Глава 3 «Типология факторов развития топонимии»

В § 1 «Развитие топонимии в национальный период» рассмотрены сложные динамические процессы в номинации населенных пунктов, в грамматике и словообразовании топонимов и микротопонимов. Если в самых ранних древнерусских памятниках фиксировались в основном названия городов, то в более поздних источниках встречаем многочисленные названия сельских населенных пунктов. Местонахождение объекта нужно было точно указывать, описывать его границы, поэтому типичными были протяженные описательные конструкции, включавшие название объекта, фамилию, имя или прозвище владельца, название водного источника, на котором или вблизи которого находился населенный пункт, например: Да в Холмцу Каменскомъ стану в порозжихъ ж земляхъ написано Никитинское поместье Борисова сына Золина пустошъ Михеевская на речке на Черной грязи (281/1, 42/1738, 119. 1686 г.). Часто для уточнения места назывался не один ориентир, а сразу два или даже три: село Лосево на реке на Малохве да на речках на Каменке да на Шарневке (15175, 71 об. 1685–1690 гг.).

Для топонимии периода XVII–XVIII веков характерно наличие у деревень, сел, пустошей двойных названий – официального и народного или старого и нового: д. Леднево, а Гончарово тож (15171, 567), д. Бородино, Румянцево тож на речке Волчейке (15170, 367 об.), п. Мититихина, что была деревня, а по крестьянскому названью Макарова (113/1, 154, 6.).

С точки зрения словообразования топонимы периода XVI–XVIII веков характеризуются суффиксами -ов, -ев, -ин: п. Терехова (15175, 143), д. Салавьева (15172, 626 об.), д. Вараксина (15174, 237). В памятниках XVIII века много топонимов с суффиксом -к(а): д. Юровка (113/1, 154, 12), д. Поповка (113/1, 155, 10 об.), д. Марфинка (1355/1, 1440, 7 об.).

Топонимы с суффиксом -к(а) чаще всего образовывались или от имен собственных людей (имен, фамилий, прозвищ), или от местных географических терминов (Пустошка, Заполинка, Колотовка, Сажелка и др.).

Сравнение данных более ранних источников с данными последующих документов позволило проследить динамику топонимической номинации отдельного региона и сделать выводы о закономерностях развития топонимии.

В § 2 «Ландшафтные термины в топонимии и микротопонимии» исследуются топонимы и микротопонимы, возникшие на основе ландшафтных терминов. Так, в смоленском диалекте бытовали и активно используются до настоящего времени следующие слова с общим значением «болото, болотистое место»: алес, амшара, амшарина, аржавение, аржавец, аржавище, аржавка, аржавление, багно, богать, болотина, бохот и многие другие.

Такое обилие названий болотистых мест объясняется различными стадиями формирования болот, особенностями их изменений (зарастанием, высыханием и др.), переходом из одного типа в другой.

Большое количество болот и болотистых мест способствовало появлению такого же огромного количества названий, мотивированных указанными словами: сц. Болотово (114/1, 35, 5 об.), д. Бохоново (15170, 227 об.), д. Гатчина (1355/1, 1470, 89), д. Дыхлова (Пр.-р. кн. Б.-Д. м.), рч. Дряжна (15176, 165 об.), д. Коржавино (Пр.-р. кн. Б.-Д. м.), рч. Рясна (114/1, 35, 5 об.).

Часто поверхность болота покрывает бурая пленка, которую в диалектах называют ржа, ржавенье, ржавец, аржа, аржавение. Большое количество топонимов и микротопонимов мотивировано этими словами: д. Ржавец (15171, 581), рч. Ржавка (15171, 101), сц. Аржевицы (1355/1, 54/1487, 48).

Со временем болота могли зарастать, покрываться мхом. Для называния моховых болот, болотистых мест, поросших мхом, привлекались местные географические термины (мох, мошок, мшара, мшарина, амшарка и под.), которые тоже нашли отражение в топонимии: Красный Мох (15171, 332 об.), д. Мшарина (1355/1, 1470, 89), д. Амшарева (1355/1, 1470, 89), д., п. Имховая (15176, 79 об.), п. Подмошица (1355/1, 1440, 54).

В § 3 «Отражение в топонимии названий растений» представлены наиболее значимые для человека и коллектива фитонимы, которые послужили основой при образовании топонимов. При этом мы рассматриваем не только непроизводные, но и производные образования, «ибо актуализация их в языкотворческом акте является не случайной, определенным образом мотивированной, обусловленной социально-психологическими особенностями восприятия мира человеком, уровнем его знаний, нравственной и идеологической ориентацией, характером потребностей и пр. Поэтому во внутренней форме этих производных имен сохранились «следы культурной практики», корни того коллективного бессознательного, которое лежит в основе архетипа языка любой культуры»².

Определенный интерес с точки зрения раскрытия различных аспектов традиционного знания представляют собственные названия географических объектов (топонимы и микротопонимы), мотивированные словами-названиями деревьев, кустарников, трав, цветов. Как и другие лексические единицы, имена собственные в процессе своего развития претерпевают изменения, однако они «несут в себе особые, специфические стереотипные идеи, смыслы и представления, которые традиционно принято считать особым «русским взглядом на мир», но, что самое важное, многие из них имеют диалектную основу. Обладая этим ценным качеством, региональный ономастикон оказывается более консервативным, нежели региональный лексикон»³.

По частоте использования в топонимах на первом месте стоит слово береза. Названия, образованные от этого слова, многочисленны: рч. Береза (15172, 539), д. Березка (15174, 140), луг Березки (1355/1, 54/1487, 48), п. Березовая (15171, 308), п. Березники (15172, 292 об.), рч. Березовка (15170, 76) и др. Любовь русского человека к березе известна издавна: береза была одним из особо почитаемых деревьев еще у древних славян.

Как культовое дерево воспринимался и дуб. Это слово и его дериваты породили множество топонимов и микротопонимов: п. Дуб (15172, 358 об.), д. Дубки (15171, 320 об.), росч. Дубовка (1355/1, 1440, 33), п. Дубенка (1355/1, 1440, 51), сц. Поддубье (1355/1, 1440, 39 об.), д. и сц. Дубровка (1355/1, 1440, 48 об.), сц. Дубровки (1355/1, 1440, 48 об.), Дубровенка (15171, 198 об.), п. Дуброва (15172, 157), д. Дубровищи (1355/1, 1440, 89 об.).

Столь же многочисленны названия, мотивированные словами ольха, осина, ель, сосна, кроме того, нашли отражение также слова вяз, клен, липа, рябина, черемуха, яблоня, ясень, верба, малина, хмель и др.

Помимо общеупотребительных слов, оставивших свои следы в топонимии края, отмечаем ряд слов диалектных, которые активно участвовали в образовании топонимов и особенно микротопонимов.

В современных смоленских говорах широко используются слова брёд «ива, ивняк», бредина, брединина «одно дерево ивы», брединник, бредник «ивняк, ивовый кустарник». Как свидетельствуют письменные источники, имена собственные с диалектным корнем бред- бытовали на территории Смоленского края в XVII–XVIII веках: п. Бредоваха (15171, 460 об., 1355/1, 1440, 15 об.), д. Бредеваха (1355/1, 1440, 26).

Издавна на Смоленщине словом моложа называли молодой лес. Микротопоним с корнем молож- отмечаем в одном из смоленских памятников письменности XVII века: п. Моложеново (15170, 130 об.). Название Моложа носят и сейчас две смоленские деревни и два поселка.

Слово субор (суборь), судя по памятникам письменности XVII века, было довольно обычным на территории края, оно употреблялось не только как апеллятив, но и как имя собственное: урочище Суборь (15171, 229 об.).

Не только названия древесных растений, но и названия сельскохозяйственных культур, трав и цветов могли быть положены в основу топонимов и микротопонимов: п. Васильки (15172, 157), д. Гречишна (15171, 240), д. Капустник (15170, 202), сц. Крапивна (1355/1, 54/1487, 48 об.), п. Муравшина (15170, 301 об.), п. Мята (1355/1, 1440, 12), рч. Осотня (15176, 61), д. Рогозная (15170, 333), п. Ситня (15175, 130 об.), озерко Тинное (15176, 58), п. Тростянка (15177, 523), рч. Хвощовка (15174, 3 об.).

В § 4 «Народные верования и их отражение в топонимии» проанализированы топонимы, в которых сохранились следы древних верований нашего народа. Имеются исследования по различным территориям, в которых освещены вопросы отражения языческих и православных представлений в топонимии (Иванов, Топоров, 1976; Мурзаев, 1996; Летова, 1982; Кузнецов, 1991; Березович, 2000; Шилов, 2006 и др.).

Не является исключением и топонимия Смоленского края, в составе которой сохранились топонимы, отразившие и донесшие через века до наших дней свидетельства былых языческих верований народа. Бог Волос (Велес), почитаемый как покровитель домашних животных, оставил память о себе в некоторых названиях населенных пунктов края. Так, неоднократно упоминается в памятниках смоленской деловой письменности XVII–XVIII веков река Велеса (15170, 435; 113/1, 205, 1 об.). Некоторые названия населенных пунктов Смоленской области и сейчас еще прямо или косвенно свидетельствуют об их связи с именем древнего божества Волоса (Велеса): г. Велиж, с. Велисто, д. Волоста, ст. Волоста-Пятница, пос. Волосторечинский и др.

Таким образом, топонимы, отразившие языческие верования, являются драгоценными свидетельствами прошлой духовной жизни нашего народа.

Прослеживаются в топонимии и мотивы номинации, связанные с официальной православной религией (по названиям христианских праздников, церквей, по именам святых).

Исследованию славянской топонимии и ее связям с религиозными представлениями посвящены работы Н.И. Толстого (Толстой, 1994; 1996), Б.А. Рыбакова (Рыбаков, 1974; 1988), Б.А. Успенского (Успенский, 1994), В.В. Иванова и В.Н. Топорова (Иванов, Топоров, 1976) и др. Имеется ряд исследований по топонимии нерусских территорий. Это работы по тюркской топонимии (Мурзаев, 1996), по топонимии Удмуртии (Кириллова, 1992), по карельской топонимии (Мамонтова, 1991), по вепсской топонимии (Муллонен, 1993, 1995).

Часто населенные пункты получали свои названия по именам тех церквей, которые находились поблизости, ср.: д. Михаила Архангела (15172, 583 об.), с. Покровское (там же, с. 30), с. Пятницкое (там же, с. 30), д. Покров (там же, с. 354), сц. Благовещенское (1355/1, 1440, 32.), сц. Рожество (там же, 37), с. Богородицкое (2/104, 10, 58), с. Никольское (там же), с. Рожественское церкви Рождества Христова (2/104,39, 11 об.), церковь Покрова Богородицы, что в означенном селе Покрове (2/104, 41, 31). Большая часть подобных названий была связана с тем, что в период феодальных отношений помещик-владелец в каждом своем селе стремился построить церковь по имени того святого, в честь которого был сам назван.

В памятниках письменности отмечаем топонимы, которые маркируют связь географического объекта с различными элементами официальной православной религии, например: сц. Тресвяцкое (1355/1, 1440, 60), п. Всех Святых (1355/1, 1440, 9), д. Кресты (1355/1, 1470, 90), д. Купелище (15174, 421).

Часто названия святых имеют реки: рч. Све(я)чка (15171, 349 об.), р. Све(я)та (15172, 349 об.). Следовательно, святые места, прежде всего реки, должны обладать рядом признаков: быть чистыми, прозрачными, светлыми, красивыми, ценными с точки зрения их практического использования.

Большинство подобных названий относится к достаточно большим географическим объектам – селам, сельцам, деревням и лишь небольшая часть – это микротопонимы. Вместе с тем есть ряд микротопонимов, несущих на себе отголоски языческих верований. О взаимодействии христианства и язычества на Руси, о двойственности этого процесса написано много, но все исследователи сходятся во мнении, что народная религия отличается целостностью и цельностью. Вот как пишет об этом Н.И. Толстой: «Белорусская или польская крестьянка, почитающая Святого Николая Угодника и в то же самое время производящая различные манипуляции, чтобы уберечься от ведьмы,… не поклоняется двум богам – Богу и Мамоне, а имеет свое определенное отношение и к одному, и к другому миру. Эти отношения, в ее представлении, не противоречивы, они естественно дополняют друг друга»⁴.

Топонимы и микротопонимы, связанные со словами черт, бес, лихо, лихой «злой, мстительный, лукавый», нередки в памятниках. Больше всего микротопонимов связано со словом черт. Такие названия относятся к объектам, которые трудны для освоения: Чертов поч. (151, 480 об.), луг Чертарыга (1355/1, 54/1487, 50), п. Чортоватка (Чертоватка) (15175, 428 об., 430), оз., сц. Высочерт (15171, 334 об. 1670-1696 гг.).

«Нечистые», нехорошие места связывались со словами поганый, смердячий. Следующие топонимы и микротопонимы обозначали, по-видимому, также места, труднодоступные или недоступные, «нечистые»: д. Поганки (15171, 240.), д. Паганково (113/1, 154, 7.), Поганцовский руч. (15170, 370.), рч. Смердяча (15175, 246 об.), Смердячее верховье (15170, 403 об.).

Многие топонимы и микротопонимы, рассмотренные в данном параграфе, могут быть представлены в виде оппозиции силы крестной и нечистой силы. Крестное, чистое, святое всегда связывается с чем-то чудесным, прекрасным, привлекательным или полезным. Нечистое, злое, нехристианское подается как неосвоенное, трудное для применения, а также такое, где есть простор для действия нечистой силы.

В § 5 «Топонимы, мотивированные антропонимами» в центре внимания находятся топонимы, появившиеся на основе календарных и некалендарных имен (или возникших от них фамилий).

Антропотопонимы являются в большинстве своем наиболее поздними по времени возникновения в сравнении с другими группами топонимов. В основе топонимов антропонимического происхождения лежат имена, фамилии и прозвища первопоселенцев или владельцев. Бывает достаточно трудно определить, от имени или от фамилии образован антропотопоним. Форманты -ов, -ев, -ин могут выступать суффиксами со значением принадлежности (д. Афанасьево, д. Акимово, д. Васильево), если антропотопоним образован от имени (Афанасий, Аким, Василий). Но те же форманты могут быть суффиксами в составе фамилий, в таком случае целая фамилия является топоосновой (Афанасьев, Акимов, Васильев).

Очень много топонимов произошло от некалендарных имен, существовавших когда-то давным-давно на Руси. Древнерусские некалендарные имена могли даваться по внешним признакам (Малый, Долгий), по характеру именуемого ребенка (Молчан, Смирной), по порядку родившегося (Третьяк, Шестак). Давались также имена, якобы отвращающие ребенка от злых духов (Немил, Нелюб). Многочисленны имена, связанные с флорой и фауной (Дуб, Трава, Заяц, Лось, Медведь), с бытовыми предметами (Ложка, Корыто). В памятниках письменности XVII–XVIII веков находим топонимы: д. Абабково (15170, 190 об.), д. Некрашево (15171, 55), д. Брилева (15171, 54 об.).

Календарные имена, как и некалендарные, также служили основами для топонимов. Календарными имена назывались по той причине, что в далеком прошлом они включались в церковные календари (святцы).

От календарных имен (как и от некалендарных) были образованы фамилии, а также названия населенных пунктов по имени (или фамилии владельца). Топонимы образовывались чаще всего при помощи суффиксов -ов, -ев, -ин. Известно, что суффиксы -ов, -ев являлись самыми активными топонимическими суффиксами. Столь же активен и суффикс -ин.

В смоленской деловой письменности встречаем множество подобных топонимов: д. Агафоново (15170, 416), д. Алексино (15170, 478), д. Антоново (15171, 342), д. Григорьева (15171, 106), д. Захарино (15172, 573), д. Максимово (15171, 341 об.), д. Миронова (15171, 166 об.), д. Наумова (15171, 342), д. Остапово (15171, 240), д. Федорово (15171, 249), сц. Яковлево (15171, 240).

Топонимы образовывались не только от полных календарных имен, но и от их разговорных форм, или некалендарных форм календарных имен, ср.: д. Акимково (15171, 568), д. Григорково (15172, 563 об.), д. Гришково (15171, 338), д. Карпикова (15172, 102), д. Митьково (15171, 127), д. Петрушина (15171, 336), д. Тимошкина (15171, 240), д. Яшково (15171, 343 об.).

Женских календарных имен значительно меньше, чем мужских. Топонимы, образованные от женских имен, не столь многочисленны: д. Акулино (15171, 49 об., 376), д. Аннино (15170, 19 об.), д. Василисина (1355/1, 54/1487, 48), д. Ганково (15171, 439 об.), д. Ульянино (15170, 501).

Имена (фамилии) на -ичи также образовали целый ряд топонимов: д. Внуковичи (15174, 6 об.), с. Елисеевичи (15174, 607 об.), п. Зубовичи (15174, 341 об.), д. Муховичи (15175, 241 об.), д. Сидоровичи (113/1, 205, 10 об.), д. Шилковичи (Пам. об. См., 248). Суффикс -ичи – патронимический суффикс, он придает названию значение множественности. Топонимы на -ичи призваны отразить процесс наследования потомками деревни, села, пустоши.

Многие исследователи (В.А. Никонов, С. Роспонд, А.М. Селищев) отмечали, что для восточнославянской топонимии суффикс -ичи является чуждым, не считая отдельных «оазисов». К числу таких «оазисов» можно отнести Смоленский край и некоторые другие западнорусские территории, входившие вместе с белорусскими землями в Польско-Литовское государство.

Отыменные топонимы имели также суффиксы -их(а) (с его помощью образовывались названия объектов по принадлежности женщине), -щин(а) (названия с данным суффиксом обозначали не только пункт, но и всю местность, принадлежащую владельцу): ур. Артемиха (113/1, 205, 6), пожня Москалиха (1355/1, 1440, 44), д. Шариха (15176, 267); д. Ляховщина (15174, 722), д. Свиридовщина (15172, 81), д. Якубовщина (15170, 369).

В § 6 «Отражение нарицательных названий типов поселений в топонимах» исследуется процесс онимизации нарицательных названий типов поселений и построек.

В ряде случаев наблюдается переход апеллятивов в топонимы без каких-либо дополнительных языковых средств: Село, Деревня, Погост, Буда, Починок и др. Это происходит в тех случаях, когда географический объект является единственным в своем роде, исключительным в данной местности.

Однако чаще при переходе имени нарицательного в топоним привлекается ряд дополнительных средств. При образовании топонимов привлекаются префиксы, суффиксы, используется сложение основ: Заселье, Слободища, Новосёлки, Новгородка, Новоселок. Довольно часто в образовании топонимов принимают участие суффиксы со значением уменьшительности, например, в названиях Сельцо, Селибка, Слободка, Городок. Также к исходному апеллятиву может присоединяться прилагательное-определение: Новая Слобода, Новые Дворы, Селище Старое, Филимонова Слобода.

Как способ образования топонимов использовалась модель pluralia tantum (Буды, Селища, Починки), или формализация множественного числа, когда топоним не выражал значения множественного числа, а приобретал значение топонимичности. В ряде случаев апеллятив мог превращаться в служебную часть слова, своего рода также топонимический формант: Заборье, Красноселье, Перевесье, Переселье, Новоселки, Новоселье, Черноручье.

Своеобразие топонимии Западного региона России составляют названия, которые отразили особенности землепользования и землевладения в то время, когда Смоленский край (и соседние с ним земли) находился под властью Литвы и Польши. Образованное от слова стена «межа, граница» слово застенок обозначало «участок /земельный, лесной/, расположенный за стенами “границами” отмежеванных владений». Появление слова застенок в смоленском диалекте было связано, очевидно, с влиянием Запада (Польши), а также балтийских языков. Это узколокальное старинное слово нашло отражение и в топонимах, так, в памятниках смоленской деловой письменности находим следующие собственные названия: ур. Застенок (15171, 204 об.), п. Застенок (15175, 434 об.).

Таким образом, наряду с общерусскими названиями в топонимии региона находят отражение образования, которые можно отнести к узколокальным диалектным наименованиям. Это обусловлено не только чисто лингвистическими причинами, но и сложной исторической судьбой народа, населявшего данную территорию. Анализируемые названия являются отражением определенных хозяйственных, социальных, культурных отношений.

В § 7 «Отражение пространственных отношений в топонимии» анализируются названия населенных пунктов и микрообъектов, определяющие их положение на местности. В XVI–XVIII веках на локализацию объекта чаще указывали маркеры большой – малый (меньший), верхний – нижний, ближний – дальний, левый – правый, новый – старый, передний – задний и др.

Пространственность задается самой природой топонима. Противопоставление верх – низ в топонимии является самым распространенным по сравнению с другими аналогичными парами. В памятниках смоленской деловой письменности находим примеры топонимов с противопоставлением верх – низ (верхний – нижний): д. Вешки Верхния — д. Вешки Нижния (1355/1, 1470, 89 об.), д. Верхние Луги – д. Нижние Луги (15171, 32 об.).

Самая большая группа топонимов по противопоставлению большой – малый (больший – меньший): п. Лунево Большая – п. Лунево Малая (15171, 512), п. Глухово Большое – п. Меньшое Глухово (15172, 378 об.), д. Большое Морево – д. Малое Морево (15171, 124 об.), п. Мишкино Малое – п. Мишкино Большое (15172, 196 об.).

В ряде случаев противопоставления не находим или по причине того, что один из компонентов пары утратился: д. Болдино Большое (15170, 499 об.), д. Большое Залужье (15171, 12 об.), д. Малые Верещевичи (15170, 3), д. Малые Совени (15171, 94 об.).

Топонимы и микротопонимы с оппозицией новый – старый также представлены в наших памятниках письменности XVII–XVIII веков: д. Новое Резаново (15166, 7) – д. Старое Резаново (15172, 73 об.).

На тот факт, что идея пространства может быть выражена не прямо, а опосредованно, указывали многие исследователи (Печерских, 1974; Рут, 1992; Березович, 1988). Для выражения идеи близости объекта к дому использовались образы женщины (бабы), козы, кошки, курицы: рч. Бабка (15172, 108), Козье болото (1337/2-ч. 1, 71. 475 об). п. Курачкино (15170, 233 об.), п. Кошкина (15166, 11 об.). Не исключено, правда, что названия с суффиксом -ин могли образоваться и от прозвищ или фамилий.

На удаленность объектов указывали топонимы и микротопонимы, в основе которых лежат названия диких животных: ур. Змеинец (15171, 175 об.), р. Ужица (15170, 316), д. Лисьи Норы (1355/1, 1470, 90), п. Змеевка (1355/1, 1440, 53), п. Барсуки (1355/1, 54/1487, 48).

Идея удаленного, необжитого места передается с помощью определений дикий, глухой, пустой, чертов и др. Мотив далекого, необжитого, следовательно, страшного, чужого пространства реализуется в ряде топонимов и микротопонимов: сц. Глухое (1355/1, 54/1487,48 об., п. Глухая (1355/1, 1470, 89 об.), п. Чертова (1355/1, 1440, 55 об.), д. Лиходорово (1355/1, 1440, 11 об.), п. Лысая Гора (там же, 45), п. Дикушино (15170, 17 об.).

В главе 4 «Топонимы с точки зрения их происхождения и территориального распространения» прослеживается становление общерусской топонимии и топонимии Западного региона России. На основе анализа фактического материала делаются выводы о том, что формирование топонимии шло как за счет общерусского лексического фонда, так и за счет народно-разговорной лексики (в том числе и диалектной). Топонимия Смоленского края являет собою совершенно особую систему, своеобразие которой было обусловлено историческими судьбами региона, который вместе с белорусскими землями был долгое время в составе Литовского, а затем Польско-Литовского государства. Чрезвычайно сильным в это время был процесс заимствования. Развитие лексической (и топонимической) системы смоленского диалекта шло под влиянием заимствованной лексики. Заимствования не только прочно вошли в лексическую систему говоров, но и образовали многочисленные дериваты. На основе заимствований и их дериватов возникло множество топонимов, способствовавших специфике топонимии региона.

В § 1 «Топонимы, образованные на базе общерусских апеллятивов и их дериватов» исследуются имена собственные географических объектов, возникшие на базе слов общерусского происхождения.

На основе сопоставления апеллятивной лексики исследуемой территории с лексическими данными письменных памятников других территорий, исторических словарей и их картотек удается с большой долей достоверности установить характер распространения слов, проследить их судьбу, обосновать их общерусский или диалектный характер. Общерусские слова в процессе употребления выдвигались на первый план, становились основными в пределах синонимических рядов. Естественно поэтому, что большое количество топонимов образовалось именно от таких слов.

Как показывает анализ, в исследуемый период общерусскими являлись, например, следующие слова: болото, бор, брод, гора, грива, дол, долина, дубрава, курган, лес, лог, луг, лужок, лука, нива, овраг, озеро, орешник, пашня, поле, пруд, пуща, река, речка, роща, сосняк, устье, холм. Все они могли стать основой для образования топонимов.

В XVII–XVIII веках пополнение словарного состава общенародного языка происходило и за счет диалектной лексики. Некоторые слова, бывшие в исследуемую эпоху диалектными, позже нейтрализовались и вошли в общерусский лексический фонд: верховье «начало, исток реки», водоток «ручей, наполняемый весной в половодье», залив «водное пространство, вдавшееся в сушу», колено «изгиб чего-либо; часть чего-либо от одного изгиба до другого (городской стены, межи, реки и т.п.)», колодец «прямоугольная яма для воды, защищенная срубом», мшара «моховое болото» и многие другие.

Наряду с процессом пополнения лексики наблюдался и процесс перемещения слов из общенародного фонда в диалекты. Так, стали диалектными в XIX–XX веках слова, которые в исследуемый период были общерусскими: вир «водоворот, омут, глубокое место в реке», враг «овраг», заполье «участок (пахотный или сенокосный), расположенный за полем», заток «часть реки или озера, вдавшаяся в сушу», копань «яма для скопления дождевой воды», парасник (и поросняг) «мелкий молодой лес», поточина «поток воды, ручей», сажалка «устройство для сохранения живой рыбы» и другие.

Таким образом, от достаточно большого количества слов, общерусских в исследуемую эпоху, а также от слов, бывших в XVI–XVIII веках общерусскими, а затем перешедшими в состав диалектов, образовались топонимы и микротопонимы. С другой стороны, многие слова, бывшие в XVI–XVIII веках диалектными, позже расширили территорию бытования и перешли в разряд общерусских. Подобные слова также послужили базой для образования собственных географических названий: д. Виры (15172, 35), п. Копани (1355/1, 54/1487, 49), д. Сажелка (1355/1, 1470, 89 об.).

В § 2 «Топонимы, образованные на базе диалектных апеллятивов» рассматриваются имена собственные, базой для образования которых стали диалектные слова.

Определяя диалектную лексику, мы исходим из следующих критериев: локальный характер слова подтверждает его отсутствие в исторических словарях и толковых словарях современного русского литературного языка; фиксация слова в памятниках письменности только некоторых областей и, напротив, отсутствие его в письменных памятниках центральных областей; совпадение ареалов рассматриваемого слова в локализованных документах старорусского периода с современными диалектами.

Общность смоленского и севернорусского диалектов достаточно ярко проявилась в сельскохозяйственной лексике, что было обусловлено одинаковой системой землепользования. Многие термины подсечно-огневого земледелия (выгорь, дор, запашь, росчисть) стали основой для топонимов и микротопонимов: д. Выгори (1355/1, 1470, 89 об.), п. Дор (10828, 941 об.), п. Запоши (1355/1, 54/1487, 48 об.) и др.

Южновеликорусские черты смоленского диалекта, по мнению ряда исследователей, вторичны. Хотя взаимодействие южновеликорусских говоров со смоленскими в различные периоды по тем или иным причинам прерывалось, все же отмечаем проникновение целого ряда слов, от которых образовались топонимы и микротопонимы (верх, колодезь, корь, отвершек, сеножать и др.): п. Колодезь (15172, 157), п. Корек (15170, 249 об.).

Многочисленны также общие лексемы в смоленском диалекте и в белорусском языке, обусловленные историческими, социально-экономическими и общественно-политическими условиями, в которых оказывались Смоленский край и белорусские земли в определенные исторические периоды (подберезье, подлужье, полонь, узвалье): ур. Подберезье (15177, 708), сц. Узвалье (1355/1, 54/1487, 50).

В § 3 «Топонимы, образованные на базе заимствованной лексики» уделено внимание тем именам собственным, которые возникли благодаря заимствованным словам.

В период формирования национального русского языка большое значение имели заимствования, за счет которых пополнялся словарный состав не только диалектов, но и общенародного языка (через диалекты). Чрезвычайно актуальной была проблема заимствованной лексики для западных и юго-западных регионов Русского государства, к которым относился и Смоленский край. Особенно интенсивным процесс заимствования смоленским диалектом иноязычных слов был в тот период, когда смоленские земли входили в состав Польско-Литовского государства. Многие заимствованные слова способствовали появлению на их основе топонимов: луг Облонь (15171, 272), ур. Застенок (15171, 204 об.), п. Застенок (15175, 44 об.) и др. Отдельные из них сохранились до настоящего времени: д. Блонная, д. Застенки, д. Румо, д. и пос. Морги.

Заимствованная лексика (прежде всего германизмы) приходила в смоленский диалект (а также в белорусский язык и его говоры) в основном благодаря польскому посредничеству. Фиксация рассмотренных слов в старопольских источниках дает основание полагать, что они проникли в смоленский диалект не прямо из немецкого языка, а через посредство польского.

В § 4 «Топонимы, образованные на базе смоленских региональных апеллятивов» исследованы слова узкого ареала, бытовавшие в XVI–XVIII веках только в смоленском диалекте: журавник «моховое болото, на котором растет клюква», задорица «местность за дором (расчищенным от леса участком)», замошица «место за моховым болотом», моложа «мелкий молодой лес», подсосонное, подсосонье, «место возле соснового бора», подъелица «место возле елового леса», сосновец, «сосновый лес», чернейка «место на торфяном болоте, расчищенное для сенокоса». Весьма интересная история у слова журавник, которое вошло в смоленский диалект еще в старорусский период из польского языка, а затем, уже на смоленской почве, от этого заимствования образовался дериват журавник с указанным нами значением. Контекст из памятника XVII века (От коктя в мох журавник от того мху лесомъ чернымъ пашенным) не позволяет с достаточной точностью определить, что перед нами – апеллятив или микротопоним. Скорее всего, здесь отразилась переходная стадия, когда слово, будучи апеллятивом, постепенно начинает употребляться в топонимической функции, причем сначала в функции микротопонима.

Нередки случаи, когда нарицательное диалектное слово ушло из употребления, но следы его сохранились в именах собственных: п. Березоватка (15171, 812), п. Дубосеки (15180, 545 об.–546), луг Дубосечи (2/104, 300, 2), п. Подъелица (15177, 706 об.), бол. Суковище (СМИМ 9900, 2), луг Колодовец (15177, 705 об.), р. Чернейка (15177, 710). Причины ухода слов из диалекта могут быть самые разные: и лингвистические, и экстралингвистические. В ряде случаев диалектные слова уходили по причине их неактуальности в изменившихся условиях (исчезает реалия – исчезает слово) или заменялись общерусскими словами.

В § 5 «Диалектные фонетические особенности в топонимах Смоленского края» подробно рассмотрены топонимы с точки зрения отражения в них некоторых своеобразных фонетических особенностей.

Русские говоры западной части южновеликорусского наречия во многом близки белорусским говорам северо-восточной группы. По ряду особенностей северо-восточный диалект белорусского языка близок смоленскому диалекту. Это является подтверждением того, что в далеком прошлом северо-восточный (полоцко-витебский) диалект белорусского языка и смоленские говоры образовывали единое целое.

Яркой чертой смоленского диалекта, сближающей его с белорусским языком, является произношение долгого твердого звука [ш] на месте мягкого долгого щ и ч: д. Замощье (15172, 590 об.) – п. Замошье (15171, 304), п. Му-равшина (15170, 301 об.), руч. Медунишный (2/104, 40. 18), руч. Мельнишной (там же).

Изменение звука в в у слоговое (ослабленное по сравнению со звуком у исконным) было типично для говоров южновеликорусского наречия, это нашло отражение также в топонимах Смоленского края: д. Внуковичи (15174, 6 об.) – д. Унуковичи (15172, 68), д. Уздуминова (15174, 38 об.), д. Уражки (15177, 585 об.) (ср. Вражки), п. Узгорьева (1440, 21) (ср. д. Узгорки).

Типичные белорусские формы имен (Ганна, Василь, Настасся) сохранились в таких, например, топонимах: д. Ганково (15171, 439 об.), д. Василево (15170, 405), п. Настасино (15171, 308). Белорусскую черту – произношение х вместо к – находим в следующих топонимах: п. Хрестово (15175, 143 об.), п. Хрестовка (15175, 361) (ср. п. Крестоватка – 15175, 389 об.).

В южновеликорусском наречии при оглушении согласного г произносится глухой фрикативный заднеязычный согласный х: друх, врах. Повсеместным считается распространение на Смоленщине фрикативного звука г, переходящего в х: д. Дехтярка (1470, 89 об.). С другой стороны, в написании некоторых топонимов отразилось произношение звука г взрывного (что было характерно в далеком прошлом для севернорусских говоров): д. Мурыкино (15172, 576 об.) (ср. д. Мурыгино), в р. Кжать, от рч. Кжати (2/104, 38, 1) (ср. г. Гжатск, р. Гжать).

Представленный топонимический материал позволяет сделать выводы о своеобразии смоленского диалекта, обусловленном общностью развития соседних с ним русских и белорусских говоров и белорусского литературного языка, причем это своеобразие проявилось не только на уровне лексики, но и на уровне фонетики.

В § 1 «Переименования в древнерусскую и старорусскую эпохи» проанализирован процесс смены названий географических объектов в период до XX века.

Сведения о переименованиях населенных пунктов находим уже в документах XVII–XVIII веков. Так, в памятниках смоленской деловой письменности указанного периода нередко встречаем два (иногда три) названия пустоши, деревни или села, которые сосуществуют какое-то время, до тех пор пока один из вариантов по тем или иным причинам не станет доминирующим и в конце концов единственным. Как правило, новое название бралось из той же лексической группы, в ряде случаев имело ту же семантическую и словообразовательную структуру, те же словообразовательные элементы, что и старое название, ср.: п. Захарино, Озарово тож (15171), д. Яковлево, Стогово тож (см. ст., вып. 3, ч. 2). Замена таких названий одного другим не нарушала топонимическую систему.

Начиная с XVII века идет процесс искусственной номинации, когда правом наречения мог пользоваться один человек, наделенный определенными социальными полномочиями. Так, в период помещичьего землевладения каждый помещик стремился построить в том селе, где он жил, церковь в честь святого, именем которого был назван. Село получало новое имя по церкви, и какое-то время два названия сосуществовали, нередко они сливались в одно имя (сложное или составное): п. Николотарховская, п. Никололуговская (15171, 307 об.). Подобные названия сохранились до настоящего времени: с. Николо-Берновичи, с. Николо-Немощеное, с. Николо-Погорелое, с. Николо-Ядревичи, с. Николо-Яровня, д. Петрово-Залужье.

В § 2 «Переименования в XX веке» исследуется совершенно новый этап в переименовании населенных пунктов, который начался после 1917 года. Однако господствующим стал не топонимический принцип, а идеологический. Революционная идеология способствовала появлению названий, связанных прежде всего с советской тематикой.

Процессу переименования подвергались названия, которые не соответствовали установкам правящей партии. Стали исчезать с карты страны названия, имеющие в своем составе слова император, князь, царь, а также названия, образованные от фамилии Романов (императорская фамилия), от личных имен членов императорской семьи: Романов-на-Мурмане (сейчас Мурманск), Екатеринбург (в 1924–1991 годах – Свердловск), Екатеринодар (сейчас Краснодар).

Также переименовывались населенные пункты, имеющие названия по церквям, по церковным праздникам, по именам святых, ср.: Богословск (сейчас Карпинск), Воскресенск (сейчас Истра), Богородск (сейчас Ногинск), Покровка (сейчас Приамурский), Покровск (сейчас Энгельс) и др.

Не обошли подобные переименования города, деревни и села Смоленской области. Это были десятки (а может быть, сотни) географических объектов, которые изменили свои исконные названия.

Топонимы, отразившие связь с явлениями религиозного характера, были заменены новыми: с. Воскресенск после 1935 года стало с. Андреевским, д. Покров в 1962 году стала называться д. Восток, д. Кресты после 1962 года превратилась в д. Лесную.

Новые названия имели идеологизированный характер, т.е. мотивировались словами борец, борьба, знамя, комиссар, коммуна, красный, май, октябрь, новый, правда, пролетарий, ударный: пос. Борец, д. и пос. Борьба, д. Знаменка, пос. Знаменское, д. Комиссаровка, д. Ленинская Коммуна и др.

В ряде случаев переименования и вовсе нельзя назвать оправданными. В Новодугинском районе Смоленской области до 1962 года существовала деревня под названием Ледище, которую переименовали в д. Роща. Следует помнить, что часто названия населенных пунктов отражали особенности местности, рельефа, занятий жителей и т.д. Давным-давно пашни распахивались на местах, расчищенных от леса, эти расчищенные места назывались ляда (лядо). Слово лядище (ледище), ставшее затем основой топонима Ледище, обозначало место, где когда-то было лядо. Новоявленные номинаторы, не учитывая сведений, связанных со словом лядо, не задумываясь, переименовали населенный пункт, нарушая тем самым историческую связь времен.

В § 3 «Переименования в сфере городских объектов» представлен процесс изменения названий в городах начиная с 1917 года.

Улицы буквально всех городов подверглись переименованиям. В городской топонимии (урбанонимии) искусственная номинация отразилась в названиях улиц, переулков, площадей. Многие улицы, связанные с религиозными понятиями, были переименованы. Так, в Смоленске с 1917 по 1991 год были переименованы улицы, названия которых отражали религиозную тематику: ул. Большая Благовещенская стала ул. Большой Советской, ул. Ильинская – ул. Октябрьской революции, ул. Нижняя Ильинская – ул. Реввоенсовета, ул. Никольская – ул. Тухачевского. Не украсили город такие названия улиц, как ул. КИМ, ул. Коммунальная, пер. Верхнемопровский, ул. Мопра и 4-й Мопровский пер., ул. Верхнепрофинтерновская.

Таким образом, переименования происходили всегда, но только в XX веке они стали столь многочисленными, что в ряде случаев приобрели характер «блочного» административного именования и переименования. Однако очень часто новые названия не вписывались в сложившуюся топонимическую систему, не отвечали нормам номинации, не соотносились с культурно-историческим фоном или даже противоречили ему.

Известно, что одной из основных функций топонима является ориентирующая функция. Новые же мемориальные названия не отвечают этой функции, более того, они создают своеобразный топонимический «погост», не способствующий ориентации в пространстве, а напротив, мешающий ей.

Движение за возвращение исконных названий приобрело в последнее время большой размах. Процесс возвращения исконных названий улиц начался в Москве. Так, в 1995 году правительством Москвы было принято известное постановление «О возвращении исторических наименований, присвоении новых наименований и переименовании московских улиц». В соответствии с этим постановлением 150 улицам Москвы вернули их исконные наименования.

Не остался в стороне и Смоленск, но здесь пошли другим путем. В 1990 году было возвращено название улице, которая издавна носила имя М.К. Тенишевой. В советское время улица получила имя Крупской. Но интересно то, что, возвращая улице имя княгини Тенишевой, не всю целиком улицу Крупской переименовали в улицу Тенишевой, а только половину, а вторая половина улицы сохранила имя Крупской.

В Заключении формулируются выводы по работе, подводятся общие итоги исследования развития и формирования топонимической системы как в общерусском масштабе, так и в региональном ее состоянии, определяются перспективы дальнейшего исследования.

Полное комплексное исследование проблем становления региональной топонимической системы Западного региона России на фоне развития общерусской топонимии позволило представить во всей сложности процесс формирования топонимической лексики на протяжении многовековой истории ее существования и функционирования не в виде статичных срезов, а в динамике от древнейшего периода до настоящего времени.

Период конца XX – начала XXI века характеризуется возросшим интересом к вопросам взаимодействия языка и культуры, к проблемам лингвокультурологии и этнолингвистики, социолингвистики, а также ономастики.

По мнению специалистов, «проприальная лексика относится к национальной культуре каждого народа» (А.В. Суперанская), следовательно, русская ономастика может рассматриваться как кладезь национально-культурного своеобразия русского народа, его культуры и языка.

Ономастика, выступая в качестве своеобразного феномена культуры, способна запечатлевать и отражать не только отдельные явные, зримые черты, но и всю систему ценностей представителей той или иной культуры.

Как известно, в ономастических (в том числе и в топонимических) единицах содержится «богатейшая информация о системе ценностей того или иного народа, раскрывающая особенности видения мира и являющаяся своеобразным ориентиром в его освоении» (Т.И. Вендина).

Топонимическая лексика способна не только отражать хозяйственные, социально-исторические или другие особенности жизни и быта народа, но и опосредованно преломлять объективную реальность в ценностном видении человека. Имена собственные географических объектов составляют важнейшую неотъемлемую часть мировидения народа, его менталитета. В таком случае изучение топонимов и микротопонимов способствует решению многих проблем, связанных с ментальностью русского народа.

В настоящее время почти все топонимисты признают, что все географические названия образуют систему. Но при этом в качестве объединяющих факторов называют самые разные. Считаем, что прежде всего наличие парадигматических и синтагматических связей между топонимами – яркое и неоспоримое доказательство их системной организации.

Формирование топонимического пространства определенного региона обусловлено различными факторами и лингвистического, и экстралингвистического содержания. Региональная топонимическая система – это важный объект исследования, совмещающий разновременные лексические напластования в своеобразном преломлении и отражающий различные периоды материальной и духовной культуры.

Мотивы номинации в топонимике являются универсальными, поэтому модели образования топонимов повторяются на различных территориях. Однако мотивировка наименования географического объекта своеобразна, так как ее обусловливают конкретные исторические, хозяйственные, социальные, культурные факторы.

Топонимическая система Западного региона России, сложившаяся в определенных исторических условиях, характеризуется рядом особенностей с точки зрения происхождения (подавляющее большинство названий создано на основе исконно русских слов – общерусских и диалектных), с точки зрения семантической (преобладание отыменных, отфамильных и отпрозвищных названий), с точки зрения словообразовательной (преимущественно встречаются названия с суффиксами -ов, -ев, -ин, -к-, -ск-, -овск-, -ичи).

Комплексный историко-лингвистический анализ топонимической системы древнерусского периода позволил сделать следующие выводы. Корпус названий в это время формировался, главным образом, под воздействием географической среды. Древние названия отражали особенности мировоззрения человека (круг понятий ограничивался объектами природы, этническим составом, факторами материальной, социальной и духовной культуры).

Все топонимы дравнерусского периода могут быть разделены на топографические и посессивные. Топографические топонимы связаны с обозначением населенных пунктов по характеру местности (рельефа, обилия водоемов, наличия или отсутствия каких-либо других природных ориентиров): Броды, Зареческ, Переволока и др. Посессивные названия древнерусской эпохи были призваны указать на одного человека (чаще всего – князя: Володимер, Ростиславль) или коллектив (Воторовичи, Мирятичи).

Ряд древнерусских названий отражает занятия, вид промысловой деятельности жителей: Лодейницы, Бобровницы, Бортницы.

Сопоставление принципов и способов номинации в общей древнерусской топонимии и в топонимии Смоленского края свидетельствует о сходстве географических имен территории Древней Руси.

Словообразовательный и формантный аспекты анализа топонимов позволили выявить типичные модели и набор словообразовательных средств.

Среди вторичных топографических названий большое место занимают названия с формантом -ск-: Бужск, Вержавск, Дебрянск и др.

Посессивы на -j- – это наиболее древние архетипы, характерные для названий славянских городов. Названия на -ев, -ов, -ин были не только посессивными, но и топографическими. По-видимому, эта функция данных формантов была более ранней, так как в наиболее древних названиях славянских городов, образованных от личных имен, предпочитался формант -j-: Берестово, Витичев, Клещино, Псков (ср. Владимир, Переяславль). ).

Форманты эти, особенно -ов, -ев, -ин, были весьма экспансивными уже в эпоху раннего средневековья. Экспансивность посессивного -ев в новых исторических условиях, т.е. после принятия Русью христианства, доказывается на примере топонима Василев, образованного от христианского имени. В славянском мире отсутствуют посессивные топонимы на -j-, образованные от основ христианских имен. В феодальную эпоху образования на -ов, -ев, -ин становятся самыми представительными и даже стереотипными для русской топонимики: Борисов-Глебов, Васильев, Дмитров, Михайлов.

Топонимы на -ичи были непродуктивны на восточнославянской территории за исключением некоторых западнорусских территорий, в том числе и территории Смоленского края, в котором продуктивность типа на -ичи объяснялась, по-видимому, тем, что эта восточнославянская пограничная область соседствовала с белорусскими и польскими землями. Ср. древнерусские топонимы Смоленского края на -ичи: Воторовичи, Дедогостичи, Жидчичи, Мирятичи, Погоновичи.

Встречаются в древнерусских письменных источниках и иноязычные названия (балтийские и финно-угорские), но их немного: Герцике, Кукенойс, Ладога, Нерехта. Есть иноязычные названия, ассимилированные в различной степени, и на территории Смоленского края: Мирятичи (Мирея), Каспля.

Топонимы Западного региона России периода развития национального русского языка имели много общего с именами собственными географических объектов соседних территорий (прежде всего Белоруссии, Польши), что обусловлено общей судьбой в определенные периоды их сосуществования.

Для любого языкового коллектива характерны те или иные мотивы номинации, важнейшими среди которых являются факторы окружающей среды, социальной жизни, материальной и духовной культуры.

Фактор окружающей среды выступает одним из основных признаков при назывании объекта. Фактор материальной культуры находит отражение в названиях типов поселений, жилищ, построек. Духовная культура народа выражается в топонимах и микротопонимах, мотивированных словами, относящимися к сфере языческих и христианских верований.

В тот период, когда развитие определялось исторической, социальной, языковой и культурной общностью, в топонимах возникли одинаковые черты, характерные для различных территорий Русского государства. Специфические черты сложились под влиянием местных исторических условий экстралингвистического и лингвистического характера и проявились в топонимах, отразивших своеобразие, например, землевладения (стена, застенок).

Народные географические термины часто становятся основой для топонимов. В этом случае, зная значение исходного апеллятива, можно облегчить процесс этимологизации собственных географических названий.

В XVI–XVIII веках целый ряд слов имел узкий ареал, т.е. многие слова были известны только в смоленских говорах: журавник, задорица, замошица, клюковник, моложа, подберезье, подберезки, подмошица, подсосонное, подсосонье, подъелица, сосновец, чернейка. Все эти слова выявлены в памятниках письменности и как топонимы и микротопонимы.

Процесс выбора имени собственного для географического объекта не бывает случайным, произвольным, он обусловлен многими причинами, духом и потребностями времени, поэтому любое переименование вносит диссонанс в топонимическую систему, нарушает ее, тем более если переименование вызвано не лингвистическими, а экстралингвистическими причинами.

Однако в XX веке господствующим стал не топонимический принцип, а идеологический. Революционная идеология способствовала появлению названий, связанных, прежде всего, с советской тематикой.

Переименованиям подвергались названия, не соответствовавшие установкам правящей партии. Переименовались и населенные пункты, имевшие названия по церквям, церковным и религиозным праздникам, именам святых.

Часто новые названия имели идеологизированный характер, т.е. мотивировались словами борец, борьба, заря, знамя, коммуна, красный и др.

Городская топонимия также подверглась искусственной номинации, которая отразилась в названиях улиц, переулков, проспектов, площадей. Все улицы, связанные с религиозными понятиями, были переименованы.

Топонимическая система должна отличаться стабильностью, постоянством, топонимы должны отвечать своим основным функциям. Любые переименования являются нарушениями устойчивости системы.

Процесс номинации географических объектов – это процесс, в котором отражено стремление людей сохранить память о прошлом, о наиболее значимом и важном. При этом процесс онимизации вовсе не означает замену апеллятивной функции топонимической. Эта замена обязательно сопровождается историческими, экономическими, социальными, культурными сдвигами, а также изменениями в семантике и лексике.

Топонимическая система, связанная с факторами материальной, социальной, духовной культуры, заключает в себе тот огромный опыт народа, нации, который накапливался веками и тысячелетиями и который нынешние поколения должны изучать и бережно хранить.