды”. Подобная двойственность, та самая попытка совмещения двух “разных плоскостей мышления” (см. примеч. 12) характерна для гидробиологов начала-середины прошлого века, у которых дарвинистское противопоставление среды и организма со всеми далеко идущими коннотациями и реминисценциями, так и не всосалось в плоть и кровь²¹ - что и отличало их от естественнонаучного мейнстрима с его безответственными ссылками на “отбор”, “приспособления” и проч.

Обобщения Зенкевича опираются на собранные морскими экспедициями «от Гензена, 1889 до Гентшеля, 1938»²² факты, преломленные через огромный практический опыт - собственный и современников, неординарных гидробиологов, в первую очередь В.Г.Богорова (1904-1971), интересы которого развивались и в сотрудничестве и “параллельным курсом”, С.А.Зернова (1871-1945), К.М.Дерюгина (1878-1938) И.И.Месяцева (1885-1940), С.Д.Муравейского (1894-1950), А.А.Шорыгина (1896-1948), Я.А.Бирштейна (1911-1970). Можно думать, что большое значение имели и междисциплинарные взаимодействия – опыт ПЛАВМОРНИНА с непосредственными участниками, такими океанологами как гидролог Н.Н. Зубов (1885-1960), геофизик В.В.Шулейкин (1895-1979), гидрохимики С.В.Бруевич (1894-1971) и М.В.Кленова (1898-1976), геолог С.В.Обручев (1891-1965) а также и “сочувствующими” – такими, например, как Н.М.Книпович (1862-1939)²³. “Биологическая структура” получилась неформализованной – к ней нельзя подобраться с современным математическим и терминологическим иезуитством; она достаточно гармонично вобрала в себя элементы независимых от нее абиотических структур и в то же время, сама собою, помимо изначальных задач автора, вырвалась за пределы “геобиологии”, в какую-то всеобщую область, универсальным языком которой является язык геометрии²⁴.

«Будем ли мы передвигаться в меридиональном направлении вдоль океанов из высоких широт в экваториальную зону и дальше, к противоположному полюсу, или в широтном направлении поперек океана, или, наконец, из одного океана в другой - мы всегда будем наблюдать или нарастающие различия, или нарастающее сходство во всех типичных проявлениях жизни, как в качественном, так и в количественном отношении, иначе говоря - явления асимметрии или симметрии» (Зенкевич, 1951б, стр.88). Множества выстраиваются относительно трех плоскостей симметрии: меридиональной, экваториальной и внеокеанической. Выделяются восемь зеркально симметричных частей, повторяющихся в основных закономерностях по обе стороны от экватора к высоким широтам, от берегов к центральным областям океанов и в вертикальном направлении от поверхности до дна. Зональную структуру характеризует периодичность разной биологической продуктивности: повышение ее в узкой зоне у экватора, сменяющееся к северу и югу тропическими океаническими пустынями, которые, в свою очередь, соседствуют с богатыми жизнью умеренными широтами, а те - с бедным приполярьем и такими же полярными широтами. Меридиональная симметрия выражается в возрастании биомассы планктона и бентоса, изменении видового состава организмов и их вертикального распространения от середины океанов к шельфу и неритической зоне.

Продолжение цитаты с 274 страницы на 275 (Избранные труды, т. I)) – и вот тут уже чистый “Гумбольдт”: «…Наличие более точных знаний в этой области подвело бы нас к проблеме накопления органического вещества в биосфере […]. Все эти вопросы ставит не только биология и геология; ставит их и биогеохимия и целый ряд других наук. Это одна из основных проблем новой формирующейся науки – геобиологии»²⁵. Вот затем - то, ради создания глобальной модели галосферы как компартмента биосферы в метафизическом смысле и базы для междисциплинарных взаимодействий в методическом и предприняты обобщения Л.А.Зенкевича. Метафизика модели может быть выражена словами немецкого математика Германа Вейля: «Симметрия, как бы широко или узко мы не понимали это слово, есть идея, с помощью которой человек пытался объяснить и создать порядок, красоту и совершенство»²⁶. Порядок, в первом приближении, наведен, а две другие цели Льва Александровича вряд ли особенно привлекали: он, безусловно, был романтик, но романтик-прагматик, твердо стоявший на земле своей страны в ее краткие романтические и долгие прозаические времена.

В современных морских исследованиях подразумевается эта модель или производные от нее. Ее привлекательность в четкости, определенности, инвариантности пространственно-временных координат и – не в последнюю очередь - привычности и конвертируемости понятий, поскольку теми же признаками отличаются и западные подходы. Ее можно дополнять своими данными, уточнять, интерпретировать. И, в конце - концов, превратить в некий аналог филогенетического древа, плоды с которого можно трясти еще долго. Что, собственно, и имеет место.

***

В этом абзаце Константин Владимирович сопрягает подходы двух ровесников, но только изредка единомышленников, Л.А.Зенкевича и В.Н.Беклемишева (1890-1962)²⁸. Владимир Николаевич Беклемишев, хотя и не занимавшийся проблемами океана, был биологом с чрезвычайно широким кругом интересов, со своим мировоззрением. Доминантой его исследований было: «…изучать, прежде всего, структуру живого покрова, как такового, стараться обнаружить его естественные конструктивные единицы и способы их соединения в единицы высшего порядка и, как логически независимые вопросы, изучать связь между установленными таким образом единицами и условиями среды …» (Беклемишев, 1970, стр. 40). “Живой покров” – практически термин, почти как у его старшего современника Вернадского²⁹. Но не как у Зенкевича, у которого, если и мелькает нечто подобное, то скорее, как литературная метафора; конструктивные единицы живого покрова и их иерархия – не его проблема. Однако изучение связи между «естественными конструктивными единицами» (В.Н.) или же «суммой растительного и животного населения океанов и морей» (Л.А.) – с одной стороны и условиями среды, которые для обоих отнюдь не набор факторов, а целостность, выраженная в ландшафте, вмещающем и интегрирующем эти факторы, с другой, и есть искомое общее³⁰, отмеченное Константином Владимировичем, разделявшим и развивавшим взгляды отца. «Экология и биогеография» - его вклад в исследование живого покрова Земли, Геомериды.

Монография (Беклемишев, 1969) – часть докторской диссертации; другая ее часть, содержащая подробности, конкретные материалы, связанные с тогдашним интересом ВПК к звукорассеивающим слоям, к сожалению, так и ушла под гриф “cекретно”. Но у Беклемишевых социальные заказы и вызовы времени, которых на их долю выпало немало, никогда не перекрывали тот самый гумбольдтовский императив “взаимодействия природных сил”: чем бы они ни занимались и какие бы вызовы их не настигали, они следовали ему – и только ему.

Время, задвигающее их в прошлое, несколько изменило язык научных рассуждений. Язык В.Н. содержит множество архаизмов; в языке Профессора их нет, однако нет и многих общеупотребительных терминов и выражений, характерных для современной экологической литературы. Рассуждая о том, что сейчас называется полиморфной популяцией, он употребляет современный ему термин “физиологические расы”. Полифункциональное словцо “модель” - уже абсолютно привычный для нас индустриализованный квази-синоним гуманитарно-философски звучащей “системы”, К.В. не использовал и в своих зоологических и эколого-биогеографических построениях пользовался последней. Нигде не мелькает современный “проект” - усредненное название всякого начинания. Системный и комплексный подходы недостаточно четко дифференцированы терминологически³¹ и т.д. и т.п.

Однако устаревающая лексика не свидетельство устарелости взглядов. Есть ощущение, что если современные поколения продолжают идти вровень с энергичным и прагматичным Зенкевичем, то рефлексивные Беклемишевы нас все еще обгоняют. И если бы развитие наук имело линейный характер, как это принято представлять в учебниках, то не в соответствии с истинной последовательностью размышлений и событий, но для красного словца, можно было бы даже сказать, что К.В. Беклемишев начал там, где остановился Зенкевич.

К.В. сосредотачивается на особенности Океана, в текстах Льва Александровича неоднократно называемой, а именно, на океанических течениях: «…основная причина биологической асимметрии океана – асимметрия распределения материковых глыб и следствие ее – асимметрия океанических течений…» - стр. 19. (Зенкевич, 1947 то же 1977), но подробно им не разбиравшейся. Между тем, океанические течения и динамика водной среды отнюдь не привходящие обстоятельства, это самые, что ни на есть, фундаментальные явления. Некоторая дискриминация их в модели Зенкевича вызвана характером обобщений: модель Л.А. по умолчанию статична.

Беклемишев же обращается к проблеме организованности динамической океанической среды: «Современное состояние наших знаний не дает нам возможности составить представление о круговороте форм, веществ и энергии в пелагиали… …ни у нас, ни за рубежом до настоящего времени не делалось попыток подойти даже к первой части проблемы – к определению пространственного строения пелагических биоценозов […] и к комплексному описанию и пониманию пелагиали» (Беклемишев, 1969, стр.6). Нечастая, по крайней мере, для современного научного текста, формулировка задачи: понимание. “Зачем” и “затем” К.В. Беклемишева заключают понимание пелагиали как сегмента живого покрова, Геомериды с иерархией ее естественных конструктивных единиц.

Множества К.В. представляют собою «...набор водных масс (и границ между ними) от дна до поверхности. Структуры в этом смысле Свердруп называл водными массами, характеризуя их всей TS – кривой…» - стр.10. «Сопоставление среды и населения показало, что в пелагиали биотопами […]являются структуры вод и водные массы. Иными словами, население меняется на границах структур» - стр.247. «…Пелагические организмы могут устойчиво существовать в воде с пригодными для них условиями только в том случае, если в пределах этой воды существует достаточно замкнутая циркуляция. Поэтому основные пелагические биотопы непременно являются круговоротами […] распределение биотопов по площади океанов является неслучайным (или мозаичным), а закономерным (или архитектоническим)» - стр.19.

« …границы круговоротов являются границами биотопов в данном слое океана. …Не всякий круговорот существует постоянно, а границы каждого существующего круговорота подвижны и меняют свое положение…» - стр.247-248. «…Вероятностный подход к биотопу касается не только положения его границ, но и самого существования пелагического биотопа».

Таковы самые общие положения монографии. Ввиду этой модели и была предпринята попытка типизации водных масс и биотопов Белого моря, поиск «биотопической основы распределения организмов».

Слабым местом проекта была, на мой взгляд, недостаточная погруженность рядовых участников в общую проблему. Константин Владимирович, ставший научным руководителем станции и проекта – пока еще начинающий педагог, но уже в недалеком будущем Профессор – только-только возвратился из академической в университетскую среду и далеко не все понимали и принимали его манеру общения со студентами-аспирантами. Практический же руководитель, зам. директора биостанции по науке ст.н.с. Нина Леонтьевна Семенова и как собственно руководитель и как промежуточное звено, была почти непроницаема. Трудоголик, прекрасно знающая материал, исключительно организованная и ответственная, но привыкшая к авторитарно-патерналистской модели поведения, она, что называется, “везла воз”, не позволяя ничему с него свалиться, но и не догружая инициативами. Коллективное общение не сложилось. Не было общих обсуждений: задачи в целом, промежуточных результатов, откликов коллег, собственных публикаций. Не возникла необходимость постоянно или периодически действующего семинара. Поскольку от рейса к рейсу состав частично или полностью обновлялся, у рядовых участников не было и ощущения преемственности. Даже те, кто достаточно глубоко погрузился в обработку материала, и довел ее до логического завершения (см. библиографию проекта), работали сами по себе или в паре с Н. Л. под довольно жестким ее контролем.

Мне представляется, что отчасти поэтому биологический аспект, еще более сложный и многоходовой, чем гидрологический, не получил дальнейшего развития, не был подхвачен никем из участников, включая и саму Нину Леонтьевну. Мы не поняли сверхзадачи и прошли по касательной, сохранив самые яркие воспоминания о живой жизни биолога на море со всеми ее атрибутами и молодым весельем.

Мне понадобились годы, чтобы собственный, как мне казалось, абсолютно независимый, опыт вдруг спроецировался на тогдашний и стало понятно, что беспокойство о целостности, системности, неприятие разрозненных, хотя и тщательнейшим образом исследованных, фактов – оттуда. От раздражения “четкостью”, «взвешиванием до седьмого знака и умножением на среднепотолочное» как говаривал Профессор. От его невнятного нам “гумбольдтовского призыва”. Может быть, то же осталось и у коллег, только не нашло путей реализации. Может быть, мы можем вернуться туда, хотя бы памятью…

Здесь не место разбирать построения, относящиеся к океанической пелагиали в подробностях, так как простой перенос этого инструментария на пелагиаль Белого моря не сработал. Да и планктонологов было всего двое: Н.М.Перцова и студентка О.Сергеева, участницы двух рейсов едва ли могли набрать материал, необходимый для дальнейших размышлений.

Так или иначе, наработанное в пелагиали океана не подошло для глубоко врезанного в материк эпиконтинентального моря, хотя первые результаты были обнадеживающими³². Они показали, что подход перспективен, подъемен для станции в чисто техническом смысле, продуктивен как “обучение через исследование” и с 1972 года начала свой отсчет недолгая и яркая “эпоха СЧС”. Нина Леонтьевна еще студенткой была вовлечена в бентосные исследования под руководством В.А. Броцкой - естественно, что поиск сместился в бенталь и проект стал, как теперь говорится, “пилотным”, не имеющим аналогов и предысторий. Полуторавековые бентосные исследования в Белом море - как и никакие другие и ни в каком другом - на ту постановку проблемы, которую предлагал Профессор, не были ориентированы никогда. Стоит заметить, что и поныне “системный”, холистический, подход проигрывает “комплексному”, редукционистскому, (см., напр., Петров, 1999, 2004).

Отправную точку проекта можно описать первым выводом “Экологии и биогеографии…”, в равной мере справедливым для любой среды и любого сообщества: «В однородном участке среды сообщество бывает существенным образом однородным. Неоднородность населения служит указанием на неоднородность среды. Отсюда вытекает, что при изучении причин распределения видов и сообществ важно выделить участки среды, поддерживающие каждый свое население… » - (Беклемишев, 1969а, стр. 247). «При всякой классификации биоценозов очень важна будет и классификация естественных участков среды. Это видно и из изучения архитектонических комплексов, и из опыта построения прототипических комплексов пелагиали и континента, и a priori.» - (Беклемишев, 1969б, стр. 155)

Рассуждением сразу заявлено движение от целого - живого покрова Земли, к частному – видам и сообществам, “отобранным” неоднородной средой, выделенным из единого живого покрова ради заселения основных, то есть типовых/типичных участков этой среды. Для этого необходимо их (участков) «установление и описание в терминах соответствующей физической дисциплины» (там же).

Это первоочередная задача и стержень всего исследования. Для описания основных участков океанической пелагиали К.В. избрал язык и методы гидрологии, однако для бентали их недостаточно и один из вопросов развертывающегося проекта: какая из физических дисциплин может описывать дно моря с прилежащей к нему водной толщей единообразным и строго научным языком? Он так и остался без ответа и, возможно, даже не был точно артикулирован, поскольку универсальных специалистов - а тут был необходим именно такой - ни на нашем горизонте, ни за ним не оказалось.

О предполагавшейся методологии можно судить по второму выводу: «Сопоставление среды и населения показало, что в пелагиали биотопами […] являются структуры вод и водные массы. Иными словами, население меняется на границах структур». То есть биотопической основой распределения организмов служат, в первую очередь, водные массы (и структуры вод; эти подробности лучше вычитывать в монографии). Однако водные массы, пелагические биотопы, содержат в себе также и меропланктон: личиночные стадии и нектобентос, которые, в отличие от голопланктона, теснейшим образом связаны с бентосным населением дна. И опять-таки вопрос из области физических дисциплин уже не отвлеченно-терминологический, а практический. Личиночные стадии и нектобентос, среди прочего, представляют собою элементарные взвешенные частицы, органическую взвесь с ограниченной “личной волей”. И как они – в этом, чисто физическом (≈ гидродинамическом) качестве – взаимодействуют со структурами дна?

Здесь нужно отметить еще и то, что в понимании водных масс, казалось бы, основополагающего понятия океанографии, единства как не было, так и нет. В том числе нет его и между двумя беломорскими биостанциями: ЗИН'овским Картешем и нами. Таинственным образом классическое понимание водных масс как иерархически организованных объемов воды, сформированных в определенных физико-географических условиях, более или менее устойчиво существующих во времени и пространстве, не растворяющихся в окружающей воде и не смешивающихся с соседними водными массами (Добровольский, 1961) то и дело вбирает в себя дополнения и поправки, уничтожающие сам смысл этого понятия. Отсюда и та полемика, вернее критические замечания, которые последовали в ответ на публикации со стороны коллег (напр., Бабков, Голиков, 1984).

Результаты обработки литературных и рейсовых -1972/73 г.г. - материалов: «…первая же попытка выделения водных масс привела к выводу, что беломорская структура вод включает не две, а три водные массы (Пантюлин, 1974). Это дало основание полагать, что на три яруса должны подразделяться и биоценозы Белого моря, так как связь вертикального распределения бентоса с вертикальным распределением водных масс была найдена и ранее (см., например, Golikov, Scarlato, 1968). И действительно, и в планктоне и в бентосе была обнаружена трехслойная структура, причем границы слоев совпадают с границами водных масс (Беклемишев и др., 1975)» (Беклемишев и др., 1980а стр.8-9).

Более развернуто эти результаты выглядели так: «Согласно существующим представлениям, в бассейне Белого моря выделялось два типа вод: поверхностный и глубинный. На основе TS-анализа выяснено существование летом трехслойной структуры. Граница между ПВМ³³ и ПрВМ приурочена к глубине 10-20 м. Граница между ПрВМ и ГВМ менее четкая, но в ряде случаев различается по второму максимуму градиента условной плотности на глубине около 60 м. […] В вертикальном распределении планктона и бентоса обнаружена соответственная ярусность. Для выделения было сначала изучено распределение отдельных видов. Сразу оказалось, что одни виды живут во всех трех ВМ, другие – только в двух и реже в одной. Виды, живущие в двух или трех водных массах, часто имеют наибольшую численность или встречаемость в одной из них…

…При выяснении вертикального распределения бентоса были построены диаграммы распространения по глубине для 267 видов донных животных (мшанок, двустворчатых, брюхоногих, полихет, амфипод и иглокожих. Кривая появления видов имеет два пика – в слое 0-10 м и в слое 20-40 м. В слое 10-20 м число вновь появляющихся видов резко снижается, т.е. больше половины видов появляется в ПВМ. На границе ПВМ и ПрВМ число вновь появляющихся падает и приходится на слой 40-80 м, т.е. на слой между ПрВМ и ГВМ.

Таким образом, трем водным массам беломорской структуры вод соответствуют три яруса планктонных и бентосных сообществ. Четкость различий между ярусами соответствует четкости различий между ВМ. В частности, в сезон, когда ПВМ слабо выражена, почти все виды верхнего яруса находятся в пассивном состоянии» (Беклемишев и др., 1975 стр.)

Строго говоря, работа закончилась, почти не начавшись. Водные массы выделены, приуроченность к ним и планктона и бентоса подтверждена. Следующим шагом должна бы стать разработка взаимодействия водных масс и дна, но нужна была методология – притом, непонятно какой области наук.

За неимением универсального специалиста, предположительно широко мыслящего гидрофизика, к делу был привлечен геолог, “осадочник”, Федор Анатольевич Щербаков. По его предложению летом 1975 г. в открытой части Кандалакшского залива было сделано 58 станций на 4-х разрезах. Для всех станций был проведен гранулометрический анализ осадков: количество гравия (> 1мм), песков (1,0-0,1 мм), алевритов (0,1-0,01мм), пелитов (<0.01 мм) в процентах от сухого веса осадка. На всех станциях, за исключением трех с плохо сортированными осадками, исключенных из дальнейшего рассмотрения, наблюдалось преобладание какой-либо одной фракции. Все станции были разделены по преобладающей фракции. Затем на карту было нанесено процентное содержание фракций в осадках на каждой станции и проведены изолинии, соединяющие точки с содержанием фракции равным 50% . Обнаружилось, что эти линии проходят близко к границам ядер ПрВМ и ГВМ.

“Гидрофизика” свелась к лежащему на поверхности рассуждению: различие в зимнем конвективном перемешивании, ограниченном ПВМ и ПрВМ,³⁴ приводят к различиям в гранулометрическом составе осадка на участках дна, омываемых различными водными массами. В пределах двух верхних водных масс встречаются жесткие грунты, а в глубинной водной массе ниже глубины конвекции только мягкие пелитовые осадки (Беклемишев и др., 1977). Таким образом, было показано, что в исследуемом районе границы водных масс и донных осадков в значительной мере совпадают друг с другом. Поскольку участки с плохо сортированными осадками были исключены из рассмотрения, все получилось четко – так, как не бывает в реальности. Если только на дне котловины - конечном пункте бассейна седиментации, заполненном пелитами.

Сейчас вглядываясь издалека в те годы, я склонна думать, что в биологическом ракурсе проекта эта четкость, это моментально обнаруженное соответствие ожидаемому, при общем для нас всех – и бентосников и, тем более, планктонолога К.В. - ощущении бентоса и его среды как малоподвижных, не слишком динамичных объектов, привели руководителей к некоему кризису жанра. Не в том смысле, что выводы были неосновательны, а в том, что “четкость” убивает дальнейшие размышления. Происходит какая-то подмена, подтасовка в движении мысли: если четко, значит и ясно, и цель достигнута. Нечеткость же, будь она неладна, порождает сомнения, вопрошания и другие “муки творчества”, но именно ими и движется любое исследование.

На эти размышления навело меня забавное воспоминание. Единственный в команде гидролог, океанолог А. Н. Пантюлин, участник практически всех рейсов, подвергся нападению со стороны Н.Л. и Профессора, которым зачем-то потребовались четкие границы водных масс внутри Двинского залива. После изнурительного перекрестного допроса, А.Н. решительно заключил: «Четко я могу сказать только одно: в Двинском заливе есть вода!». Он и вышел единственным победителем, правда, после тридцатилетнего движения в тогда нащупанном направлении: его оригинальное понимание моря как водного тела, иерархии водных масс, формирующихся вследствие эстуарных процессов если и не общепринято вечно инерционным мейнстримом, то получило признание среди специалистов (Пантюлин, 2012.)

Казалось бы, сам К.В. и написал в «Экологии и биогеографии»: «…вероятностный подход к биотопу касается не только положения его границ, но и самого существования […] биотопа» - стр.17 – это ли не повод для сомнений и вопрошаний? Впрочем, в существование беломорских границ относительная ясность была внесена: «Глубина, на которой проходят границы между водными массами в разных точках Белого моря, в разные сезоны и разные годы может значительно варьировать, тогда как температурно-соленостные характеристики водных масс значительно более постоянны» (Беклемишев и др., 1980б). Отступление от “четкости” удовлетворилось первой частью предложения: глубина границ водных масс может варьировать, положение границ вероятностно. Но утерялась вторая часть рассуждения - вероятностного подхода, касающегося самого существования биотопа.

А, между тем, в ней скрыты многие намеки на то, о чем следует подумать: «Основные крупномасштабные круговороты, простирающиеся от берега до берега, существуют устойчиво. Но чем меньше круговорот, тем меньше вероятность его повторного обнаружения в данном месте. Это, конечно, лишь статистическая зависимость. Бывают и мелкие круговороты, хорошо получающиеся на динамических картах, построенных по многолетним данным, т.е. существующие устойчиво… » - стр 17; и в этом месте примечание «особенно часто это бывает близ берега». Здесь я, теперешняя, думаю: а ну, как и близ дна! Точнее: у берега ли, у дна ли, важно, что при взаимодействии с постоянными формами рельефа.

Или: «В последние годы Стоммел (Stommel,1949) и Р.В.Озмидов (1959) показали, что в открытом океане в любом месте всегда имеются круговороты воды любого наперед заданного диаметра³⁵... …Самые крупные круговороты простираются от одного берега океана до другого; самые мелкие микроскопически малы. Каждый круговорот стремится увеличивать свою энтропию. Иными словами, большие круговороты гидродинамически неустойчивы и распадаются на более мелкие круговороты, а те в свою очередь на еще меньшие и так далее. Самые мелкие круговороты так малы, что движение воды по ним уже не является круговым, а представляет собой беспорядочное тепловое движение молекул» ³⁶ - стр. 17.

И опять - думаю я, спустя годы и с собственным опытом наблюдения литорали – это для формирования устойчивого пелагического сообщества требуется устойчивый круговорот. Но, например, для пелагических личинок бентоса достаточно, чтобы он был относительно устойчив в пространстве и ожидаем в один и тот же сезон. Ну и пусть он стремится увеличить свою энтропию и распасться на более мелкие и т.д. Если его распад не хаотичен и все же подчиняется каким-то закономерностям, а закономерно образующиеся все более мелкие круговороты подхватывают закономерно появляющихся в толще воды личинок³⁷ вместе с сопутствующей им гидродинамически приемлемой взвесью и, поддержав необходимое время над дном, сбрасывают их “в осадок”, то встреча двух таких закономерностей ничуть не противоречит установке обоих Беклемишевых: «как логически независимые вопросы, изучать связь между [рассуждение об единицах, составляющих сообщества выпущено - Т.Б.]… единицами и условиями среды». В нашем случае между гетеротопными организмами и этими самыми подверженными энтропии круговоротами. Можно надеяться, что коэволюцонные процессы, развивавшиеся после ухода ледника в живом покрове и среде, имели достаточно времени для подобной синхронизации. Просто такая модель еще дальше уходит от “четкости”, от статики, в те самые вероятностно проявляющиеся закономерности³⁸.

Потенциальные развилки мысли тогда, в семидесятые годы, оказались намертво запруженными тремя водными массами, омывающими каждая «…определенную часть дна Белого моря. Поверхностная водная масса соприкасается с дном в верхней сублиторали и омываемая ею часть дна огибает все море по периметру. Следующий более глубокий пояс омывается промежуточной водной массой, а впадины заполняются глубинной водной массой» (Беклемишев и др.,1980а, стр. 12). И никаких вероятностей, одни железобетонные реалии: водные массы существуют, существуют устойчиво, их границы в значительной мере совпадают с границами донных осадков. Но их всего три и никаких иерархий и деформаций не наблюдается.

При этом известна литература с неясными намеками на то, что что-то здесь не так. Их можно трактовать и в пользу трехслойности (против традиционной двуслойной модели), однако сами авторы могли иметь в виду что-то иное. Так, фантастически наблюдательный К.М.Дерюгин (1928) «выделял ниже нуля глубин сублитораль и псевдоабиссаль, но различал и более дробные слои» - цит. по Беклемишеву с соавт., 1980. Но если для наших трех водных масс просматривались и подходящие “круговороты”: ежегодные поддающиеся наблюдению и описанию, водообмены в ГВМ и ПрВМ, сезонные – в ПВМ, то дерюгинские “более дробные слои” оказались бы сверх программы.

Воистину “вначале было слово”! Раз круговороты, значит симметрия. Деформационные поля в монографии К.В. изображены симметричными фигурами – это, конечно, только схемы, но схемы западающие в память. Однако если симметрия существует, в первую очередь, как “идея, с помощью которой человек пытался объяснить и создать порядок, красоту и совершенство”, то надо быть готовыми к тому, что природа подобные идеи разделяет не полностью. Так, приливы и отливы, ветровые нагоны, процессы смешивания двух разнородных вод асимметричны и с этим ничего не поделаешь! Следовательно, асимметричны и биотопы, да и одно только взаимодействие с литосферной составляющей способно исказить самую симметричную водную фигуру³⁹.

Такими асимметричными биотопами представляются иерархии эстуариев и эстуарных систем, слитых воедино в “водоеме-смесителе”, известном нам под названием Белое море⁴⁰. Их геометрия и энергетика и формирует облик “биотопической основы распределения организмов”. На этот уровень сумел вытащить проект последний из ныне действующих его участников⁴¹, увы, не биолог, а гидролог.

И опять-таки: ну как же так!… В те же годы Профессор (с более едино-мыслящими чем мы, соавторами) писал: «… Донные биотопы гомологичны между собой в той мере, в какой гомологичны между собой водные массы, омывающие эти участки дна. В пределах этих участков более дробная гомология⁴² определяется типом осадконакопления, которое влияет на условия питания бентоса и ведет к развитию на дне тех или иных жизненных форм донного населения» (Беклемишев и др.,1973, стр. 13). То есть, он знал, что можно до бесконечности различными методами считать и пересчитывать флору и фауну в экземплярах и биомассах на квадратные метры и другие выборочные площади и не выйти на верный путь: «…Основные категории морских организмов выделены нами по признаку сходства занимаемых ими экологических ниш (т.е. по сходству жизненных форм⁴³)…» - стр. 8. Уже поминавшийся в начале этого текста и сносках, микробиолог акад. Г.А.Заварзин тридцать пять лет спустя напишет: «Для экологии, изучающей систему отношений организмов между собой и внешней средой, происхождение⁴⁴ имеет совершенно второстепенное значение. Важно не происхождение элемента, а его действие - «биотип»⁴⁵...

И продолжит уже цитированным: ...здесь происходит столкновение двух самых крупных мировоззренческих проблем естествознания – генеалогической и системной.