Ставропольские дворянки и ставропольчанки



бет7/15
Дата19.07.2016
өлшемі1.97 Mb.
#209849
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   15

Зубова Наталья

Село Красный Яр Ставропольского уезда принадлежало графу Платону Николаевичу Зубову, а позднее – жене его брата – Александра (1798-1875) - графине Наталье Павловне Зубовой (1801-1868), рожденной княжне Щербатовой.

Платон Зубов родился в семье обер-шталмейстера графа Николая Александровича Зубова 1763-1805 и Натальи Александровны Суворовой-Рымникской (1775-1844).

Николай Александрович Зубов - гигант, обладавший большой физической силой, в обращении он был груб и высокомерен, охотно пускал в ход свои крепкие кулаки. Один раз на пути из Москвы он приказал высечь кнутом видных чиновников Сената за то, что они не хотели уступить ранее занятого ими места ночлега. В 1793 г. 3убов получил графское достоинство. Осенью 1794 г. вступил в брак с дочерью Суворова, графиней Натальей Александровной (Суворочкой). 3убов первый известил Павла I в Гатчине о смерти императрицы Екатерины. В это время он был шталмейстером. При восшествии на престол Павел I пожаловал ему орден св. Андрея Первозванного. Но скоро 3убов вместе с братом Платоном был выслан, по приказанию Павла, в деревню. В конце царствования Павла I вновь возвращен ко двору и пожалован обер-шталмейстером. Он принимал участие в заговоре и убийстве императора.

Обратимся к мемуарам современников. При нанесенном ему оскорблении, император с негодованием оттолкнул левую руку Зубова, на что последний, сжимая в кулаке массивную золотую табакерку, со всего размаху нанес правой рукою удар в левый висок императора, вследствие чего тот без чувств повалился на пол. В ту же минуту француз-камердинер Зубова вскочил с ногами на живот императора, а Скарятин, офицер Измайловского полка, сняв висевший над кроватью шарф императора, задушил его им. (Другие очевидцы говорят, что Павел пробовал освободиться, и Бенигсен дважды повторил ему: «Оставайтесь спокойным, ваше величество, дело идет о вашей жизни!» Однако спустя немного времени сам же Бенигсен снял шарф и подал его князю Яшвилю. Подполковник Яшвиль, которого Павел однажды во время парада ударил палкой, накинул на шею императора шарф и принялся его душить.)

Николай Александрович Зубов был женат на графине Наталье Александровне (Суворочке), любимой дочери графа Суворова-Рымникского, получившей известность благодаря нежной привязанности к ней ее знаменитого отца, который и дал ей прозвище Суворочка. Мать ее Варвара Ивановна, урожденная княжна Прозоровская, не ладила с мужем, вследствие чего девочка уже 5 лет, по ходатайству отца, помещена была в Смольный институт. Здесь она воспитывалась и впоследствии училась под непосредственным наблюдением тогдашней начальницы института Софьи Ивановны де-Лафон, заменившей ей таким образом мать. Не отличаясь особенными способностями, Суворочка была, однако, очень прилежна и вела себя безукоризненно, отчего в институте ее и прозвали доброй и добродетельной маленькой особой. Отец редко имел возможность видеть свою любимую дочь, но когда она, подросла, он часто писал ей, причем в письмах его, написанных иногда непосредственно с поля сражения, веселая шутка нередко переплеталась с серьезным наставлением. В шутливом тоне описывал он своей Наташе кровавые схватки с неприятелем, посылал поклоны ее подругам «монастыркам», которых так же, как и свою дочь, называл «сестрицами», и просил не забывать его; а когда получал письма от дочери, то плакал над ними от утехи. В 1789 г., после взятия Очакова, Суворов приезжал в Петроград и имел свидание с дочерью, которая вскоре затем окончила институт и 3 марта 1791 г., во внимание к заслугам отца, пожалована была в фрейлины. Императрица взяла ее во дворец. Впрочем, здесь она оставалась недолго и вскоре, по желанию отца, переселилась в его дом на Итальянской улице Отец по-прежнему часто писал ей и, озабоченный будущностью своей Суворочки, подыскивал ей жениха. Сперва он прочил ее за одного из лучших своих офицеров, Золотухина, погибшего при штурме Измаила, потом между Суворовым и Суворочкой. После взятия Варшавы отец писал дочери из Польши:

Уведомляю сим тебя, моя Наташа,

Костюшка злой в руках; взяла вот так-то наша!

Я же весел и здоров, но лишь немного лих,

Тобою что презрен мной избранный жених.

Когда любовь твоя велика есть к отцу,

Послушай старика, дай руку молодцу.

Но, впрочем, никаких не слушай, друг мой, вздоров.

Отец твой Александр граф Рымникский Суворов.

Дочь отвечала тоже стихами:

Для дочери отец на свете всех святей,

Для сердца же ее любезней и милей

Дать руку для отца, жить с мужем неволе,

И графская дочь ничто ее крестьянка боле

Что может в старости отцу утехой быть:

Печальный вздох детей иль им в весельи жить?

Все в свете пустяки- богатство, честь и слава:

Где нет согласия, там смертная отрава.

Где ж царствует любовь, там тысячи отрад,

И нищий мнит в любви, что он, как Крез, богат.

Отказ Суворочки вызван был главным образом тем, что у нее на примете был уже другой жених – граф Николай Александрович Зубов, за которого вскоре затем она и вышла замуж. В замужестве, однако, она не была счастлива: муж ее не ладил со своим тестем. Письма от отца приходили теперь реже и были очень коротки. Так, например, в письме из Киева от 20 марта 1796 г. значилось всего два слова: «Великая грязь». В 1797 г. рождение первого внука, названного в честь обоих дедов Александром, очень обрадовало старика, незадолго перед тем попавшего в опалу и жившего теперь в селе Кончанском. Престарелый полководец почувствовал к дочери новый прилив нежности и составил в ее пользу духовное завещание, утвержденное с согласия императора Павла I 2 октября 1798г. последнее письмо любимой дочери, мая его не стало. Смерть отца и мужа в заговоре гр. Палена сил трясли молодую графиню Зубову временно даже разошлась с мужем и переехала на жительство в Москву, где продолжала жить и впоследствии, овдовев. В августе 1805 г. император Николай Павлович пожаловал ей орден св. Екатерины меньшего креста. Скончалась графиня Зубова в Москве 2 марта 1844 г. и погребена в Сергиевой пустыни, близ Петрограда, в фамильной усыпальнице Зубовых.

Сын их, Платон Николаевич Зубов, ставропольский помещик, граф полковник, родился 26 июля 1798 г., образование получил в Пажеском корпусе, который окончил с отличием: имя его было записано на мраморную доску. Еще до выпуска его из корпуса в 1815 г.,


король Франции Людовик XVIII пожаловал ему орден Лилии. В следующем году Зубов был выпущен из камер- пажей корнетом в Кавалергардский полк, а в 1819 г. был произведен в поручики и назначен личным адъютантом к командиру полка. В 1827 г. он по домашним обстоятельствам был уволен от службы полковником, но вскоре подал прошение об определении его на службу по министерству финансов и был принят чиновником особых поручений при такой резолюции графа Канкрина: «Я душевно рад буду иметь такого товарища». Но 3убов прослужил в этой должности недолго. Насколько можно судить по отрывочным сведениям, дошедшим до нас, 3убов был любителем искусств. Известно, что он предложил К. П. Брюллову написать картину на тему «Невинность, покидающая", причем ассигновал на нее до 12 тысяч руб. ассигнациями и принимал на себя расходы по отправке ее на выставку в Париж в том случае, если Брюллов найдет ее хорошей. Неизвестно, как отнесся Брюллов к этому предложена. 3убов умер холостым в Москве 16 марта 1855 г. и погребен в Сергиевой пустыни, близ Петрограда. По смерти Платона Николаевича, село Красный Яр Ставропольского уезда перешло во владение брату Платона Николаю (1797-1875), а затем его жене – Наталье Павловне, дочери князя, действительного статского советника, камергера, сенатора Павла Петровича Щербатова (1762-1831,) и Настасьи Валентиновны Мусиной-Пушкиной(1774-1841). В дневниках Анны Алексеевны Олениной читаем о Зубовой-Щербатовой: «Мы сели за стол. Меня за обедом все поздравляли; я краснела, благодарила и была в замешательстве. После обеда стали играть в барры. Хорунжий в первый раз играл в эту игру. Наши неприятели, в партии коих он находился, отрядили его, чтобы он освободил пленных, сделанных нами. Он ловко зашел за клумбу и, не примеченный никем, подошел к плененному Наумову (он влюблен в Зубову) и освободил его. Увидев это, я то же решилась сделать. Прошла через весь дом, подошла на цыпочках и тронула Урусова. Все закричали: „Victoire, victoire».

Вяземский писал жене 18 апреля 1828 года: «Вчера немного восплясовали мы у Олениных. Ничего, потому что никого замечательного не было. Девица Оленина довольно бойкая штучка: Пушкин называет ее „драгунчиком“ и за этим драгунчиком ухаживает». В другом письме, от 3 мая, Вяземский пишет ей же о проведенном накануне дне: «После был я у Олениной, праздновали день рождения старушки. У них очень добрый дом. Мы с Пушкиным играли в кошку и мышку, то есть волочились за Зубовой-Щербатовой, сестрою покойницы Юсуповой (Княгиня Прасковья Павловна Юсупова, рожденная княжна Щербатова (1795-1820)., которая похожа на кошку, и малюткой Олениной, которая мала и резва, как мышь». Сестра Натальи Павловны Прасковья была замужем за князем Борисом Николаевичем Юсуповым. Она покоится у левого клироса в четверике церкви Спаса Нерукотворного.

      Граф Морков – Софи Юс

Ставропольский  помещик, действительный тайный советник, граф Аркадий Иванович Морков (Марков, 1747-1827) принадлежал к старинному дворянскому роду, происходившему из Новгорода. Морковы издавна имели поместья на Самарской Луке, брат Аркадия – Ираклий в 1812 командовал войсками Симбирской губернии.

Аркадий Иванович окончил курс в Московском университета, где, наряду с Богдановичем и Фонвизиным, считался одним из лучших воспитанников. В 1781 г. назначен был в помощь кн. Д. А. Голицыну вторым министром в Гаагу, со специальным поручением содействовать примирению Англии с Голландией, война между которыми тяжело отражалась на внешней торговле России. Несмотря на ловкость в ведении дипломатических переговоров, Моркову не удалось преодолеть французского влияния и выполнить данное ему поручение. С 1783 г. Аркадий Морков был послом в Стокгольме, где он для создания внутренних затруднений Густаву III вступил в деятельные отношения с представителями недовольного дворянства. В 1786 г. Моркова назначили членом коллегии иностранных дел и вскоре он стал правой рукой сначала Безбородко, а затем и князя Платона Зубова; в непосредственное заведование Моркова перешла вся иностранная переписка Екатерины II. Все время своей блестящей дипломатической службы Аркадий Иванович относился к числу людей, определявших судьбы мира. Как дипломат, по отзыву Н.М. Карамзина, Морков был знаменит хитростью дипло­матической науки. Он служил при трех императорах. Значение его в евро­пейской политике как самостоятельного и неуклонного представителя интересов России было причиной постоянного недоброжелательства к нему иностранцев. Морков получил от Екатерины II чин тайного советника и ордена св. Александра Невского и св. Владимира 1-й степени. В июне 1796 императором Францем II Морков был возведен, вместе с братьями, в графское достоинство Римской Империи. По воцарении императора Павла I (1796) был сослан в Подольскую губернию. Александр I назначил его в 1801 г. русским послом в Париже, как министра. В Париже Морков отличался резким поведением по отношению к Бонапарту, принявшим характер личной вражды.

Вот один случай. Наполеон Бонапарт еще не был развращен всеобщим поклонением, но уже привык видеть в Тюильри согбенные спины германских дипломатов, и ему не совсем-то был понятен этот русский гордец. Первый консул решился на маленькую провокацию, дабы проверить стойкость духа посла. Проходя мимо Моркова, он как бы нечаянно уронил свой платок. Морков это заметил, но спины не согнул. «Вы что-то уронили», - заметил он равнодушно. Между ними, как между дуэлянтами, лежал платок, казалось, определяя тот нерушимый барьер, который нельзя переступить при выстреле. И первый консул сдался. «Хорошо, - сказал он, поднимая платок с пола, - я надеюсь, подписание трактата менее затруднит вас». Сам Наполеон «жаловался на некоторую гордость и резкость характера Моркова, которая его оскорбляет, тем более что все остальные послы преклонялись перед ним. Бонапарт просил Александра I перевести посла Моркова в Россию. Моркова вернули, наградив орденом Андрея Первозванного, высшей наградой империи. По характеристике князя А. А. Чарторыйского, «в глазах русских это был человек чрезвычайно ис­кусный, прототип и, в некотором роде, последнее живое воспоминание дипломатии старых екатери­нинских времен.

Граф Морков не всегда оправдывал свою репутацию искусного дипломата. Его легкомыслие было причиной ужасного недоразумения, из-за которого расстроилось бракосочета­ние шведского короля со старшей великой княж­ной, что ускорило смерть Екатерины. Его лицо, изрытое оспой, постоянно выражало иронию и презрение. Круглые глаза и рот с опущенными углами напоминали тигра. Он усвоил себе речь и важные манеры старого версальского двора, при­бавив к этому еще большую дозу высокомерия. В его обращении было мало вежливости и ни сле­да учтивости. Он прекрасно говорил по-француз­ски, но его слова были большей частью едки, рез­ки и неприятны; в них никогда не проскальзыва­ло и тени чувства. Морков был расточителен в денежных делах. Он любил подарки, но принимал их лишь в тех случаях, когда был уверен, что это не заденет его гордости».

Как член Государственного Совета, А. Морков был назначен членом комиссии по рассмотрению дел декабристов в 1826.

Граф Аркадий Морков не был женолюбом, но всегда водил дружбу с женщинами, имевшими влияние в политических кругах. В Париже он был в дружеских отношениях с мадам Рекамье, женщиной удивительной красоты, тонкого ума и вкуса, законодательницы мод, в салоне которой восхваляли добрую душу Бонапарта. При возвращении в Россию Морков заехал попрощаться с Рекамье и сказал ей: «Нам следует ожидать скорой войны, мадам».

В 1784 г. в Стокгольме при королевском дворе русский посол в Швеции граф Аркадий Иванович познакомился с французской актрисой Софи Юс, звездой драматического «Французского театра». Она была яркой индивидуальностью и успешно отражала в своем творчестве особенности театрального искусства конца 18 века. Ее игра заставляла публику переживать самые разнообразные настроения и эмоции от безудержного веселья до катарсиса, облегчающего душу слезами. Она играла в спектаклях по пьесам Эмиля Золя и Николая Ретифа де ла Бретонна. Один из своих романов - «Люсиль» - Ретиф даже пытался посвятить актрисе, но получил вежливый и твердый отказ: «Милостивый государь, - писала она Ретифу, - будьте уверены, что я нахожу очень милым ваше произведение и очень польщена честью, которую вы хотите оказать мне. Тем не менее не удивляйтесь, что я не принимаю вашего посвящения. Будучи очень милым, ваш роман в то же время несколько скабрезен, а это не допускает, чтобы кто-либо, сколько-нибудь известный публике, согласился выставить свое имя в его заголовке». Как отмечал рецензент «Блестящая шведская публика изменила своему хладнокровию - она теперь аплодирует, кричит браво, вызывает, она даже плачет. Кто же стал причиной такой перемены? Госпожа Софи Юс, теперь мы забыли, что перед нами сцена». Судьба тулонской актрисы была сложной и достаточной необычной. Мария-Софи-Габриэль Бюге, рожденная Сулье (1758-1823), внебрачная дочь скрипача Жозефа Сулье, два года была женой выдающегося франко-бельгийского хореографа, балетмейстера и артиста балета Эжена Юс. Поэтому даже после развода она оставила себе сценический псевдоним София Юс.



Ее первый муж Пьер Луи Стэплтон (Эжен Юс, 1758-1823) происходил из театральной династии, известной с 1659 г. В Брюсселе местные аристократы создали придворный театр, пригласив семейную театральную труппу Юс, работавшую тогда в Руане. В ноябре 1749 г. семейный театр открыл первый театральный сезон премьерой в театре Коффи близ Плаце Рояль. Пьер Луи родился в семье Луи Стэплтона, ирландского офицера брюссельского гарнизона, и Элизабет Баярд, балерины театра оперы и балета Ла Монэ. После того, как отец вновь ушел на войну, Пьер Луи в четыре года стал участвовать в спектаклях, где играла его мать, он танцевал перед лотарингским принцем Чарльзом-Александром, который предложил платить 50 дукатов в год за обучение мальчика танцам. Молодой Стэплтон приехал с родителями в Лион, где учился танцам в 1764-1765. Пьер Луи начал свою карьеру в балете под руководством отчима. В 1779-1780 он становится солистом итальянского театра в Париже

Пьер Луи поставил героический балет о французской революции «Смерть Орфея».

Дирекция брюссельского театра оперы и балета Ла Монэ предложила Юсу должность режиссера в 1814, там он основал первую школу танца. Эжен Юс был одним из основоположников новых течений в балете 19 века, он работал в русской балетной школе.

Аркадий Иванович Морков легко увлек Софи Бюге. Граф Морков отличался самыми изысканными придворными манерами, утонченной вежливостью, входил и раскланивался по правилам танцевального искусства, ступал на цыпочках, говорил на ухо - и все остроты. Но этот утонченнейший маркиз превращался во льва, когда надобно было охранять интересы и честь России; он принадлежал к таким русским деятелям, о которых говорили, что они катеринствуют, - к людям, привыкшим при Екатерине считать Россию первым государством в мире, решительницей судеб других народов.

Граф Аркадий Морков страстно полюбил красавицу актрису. У Софьи и графа Аркадия Ивановича родилась дочь Варвара (1801-1835). Высочайшим Указом от 29 апреля 1801 г. было дозволено воспитаннице графа А. И. Моркова наследовать графский титул и имения воспитателя. Графиня Варвара Аркадьевна вышла за действительного статского советника Сергея Яковлевича Голицына (1792-1859), сына Якова Александровича Голицына и Натальи Николаевны Головиной. У них был единственный сын Аркадий (1819-1847). Варвара наследовала имения Моркова в Подольской и Самарской губерниях, огромный замок в Москве по Газетному переулку, 2, построенный Сергеем Александровичем Меншиковым и в 1809 г. купленный у внучки Федора Васильевича Наумова княгини Белосельской–Белозерской, графом Аркадием Морковым. Варвара Аркадьевна скончалась 33 лет. От второй жены Олимпии Густавовны Клингенберг у Сергея Голицына было еще четверо детей. Граф Аркадий Иванович Морков скончался в Петербурге 80 лет и был похоронен на Лазаревс­ком кладбище Александро-Невской лавры.



Мусина-Пушкина

Мусины-Пушкины - древний российский дворянский род, представители которого владели землями в Ставропольском уезде, в селе Заборовке находилось их родовое владение. Владельцами Заборовской вотчины были Платон Иванович, Валентин Платонович и Василий Валентинович Мусины-Пушкины. С 1839 г. имение перешло к дочери Василия Валентиновича Мусина-Пушкина - Прасковье Васильевне, по мужу княжне Гагариной. Центром Заборовской усадьбы был господский каменный 2-этажный дом. Земельные владения - около 10 тысяч десятин, 2259 душ крестьян. Мусиным-Пушкиным, а впоследствии Гагариным принадлежали две мельницы. До 1917 г. Заборовка наследовалась по линии князей Гагариных.



Графиня Прасковья Васильевна Мусина-Пушкина (1754-1826), супруга генерал-аншефа, впоследствии фельдмаршала, графа Валентина Платоновича Мусина-Пушкина, дочь князя Василия Михайловича Долгорукого-Крымского родилась 6 апреля 1754 года. от брака с Анастасией Васильевной Волынской. Муж ее и она сама пользовались большим влиянием при дворе, и графиня Прасковья Васильевна была пожалована первой в статс-дамы по восшествии на престол Императора Павла, а именно 10 ноября 1796 г. (при разборе бумаг покойной Императрицы была найдена отметка Ее рукой: „В первое, пожаловать Пушкину в статс-дамы». 5 апреля 1797 г в коронацию Павла I, она подучила орден св. Екатерины меньшего креста. В свете ее побаивались за ее властный и мужественный характер: „unе vraiе megere du grand monde», говорит о ней в своих мемуарах князь П. Долгорукий. Муж ее, граф Валентин Платонович Мусин-Пушкин, сын сенатора графа Платона Ивановича, пострадавшего вместе с кабинет-министром Артемием Волынским в царствование императрицы Анны Иоановны. После жестокой пытки ему отрезали язык и сослали в Соловецкий монастырь; он был освобожден только в царствование Елизаветы Петровны. Валентин Платонович родился 6 декабря 1735 года и на пятом году своего возраста разлучен с отцом. Должно полагать, что осиротевший юноша получил образование в доме родительницы своей. С самых юных лет посвятил он себя военной службе, был записан в гвардию на тринадцатом году от рождения (1747); участвовал в Семилетней войне Пруссией; пожалован камер-юнкером Высочайшего Двора. В 1762 г. за участие в перевороте, приведшем к власти Екатерину II, из поручиков конной гвардии Мусин-Пушкин был произведен Императрицей Екатериной II, в день ее коронования (1762), в секунд-ротмистры конной гвардии; произведен через семь лет в действительные камергеры (1769); служил (1771) во второй армии под знаменами тестя своего князя Долгорукого, завоевавшего Крым; награжден, за проявленную храбрость в разных сражениях, орденами св. Георгия 3 класса и св. Анны; прекратил мятеж в Воронеже (1774), куда послан был Крымским с одним пехотным полком, двумя карабинерными, тремя эскадронами драгун и десятью гусарскими; награжден в день торжества замирения с Турками (1775) орденом св. Александра Невского, будучи генералом-поручиком, пожалован генерал-аншефом (1782); генерал-адъютантом (1783), с повелением находиться при наследнике престола; вице-президентом Военной Коллегии и кавалером ордена св. Апостола Андрея Первозванного (1786); членом Совета (1787); сохранил звания до самой кончины Императрицы Екатерины II и в это время дважды предводительствовал Финляндской армией против шведов. Он сумел заслужить расположение великого князя Павла Петровича, несмотря на то, что пользовался благосклонностью и Екатерины II, говорившей, что она ему «персонально обязана». Первая война (1788), кроме морских сражений, была оборонительная: четырнадцать тысяч россиян мужественно отразили нападении 36-тысячной армии, которой командовал король Густав III; вторая кампания (1789) во время побед адмирала Чичагова и принца Нассау, ознаменована удачными действиями генерала-поручика Михельсона, который, командуя передовым нашим корпусом, разбил при деревне Кири шведский отряд, взял две пушки: овладел Христиною (1 июня), Сант-Михелем (8 июня). Армия графа Мусина-Пушкина состояла тогда из 14 тысяч солдат и представляла собой скорее ополчение, чем регулярную армию. Достаточно сказать, что два батальона состояли из причетников и их детей, казачий полк - из ямщиков; было еще несколько подобных формирований. Однако шведы не сумели воспользоваться своим превосходством в силе и даже вынуждены были снять осаду Нейшлота. он очистил от неприятеля значительное пространство, разорил множество укреплений; но, действуя слишком осторожно, не увенчал себя никаким блистательным подвигом. В 1790 году сменил его граф Салтыков. Между тем Государыня препроводила к графу Валентину Платоновичу, за первую кампанию, орден св. Владимира первой степени (1789 г.); за вторую (в день мирного торжества) алмазные знаки ордена св. Андрея и золотую шпагу с такими же украшениями (1790). Императрица, имея невысокое мнение о способностях Мусина-Пушкина и не одобряя его действия, писала Потемкину: «Я весьма недовольна по случаю нерешительности его и слабости, он никаким авантажем не умел воспользоваться, между генералами его завелись такие кабалы, по слабости его, кои общему делу вредны; одним словом ему и всему его генералитету смена неминуема предлежит». За его нерешительность на поле брани императрица называла «мешок нерешимый».

Граф Мусин-Пушкин был взыскан Императором Павлом I, который возвел его в достоинство шефа Кавалергардского корпуса (1796) и генерала-фельдмаршала 5 апреля 1797 года, пожаловал ему четыре тысячи крестьян в день своего коронования. Он скончался в Москве 8 июля, 1804 года, на 69 от рождения и погребен в Симонове монастыре, где супруга его графиня Прасковья Васильевна соорудила придел во имя св. мученика Валентина, упрочив вечное поминовение взносом двадцати тысяч рублей. Граф Валентин Платонович имел чрезвычайно доброе сердце, был ласков, обходителен со всеми, отличался благородным образом мыслей, честнейшими правилами, достигал желаемого терпением; в молодых летах был счастлив, любим прекрасным полом; собою видный, роста высокого, красивой наружности, но в старости пополнел, сделался сутуловат, имел лицо красноватое, покрытое угрями; должен стоять на ряду более с искусными царедворцами, нежели с победоносными вождями, по нерешительности своего нрава.

Имея единственного сына, Василия, Прасковья Васильевна Мусина-Пушкина, чтобы увеличить и без того огромное его состояние, женила его на богатейшей наследнице, графине Екатерине Яковлевне Брюс, своей племяннице, и исходатайствовала у Императора Павла разрешение сыну присоединить к его фамилии фамилию Брюс, а племянницу, как говорят, заставила перед свадьбой подписать завещание, по которому она оставляла все свое состояние мужу. Сын ее Василий Валентинович Мусин-Пушкин (1775-1836) - посланник в Неаполе, член масонской ложи. Жил в гражданском браке с известной русской актрисой Нимфодорой Семеновой. Сам факт того, что подобное неофициальное супружество не осуждалось в высшем свете, безусловно, подтверждает репутацию этой эпохи, в которой фривольное поведение не просто допускалось, но в аристократических кругах во многом и поощрялось. «Держать» певицу или танцовщицу почиталось признаком хорошего тона. Фривольностью часто бравировали как доблестью или завоеванием, в известной мере она была выражением вольности духа, своеобразным способом противостояния казенщине. Против такой однобокой оценки возражает Л. Гроссман. Нимфодора Семенова (1788-1876), в замужестве Ластрелен, обязана своим успехом не столько таланту, сколько своей красоте; она - сестра знаменитой трагической актрисы Екатерины Семеновой. Нимфодора поздно начала учиться пению, и голос ее был недостаточно гибок, техника недостаточно развита. Впрочем, симпатии и благосклонность публики к Нимфодоре объяснялись в значительной мере красотой ее. Ею всегда можно было любоваться. Репертуар ее был очень обширен: она выступала во всех известных операх своего времени, предпочитая роли эффектные, подходящие к ее красивой и видной наружности. По словам Головачевой-Панаевой, Семенова была высокая, стройная, с необыкновенно нежным цветом лица, с синими большими глазами и с черными, как смоль волосами. Она была строгая красавица в классическом стиле и особенно хороша была в „Весталке», причем могла служить моделью для воспроизведения типа римлянки, и исполнение ею этой роли вызывало восторги публики. Классические черты ее лица хорошо переданы на большом портрете кисти Ореста Кипренского, где она изображена в виде Сивиллы. Семенова отличалась кротким и приветливым характером, была очень сострадательна и делала много добра. Несколько бедных девушек в ее семье воспитывались вместе с ее дочерьми, а мелкие театральные служанке, в расчете на ее щедрость, приглашали ее часто крестить детей, и она никогда не отказывала, так что у ней крестники считались сотнями. В литературных кругах своего времени она пользовалась большим уважением, и ее частыми гостями бывали Грибоедов и Жуковский, Пушкин, расположением которых она пользовалась. Великий поэт писал в стихотворении «Нимфодоре Семеновой»:

Желал бы быть твоим, Семенова, покровом,

Или собачкою постельною твоей, -

Или поручиком Барковым. (поручик Барков Дмитрий Николаевич (1796- 1850)- офицер лейб-гвардии егерского полка, театрал, переводчик оперных либретто, театральный рецензент).


Нимфодора гордилась стремительным возвышением и любила афишировать свою «знатность», превосходя в изобретательности и фантазии светских дам. Ее щегольство, ставшее в закулисном мире притчей во языцех, не знало границ; все модные дорогие заграничные наряды она получала одной из первых. Правда, желание актрисы быть центром общественного притяжения и внимания порой ограничивалось свыше: современникам запомнился эпизод, произошедший на Петергофском празднике 1 июля 1830 года. Нимфодоре случилось надеть какую-то необыкновенную выписанную из Парижа шляпку из итальянской соломки, разумеется, баснословной цены. Точно такая же оказалась на императрице Александре Федоровне. Произведенный эффект льстил тщеславию актрисы. «Однако же эта бестактность недешево обошлась и ей, и ее покровителю. Император Николай Павлович через графа Бенкендорфа предложил графу Пушкину впредь быть несколько осмотрительнее при выборе мод для его Семеновой». Известный историк театра А.И. Вольф, когда, описывая последний сезон 33-летней Нимфодоры Семеновой, заключал: «Карьера этой замечательной певицы была продолжительной». Большинство исследователей также отмечают, что о женщине 30-35 лет в это время можно было сказать, что «она уже не в летах» (как, впрочем, и о мужчине). В 1851 г. Семенова оставила сцену, с пенсией в 4 тысячи рублей от Кабинета Министров. Обстоятельством, заставившим ее покинуть театр, была близость к обер-шенку графу Василию Валентиновичу Мусину-Пушкину. От графа Василия Валентиновича Мусина-Пушкина имела трех внебрачных дочерей (старшая Прасковья была за князем Гагариным). После смерти графа в 1835 г. Нимфодора вышла замуж за француза Лестерлена. Семенова дожила до глубокой старости, причем за 10 лет до смерти она ослепла; умерла в С.-Петербурге 28 марта 1876 года и погребена в Новодевичьем монастыре. Овдовев в 1804 г., графиня Прасковья Васильевна Мусина-Пушкина соорудила в Московском Симоновом монастыре внизу под Трапезной церковью, где находилась могила мужа, храм во имя св. мученика Валентина, упрочив вечное поминовение его вкладом в 20.000 рублей. Сама она скончалась в Петербурге 26 июня 1826 г., а в январе 1827 г. тело ее было перевезено в Москву и предано земле рядом с мужем в Симоновом монастыре. Здесь же похоронен и сын ее, обершенк граф Василий Валентинович Мусин-Пушкин-Брюс (1775-1856). После этого нижний храм запустел, в настоящее время от него ничего не осталось, а в 1845 г. признательными лицами к памяти графа Василия устроен наверху, в самом Трапезном храме, приделе во имя святых мучеников Валентина и Параскевы и святого блаженного Василия. Изображение этих же трех святых, писанное масляными красками прямо на стене, и местами уже обсыпавшееся, находится над тремя каменными плитами, обозначающими в мрачном и запустелом подземелье Симонова монастыря места упокоения соименных им графов Мусиных-Пушкиных.

Ставропольские народницы

Хорошо известно, что потребность пострадать за народ вообще была свойственна молодой российской интеллигенции во второй половине 19 века. Для женщин (фактически, для молодых девушек) уход в революцию означал сознательный отказ от нормальной личной жизни, от возможности иметь полноценную семью, домашний очаг. Типичен и показателен пример ставропольской помещицы Марии Аполлосовны Тургеневой, рожденной Бетевой (?-1892, умерла в Швейцарии), оставившей мужа ради революционной деятельности, имевшей сына от террориста Сергея Федоровича Чубарова (повешен 10 августа 1878). Чубаров был женат революционным, то есть условным браком, на Екатерине Челищевой. Сергей Федорович, как человек романтический, был влюблен в эту барышню, но история с пожертвованными на революцию Челищевой бриллиантами, требование их возврата, быстро охладила его влюбленность. Челищева, жившая в Петербурге на квартире со ставропольской мещанкой Марией Степановной Ивановой (в замужестве Карповой), бросила работу в революционном кружке и примкнула в группе питерских художников. Муж Марии Аполлосовны - Юрий Борисович Тургенев, любивший жену, дал прижитому женой на стороне ребенку свою фамилию и отчество, обеспечивал жизнь Марии Аполлосовны и приемного сына в Швейцарии (Александр Юрьевич Тургенев был известным в Швейцарии славистом). Хочу отметить, что Мария Аполлосовна не училась в Цюрихском университете и не была вольнослушательницей этого университета, она просто жила в Цюрихе, где было русское эмигрантское землячество.

В любом случае для женщины-революционерки возврат к прежней жизни был если и возможен, то крайне затруднен, в отличие от мужчин, которым «грехи молодости» не слишком мешали карьерному росту. Революционный выбор предопределял и образ жизни. Люди, ставившие смыслом жизни служение высшей цели, должны быть выше ее неудобств и мелочей. В этом смысле революционная «профессия» всего ближе к монашеству, точнее, к схимникам. Однако и в том, и в другом случае главный побудительный мотив одинаков – экзальтация души, более свойственная женской натуре. Ее подосновой могли быть религиозность, характер воспитания. Дочери ставропольских мещанин Ивана Леонтьевича и Ольга Ивановны Сахаровых - Ольга (1854 г.р.) и Елизавета (1872 г.р.) обе стали революционерками. Ольга ходила в народ, обучалась на курсах у М.А. Тургеневой, была арестована вместе с Надеждой Александровной Юргенсон (в замужестве Головина), очутилась в Самарском остроге в общей женской камере с уголовными; администрация не подготовилась к таким многочисленным арестам, да еще женщин. Ее провезли через Саратов, Тамбов в Москву, где продержали два года, а затем в Петербург, где продержали три года. Сахарова состояла под судом по делу 193-х народовольцев и была оправдана. Ольга Сахарова в 1879 г. родила вне брака дочь Александру, которая жила с ее родителями в Ставрополе. А сама Ольга в Петербурге состояла под надзором полиции 15 лет и продолжала заниматься революционной работой. Елизавета Сахарова ушла в революцию по следам сестры в 1899 г. Выделим среди революционерок два типа: искательниц приключений и фанатичек, с явным преобладанием первых. Это подчеркивало приоритет революционного романтизма у женщин. Конечно, раньше или позже романтика уходила, а с нею уходили и некоторые ее приверженки. Многие народницы 1870-1880-х гг. после тюрем и ссылок отошли затем от активной подпольной работы, не одна из них стала «не деятельной участницей жизни, а только внимательной зрительницей.

Усвоенная с детства православная религиозная традиция и связанная с нею этика, имевшие в женском воспитании особое значение, разрушались страстной проповедью Писарева, сочинениями Сеченова, Бюхнера, рушились религиозные традиции.



Для молодых женщин, вырвавшихся из-под родительского крова, были всего два поприща: педагогика и медицина. Именно здесь были сконцентрированы жаждавшие и не нашедшие себе достойного применения молодые силы. Дочери служащего Ставропольского духовного правления причетника Антипа Антиповича Цветкова и его брата дьячка Ставропольской Успенской церкви Ивана Антиповича Цветкова: Вера, Софья, Александра, Мария Цветковы были выпускницами Самарского епархиального женского училища. И в то же время Пелагея (Полина) Антиповна Цветкова (1853-?), осенью 1871 г. поступила в училище для повивальных бабок при Калинкинской больнице в Петербурге, «чтобы приобрести знания и положение, дающее возможность быть ближе к жизни народа; кроме того, я не могла представить, как можно с недостаточно выработанными знаниями в 18-летнем возрасте учить народ, не имея понятия об условиях его жизни». Она активно сотрудничала с М.А. Тургеневой на курсах оспопрививания. В 1876 Полина уехала в Петербург, где жила в одной коммуне с Александром Константиновичем Соловьевым и студентом–медиком Московского университета Алексеем Дмитриевичем Оболешевым (1854-1881, умер от туберкулеза в Трубецком бастионе) на Большой Дворянской. Цветкова познакомилась с Оболешевым в Самаре, где он занимался организацией революционных кружков среди местного студенчества, и отзывалась о нем с восторгом. Затем в Саратове была осуждена за предоставление своей квартиры пропагандистам под жилье. В Петербурге поднадзорная Цветкова работала вместе с террористкой Верой Засулич. Ее вновь судили и сослали в Тверь. Спустя 10 лет после отъезда из родного Ставрополя, Цветкову в Саратове за организацию подпольной типографии вновь арестовали. Пелагея имела рожденную вне брака дочь Александру, которая была записана как Александра Викторовна. (Виктор Павлович Обнорский и Виктор Львович Кибальчич - известные революционеры). В конце 1896 г. служила учительницей в сельской чувашско-сусканской школе. Из воспоминаний первых народниц видно, что их приобщение к революционной работе было связано со стремлением эмансипироваться. Среди них постоянно шли разговоры о правах женщин, о создании различных женских обществ, трудовых артелей. Способом реализации этих прав стали многочисленные «коммуны» – так назывались в 1870-1880-е гг. общие квартиры, где жили курсистки. «Особенно важное значение имели коммуны для женщин, приехавших из провинции, порвавших связи с родственниками. Многие могли бы погибнуть, если бы не спасала взаимопомощь в коммунах. для них главными вехами биографии служили политические даты, а не события личной жизни, вроде замужества или рождения детей. Среди ставропольских мещаночек была Мария Горчакова, познакомившаяся в 1872 в Ставрополе с известным земским статистиком и народником Иваном Марковичем Красноперовым. Тридцатидвухлетний Красноперов тогда еще не был женат и активно занимался революционной работой. Симпатия и любовь к юной Горчаковой, совместная работа и стали той революционной романтикой, о которой пишут в воспоминаниях революционерки. Двумя годами позже Красноперов обвенчался с Ольгой Васильевной Левочской, у них было 8 детей. А сын, рожденный Горчаковой вне брака, носил фамилию матери. Создается ощущение, что «пламенные революционерки» были бесплотны, вообще лишены элементарных потребностей в еде, уюте, не говоря о таких интимностях как любовь или секс. Из «коммун» 1860-1870-х гг. возникли многочисленные пропагандистские кружки и группы в России, выросли революционные кадры, давшие импульс широкому освободительному движению. Такого рода сообщества – достойный объект научного внимания, поскольку в них неизбежно действуют законы существования замкнутых коллективов как условие их жизнеобеспечения. Их общим принципом было подавление индивидуальных проявлений личного поведения, в них царило представление о справедливости как важнейшей ценности, но понимаемой главным образом как уравнительное распределение благ. Идея справедливости в таком обличье противопоставлялась рациональным, в буржуазном смысле, представлениям, утверждавшимся в обществе развивающегося капитализма. Дочь ставропольского мещанина Мария Степановна Иванова (1855-) познакомилась с писателем, режиссером и драматургом Евтихием Павловичем Карповым в вологодской ссылке. Вот что пишет об этом В.А. Гиляровский: «В это время Вологда была полна политическими ссыльными. Здесь были и по делу Чернышевского, и «Молодой России», и нигилисты, и народники. Всех их звали обыватели одним словом «нигилисты». Были здесь тогда П. Л. Лавров и Н. В. Шелгунов, первого, впрочем, скоро выслали из Вологды в уездный городишко Грязовец, откуда ему при помощи богатого помещика Н. А. Кудрявого был устроен благополучный побег в Швейцарию. Дом Кудрявого был как раз против окон гимназии, и во флигеле этого дома жили ссыльные, к которым очень благоволила семья Кудрявых, а жена Кудрявого, Мария Федоровна, покровительствовала им открыто, и на ее вечерах, среди губернской знати, обязательно присутствовали важнейшие из ссыльных., В1882 году, приехав в Вологду, я застал во флигеле Кудрявой живших там Германа Лопатина и Евтихия Карпова, драматурга, находившихся здесь в ссылке». Мария Иванова и Евтихий Карпов обвенчались, причем это был настоящий, а не революционный брак. У них было трое детей: Варвара, Владимир и Марк. Карпову после двух ссылок доверили руководить императорским Александринским театром и театром Суворина.

При отсутствии реальной свободы личности естественные отношения между полами принимали сугубо практический характер, тоже подчинялись интересам революционного дела. Человек – существо не только социальное, но и биологическое и даже, судя по современным исследованиям в этой области, в гораздо большей степени, чем кажется. Его поступки мотивированы не только разумом, волей, но и подсознанием, в конечном счете – обычными человеческими страстями. Развенчивая буржуазную, «мещанскую» мораль, особенно в сфере семьи, наши героини шли, по сути дела, тем же путем. Фиктивные браки, как средство избавления от родительской опеки, становились маскировкой новых, по существу извращенных семейных отношений. То же было с «семьями», создаваемыми для маскировки от окружающих и от полиции, но вряд ли ее обманывавшими.

Ставропольская мещанка Мария Григорьевна Семенова окончила Калинкинские акушерские курсы. В 1879 г. в Петербурге подвергалась обыску и домашнему аресту за связь с террористом Александром Константиновичем Соловьевым (1846-1879), стрелявшим в царя и казненным в Петербурге в 1879 г. Соловьев, женатый на Челищевой, с женой, естественно, не жил, а проживал в одной квартире с Семеновой, которая родила в Петербурге ребенка вне брака. Мария вернулась в Ставрополь и была взята под негласный надзор, так как стало известно из агентурных данных, что на ее квартире после суда скрывалась террористка Засулич.

У революции «неженское лицо», хотя символически она обычно изображается в женском обличье. Видя в ней не только социальный катаклизм, но и психический пароксизм, приходишь к выводу, что участие в ней женщин не делало это «лицо» привлекательнее.



Новосильцева Екатерина Владимировна

«В самый год кончины государя Александра Павловича был в Петербурге поединок, о котором шли большие толки: государев флигель-адъютант Новосильцев дрался с Черновым и был убит. Он был единственный сын Екатерины Владимировны Новосильцевой, урожденной графини Орловой, дочери Владимира Григорьевича. Екатерина Владимировна была во всех отношениях достойная, благочестивая и добрейшая женщина, но с мужем не очень счастливая: он с нею жил недолгое время вместе, имел посторонние привязанности и несколько человек внебрачных детей. Сын Новосильцевой Владимир был прекрасный молодой человек, которого мать любила и лелеяла, ожидая от него много хорошего, и он точно подавал ей великие надежды. Видный собою, красавец, очень умный и воспитанный как нельзя лучше, он попал в флигель-адъютанты к государю, не имея еще и двадцати лет. Мать была им очень утешена, и так как он был богат и на хорошем счету при дворе, все ожидали, что он со временем сделает блестящую партию. Знатные маменьки, имевшие дочерей, оказывали ему внимание, да только он сам не сумел воспользоваться благоприятством своих обстоятельств. Познакомился он с какими-то Черновыми, у которых была дочь, особенно хороша собой, и молодому человеку очень приглянулась (Екатерина Пахомовна Чернова, в замужестве Леман). Он увлекся и зашел так далеко, что должен был обещать на ней жениться. Стал он просить благословения у матери, та и слышать не хочет: «Могу ли я согласиться, чтобы мой сын, Новосильцев, женился на какой-нибудь Черновой, да еще вдобавок на Пахомовне: никогда этому не бывать». Как сын ни упрашивал мать, та стояла на своем. Видно, орловская спесь брала верх над материнской любовью. Молодой человек возвратился в Петербург и объявил брату Черновой (Константин Пахомович Чернов (1803-1825), подпоручик лейб-гвардии Семеновского полка, член Северного общества декабристов), что мать его не дает согласия, Чернов вызвал его на дуэль за бесчестие сестры Причиной дуэли послужил отказ Новосильцева под давлением родственников жениться на сестре Чернова уже после состоявшегося обручения. Секундантом Чернова выступил Кондратий Рылеев, который против обязанностей секунданта ничего не сделал для примирения противников, а наоборот, исходя из своих политических взглядов, только подогревал Чернова. Он же принял участие в написании последнего письма Чернова к Новосильцеву, после которого примирение стало уже невозможно. Другим секундантом Чернова был Павел Пестель.



Отправляясь на поединок, Чернов оставил записку, которую закончил словами: «Хочу кончить собою на нем, на этом оскорбителе моего семейства, который... преступил все законы чести, общества и человечества. Пусть паду я, но пусть падет и он, в пример жалким гордецам и чтобы золото и знатный род не насмехались над невинностью и благородством души». Рано утром 10 сентября противники сошлись за Выборгской заставой, произвели по выстрелу и оба были смертельно ранены. Новосильцев умер почти сразу, Чернов прожил еще два дня, и у него на квартире успели перебывать почти все члены Тайного общества, бывшие в Санкт-Петербурге. Похороны Чернова превратились в политическую манифестацию, первую в России.

На памятник Чернову было собрано 10 тыс. рублей - громадная сумма по тем временам. Для могилы на Смоленском кладбище Санкт-Петербурга было выкуплено самое престижное место - возле храма, и никто на это не посмел возразить. А ведь дуэлянты за самовольное распоряжение своей жизнью приравнивались церковью к самоубийцам и нередко находили вечное упокоение за кладбищенской оградой, на неосвященной земле; даже Лермонтову было отказано в отпевании по христианскому обряду. Могила Чернова, которую венчает розоватого цвета мраморная колонна на постаменте, сохранилась до сих пор. Для дуэли назначили место на одном из петербургских островов». «Секундантом Чернов выбрал Кондратия Рылеева, своего двоюродного брата. После долгих перепитий, вызов был принят. Стрелялись 10 сентября 1825 г. в Лесном за Выборгской заставой. Противники смертельно ранили друг друга. Новосильцев скончался на пятый день. Раненый в голову Чернов мучался еще двенадцать дней. Похороны убитого подпоручика вылились в манифестацию протеста. Когда же на дуэли погибал член Тайного общества, то это воспринималось будущими декабристами как перст судьбы, как знак свыше, что жертва принята. Недаром знаменем заговорщиков перед восстанием стал активный член Северного общества офицер лейб-гвардии Константин Чернов, убитый на поединке всего за три месяца до 14 декабря. В этой дуэли - в том, что она состоялась и как прошла, — декабристы усматривали особый символический подтекст. И в самом деле: у смертельного барьера сошлись представитель высшей русской аристократии, выходец из клана Орловых и владелец многочисленных крестьянских душ флигель-адъютант Владимир Новосильцев и дворянин из небогатой семьи — по своему происхождению Чернов едва ли мог рассчитывать на попадание в гвардию и оказался в Семеновском полку случайно. «Оба были юноши с небольшим двадцать лет, но каждый из них был поставлен на двух почти противоположных ступенях общества», - подчеркивал Е. П. Оболенский. Е. Оболенский писал: «Все, что мыслило, чувствовало, соединилось тут и безмолвно выражало сочувствие тому, кто собой выразил общую идею о защите слабого Рылеев написал стихи «На смерть Чернова». До событий на Сенатской площади оставалось 79 дней» (из книги Ю. Овсянникова «Доменико Трезини»). «Когда несчастная мать получила это ужасное известие, она тотчас ж отправилась в Петербург, упрекая себя в смерти сына. На месте том, где он умер, она пожелала выстроить церковь и, испросив на то позволение, выстроила. Тело молодого человека бальзамировали, а сердце, закупоренное в серебряном ковчеге, несчастная виновница сыновней смерти повезла с собой в карете в Москву». «В 10 верстах от Зимогорья мы повстречали мадам Новосильцеву с останками ее сына. Не могу вам передать то грустное впечатление, которое я испытала. Впереди ехала коляска в три лошади, с молодым офицером, другом покойного, потом карета мадам Новосильцевой и потом покойник на обыкновенных дрогах, человек на козлах с иконой в руках. Новосильцева ночует каждую ночь, тело остается на дворе дома, а икону всегда приносят к ней. Она совсем не говорит, остается в углу, грустная до жалости» (из дневника Варвары Шереметевой). «Схоронили его в Новоспасском монастыре». « Новосильцев был человек добры, он умер с большой твердостью духа, мать его в отчаянии» (из письма Александра фон Бригена К.Ф. Рылееву). «Лишившись единственного детища, Новосильцева предалась Богу и делам милосердия, не снимая до своей кончины траура. Она построила близ места дуэли благотворительное заведение «Новосильцевскую богодельню». Вплоть до 1952 года нынешняя Новороссийская улица именовалась Новосильцевской. Недалеко от станции Ланской находится Новосильцевская церковь св. Владимира, расположенная на Лесновско-Полюстровском уступе, построенная И. К. Шарлеманем в 1838 г. и являющаяся последним отзвуком церквей-ротонд. Как церковь, так и находившаяся рядом с ней богадельня выстроены богатой помещицей Е. Н. Новосильцевой, урожденной графиней Орловой, в память ее сына, молодого конногвардейца В. Новосильцева. Секундантом Чернова был поэт декабрист К. Ф. Рылеев. Чернов был убит на месте, а Новосильцев смертельно ранен. На местах, где стояли оба противника, были потом положены круглые камни.

«Кроме церкви, митрополита Филарета и самых близких родных, она нигде не бывала. Она была в отчаянии и говорила Филарету: «Я убийца моего сына, помолитесь, владыка, чтобы я скорее умерла». Она часто бывала у Филарета на Троицком подворье и молилась в темной комнатке, смежной с церковью и молилась у окошечка. Лет десять спустя после смерти сына, она овдовела и в память сына старалась благотворить не только посторонним, но и детям своего мужа и была ко всем его родственникам хорошо расположена. Она скончалась в 1840 г. 80 лет от роду. Так как она была последняя в роду Орловых, то ее племянник и наследник Давыдов выхлопотал высочайшего соизволения прибавить к своей фамилии фамилию Орлов и получил графский титул. Новосильцева из дочерей графа Владимира Григорьевича была самая старшая, жила в своем доме на Страстном бульваре с правой стороны напротив Страстного монастыря, оставила после себя очень большое состояние, ценимое не в один миллион» (из воспоминаний Благово).

Екатерина Владимировна Новосильцева была одной из самых умных и ярких женщин своей эпохи. Ею было создано первое в России Женское патриотическое общество, мысль о создании которого возникла в среде женщин, для которых «Благотворить - есть жить, наслаждаться жизнью». Это ощущение полноты жизни, деятельности на благо общества, свидетельствует о невозможности для передовой русской женщины оставаться в стороне от исторических событий эпохи. Благотворительность не была чисто женской формой проявления участия в общественной жизни. Ранние декабристские организации придавали большое значение филантропической деятельности, как способу влияния на общество. И пример членов Патриотического общества и других женщин, объединившихся в разных городах империи, позволил декабристам, составлявшим в

1818 г. «Устав Союза Благоденствия», написав сначала, что «женский пол в Союз не принимается», прибавить, что «стараться склонять женщин к составлению человеколюбивых и частных обществ, соответствующих цели Союза». Екатерина Владимировна учредила сеть училищ, названных в ее честь екатерининскими, в которых девочки осваивали грамоту и швейное мастерство, эти училища просуществовали с 1830 по 1910 год. В 1848 году княгиня Софья Степановна Щербатова основывает Никольскую общину сестер милосердия в доме кавалерственной дамы Екатерины Владимировны Новосильцевой, урожденной Орловой. Никольская община приняла активное участие в уходе за раненными на полях Крымской войны. 7 февраля 1856 года был получен рескрипт Императрицы Александры Федоровны о награждении сестер Никольской общины серебряными медалями «За оборону Севастополя». Муж Екатерины Владимировны Дмитрий Александрович Новосильцев (1759-1935), бригадир, сподвижник Ф.В. Растопчина (московский генерал-губернатор), тесть М.Н. Загоскина, слыл одним из оригиналов своего времени. «Он был каким-то таинственным нелюдимом, запертым в своем недоступном доме. Москва только и знала его как какого-нибудь стамбульского пашу. С трубкой во рту разъезжал он по городским улицам на красивом коне, покрытом богатым и золотым вышитым чепраком и увешанном богатой цепочной сбруей. Народ, встречаясь с ним, снимал шапки, недоумевая, как его величать» (из воспоминаний П.А. Вяземского).



Огарева Мария Львовна

Поместье Огарева в селе Проломиха Карсунского уезда Симбирской губернии. На окраине села стоял некогда двухэтажный дом с мезонином, в котором в 1850-1855г жил поэт и революционный демократ, близкий друг А.И. Герцена, Н.И. Огарев. Впервые в Проломиху Огарев приехал еще в 1847 г. когда намеревался приобрести Тальскую писчебумажную фабрику - одно из первых и крупных предприятий на территории Симбирской губернии. Здесь, в Проломихе, Огарев написал лирическую поэму «Зимний путь», стихотворение «Искандеру», стихи «Заря, подруга муз», «Весною». Поэт Николай Платонович Огарев был глубоко несчастлив в личной жизни. Первая жена была с ним 4 года, вторая - 8 лет. Лишь неграмотная англичанка лондонского «дна» на протяжении 18 лет была добровольному изгнаннику нянькой, любовницей и сестрой милосердия. Любовь - на «алтарь всемирного чувства»? Огарев от природы был крайне женолюбив. Он как-то признавался своему лучшему другу Александру Герцену: «Ты еще не знал во мне одного необычайного достоинства - ужасной влюбчивости». Будущий философ рано почувствовал жажду близости с женщиной. Он однажды каялся невесте, что в 17 лет имел отношения «без любви с обеих сторон, постыдный торг между неопытным мальчиком и публичною девкой». Потом у него был роман с молоденькой родственницей, жившей в поместье его богатого отца. К студенческим годам относится связь с простой девушкой, о чем он сам потом рассказал в своей автобиографической «Исповеди лишнего человека». Будучи высланным из Москвы в 1935 году в Пензенскую губернию, молодой бунтарь до знакомства с невестой за один год успел пережить увлечения двумя кузинами. Первое увлечение было мимолетным: героиня романа оказалась «глупа, как пробка». Вторую кузину Огарев сначала пробует сделать участницей своей духовной жизни. Потом, отчаявшись в этом, пытается просто размежеваться с нею. В это время Огарев убеждает сам себя: «Я не должен предаваться любви: моя любовь посвящена высшей, универсальной «Любви», в основе которой нет эгоистического чувства наслаждения; я принесу мою настоящую любовь в жертву на алтарь всемирного чувства». Но ему хотелось женской ласки и казалось, что личное чувство, пожалуй, еще и усилит тягу к добру. Нужна только девушка, способная разделить его стремления. И вот такое существо оказалось совсем близко, в доме пензенского губернатора. В феврале 1836 года Огарев объяснился с Марией Львовной Рославлевой. Между обручением и свадьбой, состоявшейся в 1838 году, Огарев писал невесте: «Единственная, которую я могу истинно любить, это ты, и я клянусь тебе, что эта любовь будет вечною... Я живу другою жизнью с тех пор, как люблю тебя; возьми меня перерожденного и забудь прежнего меня: то был почти зверь, этот - человек». Мария Львовна была далеко не красавицей, но, по общему мнению, женщиной очень умной и интересной. Она догадывалась, что друзья Огарева, и прежде всего строгий Герцен, смотрят на женитьбу своего обаятельного друга как на западню, в которой могут погибнуть все его планы борьбы с деспотизмом в России. Поэтому она сразу вошла в роль надежной спутницы жизни своего мужа, по натуре все-таки мечтателя и идеалиста. Но стоило Мари побывать в обеих столицах, присмотреться к привольной жизни аристократов, как в ней проснулись порочные инстинкты. В ее характере стали проявляться упрямство и взбалмошность. Главным противником Марии Львовны оказался, конечно, проницательный Герцен. Он написал своему единомышленнику письмо, жестоко обвинявшее его жену. Тот в ответных письмах объяснял, что выбора между любовью и дружбой для него нет. Они обе неразделимы с его существом. Поставленный между двух огней, Огарев терял мужество. Чтобы заглушить свои мрачные мысли, он начал кутить. «Герцен! Моя душа распалась надвое. Вражда между дружбой и любовью разорвала меня... Умоляю тебя, соедини два разорванные элемента моей души». Летом 1841 года супруги Огаревы выехали за границу. Здесь Мари сошлась с молодым русским художником, приятелем Огарева. Соратник Герцена Сатин писал в 1842 году из Неаполя: «Огарев поневоле виноват в одном - в своей слабости. Он никогда не мог бы переделать натуры своей жены, не мог бы остановить ее дурные наклонности... Для него выход невозможен, страдания неизбежны». Страдающий Огарев выдает жене вексель в 30 тысяч рублей и назначает ей ежегодное содержание. Скоро в Москве узнали, что беременная Мария Львовна собирается подарить Огареву прижитого от приятеля ребенка, которого он согласился признать своим. Изумление было всеобщим. Возмущенный Герцен воскликнул 10 октября 1844 года: «Да когда же предел этим гнусностям их семейной жизни?». Но ребенок родился мертвым, и это явилось последним актом семейной драмы Огаревых. В декабре 1844 года супруги разъехались и навсегда. С потерей жены для Огарева рушился целый мир жизненных целей и все обещания и зароки, данные себе на прохождение земного поприща под недремлющим взором Провидения. Вокруг него образовалась пустота... Пустота, однако, образовалась не сразу. И ее заполнить Огарев имел возможность не только вином. Вернувшись в Россию в декабре 1841 года после первого разъезда с женой, Николай Платонович гостит у семейства Сухово-Кобылиных в Подмосковье. Здесь он влюбляется в их дочь Евдокию Васильевну. Душеньке, как ее звали дома, шел двадцатый год, и она слыла первой московской красавицей. Ей суждено было стать вдохновительницей музы Огарева, его идеалом, его Прекрасной Дамой. Именно для Душеньки он в 1841-1845 годах написал цикл из 45 лирических стихотворений под названием «Книга любви». Женатый Огарев не мог сделать предложение Евдокии Васильевне, он даже из робости не рискнул признаться ей в любви. Сердцем поэт чувствовал, что девушка к нему неравнодушна. Она действительно долгое время отвергала предложения своих многочисленных поклонников. Но когда весной 1846 года Огарев вернулся в Россию после окончательного разрыва с женой, его Прекрасная Дама была уже помолвлена с другим. «Директор совести», как звали Ника друзья, не решается препятствовать девушке выйти замуж. Судьба Душеньки сложилась счастливо. Она прожила долгую жизнь с любимым и любящим мужем, родила четырех сыновей и дочь. В 1848 году некоторые виды имела на Огарева 32-летняя графиня Елизавета Салиас де Турнемир, носившая писательский псевдоним Евгения Тур. Из-за бесчисленных увлечений ее прозвали русской Жорж Санд. В том году она со своими детьми гостила по приглашению Николая Платоновича в его имении. Но Елизавета Васильевна первой заметила, что в Огарева влюблена младшая из дочерей старого декабриста Тучкова, 19-летняя Наташа. Будучи светской женщиной, графиня и виду не подала, что Огарев обманул ее ожидания. Подвергшийся горьким испытаниям в семейной жизни идеалист и думать забыл о своей гостье-писательнице. Он снова казался себе молодым (всего-то 35 лет), был снова влюбленным и полным надежд на новое счастье. Любитель отвести душу игрой на фортепьяно и гитаре, Огарев даже музыку стал сочинять. И все это для любимой, для Наташи Тучковой. «Разве так трудно быть нравственно сильным, если чувствуешь, что в тебе заложено счастье, в котором не сомневаешься?» - вопрошал он тогда. Огарев не придал большого значения тому, что новая избранница отличалась капризным и своенравным характером и привыкла всегда и во всем настаивать на своем. Наташа Тучкова любила Огарева или, может быть, думала, что любит. И в 1849 году наперекор воле отца соединилась с ним в гражданском браке. В следующем году Огарев был арестован по доносу в том, что состоит в «секте коммунистов». Но он быстро оказался на свободе, так как его увлечение утопиями Сен-Симона и Фурье царские власти сочли не опасным для себя. Тем не менее после регистрации второго брака, ставшей возможной после смерти в 1853 году в Париже первой жены, Огарев в 1856 году окончательно покинул Россию. В Лондоне новобрачные поселились у Искандера, друга до гробовой доски. «Пир дружбы, пир идей» закончился «кружением сердец». У Натальи Алексеевны разгорелось чувство к недавно овдовевшему Герцену, тяжко переживавшему предсмертную любовь своей жены к женатому социалисту Георгу Гервегу (за моральную распущенность Герцен потребовал привлечь Гервега к суду Международной демократии). Год спустя после приезда в Лондон Искандер и Наталья Тучкова-Огарева фактически уже были мужем и женой. Огарев безропотно нес свой крест и даже оставался жить с ними в одном доме. Вскоре у Натальи Алексеевны рождаются от Герцена дочь Лиза, а затем близнецы. Отцом детей числился, конечно, Огарев, которого Лиза очень любила, пока ей в 10-летнем возрасте не открыли, кто ее настоящий отец (на этом пагубном для психики девочки решении настояла Тучкова). Трехлетние близнецы внезапно умирают от болезни, и Тучкова безудержно предается материнскому горю. Не поладив с детьми Герцена от умершей жены, она удаляется от него. Переезжает с дочерью с места на место и изнуряет Герцена и Огарева мрачными, с самозаклинанием на аскетизм, письмами. Искандер раздражался и болел всей душой. Огарев тщетно силился водворить мир. «Что любовь моя к тебе так же действительна теперь, как на Воробьевых горах, в этом я не сомневаюсь»,- писал он своему соратнику в 1861 году (на Воробьевых горах 15-летние мальчики бросились в объятия друг другу и поклялись: «Вместе идем! Вместе идем!»). В 1870 году наполненная сплошной мукой жизнь «русского Вольтера», Герцена, угасает. Еще раньше терпит крушение его детище - бесцензурная газета «Колокол». Пять лет спустя неуравновешенная 17-летняя дочь Тучковой Лиза на любовной почве кончает самоубийством. Совершенно сломленная Тучкова-Огарева после 20-летних странствий возвращается на родину, где ее ждут 37 одиноких, старческих лет. В свои 63 года Огарев, не рассчитывавший пережить друга, умирал дряхлым стариком, ни на что не способным. Он скончался на руках нежной английской вдовы Мэри Сетерленд, которую отыскал на лондонском «дне» в 1859 году. На протяжении 18 лет она была его нянькой, любовницей и сестрой милосердия. Ведь Огарев с детства страдал эпилепсией. И Мэри оберегала его как ребенка, предугадывая время припадков. Неграмотная шотландка в трудные годы не оставила его. 6 июня 1877 года припадок у лондонского изгнанника случился не дома, а на улице. При падении он повредил позвоночник и 6 дней спустя скончался в английском Гринвиче, не приходя в сознание. В 1966 году прах демократа и поэта, получившего приставку «революционный», был перевезен в Москву и захоронен на Новодевичьем кладбище. Герцен как-то признался своей старшей дочери: «Для нас семейная жизнь была на втором плане, а на первом - наша деятельность. Ну и смотри - пропаганда наша удалась, а семейная жизнь пострадала». Более откровенным он был с Огаревым: «Мы к концу жизни ведем дрянную, узкую, неустроенную жизнь». Провидение не благоволило им обоим.


Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   15




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет