Т. Г. Струкова вгпу, Воронеж Повседневность как феномен литературы Современная литература

ВГПУ, Воронеж

В 1943 году А. де Сент-Экзюпери с горечью вопрошал себя, куда идет человек, у которого выхолощена духовность и способность творить, потому что всеобщая бюрократизация превратила его в робота. В «Неотправленном письме генералу Х» читаем жесткую характеристику: «Человек, которого под видом культуры пичкают стандартной продукцией серийного производства, словно вола сеном. Вот это и есть нынешний человек» [А. де Сент-Экзюпери: http://www.mai.ru/projects/flight/exupery/wrk050.htm]. А по поводу технологической цивилизации ХХ века писатель замечает: «Цивилизация   это невидимая связь между вещами, потому что она распространяется не столько на сами вещи, сколько на невидимые отношения, существующие между ними. Такие, а не другие. В результате массового производства мы можем получить сколько угодно превосходных музыкальных инструментов, но где взять музыкантов?» [А. де Сент-Экзюпери: там же]

Диктат массовой культуры приводил в отчаяние А.де Сент-Экзюпери: «Невозможно и дальше жить ради холодильников, политики, игры в белот и кроссвордов! Это невыносимо. Невыносимо жить без поэзии, без красок, без любви. … Все потрясения трех последних десятилетий происходят по двум причинам. Тупик, в который зашла экономическая система XIX века. И духовное отчаяние. … Люди попробовали проверить картезианские ценности, и ни в чем, кроме естественных наук, эти ценности себя не оправдали» [А. де Сент-Экзюпери: там же]. Отвращение, которое испытывал писатель при лицезрении бесконечного конвейера вещей, удовольствий, предлагаемых массовой культурой, распространялось не только на заводы Форда, но и на отношения людей, забывших о поэзии ежедневной жизни, утративших способность ей радоваться и ее украшать.

А. Лефебр, анализируя исторические проблемы повседневности, поместил повседневность в эпоху «модернити», когда приоритетами либерального общества становятся рациональность, организация, планирование, а его сущностью – бюрократически контролируемое потребление. Лефебр рассматривает повседневность современного общества как всепроникающую систему, которая находится в постоянном изменении. Вот что он пишет в работе «Повседневность в современном мире»: «Повседневность не является временно-пространственным комплексом или ясно очерченным полем, принадлежащим индивидуальной свободе, разуму и творческому импульсу… Повседневная жизнь стала объектом рассмотрения и местом организации, … правильно организованная, она формирует замкнутый цикл: производство –– потребление –– производство. Вскоре повседневная жизнь должна будет стать совершенной системой, которую в настоящее время затмевают другие системы, направленные на систематизацию мысли и структурирование действия. Она становится основным продуктом так называемого организованного общества и контролируемого потребления» [Lefebre: 72].

М. Фуко, в отличие от Лефебра, не так пессимистичен, он отмечал, что в обыденной жизни наличествует «эстетика существования», а М. де Серто рассматривал потребление как «тактическое нападение на систему», когда все используемые ресурсы (будь то материально-функциональные или культурные) семиотически связаны друг с другом. Тактикой современной повседневности, по мнению М. де Серто, является рассеивание, сокрытие, не привлечение к себе внимания, а потому технологии «адаптаций», «манипуляций» и «трюкачества» становятся залогом выживания современного человека в огромном городе. Массы противятся давлению системы, постоянно выискивая способ избежать диктата, причем это сопротивление отнюдь не явное и не афишируемое, гибкое и скрытное, эффективное и творческое, когда человек не пассивно потребляет навязанный ему социальный порядок, но адаптирует его под себя. М. де Серто полагал, что жизнь человека постиндустриального общества предполагает «повседневную креативность», а повседневные практики   это искусство находится в урбанизированном, медийном пространстве «между». Между «их» серийным производством и «своим» использованием, определяемым собственным уникальным жизненным опытом, когда потребление творчески перерождается в индивидуальном акте. Для характеристики подобных индивидуумов М. де Серто использует слово «bricoler» (мастерить). Интересно, что у этого французского глагола есть еще переносное значение   прибегать к уловкам, действовать окольным путем,   которое как нельзя лучше передает мысль ученого: люди избирательно относятся к транслируемым сообщениями и часто переиначивают их для собственных нужд, правил, интересов. Именно эти увертки, трюкачество, действие окольным путем, столь распространенное в повседневной жизни, М. де Серто считает вектором сопротивления «слабых», что позволяет им противостоять доминирующим стратегиям «сильных».

А. Лефебр в книге «Повседневность в современном мире» отмечал, что в древних цивилизациях «каждая деталь несет на себе отпечаток стиля, ничто еще не стало прозаичным или даже повседневным: поэзия и проза все еще были идентичны» [Lefebre: 29].Ученый считал, что стиль и культура разошлись по разным векторам, оказались противопоставлены друг другу в эпоху становления капитализма в XIX веке, именно тогда обыденность жизни проникла в искусство, литературу, а проза мира вытеснила поэзию мира, заменив стили модой. В эпоху массовой культуры постмодернизм постулировал, что «все сказано», а посему попытки создать новый стиль заканчивались зачастую ничем, стремление воссоздать прежние стили посредством их включения в новые произведения (коллаж, бриколаж, стилизация, адаптация и т.д.) приводили в лучшем случае к эклектике, в худшем – к кичу.

В. Беньямин, исследующий проблему связи между поколениями, отмечал, что информационные технологии, ускоряя передачу знаний, разрушают устно передаваемый опыт предков. А Мишель Фуко считал, что искусственно создаваемая память массовой культуры, бесконечно размножая знаки-симулякры и провоцируя ощущение бессмысленности, задавливает народную память, навязывая людям не ту реальность, которая на самом деле была, а ту, какую они должны в данный момент помнить.

М. де Серто не столь пессимистичен, в труде «Изобретение повседневности» он пишет: «Обычный человек не просто репрезентирован в литературе, он разыгрывает сам текст, делает это в тексте и с помощью текста и, сверх того, заставляет поверить в универсальный характер особого места, откуда ведется безумная речь (discours) ученой мудрости. Он   одновременно кошмар или философская мечта гуманистической иронии и видимость референциального (общая история), которое делает письмо заслуживающим доверия, заставляя рассказывать «каждого» о своем смешном несчастье. Но когда элитарное письмо использует «вульгарного» говорящего в качестве личины метаязыка, говорящего о себе самом, оно также позволяет нам видеть то, что вытесняет письмо из его привилегированной позиции и вытягивает за его собственные пределы   в сферу Другого, который уже не Бог и не Муза, но аноним» [Серто М. де: http://www.nlobooks.ru/rus/nz-online/619/620/624/]. В действиях современного человека, в его повседневности французский исследователь видит поэзию, которая позволяет ему перестать быть пассивным потребителем господствующей системы и преодолеть холодную функциональную рациональность.

Отталкиваясь от трудов М. де Серто, Б. Вальденфельс в работе «Повседневность как плавильный тигель рациональности» (1991) пишет о Другом, об «анониме», в пределы которого он выводит и элитарное, и «вульгарное» письмо. Согласно Б. Вальденфельсу, повседневность существует как место образования смысла и открытия правил. Б. Вальденфельс акцентирует наличие в феномене повседневности двух диаметральных начал – нисходящее движение оповседневливания и восходящее движение преодоления повседневности. Отметим, что в первом движении, в оповседневливании, правила формируют, с одной стороны, защитную оболочку, а с другой стороны, могут закостеневать, превращаться в преграду. Необычные творения, инновации, которые не замечаются интегративными системами, прокладывают себе дорогу с помощью отклонений от правил. И вот здесь возникает сумеречная зона, в которой иллюзорное и реальное, историю и рассказ четко отграничить друг от друга практически невозможно, как нельзя предсказать результат нового, потому что новизна, как это не парадоксально, может тормозить движение вперед, и тогда изобретатель нового, обладающий именем, превращается в анонима, исчезает.

В широком смысле повседневность реализует себя в архитектурной стилистике города, в привычках еды, одежды, моде, в особых ритуалах праздников и ежедневной повторяемости будней. Если говорить о литературе, то эстетизация обыденности, ее широкое включение в пространство произведения происходит в XIX веке. В ХХ века дадаисты с восторгом увидели в рутине каждого дня огромные возможности для реализации своих художественных замыслов, а английские модернисты обнаружили в обыденности код жизни и модус бытия. В литературе последнего десятилетия ХХ и начала XXI веков обыденность предстает объектом, к которому писатели очень внимательно присматриваются, потому что современный человек живет в стремительно изменяющейся техно и информационной среде обитания, а, следовательно, столь же быстро ему необходимо подстроиться к окружающему миру и адаптировать возникающую повседневность под собственные интересы и жизненные ценности.

Для новой художественной реальности необходим новый герой, и такой появляется. Но это уже не Леопольд Блум, который уютно чувствует себя в собственной повседневности, творчески и виртуозно адаптируя совсем неласковый мир под себя; и не Стивен Дедал, для которого дублинская повседневность разрушительна и который прощается с ирландской реальностью потому, что готов, как Икар, пройти тернистый путь к славе, пусть даже дорого заплатив за это; и не Кларисса Дэллоуэй, для которой только упоминание о несчастном Септимусе Смите становится весомым доказательством правильности сделанного ею выбора. Для модернистов повседневность представала в зависимости от предпочтений автора или фундирующим началом (Джойс, Вулф), или разрушительным фактором (Сартр).

На рубеже XX-XXI веков ситуация значительно усложнилась. Сделать вид, что техно, информационное пространство пребывает в прежнем состоянии, что современная повседневность та же самая, что и, к примеру, 60-х годов прошлого века, а человек под тотальным информационным давлением остается таким же, как и был, невозможно. И потому в литературе появляется герой-трикстер, умный и творческий, способный гибко приспособиться в окружающему миру и адаптировать артикулированные социальным порядком правила к своей индивидуальной жизни, умеющий, находясь в сумеречной зоне, оказать неафишируемое сопротивление, а когда надо и сплутовать с тем, чтобы переиначить транслируемые сообщения и противостоять доминирующим стратегиям сильных.

Этот герой отличается от героя-пикаро, веселого, неунывающего плута и проказника. У современного персонажа-трикстера главной задачей является не балагурство, шалости и плутовство, а выживание в новом мире, потому что он, как никто другой, понимает, с каким трудом он сам и такие, как он, приспосабливается к новой повседневности. Но, как и герой-пикаро, герой-трикстер западной литературы рубежа XX-XXI веков в качестве основного оружия сопротивления выбирает смех, юмор, гротеск, доведение ситуации до абсурда с тем, чтобы, визуализируя ее абсурдность, перестать бояться, а, перестав страшиться, начать действовать. Этот герой – аноним, он   всякий, каждый, любой, никто. Он уходит в сумеречную зону и становится маргиналом только потому, что main stream современной жизни – погоня за властью в любых ее проявлениях   его либо выматывает, как персонажа романа Ф  Бегбедера «99 франков», либо совершенно не устраивает, как персонажа романа М. Пажа «Как я стал идиотом».

«Рекламист» Октав Паранго жаждет, чтобы его с треском выгнали из рекламного бюро, и тогда он сможет написать роман, то есть заняться тем, о чем так долго мечтал. Антуан, герой романа «Как я стал идиотом», перепробовав разные способы превращения в дурака, пьет маленькие розовые таблетки, которые стирают его исключительность и превращают в зомби современного мегаполиса, делают таким, как все. Герои романа Д. Коупленда «Поколение Х» сбегают из огромных городов в пустыню на границу с Мексикой, чтобы отдохнуть от бесконечного, вытягивающего силы конвейера. Успешный адвокат, стремящаяся стать партнером в крупной юридической фирме, трудоголик Саманта, героиня романа Софи Кинселла «Богиня на кухне», находит истинный смысл в неспешной повседневности сельской жизни, близкой не только цикличности природы, но и ритму человеческой жизни. Все они устали от рационализма, практицизма и бессмысленности существования, потому что повседневность мегаполиса почти не оставляет им времени не только на осмысление собственных переживаний, но и на проживание своих состояний сострадания, боли, радости от того, что они воспринимают. Именно интуитивное нежелание превращаться в андроидов выбрасывает их, казалось бы, в сумеречную, маргинальную зону, которая на самом деле таковой не является.

Эти герои (я намеренно не провожу границу между элитарным и массовым героем, потому что проблема отражена и в высокой, и массовой литературе) не хотят потреблять то, что навязывают доминирующие социальные стратегии, предлагающие им обменять собственную уникальную жизнь на симулякр-бессмыслицу, которая выдается за самое важное достижение современного мира. Именно поэтому их поведение является неявным, но последовательным бунтом, а в ситуациях, в которые они попадают, сегодняшний мейн стрим доводится до абсурда, что делает эти жизненные коллизии смешными, глупыми и не страшными. Их поступки, отношение к жизни дезавуируют основные мифологемы и метадискурсы современности, будь то история, искусство, религия, либеральные ценности. Живя в стандартизированном визуально-коммуникативном пространстве, они, как истинные трикстеры, ищут и находят возможность обойти довлеющие правила и единый стандарт.

Герой-трикстер современного романа является своеобразным фронтирьером   наблюдательным, гибким и творческим. И этот герой-аноним с множеством лиц превращает коллективную обыденность, которая стремится обрести над ним власть, в индивидуальную повседневность, которая позволяет ему избегать подобного диктата, и только эта трансформация, ускользание от доминирующей стратегии общества и переход общего в частное дает ему возможность сохранить самого себя, не утратить свободу выбора и не потерять сакральность жизни в эпоху рыночной рациональности.

1. 
   Сент-Экзюпери А. де . Неотправленное письмо генералу Х / А. де Сент-Экзюпери. URL: http://www.mai.ru/projects/flight/exupery/wrk050.htm
   
2. 
   Certeau M. de. Arts de faire / M. de Certeau. Vol. 1.   Paris: Gallimard,. 1990. URL: http://www.nlobooks.ru/rus/nz-online/619/620/624/
   
3. 
   Lefebre H. Everyday Life in the Modern World / H. Lefebre. – L., 1971.