Сочинения в двух томах

В Индии брамины школы Ниагам воспользовались благосклонностью к ним государей, чтобы добиться казни буддистов в ряде государств; буддисты были атеистами, а брамины—деистами. Больше всех пролил крови князь Бальта; чтобы очиститься от этого преступления, он торжественно сжег себя на берегу Орики. Заметим, что человеческая кровь была пролита деистами (см. «Les lettres du p. Pons, Jesuite»).

Священники Мероэ в Эфиопии посылали, когда им вздумается, посла к королю с приказанием ему убить себя. См. Диодора⁶*.

Того, кто убивает короля Суматры, избирают там королем. Путем этого убийства, говорят там, небо возвещает свою волю. Шарден сообщает, что он слышал, как один проповедник, нападавший на роскошь суфиев, говорил, что таких атеистов следует сжигать, что он удивляется, как их оставляют жить, и что убийство суфия есть акт более приятный богу, чем сохранение жизни десяти добродетельным людям. Сколько раз приходилось слышать подобного рода рассуждение среди нас!

Несомненно, что зрелище такого количества крови, пролитой фанатизмом, заставило аббата Лонгрю, большого знатока истории, сказать, что если на чаши весов положить все добро и все зло, принесенное религиями, то зло перевесит добро (t. I, р. XI).

«Не нанимай дома, — говорит по этому поводу персидское изречение, — в квартале, где простой народ невежествен и набожен».

==316

рассылает буллы, подстрекающие народы к восстанию, поддерживает заговоры и, наконец, организует убийства государев, то он принимает дела людей за дела религии, а христиане слишком часто были людьми. Когда их было немного, то па устах их были лишь слова о веротерпимости, а как только они стали многочисленнее и влиятельнее, они начали проповедовать против веротерпимости. Беллармин⁷* говорит по этому поводу, что если христиане не низвергли Нерона и Диоклетиана, то не потому, что не имели на это права, но потому, что не имели достаточно силы; они ею воспользовались, как только оказались в состоянии. Вооруженной рукой истребляли императоры язычество, боролись с ересями и проповедовали евангелие фризам, саксам и па всем Севере.

Все эти факты указывают на то, что люди слишком часто злоупотребляют принципами святой религии.

Вместо этого примечания в первом издании можно было прочесть следующее: «Язычники первоначально не обвиняли христиан ни в убийствах, ни в пожарах, но, по словам Тацита, они упрекали их в антиобщественности — преступлении, прибавляет этот историк, общем у них с евреями — людьми, которые были упрямо привязаны к своей религии и которые, будучи проникнуты духом фанатизма, питали неискоренимую ненависть к другим народам. О том же свидетельствует и ряд других авторов, цитируемых Гроцием. Абдас, епископ Персии, разрушил храм магов, и его фанатизм породил продолжительное гонение христиан и жестокие войны между римлянами и персами».

⁶ В эпоху младенческого состояния человечества первое употребление, которое человек делает из своего разума, — это создание жестоких богов; пролитием человеческой крови надеется он приобрести их благосклонность, в дымящихся внутренностях побежденных он читает свою судьбу. Германец предает смерти своих врагов, осыпав их предварительно страшными проклятиями, его душа закрыта для сострадания, жалость показалась бы ему святотатством.

Чтобы умилостивить гнев нереид, цивилизованный народ привязывает Андромеду⁸* к скале; чтобы умиротворить Диану и открыть себе путь к Трое, сам Агамемнон влечет Ифигению⁹* к жертвеннику, где Калхас убивает ее и полагает, что этим воздает честь богам.

Св. Григорий Богослов весьма уважал этого Фемистия; он писал ему: «Вы, Фемистпй, единственный человек, борющийся

==317

Жители Марианских островов, пока не началась среди них проповедь евангелия, не имели, по словам иезуита о. Иовяена, ни алтарей, ни храмов, ни жертвоприношений, ни жрецов; у них было только несколько плутов по названию макана, предсказывавших будущее. Однако они верят в ад и в рай: ад — это горнило, в котором дьявол бьет души молотом, подобно тому как в кузнице куют железо; рай — это место, где много кокосовых орехов, сахара и женщин. Не преступление и не добродетель приводят в рай или в ад: в ад попадают те, кто умирает насильственной смертью, в рай — остальные.

О. Иовиен прибавляет, что к югу от Марианских островов имеется тридцать два острова, обитаемых народами, которые абсолютно не имеют ни религии, ни представления о божестве и которые заняты только тем, что едят, пьют и т. д.

Караибы, по словам Лаборда¹²*, занимавшегося их обращением, пе имеют ни жрецов, ни алтарей, ни жертвоприношений, ни представления о божестве. Они требуют, чтобы им хорошо платили за обращение их в христианство. Они верят в' то, что первый человек по имени Лонго имел большой пуп, из которого и вышли люди. Этот Лонго — первое действующее начало, он создал землю без гор, которые явились результатом потопа. Одним из первых созданий была зависть; она распространила много зла на земле; она считала себя очень красивой, но, увидя солнце, она спряталась н стала показываться только ночью.

Шириганы («Lettres edit. recueil», 24) не признают никакого божества.

Жпаги, по словам о. Кавасси, не признают никакого существа, отличного от материи; на их языке не существует даже выражении для обозначения этой идеи; их единственный культ состоит в культе предков, которые, по их мнению, продолжают жить; они воображают, что их государь распоряжается дождем.

В Индостане, говорит иезуит о. Попе, существует секта браминов, которая полагает, что дух соединяется с материей и запуты-

==318

" Солдат н корсар желают войны, и никто не ставит этого им в вину. Все понимают, что в этом отношении их интерес не вполне совпадает с общественным интересом.

Если бы существовала честность по отношению ко всему миру, то это была бы привычка к поступкам, полезным для всех народов; однако нет таких поступков, которые могли бы непосредственно влиять на счастье или несчастье всех народов. Самый великодушный поступок производит как благодетельный пример не больший эффект на моральный мир, чем камень, брошенный в океан, производит действие на все моря, поверхность которых он необходимо заставляет подняться.

Следовательно, по отношению ко всему миру не существует практической честности. Что же касается честности намерений, которая сводится к постоянному и привычному желанию счастья для всех людей и, следовательно, к простому и смутному пожеланию всемирного благоденствия, то этого рода честность я считаю только платонической химерой. В самом деле, если противоположность интересов различных народов держит их в постоянном состоянии войны, если мир, заключаемый ими, есть в сущности перемирие, подобное тем, которые после продолжительной битвы заключают два корабля, чтобы произвести ремонт и затем снова вступить в бой; если государства не могут расширять своих владений и своей торговли иначе как только в ущерб своим соседям; наконец, если благоденствие и усиление одного народа почти всегда связано с несчастьем и ослаблением другого, то очевидно, что чувство патриотизма, чувство столь желательное, столь доблестное и почтенное в гражданине, как это показывает пример греков и римлян, абсолютно несовместимо с любовью ко всему миру.

==319

В самом деле, если поступки частного лица не могут ни в чем способствовать всемирному счастью и если влияние его добродетели не может заметным образом распространяться за пределы отдельного государства, то не так обстоит дело с его идеями; такие произведения ума, как, например, открытие верного медицинского средства или изобретение машины вроде ветряной мельницы, могут сделать человека благодетелем всего мира¹.

К тому же в области ума — в отличие от честности — любовь к отечеству совместима с любовью ко всему миру. Народ, приобретая свет знания, не наносит тем ущерба своим соседям. Напротив, чем государства просвещеннее, тем больше они сообщают друг другу идей и тем больше увеличиваются сила и деятельность всемирного ума. Отсюда я заключаю, что хотя и не существует честности по отношению ко всему миру, но существуют некоторые виды ума, которые можно рассматривать с этой точки зрения.

ПРИМЕЧАНИЕ К ГЛАВЕ XXV

' Поэтому ум есть главное преимущество, и он может гораздо больше способствовать счастью людей, чем 'добродетель частного липа. Уму предоставлено устанавливать лучшее законодательство it, следовательно, делать людей по возможности счастливыми. Правда, до сих пор книга об этом законодательстве не написана, и пройдет еще много веков, прежде чем будет осуществлена мечта о нем, но если вооружиться терпением аббата де Сен-Пьера '*, то можно сказать вместе с тем, что все, что можно вообразить, должно осуществиться.

Должно быть, люди смутно понимают, что ум есть главный дар, ибо зависть позволяет всем хвалиться своей честностью, но не своим умом.

 

К оглавлению

==320

00.htm - glava21

Ум, рассмотренный с этой точки зрения, есть, согласно предыдущим определениям, только привычка к идеям, полезным для всех людей, или потому, что они поучительны, или потому, что они приятны.

Этот вид ума, бесспорно, самый желательный. Не было такого времени, когда разновидность идей, почитаемая всеми народами за ум, не была бы в действительности достойна этого названия. Нельзя того же сказать о круге идей, которому один какой-нибудь народ придает иногда название ума. Каждое государство переживает период отупения и падения, во время которого оно не имеет ясного представления об уме; тогда оно называет этим именем ряд модных идей, кажущихся всегда смешными в глазах потомства; эти времена падения являются обыкновенно веками деспотизма. Тогда, говорит поэт, бог отнимает у людей половину их ума, чтобы сделать для них менее тяжелыми страдания и муки рабского состояния.

Среди идей, способных нравиться всем народам, находятся, с одной стороны, поучительные, каковые принадлежат некоторым видам науки и искусства, с другой — приятные; таковы, во-первых, идеи и чувства, восхищающие нас в некоторых местах Гомера, Вергилия, Корнеля, Тассо, Мильтона'*, в которых, как я уже говорил, эти знаменитые писатели не останавливаются на описании какого-нибудь народа или эпохи в частности, а касаются всего человечества; таковы, во-вторых, великие образы, которыми эти поэты обогатили свои произведения.

Чтобы доказать, что во всяком жанре существуют красоты, которые могут нравиться всему миру, я приведу для примера эти самые образы; я утверждаю, что поэтические образы величия нравятся всем¹; я этим не хочу сказать, что они одинаково поражают всех людей; встречаются люди, не чувствительные ни к красотам описания, ни к прелести гармонии, которых и несправедливо, и бесполезно разубеждать; вследствие своей нечувствительности они получили несчастное право отрицать удовольствие, которого они не испытывают, но таких людей немного.

В самом деле, может быть, привычное и нетерпеливое желание счастья заставляет нас хотеть всех этих совер-

==321

Все, что грандиозно, имеет право нравиться взорам и воображению людей; этот род красоты преобладает в описаниях над всеми красотами иного рода, зависящими, например, от правильности пропорций, которая не может чувствоваться так живо всеми, ибо у различных народов неодинаковые представления о пропорциях.

В самом деле, если противопоставить искусственным водопадам, искусственным подземельям и террасам водопады реки св. Лаврентия, пещеры, образовавшиеся в Этне, громадные глыбы скал, беспорядочно нагроможденные в Альпах, то нельзя не почувствовать, что удовольствие, вызываемое этой расточительностью, этой суровой и грубой пышностью, которую природа вкладывает в свои произведения, бесконечно сильнее удовольствия, вызываемого правильностью пропорций.

Чтобы убедиться в этом, взойдите ночью на гору и посмотрите на небо: в чем заключается очарование этого зрелища? В приятной симметрии, с которой расположены звезды? Но в Млечном Пути беспорядочно нагромождено бесконечное число солнц, в другом месте мы видим обширные пустыни. В чем же заключается источник удовольствия? В самой бесконечности неба. В самом деле, какое представление можно получить об этой бесконечности, если пылающие миры представляются нам только блестящими точками, разбросанными там и сям в эфирных равнинах? если более удаленные солнца только с трудом можно различить? Воображение, которое, покинув эти отдаленные сферы, устремится, чтобы обозреть все возможные миры, будет поглощено обширными и безмерными небесными глубинами и погрузится в восторженное состояние, вызываемое созерцанием предмета, занимаю-

==322

В искусствах, как, например, скульптуре, архитектуре и поэзии, способных к изображению такого рода красот, такие произведения, как колосс Родосский и Мемфисские пирамиды, занимают место среди чудес мира только благодаря своим размерам. Величие описаний у Мильтона заставляет нас считать его по силе воображения одним из самых крупных и сильных писателей. Его произведение, бедное красотами иного рода, чрезвычайно богато красивыми описаниями. Сделавшись благодаря своему произведению создателем земного рая, он должен был собрать в небольшое пространство райского сада все красоты, разбросанные природой по земле для украшения множества различных стран. Приведенный благодаря выбору самого предмета на край бесформенной бездны хаоса, он должен был извлечь из него первоматерию, пригодную для образования Вселенной, вырывать в земле русла морей, увенчать ее горами, покрыть растительностью, привести в движение солнца, зажечь их, развернуть вокруг них небесный шатер и, наконец, нарисовать красоту первого дня Вселенной и ту весеннюю свежесть, которой его яркое воображение украсило только что распустившуюся природу. Следовательно, он должен был нарисовать нам не только самые грандиозные, но и самые новые и разнообразные картины; а новизна и разнообразие являются для человеческого воображения еще двумя всеобщими причинами удовольствия.

Относительно воображения можно сказать то же, что и относительно ума: поэты и философы достигают совершенства в самых различных областях, в которых одинаково труден и редок успех, только совершенствуя свое воображение или свой ум путем созерцания и сочетания картин природы или философских идей.

Действительно, всякий человек понимает, что путь человеческого ума должен быть одинаков, к какой бы науке или искусству он ни применялся. Если, чтобы нравиться уму, говорит Фонтенель, надо его занимать, не утомляя; если занять его можно, только предлагая ему новые, великие и важные истины, новизна, важность и плодотворность которых сильно приковывают его внима-

==323

Отсюда мы видим, что если существуют идеи, полезные для всех народов вследствие своей поучительности

==324

Из этого рассуждения мы выводим, что как в деле ума, так и в вопросах нравственности люди высказывают похвалу, побуждаемые к тому любовью и признательностью, и выражают презрение, побуждаемые ненавистью и мстительностью. Следовательно, интерес есть единственный источник их оценки, а ум, с какой бы точки зрения его ни рассматривать, есть только собрание новых и интересных идей, т. е. идей, полезных для человека своей поучительностью или же приятностью.

' Если величественные картины не всегда производят на нас сильное впечатление, то это обыкновенно зависит от причин, не связанных с их величием. Чаще всего потому, что эти картины связаны в нашей памяти с чем-нибудь неприятным. При этом замечу, что мы очень редко при чтении поэтического описания получаем вполне то чистое впечатление, какое должно было бы на нас производить самое созерцание этого образа; все, что связано с предметом, причастно его безобразию и его красоте, — этому и следует приписать большую часть наших несправедливых антипатий и восторгов. Как бы ни была прекрасна поговорка, употребляемая в простонародье, нам она кажется пошлой, потому что она необходимо связана в нашей памяти с образом тех, кто ею пользуется.

Несомненно, что по этой же причине сказки о духах и привидениях усиливают ночью в глазах заблудившегося путника лесные ужасы; по той же причине в Пиренеях, в пустынных местах, среди пропастей и скал, воображению, пораженному картиной, изображающей битву титанов, кажется, что оно различает горы Оссы и Пелиона²*, и оно с ужасом взирает на поле битвы этих гигантов. Несомненно, что воспоминание о роще, описанной Камоэнсом³*, в которой нагие нимфы, охваченные пламенным желанием, падают к ногам португальцев, причем любовь светится в их глазах и разливается по их жилам, а слова замирают на устах и слышны только вздохи удовлетворенной любви, — несомненно, говорю я, что это упоительное описание украсило навеки все рощи.

Вот почему трудно выделить из общего наслаждения, получаемого нами от данного предмета, все отдельные наслаждения, отражаемые, так сказать, предметами, с которыми он связан.

==325

ГЛАВА   Г

В этом рассуждении я предполагаю исследовать, что могут сделать для ума природа и воспитание; для этого я прежде всего должен определить, что следует понимать под словом природа.

Это слово может вызывать в нас смутное представление о некотором существе или силе, одарившей нас всеми чувствами; но чувства суть источники всех наших представлений; отсутствие какого-либо чувства влечет за собой лишение всех тех представлений, которые с ним связаны; так, слепой от рождения не имеет никакого представления о красках; очевидно, что при этом понимании слова «природа» ум следует рассматривать целиком как дар природы.

Но если мы примем это слово в ином значении и если предположим, что людей, хорошо сложенных, обладающих всеми чувствами, людей, в организации которых не замечается никакого недостатка, природа делает столь различными и обладающими такими неодинаковыми умственными способностями, что одни из них оказываются организованными для того, чтобы быть глупыми, другие — чтобы быть умными, — то вопрос становится более деликатным.

Признаюсь, что, видя огромное умственное неравенство людей, приходится прежде всего признать, что умы столь же различны, как и тела, из которых одни слабые и нежные, другие сильные и крепкие. Что же, спросят, вызывает в этом отношении различия при единообразном способе действия природы?

==326

Чтобы ответить на это соображение, следует прежде всего рассмотреть, могут ли различные люди получить в строгом смысле слова одинаковое воспитание, а для этого надо определить смысл, связываемый со словом воспитание.

Если под воспитанием подразумевать только то, которое получается в одном и том же месте от одних и тех же учителей, то в этом смысле бесчисленное множество людей получают одинаковое воспитание. Но если придать этому слову истинное и более обширное значение и если под ним подразумевать вообще все, что служит для его учения, то я утверждаю, что никто не получает одинакового воспитания, ибо наставниками каждого являются, если смею так выразиться, и форма правления, при которой он живет, и его друзья, и его любовницы, и окружающие его люди, и прочитанные им книги, и, наконец, случай, т. е. бесконечное множество событий, причину и сцепление которых мы не можем указать вследствие незнания их. А случай гораздо больше участвует в нашем воспитании, чем обыкновенно думают. Именно случай ставит перед нашими глазами известные предметы, следовательно, вызывает у нас особенно удачные идеи и приводит нас иногда к великим открытиям. Приведу несколько примеров.

Случай привел Галилея в Флорентийские сады в то время, когда садовники накачивали воду; случай подсказал садовникам мысль обратиться к Галилею с вопросом, почему они не могут поднять воду выше, чем на 32 фута, а этот вопрос задел ум и тщеславие философа; и, наконец, тщеславие, приведенное в действие случаем, заставило его сделать этот естественный факт предметом своих размышлений, пока он в принципе тяжести воздуха не открыл разрешения этой проблемы.

В известный момент, когда спокойная душа Ньютона не была занята никаким делом и не была обуреваема

==327

Я понимаю, что сначала кажется трудным приписать столь важные следствия таким отдаленным и с виду незначительным причинам¹. Однако опыт нас учит, что как в физическом, так и в духовном мире величайшие события часто являются следствием едва заметных причин. Несомненно, что Александр '* обязан отчасти своей победой над персами основателю македонской фаланги; что певец Ахиллеса²*, воодушевивший этого государя горячим стремлением к славе, был причастен к разрушению империи Дария, подобно тому как Квинт Курций³* повлиял на победы Карла XII; что слезы Ветурии, обезоружившие Кориолана⁴*, утвердили могущество Рима, чуть было не разрушенное усилиями вольсков, и тем самым были причиной длинного ряда побед, изменивших вид всей земли, и что, следовательно, слезам этой Ветурии Европа обязана своим настоящим положением. А сколько подобных фактов можно еще привести? ² Густав, повествует аббат де Верто⁵*, в тщетных усилиях объезжал все провинции Швеции; уже год как он бродил в горах Далекарлии; и хотя его красивое лицо, высокий рост и физическая сила и располагали горцев в его пользу, но они не решились бы следовать за ним, если бы в тот самый день, когда этот государь обратился с речью к дапекарлийцам, старейшины страны не заметили, что ветер все время дует с севера. Это им показалось верным признаком покровительства неба и приказанием свыше оказать Густаву вооруженную помощь. Следовательно, северный ветер возложил шведскую корону на голову Густава.

Большая часть событий имеет столь же малые причины. Мы не знаем их, потому что большинство историков также их не знало или же не заметило их. Верно, что в этом отношении ум может исправить это упущение;

==328

знание некоторых принципов легко возмещает незнание некоторых фактов. Итак, не останавливаясь дольше на доказательстве того, что случай играет в этом мире гораздо большую роль⁶*, чем мы думаем, я из сказанного делаю вывод, что если понимать под словом воспитание вообще все, что служит нашему учению, то случай необходимо занимает в нем крупнейшее место, и так как никто не бывает поставлен в совершенно одинаковые условия, то никто и не получает вполне одинакового воспитания.

Установив этот факт, можно ли оспаривать, что различие в воспитании обусловливает умственное различие людей? что люди похожи на деревья одной породы, семена которых, будучи абсолютно одинаковыми, необходимо вырастают в бесконечное множество разнообразных форм, ибо никогда не попадают точь-в-точь в одинаковую землю и не испытывают на себе совершенно одинакового действия ветров, солнца, дождя. Отсюда я мог бы заключить, что различие в уме людей может быть рассматриваемо безразлично как результат природы или как результат воспитания. Но как бы ни было верно это заключение, для того чтобы в нем не осталось ничего смутного и оно не свелось бы к голому может быть, я считаю нужным рассмотреть этот вопрос с новой точки зрения, обосновать его более точными и определенными принципами. Для этого надо свести этот вопрос к простым положениям, добраться до первоисточника наших идей, рассмотреть развитие ума и не забывать, что человек только ощущает, вспоминает и наблюдает сходства и различия, т. е. отношения между различными предметами, которые представляются его глазам или всплывают в его памяти; поэтому природа может наделять людей большими или меньшими умственными способностями только таким образом, что она одаряет одних преимущественно перед другими большей тонкостью чувств, более обширной памятью или большей способностью внимания.

' В «L'annee litteraire» мы читаем, что Буало ⁷*, будучи ребенком, упал, когда играл на дворе. При падении его курточка поднялась, и индюк клюнул его несколько раз в очень нежную часть тела. Буало всю жизнь страдал от этого, и, может быть, этим объясняется та строгость нравов, та скудость чувств, которые замечаются в его сочинениях, а также его насмешки над женщинами,

==329

его насмешливое отношение к Люлли, Кино⁸* и ко всей галантной поэзии.

Может быть, его антипатия к индюкам обусловила тайное отвращение, которое он всегда питал к иезуитам, ввезшим их во Францию. Может быть, описанному несчастному случаю мы обязаны его «Сатирой о двусмысленности», восхищением, которое он питал к Арно⁹*, и «Посланием о любви к богу», так как, несомненно, что часто незаметные причины определяют поведение всей нашей жизни и течение всех наших идей.

² Когда малолетний Людовик XIV готов был удалиться в Бургундию, он, повествует Сент-Эвремон¹⁰*, остался в Париже по совету Тюренна, который тем самым спас Францию. Однако, прибавляет этот автор, столь важный совет послужил к славе этого полководца меньше, чем победа над пятьюстами всадников, а все потому, что мы с трудом приписываем великие события причинам, кажущимся нам отдаленными и незначительными.

00.htm - glava23

Является ли большее или меньшее совершенство органов чувств, которое необходимо обнимает и совершенство внутренней организации, — ибо о тонкости чувств я могу судить только по результатам, — причиной неравенства умственных способностей людей?

Чтобы правильно судить об этом вопросе, мы должны исследовать, придает ли уму большая или меньшая тонкость чувств большую обширность или большую правильность суждений, которая, взятая в истинном значении, заключает в себе все качества ума.

Большая или меньшая тонкость чувств нисколько не влияет на правильность суждений ума, раз люди всегда воспринимают одинаковые отношения между предметами, какие бы ощущения от этих предметов они ни получали. Чтобы доказать, что это так, я выберу для примера чувство зрения, так как ему мы обязаны наибольшим числом наших представлений, и я утверждаю, что если для различных глаз одни и те же предметы кажутся более пли менее большими или маленькими, блестящими или темными, если туаз в глазах одного человека меньше, снег менее бел и эбеновое дерево менее черно, чем в глазах другого, то тем не менее эти два человека будут всегда замечать одинаковые отношения между всеми предметами; так, в их глазах туаз всегда будет больше фута, снег белее всех других тел, эбеновое дерево чернее всех других деревьев.

 

К оглавлению

==330

А так как правильность суждений ума заключается в ясном представлении об истинных отношениях между предметами и так как, применив сказанное мной о зрении к другим чувствам, мы придем к тому же результату, то из этого я заключаю, что большее или меньшее совершенство организации, как внешней, так и внутренней, нисколько не влияет на правильность наших суждений.

Скажу далее, что если отличать обширность ума от правильности его суждений, то большая или меньшая тонкость чувств не прибавит ничего к этой обширности. Действительно, если возьмем для примера опять чувство зрения, то мы убедимся, что большая или меньшая обширность ума зависит от большего или меньшего числа предметов, которые человек, одаренный очень тонким зрением, может запомнить. Однако существует очень мало таких трудно различимых благодаря своему малому размеру предметов, которые, когда на них смотрят с одинаковым вниманием одинаково молодые и привычные глаза, будут видимы для одних и невидимы для других. Но я могу доказать, что, если бы различие, какое налагает природа в этом отношении на людей, которых я называю нормально организованными, т. е. в организации которых нет никакого недостатка⁴, было бы и бесконечно большим, чем оно есть, оно все же не произвело бы никакого влияния на обширность ума.

Предположим двух людей, одаренных одинаковой способностью внимания, одинаково обширной памятью, — словом, двух людей, равных во всем, за исключением тонкости чувств; при этом предположении тот, кто будет обладать более острым зрением, бесспорно, сможет запомнить, а затем сравнить между собой многие предметы, малый размер которых делает их недоступными для того человека, зрение которого менее совершенно; но так как мы предположили, что эти два человека обладают одинаково обширной памятью, способной удержать, предположим, две тысячи предметов, то несомненно, что второй может заменить историческими фактами предметы, которые он не в состоянии был увидеть вследствие меньшей остроты зрения, и, таким образом, в состоянии будет дойти до двух тысяч предметов, заполняющих память первого. Итак, если тот, зрение которого менее остро, может сложить в своей памяти столько же предметов, сколько и первый, и если к тому же эти два человека равны во всем

==331

' В этой главе я говорю только о людях, в среднем нормально организованных, обладающих всеми органами чувств, не подверженных ни сумасшествию, ни тупоумию, из которых первое обусловливается обыкновенно разложением памяти, второе — полным отсутствием памяти.

глава т ОБ ОБШИРНОСТИ ПАМЯТИ

Заключение, к которому мы пришли в последней главе, без сомнения, побудит нас искать причину неравенства умственных способностей людей в неравной обширности их памяти. Память есть кладовая, в которой складываются ощущения, факты и идеи, различные сочетания которых образуют то, что мы называем умом.

Следовательно, ощущения, факты и идеи надо рассматривать как первичную материю ума. А чем обширнее кладовая памяти, тем больше в ней содержится этой первичной материи и, скажут, тем больше у человека умственных способностей.

Как ни кажется обоснованным это рассуждение, но, рассмотрев его глубже, мы, возможно, найдем его только имеющим видимость истины. Чтобы вполне исчерпать

==332

Что касается первого пункта, то я утверждаю, что только внимание может запечатлеть в памяти предметы, которые в противном случае производят на нас только незаметное впечатление, подобное приблизительно тому, какое производит на читателя каждая из букв, образующих страницу какого-нибудь сочинения. Чтобы судить, зависит ли недостаток памяти в людях от невнимания или же от несовершенства органа памяти, следует, очевидно, прибегнуть к опыту. Он указывает нам, что существует много людей, как, например, блаженный Августин и Монтень, которые рассказывают про себя, что, будучи одаренными весьма слабой памятью, они, движимые жаждой знания, достигли, однако, того, что сумели вложить в свою память количество фактов и идей, достаточное, чтобы занять место среди людей, одаренных необыкновенной памятью. Но если жажды знания достаточно для того, чтобы по крайней мере знать много, то я заключаю, что память почти совершенно производна и обширность ее зависит: 1) от ежедневного упражнения ее; 2) от внимания, с каким рассматриваются запечатленные в ней предметы, которые, если относиться к ним без внимания, оставляют, как я уже указывал, только незначительные следы в памяти, очень скоро стирающиеся; 3) от порядка, в котором располагаются наши идеи. Этому порядку мы обязаны всеми чудесными проявлениями памяти, и он заключается в том, чтобы связывать между собой все свои идеи и, следовательно, обременять память только такими предметами, которые иди по своей природе, или по способу рассмотрения сохраняют между собой достаточно связи, чтобы вызывать друг друга в памяти.

Частые воспроизведения в памяти одних и тех же предметов подобны, так сказать, ударам резца, который их запечатлевает тем глубже, чем, чаще они воспроизводятся памятью *. К тому же этот порядок, пригодный для вызывания в нашей памяти одних и тех же предметов, может объяснить все явления памяти: так, умственная проницательность, т. е. быстрота, с которой человек

==333

Такова причина, обусловливающая различные виды памяти, и вот почему больше всего забывают в какой-нибудь области те люди, которые меньше всего с ней знакомы.

Итак, по-видимому, хорошая память есть, так сказать, обычное явление, она почти целиком производна; большое неравенство способности памяти, наблюдаемое между людьми, которых я называю нормально организованными, не столько есть результат неодинакового совершенства этого органа, сколько зависит от неодинакового внимания к его развитию.

Но предположим, что большая или меньшая обширность памяти, наблюдаемая у людей, есть полностью дар природы и что это различие действительно так значптель-

==334

Прежде чем доказать первое из этих положений, следует заметить, что хотя полное невежество приводит к полному тупоумию, однако умный человек часто кажется лишенным памяти только потому, что мы придаем этому слову слишком узкое значение и сводим память к запоминанию слов, дат, мест и лиц, которыми умные люди часто не интересуются и потому их не запоминают. Но если понимать значение этого слова в смысле запоминания идей, образов, рассуждений, то никто из них не окажется лишенным памяти, откуда следует, что не существует умного человека, лишенного памяти.

После этого замечания посмотрим, какова должна быть память у человека большого ума. Для примера возьмем двух людей, знаменитых в различных областях творчества, а именно Локка и Мильтона, и посмотрим, является ли величие их ума результатом чрезвычайно обширной памяти.

Займемся сначала Локком: если мы предположим, что он нашел в чувствах общее начало всех наших идей благодаря счастливой мысли или чтению Аристотеля, Гассенди или Монтеня, то мы должны признать, что, для того чтобы вывести всю свою систему из этой первоначальной идеи, ему нужна была не столько обширная память, сколько упорное размышление, так как самой небольшой памяти было бы достаточно, чтобы удержать все предметы, из сравнения коих должна была получиться уверенность в правильности его принципов, и чтобы развить их цепь и тем заслужить название человека великого ума и быть всеми признанным за такового.

Что касается Мильтона, то если я буду рассматривать его с тех сторон, в которых он, по всеобщему признанию, считается бесконечно выше всех других поэтов, если я 20    буду рассматривать силу, величие, правду и новизну его поэтических образов, то я должен буду признать, что его умственное превосходство в этом отношении также не предполагает обладания очень обширной памятью. Действительно, как ни грандиозна композиция его картин

==335

В качестве последнего примера того, что художественное воображение может существовать и без обширной памяти, я приведу в примечании перевод одного отрывка из английской поэзии². Этот перевод и предыдущие примеры докажут, я полагаю, тем, кто захочет анализировать произведения великих людей, что большой ум но зависит от большой памяти. Прибавлю даже, что чрезвычайная обширность одной исключает чрезвычайную обширность другого. Если при невежестве ум чахнет за недостатком пищи, то при обширной эрудиции чрезмерное обилие ее часто заглушает ум. Чтобы убедиться в этом, достаточно понаблюдать, сколь различное употребление делают из своего времени два человека, желающих отличиться: один—умом, другой—памятью.

Если ум есть только совокупность новых идей и если всякая новая идея есть новое отношение, установленное между данными предметами, то тот, кто хочет отличиться своим умом, необходимо должен употреблять большую часть своего времени на наблюдение различных отношений между предметами и употреблять только небольшую часть его на запоминание фактов и идей. Напротив, тот, кто хочет превосходить всех обширностью памяти, должен, не теряя времени на наблюдение и сравнение предметов, употреблять все свое время па непрестанное накопление в памяти новых предметов. Очевидно, что благодаря такому весьма различному употреблению времени

==336

Чтобы закончить эту главу и доказать, что различную силу ума нельзя приписать неодинаковой силе памяти, мне остается только показать, что люди, в среднем нормально организованные, одарены достаточной памятью, чтобы подняться до самых высоких идей. Действительно, всякий человек в этом отношении достаточно наделен природой, если его память способна удержать столько фактов и идей, что, сравнивая их между собой, он может всегда заметить новые отношения, постоянно увеличивать число своих идей и, следовательно, непрестанно расширять свой ум. Но если, как доказывает математика, тридцать или сорок предметов могут быть сравниваемы столькими различными способами, что никто в продолжение очень длинной жизни не в состоянии заметить все их отношения и вывести из них все возможные идеи, и если между нормально организованными людьми нет ни одного, память которого могла бы удержать не только все слова одного языка, но еще множество дат, фактов, имен, мест и лиц и, наконец, значительно больше шести или семи тысяч предметов, то отсюда я смело заключаю, что всякий нормально организованный человек одарен памятью значительно большей, чем та, которая ему нужна для увеличения числа своих идей, что более обширная память не вызвала бы более обширного ума и что не только неравенство памяти не является причиной неравенства ума, но что это последнее неравенство есть исключительно результат большего или меньшего внимания, с которым человек наблюдает отношения между предметами, или же плохого выбора предметов, которыми он обременяет свою память. Если юноши, блестяще преуспевавшие в школе, не всегда становятся выдающимися людьми, то это потому, что умение пользоваться правилами Депотора¹*, подготовляющее хороших школьников, еще не доказывает, что впоследствии эти молодые люди обратят свое внимание на такие предметы, из сравнения которых

==337

' Память, говорит Локк, есть гравировальная доска с буквами, которые время незаметно стирает, если резец не возобновляет их время от времени.

==338

00.htm - glava24