В реальном познавательном процессе новое знание всегда погружено в богатый эпистемический контекст, в частности, когнитивный контекст, связанный с преемственностью научной деятельности и отношением нового знания к старому.
Типовая единица смысловой структуры научно-технического текста, детерминированная комплексом экстралингвистических факторов рассматривается как субтекст. В таком понимании субтекст – это фрагмент целого текста, реализующий в нем один из аспектов эпистемической ситуации (онтологический, методологический, рефлективный и коммуникативно-прагматический). В соответствии с этим смысловую структуру А.В. Баженова определяет как систему субтекстов, в совокупности отражающих эпистемическую ситуацию [Баженова 2001,121]. Субтексты репрезентируют типовое содержание научного произведения и выполняют текстообразующие функции. Взаимодействуя друг с другом, они интегрируются в единую политекстуальную систему, обеспечивающую тематическое развертывание текста, его смысловую целостность и композиционную упорядоченность.
Субтекст нового знания представляет собой развернутую, композиционно оформленную в соответствии с авторским замыслом континуальную речевую структуру, репрезентирующую онтологическое (предметное) содержание полученного знания. Субтекст нового знания является смысловым стержнем всего текста. Он эксплицирует предметный (онтологический) аспект знания, рассматриваемого с учетом логики его появления и развития, поэтому экстралингвистической основой развертывания данного субтекста оказывается сам процесс эвристического мышления ученого в его основных фазах – проблемной ситуации / проблемы, идеи (гипотезы, доказательства) вывода.
“Верхней границей” текста нового знания можно считать формулировку проблемы и цели исследования, которая обычно эксплицируется прямой номинацией: «El principal objetivo de este trabajo es lograr la fotobiodegradación de las mezclas preparadas con almidón» (Ingeniería.Ciencias ambientales, № 37, 1998, 14).
“Нижней границей” текста нового знания является первичное формулирование вывода (закона), который в лингвистическом плане оформляется как высказывание обобщающего характера, логически вытекающее из предыдущих рассуждений. Например: «Los resultados permiten proponer nuevas leyes de atenuación... (Interciencia, vol.26, №10, 2005).
Развертывание субтекста нового знания детерминируется основными этапами научно-познавательной деятельности, включающими экспликацию проблемной ситуации, формулирование идеи и гипотезы, аргументацию, констатацию вывода. Последовательность субтекстов, репрезентирующих содержание этапов познавательной деятельности, выявляет своеобразный сюжет научно-технического текста.
Субъект старого знания возникает на пересечении двух контекстов – “своего” и “чужого” и поэтому имеет двустороннюю направленность. Субтекст старого знания выполняет в научном тексте различные функции. Он выражает связь с предшествующими концепциями, демонстрирует “историю вопроса” и способы решения научной проблемы. Он является способом аргументации в рассуждений, эксплицирует принадлежность автора к той или иной научной школе и к его научным пристрастиям, воспроизводит чужое высказывание в форме цитации, пересказа, прямой и косвенной речи и др.
Субтекст старого знания отражает преемственность научно-познавательной деятельности, диалектику старого и нового знания, а также репрезентирует в произведении интертекстуальность научной коммуникации. Он репрезентирует когнитивный фон полученного знания, то есть эксплицирует предпосылки авторской концепции, передает содержание накопленного наукой опыта, обеспечивая непрерывность и преемственность познавательного процесса.
Прецедентный субтекст – это субструктура научного текста, представляющая собой совокупность объединенных авторским замыслом прецедентов, выраженных речевыми знаками имплицитной информации, которые указывают на релевантные для познавательной деятельности кванты старого знания. В гносеологическом плане прецедентный субтекст является типичным приемом сжатия старого знания с целью его сохранения, уплотнения и дальнейшего научного накопления. В связи с этим прецедентный субтекст является средством выражения научных констант, помогающих ориентироваться среди множества научных идей. Будучи свернутой речевой структурой, прецедентный субтекст реализуется в виде дискретно-точечных включений, инкрустирующих ткань всего произведения.
В заключение следует отметить, что субтекст старого знания и прецедентный субтекст позволяют соотнести личные знания автора (новый субтекст) с чужой смысловой позицией, обеспечивая, таким образом, интертекстуальность континуума науки, т.е. содержательно-смысловую открытость научного текста по отношению к предшествующим и последующим текстам.
Романова Г.С. Такси: Москва-Мадрид, далее везде
Цель данного сообщения – краткий анализ такого неотъемлемого компонента большого города, как такси.
Русское слово «такси» и испанское el taxi относятся в обоих языках к корпусу интернациональной лексики, наличие которой зачастую оказывается для иностранца тем спасительным компасом, который помогает ему ориентироваться в океане малопонятных слов и выражений. Однако, исследование интернациональной лексики представляет интерес как на денотативном, так и на сигнификативном уровне, не говоря уже о прагматике, коннотациях, возникающих у этих слов, когда они, уже в качестве концептов, оказываются вписанными в тот или иной фрагмент картины мира той или иной языковой личности.
В данном выступлении речь не идёт о так называемых «ложных друзьях переводчика»: основное семантическое наполнение этих слов в европейских языках одинаково и состоит из трёх основных компонентов: 1 − «автомобиль», 2 − «перевозка с оплатой проезда», 3 – «оплата по тарифу» («такси» - автомобиль для перевозки пассажиров и грузов с оплатой проезда на основании показаний таксометра. Словарь русского языка. ИРЯ, АН СССР, 1984. Taxi – coche de alquiler con un taxímetro. Pequeño Larousse, 1967). Ни эти, ни другие словари не упоминают ни степень свободы выбора маршрута, ни количество или объём перевозимого.
Обозначаемый этим интернациональным словом класс состоит из объектов, различающихся на денотативно-сигнификативном уровне, в зависимости от различия жизненных реалий. В частности, в Москве, в разговорном русском языке в последние десятилетия произошло расширение денотата слова «такси» с одновременной утратой семантического признака «на основании показаний таксометра», при сохранении двух других (1 −«автомобиль», 2 − «с оплатой проезда»). Для лондонцев английское taxi предполагает суженный денотат («чёрный автомобиль определённой модели»), для жителей Амстердама денотат аналогичного слова taxi гораздо шире – «транспортное средство» (автомобиль или велосипед). В любом случае, понятие «такси» предполагает обязательное наличие двух признаков, одним из которых непременно является «оплата проезда».
Рассмотрим это слово как понятие, включённое в картину мира носителей русского и испанского языка и некоторых его национальных вариантов.
Степень урбанизации современной жизни такова, что большая часть человечества рождается, формируется как личность и живет в городах. Они очень разные, однако образ мыслей и язык горожанина отличают его от жителя сельской местности. Если традиционный сельский житель не мыслит себя вне природы, он её часть, существует слитно с ней, то горожанин постоянно ощущает дистанцию между собой и окружающим миром, воспринимая мир с позиции некоего «очуждения». Горожанин членит мир таким образом, что даже являясь непосредственным участником (актантом) некоего события, он одновременно мыслит себя и вне его рамок, выступая как наблюдатель и субъект оценки.
Как указывает О.Е. Фролова, опираясь на обширную научную литературу, в (3, с. 144-145), у каждого наблюдателя свой окружающий мир, в зависимости от его перцептивных возможностей. Хотя в этот мир погружены также и многие другие наблюдатели, каждый видит его избирательно, выделяя те или иные элементы, в зависимости от физических возможностей, точки и времени наблюдения, апперцепции наблюдателя, той языковой картины мира, которая сложилась в его сознании и т.д.. При этом субъект получает не только необходимую ему, но и фоновую информацию. Он структурирует её, соответственно выделяя те элементы, которые ощущает как важные и значимые для себя, и воспринимает остальные как довольно бесформенный фон. Восприятие антропоцентрично, поэтому картинка, складывающаяся в мозгу наблюдателя, зависит от его представлений о мироустройстве, от той, во многом наивной, картины мира, которая сложилась в его мозгу под влиянием его языкового коллектива.
Например, столь неотъемлемый элемент такси, как его шофер, не для всех языковых коллективов оказывается одинаково значимым элементом этого понятия. Для сознания одних языковых коллективов он слитен с автомобилем, т.к. отделён от пассажира перегородкой и общение с ним сведено к минимуму. Для других – важнейший источник информации, собеседник, надёжная защита от неблагоприятной и даже враждебной окружающей среды. В языковых коллективах существуют устойчивые образы не только того, «каким должно быть такси», но и устойчивые типы таксистов: «Он выглядит, как буэнос-айресский таксист, и говорит так же, − коренастый, широкоплечий, темноволосый, в джинсах и кожаной куртке. Хотя в такси никогда не работал», − так описывает одна лингвистка известного аргентинского писателя, вызывая представление о чем-то надёжном и положительном. Этот образ меняется и во времени: устойчивое московское выражение «шахид-такси» создаёт ощущение опасности и риска, очень далёкое от тех прежних московских ассоциаций с видавшей виды «Волгой», для недешёвого водителя которой не было незнакомых адресов или невозможных задач.
Артуро Перес-Реверте в коротком эссе “Una de taxistas” несколькими словами передаёт все основные элементы концепта «мадридское такси», − его общую положительную оценку, доступность, надёжность и удобство: “Ме gustan los taxis. Buenos días, lléveme a tal sitio, etcétera. En cuanto me acomodo en el asiento trasero, me dispongo a disfrutar de esos momentos en que todo se suspende, cuando lo inmediato no depende de ti, y te hallas en manos de otro que toma las decisiones... Un espacio para descansar o reflexionar.”(4, 279). Особо подчёркивается его роль как убежища, защиты от враждебной среды: “Para quienes no soportamos conducir un automóvil por el territorio hostil de las ciudades, el taxi es como el cigarrillo del soldado, el café del funcionario o el carajillo del albañil. Una tregua.” (Ibid.). Далее, автор переходит к типам мадридских таксистов, которые «suelen ser tipos interesantes. Al moverse por el corazón de una ciudad se mueven también por el corazón de quienes la habitan.” Их восемь, и все они обладают свойством фрактальности (5), т.е., будучи частью концепта, отражают все свойства целого. Они очень разные –молчаливые и разговорчивые, по-отечески покровительственные и лихие водилы, но пассажиру с ними спокойно, хотя иногда обстоятельства оказываются выше их профессионализма: “Veamos por qué un taxi londinense me lleva al aeropuerto lloviendo a mares, y un taxi madrileño, cayendo en ese momento... la misma agua, me tiene dos horas en un atasco, y encima con la radio a toda leche oyendo el fútbol” (La sorpresa de cada año. Ibid, 355). На этот риторический вопрос автор сам и отвечает: “Muchos son lo que sus clientes han hecho de ellos, para bien o para mal” (Ibid., 279).
Тот же вид транспорта у того же Артуро Переса Реверте, но уже в искренне любимом им Мехико, вызывает другие ощущения: «Al salir… del Catorce −que ahora es el Quince −o del Bombay te puedes encontrar el cañón de una 45 en la sien, porque hasta los taxistas te atracan con toda la naturalidad del mundo. Hablándote, eso sí, todo el rato de usted” (Una noche en el Tenampa. Ibid., 391). В короткое описание автор вместил и страх иностранца в близком и чужом городе, и мексиканскую вежливость, и расслоение общества, как в капле воды отразив ситуацию в городе и в стране: “Un taxi de confianza, patrón. …Los porteros… aconsejan que no vayamos a pie, y que confiemos nuestro pellejo y nuestras carteras a un taxista bigotudo, con aspecto de poderle confiar, como mucho, la salud de nuestro peor enemigo.”
Таким образом, концепт «такси» обладает чертами фрактала, повторяя в миниатюре многие черты картины мира (своего или чужого), важной частью которой являются крупные города. В том виде, как они отражены испаноязычными авторами (выбор которых случаен), они складываются в субъективную картину. Этот мир более или менее реален, зачастую наивен, иногда довольно фантастичен, но эти картины всегда перекликаются между собой. Совокупность выделяемых авторами черт, их своеобразие, оценки и т.д. дают возможность не только узнать нечто о самом описываемом понятии, но и о языковой личности автора, и тем самым, о самом языке (1).
Литература
1. Караулов Ю.С. Русский язык и языковая личность. М., ЛКИ, 2007.
2. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1998.
3. Фролова О.Е. Мир, стоящий за текстом. М., ЛКИ, 2007.
4. Pérez Reverte A. No me cogeréis vivo. (Artículos 2001-2005). Madrid, 2007.
5. Зинченко В.Г., Зусман В.Г., Кирнозе З.И. Межкультурная коммуникация. От системного подхода к синергетической парадигме. Флинта-Наука, 2008.
Достарыңызбен бөлісу: |