Сорос жизнь, деятельность и деловые секреты величайшего в мире инвестора

ГЛАВА 13

Пусть и не слишком большое. Джордж Сорос не так прост. Он, если можно так выразиться, не одномерен. Сколько бы денег ни поступило на его банковский счет, его не удовлетворит праздность. В этом смысле он похож на многих богачей 90-х.

Предыдущие поколения богатых высоко ценили досуг. Они проводили на работе как можно меньше времени. Но, как утверждал английский писатель Энтони Симпсон, «богатых уже не вдохновляет праздность, и работа становится важной частью их социального статуса...»

Что же касается привычных символов престижа, то номер-люкс в отеле, яхта и личный самолет пришли на смену особняку с садом или парком. Но что особенно отличает новых богатых от их предков, это невиданная мобильность. Сорос вдохновлен отнюдь не бездельем и намного уютнее чувствует себя на реактивных самолетах, чем на яхтах, гораздо более полезным в номерах отелей, а не в огромных особняках, и считает намного более продуктивным путешествовать по миру, а не сидеть на кромке бассейна.

Но Сорос отличается от многих богатых современников еще одним: степенью участия в интеллектуальной жизни. Помимо творений Карла Поппера, на Сороса огромное влияние оказали, видимо, две книги, заполненные эзотерическими галлюцинациями, под названием «Гедель, Эшер, Бах» Дугласа Хофстадлера и «Шаг к экологии разума» Грегори Бейтсона. Сорос считает себя не только спекулянтом, но и философом. Точнее, неудавшимся философом, которому довелось переквалифицироваться в спекулянты. Когда осенью 1992 года его принимали в ректорский совет попечителей Оксфордского университета, он попросил, чтобы его профессию записали так: «финансовый и философский спекулянт». «Мне действительно хочется состояться как практикующему философу, но мне хватит и того, если меня признают неудавшимся философом».

К 90-м годам он стал миллиардером, но чтобы он ни делал вне мира финансов, его неизменно именовали «предпринимателем из Венгрии», «замечательным управляющим», «миллиардером по спекуляциям» и даже «проказником международных финансов» («Уолл-стрит джорнэл» от 1 июня 1994 года). Он всячески открещивался от таких ярлыков. Издаваемый фондом Сороса в Нью-Йорке пресс-релиз описывал его сугубо как «международного благотворителя». Этим он словно "говорил: если меня не называют философом, тогда пусть не именуют и финансистом.

Однако более всего он жаждал уважения — за свой интеллект, идеи, благотворительность. Назови он себя только философом, его никто не воспринял бы всерьез. Сорос не раз говорил, что успех на Уолл-стрит дал ему хотя бы шанс быть услышанным, а это позволяет добиться серьезного к себе отношения.

Он сам считает себя интеллектуалом в европейском понимании. На Уолл-стрит можно неплохо заработать, но за исключением этого Уолл-стрит и обитатели ее офисов мало интересовали Сороса. «Я мало общаюсь с биржевиками, — признавался он журналисту Дену Дорфману. — Мне они кажутся скучными». Гораздо приятнее Соросу общаться с интеллектуалами, а не с бизнесменами.

Он мог бы позволить себе отказаться от инвестиций в пользу философствования как профессии. Но этому не бывать. Сорос слишком преуспел на Уолл-стрит. Делать деньги — занятие бесконечное, оно предоставляет такие возможности, какие и не снились философам, замкнувшимся в башнях из слоновой кости.

Хотя деньги достались ему, как может показаться, легко, Сорос поначалу не мог простить себе, что выбрал не карьеру на академическом, интеллектуальном поприще, а иное занятие. Хотя постепенно он свыкся с этой мыслью. «Много лет я не желал отождествлять себя со своими деловыми успехами. Это означало бы конец всему. Теперь я спокойнее думаю об этом. Ведь это, по сути, дело всей моей жизни». Когда в начале 80-х его спросили, каково быть лучшим финансистом в мире, он ответил: «Ощущение самое приятное». Но как бы он ни преуспел на Уолл-стрит, Сороса ничуть не радовала рутина инвестиционного бизнеса: «Моя личность была затиснута в очень жесткие рамки, и это испытание оказалось на редкость болезненным. С одной стороны, я страдал от невероятных нападок при любом неверном шаге в бизнесе. С другой, я действительно не желал отождествлять себя с деньгами в той мере, чтобы это помогло мне в делах.

Приходилось отрекаться от собственного успеха, чтобы поддержать дисциплину духа, приведшую меня к этому успеху».

В другом случае он назвал источником душевных мук вечный страх потерять деньги. Ведь, как любит подчеркивать Сорос, невозможно зарабатывать деньги без риска потерять их. Его душевный кризис в начале 80-х был вызван растущим ощущением, что сделать столько денег еще не значит добиться многого в этой жизни.

Подобно многим интеллектуалам, он полагал, что погоня за деньгами окажет на него разрушительное воздействие и что люди обращают на него внимание исключительно по причине его финансовых достижений. «Пришлось принять как должное успех с сопутствующими ему властью и влиянием... Величайшая опасность подстерегала меня, когда я осознал, что становлюсь могущественным и влиятельным только потому, что у меня много денег». Душевный кризис наступил как своего рода катарсис, очищение.

Сорос наслаждался благами жизни. Он при­обрел четыре дома: в Манхэттене, в Саутхэмптоне на Лонг-Айленд, в Бедфорде возле Нью-Йорка и в Лондоне. Правда, эти дома были намного скромнее, чем у других богачей его уровня. Он не пил и не курил, а также не гурманствовал.

Эдгар Астер, его лондонский компаньон, часто наблюдал за Соросом вне удушливого офиса. Он утверждает, что вкусы Сороса самые зауряд­ные: «Ему нравятся театр, музыка. Он не коллекционирует вещи или картины. Собирает только коллекцию венгерского искусства. Он следит за своей одеждой. Сорос всегда одевался со вкусом».

— Когда-то я занимался коллекционированием, но мои запросы на самом деле невелики, — признался Сорос журналисту в 1993 году. — Мне нравится жить с комфортом. Но вообще я энтузиаст идеи.

Путешествуя за границей по делам своих благотворительных фондов, особенно в 80-е и начале 90-х годов, Сорос избегал шоферов и охраны. Посещая университетские городки, он часто ночевал в общежитиях. Иногда он ловил такси или гулял по городу, а иногда ездил и в общественном транспорте.

У многих друзей Джорджа Сороса есть излюбленные примеры того, как он нарушал стереотипы жизни миллиардера. Тябор Вамош, один из венгерских интеллектуалов, сотрудничающих с благотворительным фондом Сороса в Будапеште, вспоминает, как однажды они сидели в здании Венгерской академии наук. Внезапно Сорос спросил, как ему доехать до университета.

— Можешь взять такси, — посоветовал Вамош,

— А почему бы не поехать туда на трамвае? —очень серьезным тоном спросил Сорос.

Он не экономил деньги, просто был практичным человеком. Если трамвай довезет в данном случае быстрее, почему бы не сесть на трамвай?

Дом в Саутхэмптоне представляет собой белоснежную виллу в испанском стиле с плавательным бассейном и теннисным кортом. Именно там в один из вечеров 1990 года Сорос отпраздновал свое 60-летие. На лужайке разбили огромный белый шатер для танцев. Среди 500 гостей были влиятельные бизнесмены и, по выражению одного из гостей, «два-три миллиона венгров».

Хотя он стремится произвести впечатление человека, живущего скромно, иногда оно обманчиво. Ведь поездки на «ракете» из Саутхэмптона в Манхэттен и четыре дома — тоже реальность. Но у Сороса нет ни яхты, ни «роллс-ройса». Он чаще летает на обычных самолетах, в бизнес классе, чем на своем личном. Однажды Сорос решился купить самолет для перелетов между Нью-Йорком и Европой. Он спросил совета у Байрона Вина. Тот не одобрил идею друга: «Если купишь самолет, придется им пользоваться только потому, что это нужно пилотам». Вин сказал, что он лично нанимал бы самолет, когда тот и впрямь понадобится. Сорос послушался.

Некоторые считают Сороса исключительно застенчивым человеком. Хотя сам он любит бывать в обществе. Вин заметил, что «он любит жить с комфортом в приятных местах. Но Джордж не станет водить вас по дому и говорить: взгляните на вот эти часы, вот на эту скульптуру или на вон ту картину! Он ценит хорошие вещи. Любит блага жизни. Он любит принимать гостей, подавать им вкусные ужины, и притом из нескольких блюд».

Сорос часто устраивал вечеринки. Иногда звонил Сьюзен в последнюю минуту, говоря, что пригласил друзей на ужин. Когда Сьюзен интересовалась, сколько будет гостей, мог беспечно заявить: «Ну, человек пятьдесят или семьдесят». И Сьюзен принималась за стряпню для 70 русских диссидентов и их спутников.

Ежегодно он устраивает новогоднюю вечеринку в своем нью-йоркском доме. Летом каждую субботу Соросы проводят вечеринки в Саутхэмптоне, и для Джорджа эти встречи столь же деловые, сколь и светские. Посещавший многие из них Вин отметил, что «Джордж чувствует себя в толпе, как рыба в воде. Со всеми здоровается и помнит всех по именам. На эти вечеринки приходят люди искусства, его партнеры по игре в теннис, бизнесмены и чиновники. Их всегда столько, что он не успевает переговорить со всеми. Разумеется, такие встречи приносят ему определенную пользу, но важнее то, что гости общаются друг с другом».

Понятно, что столь общительному Соросу претила жизнь домоседа. Он хотел путешествовать, повидать мир, думать, общаться с людьми, занятыми важным делом. Короче говоря, он искал — даже чересчур рьяно — приключений. Неудивительно, что бизнесмены и их конторы казались ему такими скучными.

Поддерживать такой лихорадочный темп жизни ему помогало убеждение в своем избранничестве, предназначении свыше. Напомним, что в детстве этот человек мнил себя Богом.

В зрелые годы он, кажется, понял, что такие идеи могут ему сильно повредить. Например, превратить в неисправимого эгоманьяка. В 1987 году он писал: «Единственное настоящее зло, которое могло меня постичь, это мой собственный успех, если бы он побудил меня вернуться к детским мечтам о своем всемогуществе. Но этого не случится, пока я работаю на финансовом рынке, поскольку эти мечты постоянно напоминают мне об ограниченности моих возможностей».

Они напоминают также о другом: что хотя ему приписывают дар царя Мидаса — превращать в золото все, к чему он прикасается, даже почти непогрешимому Соросу не удастся превзойти самого себя — или стереотипы о самом себе. Когда наступил чрезвычайно удачный для его инвестиций 1985 год, журналист Ден Дорфман спросил, не собирается ли он повторить свой успех. «Обычно подобное событие, — ответил Сорос, — неповторимо, но со мной повторяется по воле случая». Иначе говоря, с Джорджем Соросом повторяются даже неповторимые события.

Если он может заставить повторяться неповторимое, что мешает ему точно так же применять спой интеллект? Что мешает внести не менее выдающийся вклад в копилку человеческих зна­ний? Когда-то, еще в начале 50-х, он попал в трудное положение и отказался от академической карьеры, от жизни профессионального философа. Чем больше становилось у него денег, тем крепче становилась его вера в то, что он в состоянии вернуться в науку,

Подобные убеждения позволили ему развивать теории почти обо всем — о гносеологии, об истории, о финансовых рынках, — ив конце концов Сорос сам поверил в научную ценность своих идей. Он заявил, что его «открытие» о роли пристрастий участников событий для формирования человеческих знаний дает ключ к пониманию всех исторических процессов, в которых участвуют мыслящие существа, «точно так же, как идея мутации генов является ключевой для теории биологической эволюции».

Высоко оценивая себя как мыслителя, Джордж с трудом подчинялся тем, кого считал менее одаренными. Ведь его интуиция намного точнее, чем у остальных. Например, о своей способности предвидеть поведение финансовых рынков Сорос однажды заметил: «Я думаю, что действительно лучше понимаю происходящие поистине революционные процессы, чем большинство людей, так как располагаю теорией, интеллектуальной базой. Это мое призвание, поскольку на финансовых рынках я все время сталкиваюсь с подобными процессами».

А вот каково его мнение о других действующих лицах рынка: «Я очень невысокого мнения о мудрости профессиональных инвесторов, и чем более влиятельными они считаются, тем менее способны принимать верные решения».

Джим Маркес столкнулся с этим, когда работал с Соросом в середине 80-х. «Он преисполнен сознания того, что понимает все лучше вас, и к непониманию приводили не его постоянные перескоки с мыслей по-венгерски на английский, а то, что он пытался думать вместе с вами. Он понимал, что не сможет достаточно быстро убедить в своей правоте. Казалось, если он что-то понял, то это как будто открыто ему свыше. Вот потому он был так уверен в точности своих прогнозов, потому удивлялся больше всех, когда его прогнозы не сбывались. А если сбывались, что ж, по его мнению, иначе и быть не могло».