Теории мирового развития и антитеррористическое право. Логика сопрягаемости

Воздействие этого подхода к международным преступлениям, по мнению Ю.А. Решетова, является нормативным, то есть создающим юридические последствия и для вопроса о субъектах международных преступлений и их ответственности (148, с. 54).

Общий подход к оценке субъекта преступления в международном праве разработан достаточно глубоко и определяет в качестве такового и государства, и физических лиц. Так, П.М. Курис, определяя исходную международно-правовую позицию в этом вопросе, указывает: «Особая общественная опасность деяний, называемых преступлениями против человечества, вызвала появление своеобразной правовой ситуации, когда одно и то же фактическое поведение рассматривается и в качестве международного преступления государства, порождающего международно-правовую ответственность последнего, и в качестве преступления против человечества, вызывающего уголовную ответственность физического лица, организовавшего и осуществившего указанные преступления» (102, с. 104).

Можно сказать, что правовая традиция относительно сочетания ответственности государства и физических лиц при совершении международных преступлений прослеживается, начиная от Нюрнбергского процесса. «Впервые в истории человечества, – заявил в своей речи с трибуны Нюрнбергского процесса главный советский обвинитель Р.А. Руденко, – правосудие сталкивается с преступлениями такого масштаба, вызвавшими такие тяжкие последствия. Впервые перед судом предстали преступники, завладевшие целым государством, и само государство сделавшие орудием своих чудовищных преступлений. Впервые, наконец, в лице подсудимых мы судим не только их самих, но и преступные учреждения и организации, ими созданные, человеконенавистнические «теории» и «идеи», ими распространяемые в целях осуществления давно задуманных преступлений против мира и человечества» (133, с. 483).

В настоящее время в международном праве достаточно проработаны и прояснены, с одной стороны, вопросы международной уголовной ответственности физических лиц, а с другой – нормы ответственности государств за международные правонарушения. Причем определение субъектов международных преступлений базируется на оценках соучастия как принципа, имеющего отношение не только к индивидуальной ответственности, но и к ответственности государств за международные преступления, и основывается на ст. 6 Международного Военного Трибунала. В этой статье указывается, что «руководители, организаторы, подстрекатели и пособники, участвовавшие в составлении или осуществлении общего плана или заговора, направленного к совершению любых из вышеупомянутых преступлений (т. е. преступлений против мира, военных преступлений и преступлений против человечности), несут ответственность за все действия, совершенные любыми лицами с целью осуществления такого плана» (137, с. 29).

Опираясь на подобные подходы к соучастию в международных преступлениях, международное право достаточно четко определилось относительно связи уголовной ответственности физических лиц с ролью в этих преступлениях самого государства и, следовательно, с установлением его более тяжелой международно-правовой ответственности за противоправные деяния.

Принцип соучастия физических лиц – органов государства в международных преступлениях в свете особенно опасного и широкого характера этих деяний приобретает новое качество и служит основанием для определения санкций в отношении самого государства, превращающегося в преступное объединение лиц, степень и формы соучастия которых в его акциях различны, но которые отличаются преступной направленностью ( 148, с. 58).

Внесена, на наш взгляд, ясность и в вопросы, касающиеся совместимости международной правосубъектности индивидов (возможна ли таковая) и их уголовной ответственности за совершение международных противоправных деяний.

С одной стороны, индивид не является субъектом международного права, поскольку он, хотя и выступает в ряде случаев носителем прав и обязанностей по международному праву, однако не является участником создания его норм и предписаний, а также их выполнения на практике (183, с. 53–55). В то же время можно считать доказанным, что физические лица могут нести ответственность по международному праву, отнюдь не становясь от этого субъектами этого права (168, с. 431; 61, с. 1; 62, с. 9; 182, с. 5–6). В.С. Верещетин вообще высказывает мнение о необходимости снять «табу с обсуждения вопроса о правосубъектности лица в современном международном праве» (25, с. 5–6). Основными же субъектами международного права являются, безусловно, государства. Ведь «подвергаться» непосредственному воздействию международного права, быть его субъектами могут только участники межгосударственных отношений (177, с. 93–109).

Иными словами, в международном праве достаточно хорошо разработан вопрос о том, что субъектами международных преступлений как юридической патологии являются, прежде всего, государства, а также физические лица, выступающие от их имени и конкретно осуществляющие эти преступления (41, с. 592).

Ю.М. Рыбаков по этому поводу также указывает, что общепризнанный в настоящее время в международном праве принцип международной уголовной ответственности индивидов за преступления против мира и человечества является важным и необходимым дополнением института ответственности государства за агрессию как тяжкое международное преступление» (151, с. 182).

Данное мнение разделяют такие известные юристы-международники: Г.И. Тункин (168, с. 457), В.И. Менжинский (121, с. 14, 15), Л.Н. Галенская (31, с. 168), А.И. Полторак, Л.И. Савинский (144, с. 376) и другие.

Отметим, что вышеприведенные оценки двуединого субъекта международных преступлений своей ясностью и неоспоримостью обязаны, прежде всего, тому обстоятельству, что они квалифицируют в основном ситуации, когда физические лица представляют государство, совершившее международно-противоправное деяние, или органы этого государства. Принадлежность физических лиц к субъекту здесь определяется через механизм соучастия, который глубоко и всесторонне разработан на базе уставов Нюрнбергского и Токийского Международных Военных Трибуналов.

В терроризме соотношение государства и индивидов, как возможных субъектов преступления, выглядит неоднозначно. Приведенная правовая формула субъекта международного преступления может быть применена лишь к отдельным формам терроризма (например, государственного терроризма, хотя, впрочем, и это понятие в международном праве точно не определено (100, с. 157; 147), поскольку для современного терроризма характерна дистанцированность от государства, во всяком случае на официальном уровне. Ведь подавляющее большинство террористических групп и движений не представляют официальные структуры или органы государства. В то же время эскалация террористической борьбы все более обнаруживает присутствие интересов государств и их активизирующееся спонсирование тех или иных террористических группировок. Как уже говорилось выше, сложные геополитические процессы, глобализация экономики и социальной жизни практически не оставляют шансов большинству государств пребывать в стороне от прямого или косвенного участия в террористических конфликтах (144, с. 376; 87, с. 43, 44; 154).

Заметим также, что в рамках полемики о «государственном терроризме» (94, с. 65; 180, с. 73; 18, с. 140, 142; 185, с. 31) выделяются обстоятельства, указывающие на то, что существует характер деятельности государств, реакцией на которую все чаще являются террористические акты.

С другой стороны, именно государство, его политический режим, территориально-административное устройство, этнонациональная политика являются объектом основной массы современных террористических устремлений.

Исходя из этого, можно с уверенностью сказать, что террористическая борьба своим современным глобальным размахом обязана обострению противоречий между государствами, группами государств и, прежде всего, латентному характеру этого обострения противоречий. Поэтому в рамках международно- и уголовно-правовой характеристики состава терроризма недопустимо обойти вниманием место и роль государства как субъекта преступления, несмотря на отсутствие его юридической связи с индивидами – исполнителями террористических акций. Но следует ли из этого, что международная ответственность индивидов за терроризм невозможна вне их связи (прямой или косвенной) с государством? Отнюдь нет.

Говоря о физическом лице как о реальном субъекте (исполнителе) преступлений против человечества вообще и терроризма в частности, А.Н. Трайнин предостерегает от ошибочного смешивания двух различных понятий: субъекта международно-правовых отношений и субъекта посягательства на международно-правовые отношения, на основы существования и прогрессивного развития человечества (166, с. 306).

Как отметил Ю.А. Решетов, «хотя по общему правилу индивиды не могут быть субъектами международных деликтов, вследствие того, что международные преступления имеют особо общественно опасный характер, соответствующие лица являются не просто органами государства, которому вменяются эти деяния, а наряду с самим государством – именно субъектами международных преступлений и несут за них самостоятельную ответственность» (148, с. 64, 65).

Специфика оценки субъекта терроризма как международного преступления состоит в том, что, как правило, в терроризме отсутствует факт прямого соучастия, т. е. отношения физических лиц и государства не образуют государственный заговор, как это характерно, скажем, для агрессии, геноцида, апартеида и некоторых других международных преступлений. В этой связи весьма затруднительно идентифицировать ответственность индивидов и государства и сказать, что как субъекты терроризма они совершают преступления одинакового состава. Исключения в этом смысле могут составлять случаи, когда террористические группы организационно входят в политические движения, являющиеся субъектами международного права. Международным правом обусловлено, что «лишь нация или народ, борющиеся за свое освобождение и создавшие определенные властные структуры, объединенные единым центром, способным выступать от имени нации или народа в межгосударственных отношениях, могут претендовать на статус субъекта международного права. Практически такими структурами являются вооруженные отряды, но не разрозненные, а имеющие единое командование, которое чаще всего одновременно выступает и как политическое руководство» (117, с. 60, 61).

Поскольку «основная масса» современного терроризма, образующая угрозу международной жизни, осуществляется под прикрытием борьбы за политическую и экономическую независимость, самоопределение, а также против секуляризации и доминирования западных ценностей (исламистский терроризм), говорить о том, что террористические группы в этих случаях действуют от имени государства (во всяком случае, в прямой открытой постановке вопроса) не приходится.

Ситуации, когда отдельные международные преступления могут совершаться лицами или группами лиц, не действующими от имени государства, в международном праве не остались без внимания. Так, Д.Б. Левин допускает, что акты геноцида могут совершаться физическими лицами – не органами государства, а государство несет ответственность только за непресечение таких актов, поскольку действия органов государства вменялись бы ему непосредственно (105, с. 43).

Подобное отношение к этой проблеме можно обнаружить также у Л.Н. Галенской (31, с. 168), Е.Г. Ляхова (111, с. 57) (с учетом мнения И.П. Блищенко, Н.В. Жданова, У.Р. Латыпова) (14, с. 111; 103, с. 135), Ю.А. Решетова (148, с. 70–71; 119, с. 54, 55) и др.

Сложнее обстоит дело с оценкой субъекта преступления в терроризме, где, как выше было замечено, весьма нехарактерной является прямая причастность государства к террористическим актам. Поскольку такие акты, согласно международному праву, не должны в принципе рассматриваться как деяния государства, снижаются возможности международно-правового воздействия на терроризм. «Выводя» государство как потенциальный субъект преступления за рамки правового поля, терроризм значительно повышает свои возможности и опасность для всеобщего мира. С другой стороны, соглашаясь (даже на уровне внешней видимости) с такой ролью государства (вернее, с ее отсутствием) в сложной паутине террористического противоборства, международное сообщество как бы развязывает руки терроризму, потворствует его эскалации. Как показывает анализ деятельности наиболее известных террористических групп и организаций, за спиной исполнителей террористических актов стоят заинтересованные государства или их представители. В историческом справочнике К.В. Жаринова «Терроризм и террористы» и других источниках можно обнаружить во множестве указания на государства, поддерживающие террористов (86).

При всей очевидности наличия государственной поддержки терроризма квалифицировать государство в качестве субъекта терроризма в современном международном уголовном праве весьма затруднительно, поскольку это уходит в сферу политических отношений и геополитических раскладов и весьма сложно материализуется в международно-правовых категориях. В этом состоит одна из многочисленных сложностей патового характера, которые несет в себе преступный механизм террора. Однако это только часть проблемы, к тому же не самая сложная, поскольку она принципиально разрешима принятием вышеуказанной концепции, предложенной Ю.А. Решетовым, о фактическом соучастии государства в международных преступлениях, (например, в геноциде, наемничестве, разграблении культурных и исторических памятников и др.), в которых его роль и место можно толковать двусмысленно.

Дело в том, что в сферу воздействия международного уголовного права по разным причинам не попадает существенный элемент, который мог бы быть квалифицирован как элемент совокупного субъекта международного терроризма, под признаки которого подпадают государства, нарушившие международные обязательства по обеспечению права стран и народов на политическую и экономическую независимость, самоопределение, территориальную неприкосновенность, что находит выражение в действиях государств по подчинению народов иностранному господству, военных действиях или репрессивных мерах, направленных против зависимых народов, в попытках, ориентирующихся на частичный или полный подрыв национального единства и территориальной целостности стран, посягательствах на право народов свободно распоряжаться своими естественными богатствами и ресурсами. Более того, эти первые государства могут и не нарушать международного права, но наносить своими действиями ущерб другим государствам и народам, вследствие чего возможны ответные вооруженные действия с использованием террористических актов.

Поэтому речь должна идти отнюдь не об эфемерном соучастии «подозреваемого» государства или группы государств, а о конкретном совокупном субъекте терроризма, где понятие совокупности вбирало бы в себя и государство (государства), посягнувшее или поправшее принципы и нормы международного права, касающиеся права стран и народов на политическую и экономическую независимость, самоопределение, территориальную неприкосновенность, и государство (государства), оказывающее финансовую или иную материальную поддержку силам, реализующим эти замыслы, а также и государство (государства), спонсирующее и организующее противодействие в виде террористических актов.

Наконец, указанный совокупный субъект должен включать в себя физических лиц, которые путем совершения террористических актов добиваются реализации права на независимость, самоопределение, или же выполняют волю государств, направленную на нарушение международных обязательств по обеспечению права стран и народов на независимость и самоопределение.

При этом следует иметь в виду, что современный терроризм предполагает наличие как минимум двух сторон, противоположность целей которых и противодействие друг другу очевидны, поскольку они и образуют террористический конфликт. Этим терроризм существенно отличается от террористического акта, как преступного способа реализации противоборствующими сторонами (либо одной из них) своих целей. На уровне террористического акта совсем не обязательно присутствие противодействующей стороны, поскольку он по своему смыслу совершается в отношении людей и материальных объектов, не имеющих непосредственной связи с конфликтом. Терроризм же в целом как международное социальное преступное явление (и/или как международное преступление) невозможен без участия в нем противоборствующих сторон.

Таким образом, рассматриваемый здесь элемент состава международного преступления «терроризм» мог бы определяться как субъект террористического конфликта. В таком понимании субъект терроризма объединяет, например, субъект акта агрессии и субъект акта терроризма, субъект акта геноцида и субъект акта терроризма, субъект акта нарушения международных правил торговли, партнерских взаимоотношений и субъект акта терроризма и т. п.

В международно-правовой характеристике субъекта терроризма следует ориентироваться на высокую результирующую цену неправомерных или иных наносящих ущерб действий сторон – терроризм, составляющий угрозу миру и международной безопасности. Эта главная ответственность за возникновение террористической ситуации и предопределяет объединение в один субъект противоборствующих сторон. Другими словами, сам факт возникновения терроризма должен определять причастность сторон к субъекту этого преступления и, соответственно, вытекающую из этого ответственность. При этом важно избежать политического контекста в оценках степени вины и ответственности составляющих субъект терроризма сторон.

Например, может показаться сложным решение такого вопроса, если является очевидным, что первичная агрессия (или иное обстоятельство, послужившее причиной террористического конфликта) исходит от той же стороны, которая сама же и прибегает к использованию террористических актов (действия албанских экстремистов в Македонии, курдов в Турции и т. п.).

На наш взгляд, это не должно влиять на сущность юридического механизма, согласно которому в терроризме присутствуют две (или более) противоборствующие стороны. Априори определять вину и ответственность в таких случаях нет смысла, да это и невозможно. Важно, чтобы обе стороны были доступны юридической процедуре и их действия могли быть подвергнуты международно-правовой оценке. Это позволит создать условия для вынесения объективных решений международными судебными органами, обладающими соответствующими прерогативами.

Возникновение терроризма как последствия конфликта выступает столь серьезной доминантой, что образуются основания для внесения принципиальных изменений в международные юридические конструкции.

В истории международного права имеются прецеденты таких решений. Одно из наиболее сопоставимых с рассматриваемой проблемой состоит в разделении правового положения участников вооруженного конфликта в связи с допущенной агрессией со времени, когда она была поставлена вне закона (137, с. 38–39).

Не подтвердившиеся опасения специалистов о «легализации терроризма» имели место и в связи с пунктом 4 ст. 1 Протокола I 1977 г., на основе которого понятие «международный вооруженный конфликт» было расширено путем включения в него «вооруженных конфликтов, в которых народы ведут борьбу против колониального господства и иностранной оккупации и против расистских режимов в осуществлении своего права на самоопределение» (1, с. 39).

Возвращаясь к вопросу о сложном субъекте терроризма, следует заметить, что предложенный вариант, на первый взгляд, уязвим с точки зрения уголовно-правовой оценки. Этому способствует то очевидное обстоятельство, что обе составляющие сложного субъекта терроризма являются одновременно объектами посягательства друг в отношении друга. Ведь не без оснований, например, в израильско-палестинском конфликте обе стороны считают себя потерпевшими. С такой сложностью уголовно-правовой характеристики терроризма, когда субъект преступления одновременно может быть отнесен к объекту этого же состава, связано несовпадение или полная противоположность в трактовках противостоящими сторонами понятия терроризма. Отсюда логичной будет предлагаемая конструкция сложного субъекта, поскольку в данном случае она является действенным юридическим механизмом, и как бы объединяет ответственность своих составляющих. Конструкция содержит и примирительную функцию в общепрофилактическом плане.

Аргумент оппонирующего характера можно сформулировать иначе: поскольку подобные ситуации укладываются в иную правовую схему, где каждую из сторон следует рассматривать объектом преступления для другой, вопрос о субъекте терроризма в рассматриваемом сложном формате просто не возникает.

Однако, как было замечено выше, действия стороны, скажем, нарушающей право на самоопределение или препятствующей реализации этого права, не всегда могут образовывать состав преступления по существующему международному праву или быть исторически настолько дистанцированы от террористического конфликта, что определение взаимосвязи представляется проблемным. В связи с этим, казалось бы, возникает коллизия: можно ли говорить о признаках состава международного преступления «терроризм» без нарушения международного права, а тем более, без нарушения международного договора? Можно ли выстраивать конструкцию субъекта опасного международного преступления, принимая во внимание, что основная ее часть изначально не базируется на нарушении международного права? Ответ однозначен – можно, поскольку это не противоречит доктрине. Доктрина, во-первых, не исключает ответственности государства за деяния, не составляющие международного правонарушения. Умышленный деликт возможен, даже если нормы международного права не нарушены (99, с. 51, 57). (Более подробно см. 3.2.). Во-вторых, важно, что, не будучи само по себе международным правонарушением, деяние в сумме результирующих факторов образует состав международного преступления «терроризм». Иначе говоря, террористический конфликт (терроризм) без такого деяния, исходящего от государства, не мог бы состояться.

В-третьих, необходимость рассмотрения действий противоборствующих сторон в формате совокупного субъекта объясняется их тесной взаимосвязью. Признавая правомерность борьбы (целей), скажем, за политическую, экономическую независимость (но, отвергая террористические методы борьбы), международное право признает тем самым неправомерность поведения другой стороны. Но в ряде случаев распознать такое поведение последней, особенно если оно не является преступным по международному праву, дать международно-правовую оценку степени его ущербности в полной мере возможно лишь в сопряжении с подобной оценкой вызванных им (поведением) террористических актов.

Наконец, что наиболее вероятно, действия указанной стороны могут квалифицироваться как международное правонарушение, (но не международное преступление). В этом случае ответственность разительно не будет соответствовать последствиям содеянного (если в данном случае об этом уместно вести речь вообще). Поэтому встает вопрос о косвенном умысле в терроризме, о чем пойдет речь в следующем пункте при рассмотрении субъективной стороны терроризма.

Необходимость развития такого направления в международном праве в рамках понятия косвенного умысла очевидна еще и потому, что в ряде случаев возможны ситуации, когда более развитое государство, учитывая явную экономическую и военную слабость другого государства, совершает в отношении последнего определенные действия, в том числе легитимные, рассчитывая (по разным политическим причинам, например, с целью компрометации существующего режима власти, получения повода для вмешательства во внутренние дела и т. д.) вызвать ответную реакцию в виде терроризма (ибо силовое противодействие в иной форме в таких ситуациях просто бессмысленно). В ряде случаев заинтересованность в политической нестабильности и экстремизме может быть обусловлена прямыми экономическими интересами государств и физических лиц, их представляющих.

Одновременно актуализируется проблема совершенствования института причинно-следственной связи.

Как уже было сказано, в рамках совокупного субъекта представляется возможным разрешение некоторых проблем, возникающих в сфере соотношения политического и правового в терроризме (115, с. 15; 7, с. 122). С одной стороны, не достигается должной эффективности воздействия на терроризм применением норм международного права, предусмотренных конвенциями и другими международными актами. С другой – к терроризму не в полной мере применимы постулаты и четкие юридические конструкции, характерные для уголовного права. Другая проблема в этой сфере состоит в том, что трудно достичь сдерживающего правового воздействия на международное преступление «терроризм» и, при этом, признавая его политическую основу, соблюдать юридическую процедуру, предусмотренную для общеуголовных преступлений, поскольку этого требуют интересы задействования в отношении террористов института выдачи (aut dedere aut judicare) (35, с. 237). В рамках же предложенного совокупного субъекта это возможно.

Во-первых, при расследовании террористического конфликта с позиций Международного уголовного суда (МУС) не возникает вопрос о принципиальном разделении политических и общеуголовных действий, образующих конфликт.

Во-вторых, в системе деятельности МУС процедура выдачи может быть предусмотрена его Статутом и касаться не только исполнителей и организаторов террористических актов, но и других фигурантов террористического конфликта.

Отсюда, и это, в-третьих, процедура выдачи в рамках международного уголовного процесса (171, с. 98, 101) в сфере борьбы с терроризмом из ряда принципиальных переходит в практику обычных процессуальных действий.

Таким образом, в рамках совокупного субъекта состава терроризма практически исчезает потребность в полемике по поводу политической сущности этого международного преступления.

Следует также предвосхитить возможные возражения, связанные с тем, что при такой конструкции субъекта, когда ответственность как бы разделяется на две его части, может возникнуть угроза активизации терроризма, поскольку (как и в случае с п. 4 ст. 1 Протокола I) появляются основания для снисходительности к террористам со стороны общества и права. Напрасный характер таких опасений обосновывается тем, что, во-первых, деятельность многих террористических групп базируется на сформированном и укоренившемся в сознании каждого члена образе врага (для исламистских террористов, например, – это США, Израиль, западные ценности и т. п.). Во-вторых, экстремистские политические движения, в том числе и выступающие под идейными лозунгами, открыто взяли на вооружение террористические методы борьбы, поэтому факторы нравственно-психологического порядка здесь вряд ли могут быть действенны. В-третьих, террористическая борьба ведется напряженно с отмобилизованием всех возможных ресурсов (в том числе использованием «камикадзе» и реальными угрозами применения средств массового уничтожения), поэтому предполагать какую-либо дополнительную интенсивность действий террористов (разумеется, вне логического развития событий) оснований нет. И, наконец, следует рассчитывать на высокие потенциальные возможности международного права и, в частности, на эффективность института причинно-следственной связи.

Добавим к этому, что истории международного права известны прецеденты несбывшихся опасений подобного рода, например, в связи с обсуждением ст. 3 всех четырех конвенций на Женевской дипломатической конференции 1949 г. (о вооруженных конфликтах, не носящих международного характера) (198, с. 31).

Предложенная конструкция совокупного субъекта терроризма, конечно же, может затрагивать политические, экономические, социальные и иные интересы государств и народов. В связи с этим, на значительные расхождения во мнениях ученых в позициях государств по вопросу о субъекте международного терроризма указывали многие специалисты. В.В. Витюк, в частности, писал, что многие западные политологи «оказываются не в силах постичь диалектику отношений между субъектами международного терроризма... Одни ограничиваются рассмотрением непосредственных исполнителей террористических акций, игнорируя стоящие за ними силы. Другие излишне прямолинейно трактуют контроль государства над террористическими группами и, по существу, стирают грань между ними и штатными сотрудниками спецслужб» (27, с. 62). По мнению Е.Г. Ляхова, такие расхождения объясняются теоретическими и политическими моментами, которые зависят от социально-политических позиций автора той или иной точки зрения (111, с. 56).

У данной версии построения субъекта терроризма также могут быть сторонники и противники. Однако, поскольку мир изменился, и терроризм представляет несравнимо бόльшую опасность для судеб человечества, нежели десять лет назад, полемика здесь должна носить сугубо юридический характер. Вполне очевидно, что международное уголовное право способно эффективно противодействовать терроризму лишь в том случае, если субъектом этого преступления оно определит в равной степени государство и физических лиц, которые посягают на право, на политическую и экономическую независимость, самоопределение народов и стран, а также государство и физических лиц, которые противодействуют этим посягательствам террористическими методами. При этом стоит заметить особо, что для квалификации относимости к субъекту терроризма государство, инициирующее посягательство на право какой-либо страны, нации на независимость, самоопределение, и физические лица, реализующие эти намерения, не обязательно должны использовать терроризм в качестве средства достижения цели. Важно, чтобы в конечном итоге процесс разрешения конфликта приобрел террористический характер, что может быть связано с применением террористических актов стороной, в отношении которой осуществляется указанное посягательство. При этом обязательным условием отнесения к субъекту терроризма государства, посягнувшего на право независимости и самоопределения, а также задействованных с этой целью сил и средств, должна быть причинно-следственная связь между фактом посягательства и ответными террористическими действиями.

Как отмечено выше, терроризм – это международное преступление, которому присуще противоборство сторон. Следовательно, рассматривая субъект преступления, который как бы образуется из двух составляющих, необходимо исследовать обе эти составляющие, т. е. противоборствующие стороны, и учитывать при этом, что каждая из сторон использует те способы борьбы, которые ей представляются наиболее эффективными и доступными.

Иными словами, субъект преступления здесь следует идентифицировать с субъектом противоборства и, исходя из принципа сложного соучастия, определять ответственность сторон. При таком подходе вопрос квалификации преступления и определения ответственности частично переносится и в сферу оценки правомерности применяемых методов борьбы. То есть, объективную сторону терроризма наряду с террористическими актами могут составлять акты агрессии, геноцида, а также, например, преступления, установленные в результате анализа соблюдения Декларации о предоставлении независимости колониальным странам и народам, и т. п.

Как уже было сказано, причастность государств и физических лиц к субъектам международных преступлений еще в уставах Нюрнбергского и Токийского Международных Военных Трибуналов определялась с учетом степени опасности применяемых ими средств и способов борьбы. В.А. Василенко в связи с этим указывает, что эти определения «вполне применимы mutatis mutandis и в отношении государств, поскольку они были сформулированы на основе норм международного права, поставивших агрессивную войну вне закона и запретивших применение в вооруженной борьбе недозволенных средств и способов, в частности жестокое обращение с военнопленными и мирным населением» (23, с. 179).

Отметим, что в изложенной выше правовой формуле из сферы ответственности за совершение терроризма никоим образом не выпадают силы, пусть даже преследующие прогрессивные цели национального освобождения, но прибегнувшие к террористическим актам как к способу достижения этих целей.

Учитывая изложенное, полнота и состоятельность состава международного преступления «терроризм» могла бы определяться, прежде всего, наличием в его субъекте элемента причастности государства, ибо при таком условии международное право способно сколько-нибудь эффективно противодействовать современному терроризму. К тому же эффективность международно-правового воздействия на государство как таковое в сфере борьбы с терроризмом в настоящих условиях сводится к минимуму, во-первых, потому что террористическая борьба во многих случаях как раз и определяется целями приобретения народами этой самой государственности. Во-вторых, санкции в отношении государств, поддерживающих терроризм в силу того, что эти государства, как правило, находятся на низком экономическом уровне и имеют слабо развитую инфраструктуру, в большинстве случаев не приносят должного правоприменительного результата.

Современный терроризм вне сферы воздействия международного права на государство трудно одолеть. Не следует в этой связи питать иллюзий по поводу разгрома лево- и правоэкстремистских террористических организаций 70–80-х годов ХХ века в Европе типа «Красных бригад» (Италия), «Аксьон директ» (Франция), РАФ, «Баадер-Майнхофф» (ФРГ) и др. Ведь общеизвестно, что эти и подобные им организации не опирались на широкие социальные слои и, что важно, не находили поддержки даже в государствах, которые, казалось бы, могли ее оказывать хотя бы из побуждений идеологической солидарности. Отнюдь. На уровне официальном и так называемого политического истэблишмента действия лево- и праворадикальных экстремистов всегда находили осуждение. Квалификация субъекта состава такого терроризма не представляла сложности, она проецировалась на исполнителей и иных физических лиц (немногочисленных членов террористических организаций), организовавших и обеспечивавших совершение террористических актов. При этом задача изобличения террористов облегчалась и тем, что в большинстве случаев задекларированные организациями цели борьбы выглядели эфемерными, авантюрными. Такие террористические акты большинством специалистов квалифицируются как преступления международного характера, ибо не представляют угрозы для мира и международной безопасности и большей частью подавляются в результате активизации правоохранительной системы государств.

Совершенно по-иному следует подходить к оценке субъекта собственно терроризма, то есть терроризма, пользующегося поддержкой государств (паразитируя на их экономических и политических разногласиях), а также широких этнических и других социальных слоев населения. По своим признакам субъект состава такого терроризма неоднозначен, носит динамический характер, что влечет определенные трудности международно-правовой квалификации терроризма в целом.

Сложность состоит, прежде всего, в том, что, обнаруживая в целом тенденцию к расширительному восприятию субъекта состава, терроризм, в то же время, препятствует возможности дать оценку конкретным государствам и физическим лицам, могущим составлять субъект преступления. И хотя, на первый взгляд, две эти тенденции носят противоположный характер, на самом деле они образуют единую характеристику терроризма, указывающую на сложность его регулирования имеющимся правовым арсеналом.

Первая из названных тенденций проявляется, как уже было сказано, в сложном составе субъекта, отражающего участие в терроризме не одной, а, как минимум, двух противоборствующих сторон. Терроризм обладает способностью втягивать в конфликты большие массы людей, интересы которых он выражает или стремится выражать. Получить, например, представление, насколько обширен контингент населения Турции (в первую очередь, курдского), со стороны которого власти усматривают террористическую угрозу, можно из приведенного выше (см. с. 23) текста закона этой страны № 3713 «О борьбе с терроризмом» от 12.04.1991 г. (134, с. 31). Подобным же образом представляется расширительная характеристика субъекта терроризма при оценке движения северных ирландцев, сикхов, басков, событий в Чечне, Косово и т. д.

Кроме того, косвенное участие в субъекте обнаруживается и через так называемых сторонников терроризма с негативных позиций, когда под воздействием жестоких, разрушительных действий террористов определенная часть населения вынуждена солидаризироваться с их требованиями, дабы положить конец насилию и ужасам.

Нередко союзниками террористов становятся средства массовой информации, что заложено в механизме этого международного преступления (175; 161, с. 28, 29). Известный исследователь терроризма Л. Диспо даже считает, что между мировоззрением журналистов, расценивающих терроризм как сенсацию, и убеждениями террористов нет заметной разницы (42, с. 243).

Что же касается второй тенденции, то поскольку на поверхности правового поля зачастую оказываются лишь исполнители, их террористы, наоборот, стараются оградить от ответственности. В других случаях они гибнут как смертники. Поэтому в условиях, когда только физические лица, исполнители определяются в качестве субъекта терроризма (203, с. 195; 111, с. 54), борьба с ним обречена на неудачу. Более того, такие ошибки в международном праве могут повлечь дальнейшую эскалацию терроризма.

На наш взгляд, оценка субъекта терроризма, согласно которой таковым является физическое лицо, в немалой степени способствовала последующей эскалации этого международного преступления. С учетом такой оценки международным правом роли физического лица в составе субъекта терроризма, многие национально-освободительные движения обратили внимание на террористические методы действий. Образовалась вполне приемлемая для этих движений политико-правовая схема, когда благородные цели национального самоопределения ассоциируются с народом или иной социальной группой, а кровавые террористические акты, осуществляемые во имя достижения этих целей, – с отдельными лицами или группами экстремистов.

Но в процессе устранения такого перекоса международным и внутренним правом возникает опасность впасть в другую крайность, обвиняя в терроризме целые народы, что продемонстрировано на приведенных выше примерах. Тем более, что сами исполнители для закона труднодосягаемы и бороться с терроризмом через привлечение к ответственности отдельных лиц или групп лиц становится делом малоэффективным и, к тому же, затруднительным. Сюда добавляются сложности, связанные с получившим в последнее время значительное распространение использованием террористов-самоубийц (136, с. 9–11; 181).

Признание предложенного совокупного субъекта терроризма, наряду со своей прямой юридической функцией по объективизации состава преступления, призвано, с одной стороны, указать на ответственность за это международное преступление государств и физических лиц, препятствующих реализации права стран и народов на политическую и экономическую независимость, самоопределение, территориальную неприкосновенность, а также других принципов и прав, определенных международным правом. С другой стороны, лишить оснований (или, по меньшей мере, сузить их) национально-этнические, политические экстремистские движения обращаться к крайним террористическим мерам.

Совокупный субъект создает условия и возможности для правовой регламентации новых областей международного сотрудничества, придает иное юридическое содержание существующим, чем сужает сферу произвольных действий государств, образующих причины и условия для терроризма.

Резюмируя приведенные характеристики субъекта терроризма, следует, во-первых, отметить, что, как и в других международных преступлениях, субъектами терроризма могут быть физические лица, группы лиц (организации), а также государства. Вместе с тем, отсутствие единства ученых в данном вопросе вызвано, и это – во-вторых, разными подходами и разным смыслом, который вкладывается в понятие, роль и место физического лица и государства как субъектов терроризма. Это продиктовано, в основном, различными политическими и экономическими интересами и, на наш взгляд, отражает всю полноту сложности внутреннего механизма терроризма как преступного явления. В-третьих, для современного терроризма присуще отсутствие прямой связи с государством, вследствие чего правовое воздействие лишь на исполнителей (физических лиц и террористические организации) представляется малоэффективным или даже, наоборот, контрпродуктивным. Наконец, в-четвертых, поскольку терроризм продуцируется политическими процессами с участием двух (или нескольких) сторон (государств, групп государств), уместным, с точки зрения юридической логики, было бы ввести понятие совокупного субъекта терроризма, включающего обе эти стороны. Это позволило бы охватить регулирующим воздействием максимально возможный круг государств, организаций и индивидов, причастных к террористическому конфликту и, что важно, возымело бы серьезное предупредительно-профилактическое воздействие.