ГЛАВА XVI МЕТОД ОПРЕДЕЛЕНИЯ ТОГО, К КАКОЙ ОБЛАСТИ ЗАНЯТИЙ МЫ НАИБОЛЕЕ СПОСОБНЫ

Чтобы узнать свои таланты, человек должен исследовать, какого рода предметами случай и воспитание заполнили его память и в какой степени велика его любовь к славе. От комбинации этих двух факторов зависит род занятий, избираемых данным лицом. Нет ни одного человека, который был бы вполне лишен знаний. И смотря по тому, что больше содержится в памяти, факты ли из физики или из истории, образы или чувства, мы являемся более или менее склонными к физике, или к политике, или к поэзии. Если человек отдается этому последнему искусству, то он может сделаться тем более великим художником в какой-либо одной области, чем больше сокровищница памяти доставит ему предметов, нужных для определенной категории картин. Один поэт рождается в суровом климате Севера, где на быстрых крыльях постоянно проносятся черные ураганы; его взор не блуждает по цветущим долинам, он знает лишь вечную зиму, которая с волосами, поседевшими от инея, царит над бесплодными пустынями; эхо доносит ему лишь рев медведей; он видит только снега, только нагроможденные льдины и ели, столь же древние, как сама земля, простирающие свои мертвые ветви над озерами, омывающими их корни. Другой поэт, наоборот, рождается в счастливом климате Италии, где воздух чист, земля усеяна цветами, где легкое дыхание зефиров колышет вершины благоухающих лесов; он видит здесь ручейки, которые множеством серебристых извилин прорезывают однообразие зеленых лугов; он видит, как искусство соединяется с природой для украшения городов и деревень, — здесь все кажется сотворенным для услаждения взора и для опьянения чувств. Можно ли сомневаться в том, что из этих

==588

Первичным материалом нашего ума являются те предметы, которые случай и воспитание вкладывают в память; но этот материал остается мертвым и бездеятельным до тех пор, пока страсти не приведут его в брожение. И только тогда он производит новое сочетание идей, образов или чувств, которым мы даем наименование гениальности, ума или таланта.

Определив количество и род тех предметов, которые хранятся в складе нашей памяти, мы должны, прежде чем избрать какую-либо отрасль занятий, определить степень нашего стремления к славе. Здесь мы весьма склонны к заблуждению и охотно называем страстями самые обыкновенные наши склонности; между тем, как я уже сказал, отличить склонность от страсти очень легко. Нами владеет страсть, когда мы одушевлены одним-единственным желанием, когда все наши мысли и поступки подчинены ему. Мы имеем только склонность, когда наша душа разделена между многими желаниями, более или менее равными по силе. И чем многочисленнее эти желания, тем умереннее наши склонности, и обратно; чем меньше желаний, чем ближе они к единству, тем сильнее наши склонности и тем легче они переходят в страсти. Словом, страсть характеризуется единым желанием или по крайней мере преобладанием одного желания над всеми остальными. Определив наличие страсти, необходимо узнать степень ее силы, а для этого нужно уяснить себе степень восхищения, которое мы испытываем по отношению к великим людям. В ранней молодости это является довольно точной меркой для нашей любви к славе. Я говорю — в ранней молодости, потому что тогда мы более способны к страстям и, следовательно, к энтузиазму. Кроме того, в юности у нас нет причин унижать заслуги и таланты; мы еще надеемся заставить впоследствии уважать себя самих за то, что сейчас мы уважаем в другом. С людьми зрелыми дело обстоит иначе. Человек, достигший известного возраста и не обладающий никакими заслугами, обыкновенно выказывает презрение к талантам других, дабы утешить себя в их отсутствии. Чтобы судить о заслугах другого лица, нужно быть беспристрастным, а

==589

Словом, степенью нашего почитания великих людей мы можем измерять степень нашей любви к-славе и, следовательно, определять выбор своих занятий. Выбор этот всегда бывает удачным, когда в любой отрасли знания сила страсти пропорциональна трудности добиться успеха; успех же достигается тем труднее, чем большее число людей занималось данной отраслью творчества и усовершенствовало ее. Нет ничего более смелого, чем избрать своим поприщем то, на котором прославились Корнель, Расин, Вольтер и Кребильон. Чтобы отличиться на этом поприще, нужно быть способным к чрезвычайным усилиям ума и, следовательно, быть одушевленным сильнейшей любовью к славе. Человек, неспособный на такую высшую страсть, не должен вступать в состязание с подобными соперниками, но избрать деятельность, в которой легче добиться успеха. Такие области существуют: так, в физике имеются необработанные участки и вопросы, на которые выдающиеся гении, занятые более интересными темами, бросили, так сказать, лишь беглый взгляд. В этой области, так же как и во всех ей подобных, открытия и достижения доступны почти каждому уму и только на них могут притязать слабые страсти. Тот, кто не пьян любовью к славе, должен искать ее на окольных тропинках и избегать больших дорог, проложенных выдающимися людьми. Наши заслуги показались бы ничтожными

 

К оглавлению

==590

по сравнению с их заслугами, и предубежденное общество отказало бы нам даже в заслуженном уважении. •

Словом, репутация человека, обладающего лишь слабыми страстями, зависит от ловкости, с которой он избегает сравнения себя с людьми, охваченными большей страстью к славе и делающими, следовательно, большие умственные усилия. Благодаря такой ловкости человек, обладающий лишь слабыми страстями и. весьма небольшим умом, может тем не менее приобрести довольно хорошую репутацию, если он с юности научился работать и размышлять. Словом, для наилучшего применения своего ума нужно, по-видимому, обратить главное внимание на сравнение степени своей собственной страсти со степенью той страсти, какую предполагает избираемое занятие. Тот, кто в этом отношении способен к точному наблюдению над собой, избегнет множества ошибок, которым подвержены многие выдающиеся люди. Так, он не н.1чнот изучения новой области в тот момент, когда возраст умерит в нем пыл страстей. Он поймет, что, сменяя одну за другой разные области науки или искусства, он во всех них достигнет лишь среднего уровня и что такая универсальность является подводным камнем, о который часто разбивались люди умные, но тщеславные, н, наконец, что только в ранней юности мы обладаем тем неустанным вниманием, которое доискивается до первооснов каждого искусства и каждой пауки: это важная истина, незнание которой часто задерживает развитие гения и препятствует успеху паук. Для усвоения этой истины нужно помнить, что любовь к славе, как это доказано мной в третьем Рассуждении, зажжена в нашем сердце любовью к физическим наслаждениям; эта любовь всего сильнее в ранней молодости, и, следовательно, на заре жизни мы способны на самую сильную любовь к славе. В эту пору мы ощущаем в себе пламенные зародыши добродетелей и талантов. Сила и здоровье, текущие по нашим жилам, сообщают нам чувство бессмертия; нам кажется, что годы протекают с медлительностью веков; мы знаем, что мы смертны, но не ощущаем этого и поэтому тем горячее стремимся заслужить уважение потомства. Не то, когда возраст охлаждает страсти. Тогда мы начинаем видеть вдали разрушение, приносимое смертью. Смертные тени. примешиваясь к слиянию славы, омрачают ее блеск. Мир меняется перед нашим взором, он не

==591

Среди должностных лиц, которые иногда слишком сосредоточиваются на рассмотрении частных дел, найдется ли хоть одно, которое могло бы достойно занимать высокие места, если бы оно втайне уже не подготовлялось к этой должности? Человек, пренебрегающий такой подготовкой, может только опозорить себя, получив место. Если он обладает характером цельным и деспотическим, то его начинания будут всегда суровыми, нелепыми и вредными для общественного блага. Если же он кроток и стремится к общественному благу, то он не посмеет ничего предпринять. И как мог бы он решиться на какие-нибудь перемены в управлении? Нельзя идти твердыми шагами по незнакомым дорогам, пересекаемым множеством пропастей. Твердость и смелость ума всегда обусловливаются его широтой. Человек, богатый средствами для исполнения своих проектов, всегда смел в своих замыслах; наоборот, человек, бедный средствами, неизбежно приобретает привычку к робости, которую глупцы часто принимают за мудрость. Если опасно слишком часто изменять правительственную машину, то, с другой стороны, эта машина иногда останавливается, если в нее не вставлять новых пружин. Невежественный рабочий не смеет предпринять это, и машина распадается тогда сама собой. Иначе поступит искусный рабочий: смелой рукой он починит машину и тем самым сохранит ее. Но такая мудрая смелость предполагает глубокое изучение науки

==592

Сказанного мной на эту тему достаточно. Из установленных в этой главе положений я выведу следующее заключение: то, что мы называем умом, есть продукт всего содержимого нашей памяти и брожения этого содержимого, производимого в нас любовью к славе. Словом, только комбинируя, как я уже сказал, предметы, вложенные в нашу память случаем и воспитанием, со степенью нашей любви к славе, мы можем действительно познать и силу, и свойства нашего ума. Тот, кто добросовестно наблюдает в этом отношении за собой, напоминает отчасти искусных химиков, которые могут заранее предсказать результат опыта, если знают, какие вещества положены в колбу и как сильно она нагрета. В связи с этим я замечу, что, если существует искусство возбуждать сильные страсти, если существуют легкие средства, чтобы заполнить память юноши известного рода идеями и предметами, то, следовательно, существуют и верные способы для создания гениев. Такое познание природы ума может быть весьма полезным для лиц, жаждущих известности. Оно может указать им средства к ее достижению; научить их, например, тому, что они не должны разбрасывать свое внимание на множество различных предметов, но всецело сосредоточивать его на идеях и предметах, относящихся к области, в которой они хотят прославиться. Конечно, не нужно заходить слишком далеко в своем самоограничении: нельзя быть глубоким в одной области, если не совершать набегов во все другие области, аналогичные нашей. Мы должны даже посвятить некоторое время рассмотрению основных принципов различных наук. Всегда полезно следить за единообразным

==593

Кроме того, знание, что такое ум, полезное для частных лиц, может быть полезным и обществу: это знание может просвещать лиц высокопоставленных относительно выбора служащих и помогать им в каждой области отличать достойных людей. Прежде всего они узнают их по роду их занятий, во-вторых, по степени их страстной любви к славе; причем, как я уже указал, эта страсть к славе всегда соразмерна любви к уму и почти всегда она соразмерна достоинству лиц, составляющих наше общество.

Человек, не любящий и не уважающий тех людей, которые своими поступками или произведениями заслужили общее уважение, есть, без сомнения, человек недостойный. Между глупым и умным человеком слишком мало точек соприкосновения, что делает всякое общение между ними невозможным. Действительно, слишком большая любовь к обществу людей посредственных всегда налагает на человека почать отвержения.

После того как я со стольких сторон рассмотрел ум, мне следовало бы, может быть, попытаться набросать план хорошего воспитания. Подробный трактат на эту тему должен был бы явиться завершением моего труда. Если я отказываюсь от такой задачи, то лить потому, что знаю, что если бы даже я был способен указать средства для исправления людей, то при современных нравах ими почти невозможно было бы воспользоваться. Я ограничусь тем, что брошу беглый взгляд на так называемое воспитание.

==594

В каждой стране искусство формировать людей так тесно связано с формой правления, что какое-либо значительное изменение в общественном воспитании вряд ли возможно без изменений в самом государственном строе.

Искусство воспитания есть не что иное, как знание средств для образования более крепких и сильных тел, более просвещенных умов и более добродетельных душ. Относительно первой задачи воспитания мы должны брать пример с греков, потому что телесные упражнения были у них в почете и эти упражнения являлись даже частью их медицины. Что же касается средств сделать умы более просвещенными и души более сильными и добродетельными, то мне кажется, что, указав на важность выбора предметов, которыми мы заполняем нашу память, и на легкость, с которой можно зажигать в нас сильные страсти и направлять их к общественному благу, я достаточно дал понять просвещенному читателю, какому плану нужно следовать для усовершенствования общественною воспитания.

Мы столь далеки от всякой реформы в деле воспитания, что я не буду входить в подробности, всегда скучные, когда они бесполезны. Я замечу только, что мы не соглашаемся в этой области даже на изменение наиболее грубых и наиболее легко исправимых злоупотреблений. Кто сомневается, например, в том, что для получения всего, что человек в состоянии дать, он должен наилучшим образом распределять свое время? Кто сомневается в том, что успех зависит отчасти от умелого пользования временем? И кто, убедившись в этой истине, не замечает с первого же взгляда, какие перемены можно было совершить в общественном воспитании?

Так, необходимо посвятить некоторое время разумному изучению родного языка. Как нелепо терять восемь пли десять лет жизни на то, чтобы изучить мертвый язык, который забывается сейчас же по окончании школы, потому что он почти совершенно непригоден в обыденной жизни? Напрасно мне возразят, что если молодых людей так долго держат в гимназиях, то не столько для изучения латыни, сколько для того, чтобы внушить им привычку к труду и прилежанию. Разве нельзя было бы для

==595

Следовательно, единственная выгода, получающаяся от восьми или десяти лет занятий, сводится к весьма сомнительному знанию тех тонкостей латинского языка, которые теряются в переводе. Я говорю, весьма сомнительному знанию, потому что, как бы человек ни изучал латинский язык, он никогда не будет его знать лучше родного. Но если среди наших ученых очень мало людей, чувствующих красоту, силу и изящество французского языка, то почему же они лучше почувствуют красоту языка латинского? И нельзя ли предположить, что их знание основано на нашем невежестве, нашей доверчивости и их смелости? Если бы можно было вызвать души Горация, Вергилиям Цицерона, то не показались ли бы им самые блестящие речи наших риторов написанными на почти непонятном наречии? Тем не менее, оставив в стороне эти сомнения, я готов предположить, что по окончании школы молодой человек окажется весьма сведущим в тонкостях латинской речи; но, признав это, я все же должен спросить, нужно ли платить за такое знание восьмью или десятью годами труда и не лучше ли было бы употребить эти годы ранней молодости, когда любознательность не подавляется никакой страстью и когда, следовательно, мы более способны к прилежанию,— не лучше ли было бы эти годы, отданные на изучение слов, употребить на изучение других фактов, особенно относящихся к нашей будущей возможной деятельности? Я не согласен с крайностями лиц, утверждающих, что молодой человек должен ограничиваться исключительно изучением наук, подходящих к его

==596

Рассмотрев хорошенько идеи, которыми заполняют память молодых людей, и сравнив их воспитание с тем положением, какое им предстоит занять, мы найдем его столь же нелепым, сколь нелепым было бы воспитание греков, если бы они учили только игре на флейте тех своих юношей, которых они затем посылали на олимпийские игры для состязания в борьбе или в беге.

Но, скажут мне, если можно сделать гораздо лучшее употребление из времени, посвященного образованию, то почему не пытаются сделать это? Чему приписать такое равнодушие? Почему уже с самого детства в руки будущего живописца вкладывают карандаш? Почему в этом же возрасте будущему музыканту дают скрипку? Почему оба артиста получают в этом случае воспитание, отвечающее их искусству, и в то же время с таким пренебрежением относятся к воспитанию государей и вельмож и вообще всех лиц, которые призваны занимать высокие должности? Неужели же неизвестно, какое сильное влияние имеют добродетели и особенно просвещенность высокопоставленных лиц на счастье или несчастье государств? Почему же предоставлять случайностям столь важную для управления сторону? Без сомнения, отвечу я, в школах есть много просвещенных преподавателей, хорошо знакомых как с недостатками воспитания, так и со средствами для их излечения, но что могут сделать они без помощи правительства? Но правительства мало заботятся об

==597

==598

Вот главные причины, почему в больших государствах ощущается недостаток в великих людях, почему там к ним равнодушны и почему так мало заботятся о народном воспитании. Но как ни велики в этих странах препятствия реформе общественного воспитания, все же они не являются непреодолимыми в государствах монархических, т. е. в большинстве европейских государств. Они непреодолимы лишь в государствах абсолютно деспотических, в государствах Востока. Как возможно усовершенствовать воспитание в этих странах? Никакое воспитание невозможно без определенной цели; единственная же цель воспитания, как я уже говорил, это сделать граждан более сильными, более просвещенными и добродетельными и, наконец, более способными работать на благо того общества, в котором они живут. Но в государствах деспотических деспотам постоянно кажется, что общественные интересы противоречат их личным, и это не позволяет им принять систему воспитания, отвечающую общественной пользе. Словом, в этих странах отсутствует цель воспитания, а следовательно, и само воспитание. Напрасно было бы желать свести его к умению нравиться государю: разве возможно построить план воспитания навсегда несовершенном знании характера властелина, который может умереть или характер которого может измениться до окончания воспитания? В этих странах нужно сначала улучшить воспитание государей, чтобы затем плодотворно работать над воспитанием народа. Но трактату на эту тему нужно было бы предпослать еще более трудное исследование о том, насколько возможно уничтожение крупных препятствий, которые всегда ставятся личными интересами на пути хорошего воспитания монархов. Это этическая проблема, по-видимому неразрешимая в государствах с абсолютной властью, каковыми являются государства Востока. Ревниво оберегая право управлять от имени своего господина, визири всегда будут держать султанов в постыдном и непреодолимом неведении они всегда будут отстранять от них человека, который мог бы просветить их. Если даже воспитание самих государей предоставлено случаю, то кто же позаботится о воспитании частных лиц? Если какой-нибудь отец желает здесь возвышения своих сыновей, то, так как он знает, что на

==599

Таков источник противоречия между теми нравственными предписаниями, которые даже в странах с деспотическим правлением отцы вынуждены в силу обычая давать своим детям, и поведением, которое они им рекомендуют. Отец говорит детям как общее правило: «Будьте добродетельны». Но он невольно развивает это положение следующим образом: «Не доверяйте добродетели, будьте робкими и осторожными негодяями и имейте добродетели, как говорит Мольер, лишь настолько, чтобы вас не повесили». Как возможно в подобных государствах совершенствовать ту часть воспитания, которая заключается в развитии добродетели? Не существует такого отца, который, не впадая в противоречие с самим собой, мог бы отвечать на настоятельные доводы по этому вопросу своего добродетельного сына.

Чтобы пояснить эту истину на примере, предположим, что некий отец предназначает своего сына к управлению какой-нибудь провинцией, наделяя его званием паши, и что, готовый занять это место, сын говорит ему: «Отец, принципы добродетели, приобретенные мной в детстве, взросли в душе моей. Я еду управлять людьми: их благо будет моей единственной заботой. Я не буду выслушивать богача с большей благосклонностью, чем бедняка; оставаясь глухим к угрозам сильного притеснителя, я всегда буду слушать жалобы притесняемых, и справедливость будет руководить мной в моих решениях». — «О, сын мой! Как пристал твоей юности энтузиазм добродетели!