В. П. Макаренко бюрократия и сталинизм Ростов-на-Дону Издательство Ростовского университета 1989 m 15

Страна вышла из войны с огромными человеческими и экономическими потерями. Но ее политическое положение и личный престиж Сталина возросли непомерно. Из военной бури он вышел выдающимся государственным деятелем, гениальным полководцем и главным могильщиком фашизма. И сразу же после войны наступило «завинчивание гаек» -в сфере идеологии.

Оно было направлено на преодоление последствий воен­ного «либерализма». Надо было напомнить народу, что режим с присущей ему бюрократией не собирается отказываться от своих прав. А тех людей, кто видел другие страны, кроме «родины мирового пролетариата», заставить поскорее их забыть. Наиболее ярким примером такой политики была массовая ссылка советских военнопленных в сталинские концлагеря.

Несмотря на все потери, война принесла оживление в сфере культуры. Появились значительные художественные произведения в прозе, поэзии, кино и т. п. Однако уже с 1946 г. началась борьба, которая должна была не только возвратить режиму прежнюю идеологическую чистоту, но и поднять ее на новый уровень. Для этого потребовалось изолировать советскую культуру от всяких контактов с остальным миром. Идеологические кампании последовательно охватывали ли­тературу, философию, музыку, историю, экономические нау­ки, естествознание, живопись и архитектуру. Важнейшие цели кампаний формулировались так: уничтожить низко­поклонство перед Западом; уничтожить всякую самостоя­тельную мысль и творчество; подчинить культуру задачам апологетики Сталина, партии и режима.

Главным исполнителем сталинской политики в области культуры был А. А. Жданов — секретарь ЦК ВКП(б) и вете­ран борьбы со всякой независимостью в культуре. Еще в 1934 г. он держал речь от имени партии на I съезде писателей. И оповестил публику, что советская литература является не только высочайшей, но и единственной из литератур, ко­торая способна к творчеству и развитию. Тогда как вся бур­жуазная культура разлагается и гниет. Пропагандирует пес­симизм. Писатели продались капиталу. Главными героями романов являются воры, проститутки, сыщики и хулиганы. Жданов говорил, что под руководством партии, вниматель­ным и постоянным руководством Центрального Комитета, благодаря неустанной помощи и поддержке товарища Ста­лина, советские писатели объединились вокруг Советской власти и партии. По его мнению, советская литература должна, во-первых, быть оптимистической, во-вторых, смо­треть вперед, в-третьих, служить рабочим и крестьянам.

311
Первое выступление Жданова после войны связано с раз­громом журналов «Звезда» и «Ленинград». В августе 1946 г. ЦК .ВКП(б) принял постановление, осуждающее эти жур­налы. Жертвами оказались великая русская поэтесса А. Ах­матова и выдающийся писатель-сатирик М. Зощенко. В речи, произнесенной в Ленинграде, Жданов высек обоих. Зощен­ко — это злопыхатель, не уважающий советских людей, а Ахматова мечтает о возврате царских времен, увлекается мистикой и эротикой. Несмотря на это, ленинградские жур­налы публикуют опусы этих отщепенцев. Значит, обстановка в писательской среде нездоровая. Одни хотят чему-то. на­учиться у гнилой буржуазной литературы, другие бегут куда-то в прошлое, лишь бы скрыться от актуальных тем. Тогда как товарищ Сталин учит, что главная задача литера­туры — воспитывать молодежь в духе патриотизма и рево-лиционного энтузиазма, что она должна быть партийной и политической. Надо, кроме того, демаскировать растлен­ную буржуазную культуру. Показывать величие советского человека и народа. Но не таким, каков он сегодня. А таким, каким станет в будущем!

Указания Жданова были яснее солнца и определили про­филь литературы на следующие годы. Идеологически «не­чистые» писатели вынуждены были замолчать, а кое-кого ожидала и худшая судьба. Даже наиболее правоверные ста­линисты (типа Фадеева) бесконечно перерабатывали свои произведения, чтобы довести их до требуемых кондиций. Если литература должна смотреть вперед, то оца должна отражать действительность не такой, какая она есть, а какой должна быть в соответствии с идеологическими схемами.

Волна за волной пошли лакировочные произведения, описывающие красоту жизни в советской стране и размахи­вающие кадилом перед Сталиным и режимом. Тучи литера­турной саранчи, целые отряды сикофантов овладели литера­турным процессом.

Подверглась гонениям и музыка. В январе 1948 г. Жданов сделал доклад на конференции композиторов, дирижеров и музыкальных критиков. Повторил нападки на гнилую буржуазную культуру и призвал композиторов создавать патриотическую советскую музыку. Непосредственным по­водом к такому призыву стала опера грузинского компози­тора В. Мурадели «Великая дружба». Замыслы автора не выходили за рамки верноподданнических устремлений. В либретто рассказывалось, как в первые годы после революции народы Кавказа (грузины, лезгины и осетины) воевали с рус­скими. А потом начали с ними дружить и установили Совет­скую власть.

Ничего подобного не было!— рек с идеологического ам­вона Жданов. Все народа Кавказа с самого начала боролись плечом к плечу с русским народом за Советскую власть. Против дружбы народов восставали только чеченцы и ин-

312
гуши (которые во время войны были выселены, ρ чем не упоминалось, но было известно всем). Жданов, однако, на этом не остановился. Стал нападать на композиторов, обви­няя их в формализме, отходе от социалистического реализма и недостаточном патриотизме.

Последствия таких установок не заставили себя долго ждать. Раскритикованный за 9-ю симфонию Шостакович вынужден был оперативно «искупить вину»: написать оду в честь сталинского плана лесопосадок. Другие композиторы тоже бросились устранять идеологические недостатки. Ора­тории в честь Сталина, партии и режима стали классической музыкальной формой.

Кампании против литературы и музыки отражали общие принципы сталинской политики: идеологического устраше­ния и вооружения народа на случай войны. Главным принци­пом идеологии был раздел мира на два лагеря. С одной сто­роны — гниющий и разлагающийся империализм, который вот-вот рухнет под тяжестью пронизывающих его противо­речий. С другой — лагерь мира, социализма и демократии, который является оплотом любого прогресса. Поэтому вся буржуазная культура определялась как реакционная и дека­дентская. Поиск в ней чего-то положительного — измена Родине и служба классовому врагу.

Подобные цели преследовала и кампания против фило­софии. Поводом стал учебник Г. Ф. Александрова «История западно-европейской философии», изданный в 1946 г. Вполне правоверный по замыслу и снабженный всеми соответствую­щими цитатами классиков. Главным из которых, конечно, был Сталин. В учебнике на популярном уровне излагались общеизвестные вещи и давались разъяснения о классовом содержании анализируемых доктрин. Основной целью книги был идеологический сервилизм.

Но это не уберегло автора от недовольства партийной бюрократии. Он писал только о западной философии до 1848 г. и ничего не говорил о преимуществах русской мысли по сравнению с западной. В июне 1947 г. по указанию ЦК партии была проведена философская дискуссия, на которой Жданов сформулировал очередные идеологические рекомендации, не ограничившись критикой книги Александрова.

По мнению главного идеолога, основным пороком учеб­ника является недостаток партийности. Александров не по­казал, что марксизм — качественный переворот в истории философии. И начало совершенно нового этапа, в котором философия становится оружием пролетариата в борьбе с буржуазией. Автор страдает гнилым объективизмом. Он просто излагает взгляды различных буржуазных филосо­фов, тогда как товарищ Сталин призывает вести беспощад­ную борьбу за победу единственно правильной философии. Русская философия даже не упоминается, значит, автор не свободен от низкопоклонства перед Западом. Сами философы

Каким же требованиям должна удовлетворять филосо­фия, чтобы поднять такой дух? Указания Жданова на сей счет просты и понятны.

Во-первых, каждый философ должен зарубить себе на носу, что история философии есть история возникновения и развития научного материализма. А поскольку материа­лизм в своем развитии постоянно наталкивается на противо­действие идеализма, то история философии — это также история борьбы материализма с идеализмом.

Во-вторых, марксизм являет собой революцию в фило­софии. Он передал философию в руки масс и завершил фило­софию, которая была делом избранных. С момента возникно­вения марксизма буржуазная философия находится в со­стоянии разложения и упадка. Она не может дать ничего ценного. Последние сто лет истории философии — это исто­рия марксизма. Образцом, которым надлежит руководство­ваться в борьбе с буржуазной философией, является работа Ленина «Материализм и эмпириокритицизм». А книга Алек­сандрова в этой борьбе занимает позицию беззубого вегета­рианства. Пытается служить некой общей культуре, а не классовой борьбе.

В-третьих, вопрос с Гегелем уже давным-давно решен, и нет смысла к нему возвращаться. Вместо того, чтобы копаться в прошлом, философы должны заниматься вопросами социа­листического строительства. Уделять основное внимание современности. В социалистическом обществе классовая борьба уже не существует. Но продолжается борьба нового со старым. Главной формой такой борьбы является критика и самокритика. Это — движущая сила прогресса и оружие партии. В ней и состоит новый диалектический закон раз­вития самого прогрессивного общества.

В дискуссии приняли участие все ведущие чиновники философского фронта, повторяя хором ждановские рекомен­дации, благодаря товарища Сталина за его творческий вклад в марксизм, а также за усилия по исправлению ошибок со­ветской философии. Сам Александров выступил с ритуальной самокритикой. Признал важные ошибки, допущенные в учеб­нике. Утешился тем, что деятели философского фронта под­держали товарища Жданова в его критике. Клялся в своей постоянной верности партии. И обещал исправиться.

Во время дискуссии Жданов не поддержал идею создания философского журнала («Под знаменем марксизма» был за­крыт в 1944 г.). Считал, что журнала «Большевик» вполне достаточно для потребностей философии. Но вскоре сменил гнев на милость и разрешил создать журнал «Вопросы фило-

314
софии». Его первый номер содержал стенограмму дискуссии. Редактором назначался Б. М. Кедров — специалист в области философских вопросов естествознания, отличающийся от других философов высокой философской культурой.

Но вскоре и он допустил «ошибку»: опубликовал во вто­ром номере статью известного физика-теоретика М. А. Мар­кова «О природе физического познания». В ней защищались взгляды Копенгагенской школы по эпистемологическим вопросам квантовой физики. Статья вызвала сокрушитель­ную критику Максимова на страницах «Литературной га­зеты». В результате Б. М. Кедров был снят с поста редактора. Философская дискуссия не оставила никаких сомнений относительно того, чем и как должны заниматься советские философы. После «Краткого курса» она определила стиль философских исследований на многие годы. Жданов не удов­летворился повторением формулы Энгельса (издавна освя­щенной Сталиным): содержанием истории философии является борьба материализма с идеализмом. Согласно но­вым указаниям получалось, что действительным содержа­нием истории философии выступает только история марк­сизма. То есть труды Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Таким образом, историко-философские исследования не должны были посвящаться анализу философских доктрин прошлого. Или хотя бы объяснять их классовые корни. Им следовало руководствоваться телеологической установкой: доказывать превосходство марксизма-ленинизма над всем, что до и после него создала человеческая мысль, а также разоблачать реакционные функции идеализма. Если, на­пример, речь шла об Аристотеле, то нужно было доказать, что он «недопонимал», к примеру, диалектики единичного и общего и недостойно «колебался» между материализмом и идеализмом.

Если всерьез отнестись к формулам Жданова, то различия между философами становятся почти неуловимыми. В исто­рии философии были только материалисты, идеалисты и колеблющиеся. Знакомясь с философской продукцией тех лет, нельзя отделаться от впечатления: вся история фило­софии сводится к бесконечному повторению двух утвержде­ний: «материя первична» и «сознание вторично». Причем материалисты всегда были прогрессивны, а идеалисты реак­ционны. Святой Августин был идеалистом и Бруно Бауэр тоже был идеалистом. На этой основе можно сделать умо­заключение: Августин и Бауэр есть одна и та же философия. Современному читателю, без длинных цитат, трудно осознать, насколько примитивна была философия в 40— 50-х гг. Согласно указаниям Жданова, историко-философские исследования влачили самое жалкое существование. Книги по истории философии почти перестали выходить. То же самое можно сказать об издании классиков философии (за исключением «Аналитик» Аристотеля и поэмы Лукреция).

315
Зато процветали две сферы истории философии: история марксизма и русской философии. История марксизма своди­лась к пересказыванию цитат четырех классиков. А главной задачей истории русской философии было доказательство ее преимущества и прогрессивного значения по сравнению с западной. Одна за другой публиковались статьи и брошюры, доказывающие преимущество Чернышевского над Фейер­бахом, прославляющие диалектику Герцена, прогрессивную эстетику Радищева, материализм Добролюбова и т. д.

Логика тоже подверглась идеологической кастрации. Ее положение долгое время было шатким. С одной стороны, всем были известны формулы Энгельса и Плеханова, уста­навливающие наличие противоречий во всяком движении и развитии. Отсюда вытекало, что формальная логика не может претендовать на общезначимость. С другой стороны, никто из классиков не осудил логику вполне однозначно, а Ленин рекомендовал изучать ее в школе. Большинство философов соглашались с тем, что диалектическая логика — высшая форма мышления, а формальная не годится для анализа движения. Но никому не было ясно, как и в каких размерах эта «ограниченная» логика может быть допущена в марксизм. Все единым хором ругали логический форма­лизм. Однако никто не мог сказать что-либо вразумительное о различиях между ним и допустимой, хотя бы в скромных размерах, формальной логикой.

В 40-е гг. логика преподавалась не только на философских факультетах, но и в старших классах средней школы. Вы­шли учебники юриста Строговича и философа Асмуса. Если исключить идеологические вставки, они не выходили за рамки аристотелевской силлогистики и не содержали ника­ких упоминаний о современной символической логике. Не­смотря на это, учебник Асмуса вызвал резкую критику. По указанию Министерства высшего образования в 1948 г. была проведена дискуссия. Ее участники утверждали, что автор забыл принцип партийности и потому его книга является аполитичной, формалистической и безыдейной. Приводя примеры силлогизмов, Асмус использует нейтральные суж­дения, лишенные боевого идеологического содержания!

Современная логика была почти неизвестна философам. Ею занималась небольшая группа математиков, которые из­бегали как огня всяких философских дискуссий, ибо неиз­бежно потерпели бы на них сокрушительное поражение. Благодаря стараниям этой группы в 1948 г. были изданы переводы книги Тарского «Введение в математическую ло­гику» и учебника Гильберта и Аккермана. На страницах журнала «Вопросы философии» эти переводы сразу были названы идеологической диверсией.

Статья Сталина о языкознании несколько улучшила по­ложение логики. Ее защитники ссылались на статью, чтобы доказать: логика, подобно языку, не является классовой. Нет

316
буржуазной и социалистической логики, а только общечело­веческая. Но дискуссия о соотношении формальной и диа­лектической логики велась на протяжении десятилетий. В нее оказалось вовлечено (не всегда по своей воле) несколько поколений советских философов. Одни утверждали, что есть две логики — формальная и диалектическая, причем первая образует низший уровень познания. Другие — что только формальная логика является действительной логикой и не противоречит диалектике, формулирующей другие правила научного исследования.

Последние годы жизни Сталина — годы самого глубокого упадка философии. В научных учреждениях и философских издательствах господствовали люди, получившие квалифи­кацию философа не за научные исследования. А за холуйство, доносы и общие заслуги перед режимом. Учебники по фило­софии отличались поразительным интеллектуальным убоже­ством. Показательными примерами здесь могут служить «Исторический материализм» под редакцией Ф. В. Констан­тинова, изданный в 1951 г., и «Очерк диалектического мате­риализма» М. А. Леонова, вышедший в свет в 1948 г. Впослед­ствии оказалось, что Леонов просто списал неопубликован­ную рукопись Ф. И. Хасхачиха, погибшего на войне.

К главным «деятелям философского фронта» принад­лежали, кроме упомянутых лиц, М. Иовчук, М. Каммари, М. Митин, М. Омельяновский (особо чувствительный, вслед за Максимовым, на «идеализм в физике»), П. Федосеев, Д. Чесноков, Ц. Степанян, П. Юдин и М. Розенталь (авторы «Краткого философского словаря», неоднократно переизда­вавшегося). Не рискуя впасть в большую ошибку, можно сказать, что на всем протяжении сталинского режима не вышло ни одной философской работы, которая была бы достойна упоминания за научные достоинства. Не появились и оригинальные авторы-философы.

Впрочем, это неудивительно: при сталинизме существо­вали такие институционные формы, которые кастрировали всякую мало-мальски живую мысль. Все книги до публика­ции обсуждались в научных коллективах. Каждый участник обсуждения должен был проявлять бдительность к наруше­ниям идеологических схем и привычного стиля. Один и тот же текст подвергался такой операции несколько раз. Поэтому все книги по философии были похожи как близнецы. Случай с Леоновым — исключение из правил, ибо установить пла­гиат в философской продукции тех лет было невозможно. Все писали одно и то же в одном и том же стиле.

Идеологической терапии подверглись и экономические науки. Поводом стала книга Е. С. Варги об изменениях в эко­номике капитализма после второй мировой войны, опубли­кованная в 1946 г. Варга был выдающимся экономистом, венгром по национальности. Жил в СССР после поражения революции в Венгрии. Руководил Институтом мировой эко-

317
комики, задача которого заключалась в анализе эволюции и предсказании кризисов капитализма.

В своей книге Варга описывал изменения капиталистиче­ской экономики после войны, которая вынудила капитали­стические государства использовать планирование. Тем самым возросла экономическая функция государства, осо­бенно в США и Великобритании. Рынки сбыта перестали играть решающую роль. Борьба за них уже не определяет главную тенденцию международного развития. Увеличилось значение вывоза капитала. Отсюда автор заключал, что пере­производство в экономике США, связанное с разрухой За­падной Европы, приведет к кризису. Для выхода из него США увеличат экспорт капитала в Западную Европу.

Дискуссии о книге Варги прошли в мае 1947 и в октябре 1948 г. Автор подвергся грубому разносу, особенно со сто­роны К. В. Островитянова — главного сталинского эконо­миста. По его мнению, Варга зря надеется на возможность планирования капиталистической экономики. Он отрывает экономику от политики и не учитывает классовой борьбы. Не видит общего кризиса капитализма. И вместо того, чтобы показывать господство капитала над буржуазным государ­ством, утверждает, что государство подчинило капитал. Варгу обвинили в космополитизме, низкопоклонстве перед западной наукой, реформизме, объективизме и недооценке Ленина. Список обвинений, как видим, был стереотипным.

Эта публикация — невероятное явление для сталинской идеологии. Из книги вытекало, что капитализм использует все больше средств, чтобы избежать кризисных ситуаций. Эта мысль не совпадала со взглядами Ленина и общими установками партии, которая уже несколько десятилетий на все лады обсуждала один и тот же тезис: противоречия капитализма углубляются, а общий кризис обостряется. Варга не признал своих ошибок в ходе дискуссий, однако вынужден был это сделать в 1949 г. Его уволили со всех постов и закрыли редактируемый им журнал.

Варга дождался реабилитации, повторив и развив те же самые тезисы в книге, изданной в 1964 г. Он критиковал догматизм сталинских идеологов, неспособных воспринимать факты, противоречащие раз и навсегда установленным схе­мам.

В другой книге, опубликованной после его смерти за рубежом, он утверждал, что ленинский план строительства социализма в России оказался невыполнимым. А бюрократи­зация советской системы была, хотя и частично, следствием неверных прогнозов Ленина.

Особенно ярким проявлением идеологической агрессив­ности сталинизма было вмешательство в естествознание. Уже говорилось, что от него была свободна только матема­тика, но не свободны другие сферы знания — теоретическая физика, космология, химия, генетика, медицина, психология,

318
кибернетика и т. д. В 1948—1953 гг. это вмешательство до­стигло апогея.

Физики, например, не торопились участвовать в философ­ских дискуссиях, однако их нельзя было избежать в некото­рых сферах физического знания. Так, теорию квантов и от­носительности трудно изложить без формулировки опре­деленных теоретико-познавательных предпосылок. Про­блема детерминизма и влияния приборов на исследуемые объекты, также обладает философским содержанием. Это показали дискуссии, которые велись в мировой методологии науки.

Однако СССР стал вторым (после гитлеровской Германии) государством, где теория относительности уничтожалась за несоответствие официальной идеологии. Ее наступление на физику началось еще до войны, а после войны расширилось. В Германии основным аргументом против теории относитель­ности был неоспоримый факт: Эйнштейн — еврей. В Совет­ском Союзе этот аргумент публично не выдвигался. Был использован классический аргумент: диалектический мате­риализм учит, что время, пространство и движение объек­тивны, а мир бесконечен.

Уже Жданов в своих философских речах возмущался сторонниками Эйнштейна, которые утверждают, что мир конечен. Философы поддакивали верховному жрецу сталин­ской идеологии: если время объективно, то и отношение одновременности происходящих событий должно быть аб­солютным, а не релятивизированным к системе отсчета, как утверждает Эйнштейн. Если движение есть объективное свойство материи, то траектория движущегося тела не может определяться сопутствующими факторами (нетрудно заме­тить, что такой ход рассуждений подвергал критике не только Эйнштейна, но и ... Галилея). А если Эйнштейн релятивизирует время и движение к наблюдателю, т. е. субъекту, то он и сам является субъективистом. А значит — идеалистом. И разве он не признался, что исходные идеи теории относитель­ности почерпнул от Маха? А поповскую философию Маха без остатка сокрушил Ленин. Следовательно, советские фило­софы должны сокрушить Эйнштейна!

Зуд улюлюканья овладел философами. Впереди шли Максимов, Омельяновский, Наан и др. Они не ограничились Эйнштейном, а громили всю «буржуазную науку»: Эддингтона, Джинса, Гейзенберга, Шредингера и других выдаю­щихся физиков. Вопросы общей теории относительности за­трагивались лишь попутно. Речь не шла о противоречии между теорией относительности и диалектическим материа­лизмом, в котором учение о пространстве и времени настоль­ко неопределенно, что его без особых логических трудностей (как показало дальнейшее развитие советской философии) можно согласовать с эйнштейновской физикой. Физики, за­щищавшие теорию относительности от нападок философов,

319
так и поступали (например, В. А. Фок), доказывая, что теория относительности не противоречит, а, напротив, подтверждает диалектический материализм.

Идеологическая кампания против Эйнштейна и других важнейших достижений физики базировалась на двух пред­посылках. Во-первых, противопоставление социалистической и буржуазной науки определялось старым как свет противо­поставлением России и Запада. Шовинизм был составным элементом сталинской идеологии и систематически отбра­сывал все важнейшие достижения мировой культуры. Эта тенденция усиливалась с начала 30-х гг., поскольку предпо­лагалось, что оплотом прогресса является одна-единственная страна, а все остальные разлагаются и гниют. Во-вторых, марксизм, подвергшийся сталинской вивисекции, просто отражал убеждения, присущие стихийному традициона­лизму и здравому рассудку малообразованных людей (термин «грамотей» в устах Сталина имел уничижительный смысл). Сюда входят представления об абсолютном характере вре­мени, пространства, протяженности и движения. Теория относительности им противоречит. Подобно теории Копер­ника, она разрушает повседневный опыт людей.

Следовательно, философы — критики Эйнштейна, были представителями не только государственного шовинизма, но и обычного стихийного традиционализма, который отбрасы­вает теории, противоречащие повседневному опыту.

Квантовая теория тоже не осталась без внимания. Пово­дом к дискуссии послужила уже упомянутая статья М. А. Маркова. Он разделял взгляды Бора и Гейзенберга в двух важных пунктах, имеющих философский смысл.

Первый из них гласит: если одновременное изменение положения и разгона частиц невозможно, то нет смысла полагать, что частица обладает определенными характери­стиками. Техника наблюдения не позволяет зафиксировать их взаимосвязь. Данный тезис соответствовал установкам многих физиков: действительны только те свойства объектов, которые можно установить эмпирически. Утверждение о том, что существуют свойства объектов, которые нельзя наблю­дать, внутренне противоречиво или бессмысленно. Нельзя считать, что частица не может обладать одновременно опре­деленностью места и движения. Эти свойства приписываются ей наблюдателем.

Вторая трудность заключается в невозможности букваль­ного описания поведения микрообъектов, обладающих иными свойствами, нежели макрообъекты. Это поведение не должно описываться с помощью языка, предназначенного для других целей. Но теория квантов излагается языком, используемым для анализа макрообъектов. Поэтому нет смысла говорить о физических теориях как отражении действительности. Понятие реальности должно соотноситься с процедурами ее познания.