ЧИТАТЕЛЬСКАЯ БИОГРАФИЯ СОВРЕМЕННОГО РЕБЁНКА

ЧИТАТЕЛЬСКАЯ БИОГРАФИЯ СОВРЕМЕННОГО РЕБЁНКА.

Начнём с вопроса: с какого возраста человека можно считать читателем художественной литературы?

Впрочем, ответ очевиден:

СОВРЕМЕННЫЙ РЕБЁНОК СТАНОВИТСЯ ЧИТАТЕЛЕМ ЕЩЁ В КОЛЫБЕЛИ.

Малютка дословесного возраста – ЧИТАЕТ! Правда, читает он не книгу. Её он начнёт замечать позже – в полгода-год. И всё же дитя в колыбели читает литературные произведения, хотя ещё не отличает художественное от других форм жизни. Младенец ЧИТАЕТ (стихотворение, сказку, колыбельную песенку) ГЛАЗАМИ ВЗРОСЛОГО, эмоционально резонируя чувствам взрослого, который „исполняет“ для ребёнка стихи или поёт песенку. Не осознавая самой песенки или стихотворения, крошечный читатель-слушатель непосредственно и сильно сопереживает волнению взрослого и явно испытывает удовольствие. Такое восприятие-резонанс – это полноценное восприятие искусства для младенческого возраста.

Обычно словосочетание „полноценное восприятие искусства“ употребляют как синоним зрелого восприятия, свойственного эстетически развитому взрослому человеку. Но ребёнок тоже способен воспринимать искусство (в частности – литературу) полноценно. Более того, на малыша двух, трёх, пяти лет литературные произведения обычно воздействуют сильнее, чем на взрослых... На третьем, на четвёртом году как жадно воспринимает ребёнок стихотворные сказки...

Кстати, зададимся вопросом: если дитя, как свидетельствует К.И. Чуковский, сразу после третьего чтения запоминает полностью целые поэмы, зачем же он деспотически требует, чтобы их читали ему ещё и ещё? Почему не рассказывает себе сам? – Очевидно, ребёнку, переживающему стихи и сказки, нужно, чтобы вместе с ним переживал взрослый, чтобы взрослый соучаствовал в его читательских переживаниях!

Влияние поэзии на младенца, которое интуитивно чувствует любая мать, ещё далеко не в полной мере осознано наукой. Американский поэт Стэнли Куниц заметил: „Поэзия – это одновременно и наиболее примитивная, и наиболее сложная форма использования языка… Поэтическое слово звучало на заре человеческого существования ещё тогда, когда первые символы не произносили, а пели или изображали в танце“ (Куниц Стенли. Мудрость тела. – Журнал “Америка”. – 1988, № 376. – С. 54). Поэзия – сложнейшая речь, концентрат чувств – была доступна примитивному человеку и доступна младенцу. Сначала было слово, и было оно, вероятно, поэтическим словом, слитным с песней и танцем, с движениями и чувствами. И зрелому взрослому читателю, и ребёнку-слушателю доступно первобытно-детское, поэтическое переживание слова. Более того, мне представляется, что с подобного переживания начинается восприятие поэтического произведения и ребёнком, и зрелым читателем. Если произведение почему-либо не вызывает у читателя такого первичного переживания, тогда оно не оказывает художественного воздействия.

Такое восприятие поэзии подобно освоению мира в детстве:

Как зритель, не видевший первого акта,
В догадках теряются дети.
И все же они ухитряются как-то
Понять, что творится на свете.

(С.Маршак)

Как формулирует В.Ф. Асмус, рассуждая о зрелом читателе: „подлинным первым прочтением произведения, подлинным первым прослушиванием симфонии может быть только вторичное их прослушивание“. (Асмус В.Ф. Чтение как труд и творчество // Валентин Фердинандович Асмус / Под ред. И.И. Блауберг и В.А. Жучкова. – М.: РОССПЭН, 2010. – С. 440).

Когда родные читают младенцу стихи или поют песенки, кроха реагирует, разумеется, не на произведения, а на ласковую интонацию взрослого и на ритмически организованную речь. Мамы древних времён, как и сегодняшние, ухаживая за родными бессловесными крохами, непременно сопровождали свои действия необычной, небудничной речью: приговариваниями, напевами, закличками, потешками. Наши пра-пра-матери поступали подобно пра-пра-врачам, которые словами лечили болезни и заговаривали боль. Нежные материнские прикосновения к малышу, бережные движения матери, укачивающей ребёнка, купающей или массирующей его, играющей с ним и т.д., сопровождались её ритмической речью, обращенной к питомцу, ласковыми интонациями, мелодией. Всё это создавало гармонию священнодействия, которое должно было защитить дитя от болезней, голода и других бед, наполнить его силой, бодростью, чувством справедливости, одарить речью и умом:

Потягунюшки,

Порастунюшки,

Поперек толстунюшки,

А в ножки – ходунюшки

А в ручки – хватунюшки,

А в роток – говорок,

А в головку – разумок.

Череда размеренных и повторяющихся действий матери, ухаживающей за ребёнком, ритм её движений, общий с ритмом напевной материнской речи, и сегодня умиротворяюще действуют на мать и дитя, усиливают переживание счастливой взаимозависимости, наделяют энергией: малыша – для роста, маму – для ухода за крохой. В этой благотворной атмосфере созревают физические и духовные силы ребёнка, возникают первые впечатления о мире – жизненный фундамент человека. То, что сейчас именуется поэзией пестования (материнской поэзией, литературой для самых маленьких, стихами для грудных детей), зародилось вместе с обрядами кормления, укладывания в колыбель, купания, лечения, обучения ходьбе и т.д.

Ремарка для родителей. Поэзии пестования – это богатство, которое завещали предки молодым мамам (и папам тоже): в каждом произведении такой поэзии содержится сценарий совместных действий взрослого с ребёнком и одновременно – речевое сопровождение к этим действиям, вызывающим у малыша (и у взрослого!) положительные эмоции.

Традиция (или интуиция), побуждающая взрослого использовать готовые стихотворные формы при эмоциональном общении с малышом, по-видимому, усиливает потребность ребёнка в стихах. У родной речи и любви к поэзии – общее происхождение. И в этом, видимо, одна из причин, по которой мать испытывает желание погружать младенца в поэзию. Фольклорные песенки и потешки, бесхитростные, наполовину импровизированные материнские поэтические приговорки успокаивают и радуют дитя, обогащают и “очеловечивают” ребёнка. Поэтому эмоциональный резонанс младенца маминому пению и маминому чтению стихов – полноценное восприятие поэзии.

“Материнское чтение” даёт больше, чем может показаться на первый взгляд. Оно не только развлекает, отвлекает и успокаивает малыша, но и создаёт у малютки чувство защищённости, ощущение устойчивости и доброжелательности мира. Резонируя переживаниям взрослого, дитя “упражняет” свои чувства, развивается эмоционально, осваивает звучание родной речи, привыкает к интонациям мамы и её любимых поэтов. У ребёнка и у родителей накапливается опыт совместных читательских впечатлений. Так, без поучений и нотаций, родители участвуют в формировании первых читательских привязанностей. Из них позже произрастёт сходное с родительским (во всяком случае – понятное родителям) отношение ребёнка к литературным персонажам и к их поступкам – основа нравственных оценок и позиций.

Мамы, которые уже в первые недели после появления ребёнка на свет, начинают рассказывать ему стихи и напевать песенки вскоре замечают, как младенец в колыбельке сосредотачивается, улыбается, взмахивает ручками и ножками, то есть явно получает удовольствие от маминого чтения или пения и не скрывает этого. Улавливая ответные движения и улыбку крохи, мама тоже радуется. И это совместное переживание счастья делает взрослого и младенца ещё ближе друг другу. Так искусство с самого начала жизни ребёнка (подобно тому, как это было в истории человечества!) выполняет одну из важнейших своих функций – сближает и роднит людей в их общих переживаниях.

При этом знания об искусстве, о жанрах и художественных приёмах, знания о языке и его возможностях, даже само знание языка, понимание словесных значений оказывается второстепенным: для младенца все слова – новые, „иностранные“, но он радуется поэтической речи, обращённой к нему.

Думаю, что Чуковский-педагог, увлечённый „стиховым воспитанием“ детей, почувствовал в малышах готовность к целостному, непосредственному, первобытно-детскому поэтическому восприятию и в пробуждении и укреплении этого восприятия видел первый шаг на пути формирования читателя. Несомненно,