100 великих спортсменов

(1940–1994)

Однако даже Билл Стерн и его наемные писаки не смогли бы придумать ничего подобного саге о Вильме Рудольф.

Дело в том, что повесть о Вильме Рудольф рассказывает о судьбе двадцатого по счету ребенка, родившегося в семье рабочего табачной фабрики в поселке Св. Вифлеем, находящемся неподалеку от расположенного в Теннесси города Кларксвилл, прожить в котором без осложнений было сложно уже само по себе. Однако без осложнений все же не обошлось, и Вильма переболела пневмонией и скарлатиной, оставившей парализованной ее левую ногу.

Однако чрезвычайные ситуации требуют и чрезвычайного лечения, в дозе которого любящие родные себя не ограничивали. Не допуская даже мысли о том, что дочери нельзя помочь, мать Вильмы принялась искать помощь, и ей сказали, что вернуть жизнь в ставшую бесполезной ножку ребенка можно ежедневным терапевтическим массажем. Утлая лодка надежды способна поплыть и по столь мелким водам. Посему мама Рудольф и остальные члены семьи принялись по очереди массировать больную ногу четыре раза на дню. И к шести годам Вильма снова ходила, правда со скобкой на ноге. Вскоре после этого скобка уступила место высокому ортопедическому ботинку, и девочка научилась прыгать по дому на одной ноге. Имея теперь возможность посещать школу, она занялась восстановлением двигательных способностей, для чего, придя из школы, бросала мяч в корзину из-под персиков, подвешенную ее братьями на заднем дворе дома. Однажды, когда девочке исполнилось одиннадцать, ее мать вернулась домой и увидела, что ее дочка играет в баскетбол босиком, а лечебные ботинки лежат рядом.

Более не стесненная в движении, Вильма вступила в баскетбольную команду средней школы «Барт» в Кларксвилле. Тренер Клинтон Грей посмотрел на тринадцатилетнюю мошку, носившуюся по площадке так, словно она старалась скомпенсировать себе то время, которое ушло на болезнь: «Ну и комар. Ты маленькая, быстрая и всегда попадаешься мне под ноги». Однако воинственный дух Вильмы нельзя было сбрасывать со счетов, и к пятнадцати годам юная леди, известная под прозвищем «Мошка», вошла в число лучших в штате, забросив 803 очка в двадцати пяти играх — в том числе рекордные 49 в одной игре. По предложению Эда Темпла, тренера женской легкоатлетической команды «Теннесси A&I», Грей учредил в школе «Барт» такую же команду, чтобы подчеркнуть способности Вильмы. Юная особа вполне оправдала возлагавшиеся на нее надежды, ноги ее летали, рекорды следовали за ними, и она не знала поражений на соревнованиях в течение более трех лет.

Еще более чудесным образом после года соревнований в средней школе, всего через пять лет после того, как она вновь научилась ходить без посторонней помощи, Вильма пробилась в Олимпийскую команду США. И хотя она выбыла из борьбы в первом же забеге на 200 метров в Мельбурне, шестнадцатилетняя спортсменка отметилась в истории, выиграв бронзовую медаль в эстафете 4x100 метров, где она бежала на третьем этапе за команду США.

В течение года Вильма, теперь похожая на 5-футовую газель, поступила в «Теннесси A&I», где она теперь постоянно выступала за «Прекрасных Тигриц» под внимательным и даже строгим присмотром Эда Темпла, создавшего лучшую женскую легкоатлетическую программу в стране, основанную на двух принципах: жесткой конкуренции и постоянных тренировках. Краткую суть его спортивной теории можно было бы просуммировать в одном правиле: всякое опоздание на тренировку карается бегом вокруг поля из расчета один круг на каждую минуту опоздания. Вильма однажды опоздала на занятия на тридцать минут, и ей пришлось бежать тридцать лишних кругов. Больше она на занятия не опаздывала. Что же касается соревновательной части программы, то Темпл доходчиво объяснял ее следующим образом: «Ее подруги по команде — это три самые быстрые девушки в стране. Рудольф бежит быстро потому, что она усердствует на тренировках. Без них она не была бы так хороша». Доказательство действенности программы Темпла было получено в 1960 году, когда вся женская эстафетная команда «Теннесси A&I» в беге на 400 метров была включена в олимпийскую команду США.

Но прежде чем поехать на Олимпийские игры 1960 года, Вильме пришлось встретиться с новой серией серьезных болезней и травм. В 1958 году на нее обрушилась болезнь, заставившая ее пропустить целый сезон; в 1959 году она потянула мышцу бедра; а в 1960 году ей пришлось иметь дело с осложнениями после операции на горле. Вильма, однако, не намеревалась пропускать Олимпиаду. Невзирая на то, что во время олимпийских отборочных соревнований она перенесла тяжелый грипп, Вильма понимала, что «если я не побегу, то не попаду в команду». И она побежала, и попала, и поставила мировой рекорд, показав 22,9 секунды на 200 метрах, выиграв 100 и 200 метров и став опорой победоносной команды Теннесси.

Прибыв в Рим, чтобы сменить австралийку Бетти Катберт в качестве самой быстрой женщины мира, Вильма заявила о своих намерениях в самом первом забеге на 100 метров, лидируя в нем с самого начала. Перед полуфиналами она задремала и, восстав ото сна, одержала победу с преимуществом в три ярда, повторив мировой рекорд в 11,3 секунды, при этом, как написал обозреватель «Нью-Йорк Таймс» Артур Дейли, «даже не надавив на педаль газа». Потом, в финале, легко перебирая длинными стройными ногами, она пролетела по беговой дорожке с мировым рекордом — 11,0 секунд. Впрочем, позже он был аннулирован, так как легкомысленный ветер позволил себе дуновение, на какую-то малость превышавшее допустимые пределы.

Потом были 200 метров, и Вильма вновь доминировала, поставив олимпийский рекорд в первом квалификационном забеге, а потом промчалась к своей второй золотой медали со временем 24,0 секунды, на сей раз против сильного ветра.

За ними следовала женская эстафета 4x100 метров. Вместе с Вильмой выступали три другие прекрасные тигрицы: Марта Хадсон, Лусинда Вильямс и Барбара Джонс. Вместе все четверо поставили в полуфинале мировой рекорд — 44,4 секунды, и намеревались продублировать его в финале. Однако за один круг до финиша им пришлось искать не мировой рекорд, а эстафетную палочку. Когда Вильма уже на бегу приготовилась принять палочку от Барбары Джонс, оторвавшейся на два ярда от немецкой команды, что-то не сложилось, и вместе с палочкой оказалось потерянным и лидерство. Однако каким-то образом, неизвестно как, Вильма ухитрилась удержать ее и помчалась вперед, словно подгоняемая какой-то внешней силой. Наконец она вышла вперед и стала увеличивать отрыв. Финишировала Рудольф, на три полных ярда опередив немок.

Когда она пересекала линию финиша своей третьей победы на Олимпиаде, кто-то спросил у французского фотографа, стоявшего совсем рядом: «Кто победил?» «Газель, естественно, — ответил он, — "Ла Чаттануга Чу-Чу"».

Она и была «Ла Чаттануга Чу-Чу», «Ла Газелла Нера» <Черная газель (итал.). (Прим. перев.)>, «Джесси Оуэнс в юбке» и любимицей публики, симпатизировавшей этой высокой и изящной красавице, на лице которой была написана доброта и, как выразился один из английских журналистов, «истинно королевское достоинство». Отловив феноменальную спортсменку, Барбара Хейлман написала: «Она умеет выступать с грацией и величием герцогини, но в толпе она на одну часть Мошка, а на пять тысяч — народ. Молодые люди и младенцы окружают ее буквально за тридцать секунд».

Встречаясь за рубежом с болельщиками и сановниками, она была послом доброй воли, как писал Дик Шапп, «не имея портфеля и не имея равных себе».

Повесть о Вильме Рудольф также не имеет себе равных. Кроме нее, нет в спорте героя, преодолевшего подобные трудности. Как говаривали тогда по радио: «Билл Стерн, вышли экземплярчик!»
МОРИС РИШАР

(1921–2000)

Одним из вратарей, которому подобное видение докучало и после того, как он ушел в отставку, был Гленн Халл. «Чем мне запомнился "Ракета", так это своими глазами, — вспоминал Халл, — когда он налетал на меня с шайбой на клюшке, глаза его пылали, горели и светились как лампочки на игральном автомате. Чистая жуть». Другой вратарь, Дон Симмонс, утверждал: «Глаза его светились как фары большого грузовика».

Прочие вратари, равным образом смущенные присутствием на поле самого свирепого из хоккеистов, после игр не могли уснуть, терзаемые наезжавшим на них видением шайки, состоявшей из одного человека, наделенного угольно-черными глазами и волосами вполне под пару бившим из его глаз лучам света.

Ришара боялись не только перекушавшие шайб вратари, трепетала вся защита соперников и вообще все, кто попадался на его пути, когда, грохоча и извергая молнии, он катил вдоль по площадке. Ибо Морис Ришар, игрок в той же мере талантливый, как и вспыльчивый, являлся, наверное, самым взрывным игроком из всех выходивших на лед.

Если бы в начале карьеры Ришара кто-нибудь прикинул его шансы стать самым зажигательным из всех хоккеистов, то он решил бы, что на это потребуется срок, сопоставимый с промежутком между двумя последовательными пребываниями «Нью-Йорк Рейнджерс» в обладателях Кубка Стэнли. Дело в том, что в третьем периоде его самой первой игры в младшей квебекской лиге, Ришар попал на силовой прием, упал и сломал лодыжку, что вывело его из строя на весь остаток сезона. На следующий год, катясь с безоглядной решимостью и стремлением к голу, он врезался в борт и сломал левое запястье, пропустив большую часть и этого сезона. В какой-то момент Ришар даже начал спрашивать у себя: «А стоит ли все это испытанной боли и разочарований?»

Тем не менее он выглядел настолько хорошо в тренировочной кампании 1942/43 года, что клуб «Монреаль Канадиенс» предложил ему контракт. Однако после всего пятнадцати игр, во встрече с «Бостон Брюинз», он был встречен силовым приемом в исполнении Джека Кроуфорда. Кончик конька Ришара попал в трещинку на льду, и он неловко упал, сломав правую лодыжку.

Руководство «Канадиенс», посчитав, что обнаруженная Ришаром «хрупкость» помешает ему проявить себя в этой «мужской игре», забыло о таланте игрока и посоветовало ему оставить спорт. Но Ришар уговорил тренера Томми Германа предоставить ему последний шанс. Герман пожалел бедолагу и пригласил его на сезон 1943/44 года.

Ощущая над собой дамоклов меч, Ришар вышел на лед в первую игру. И тут вмешалась мадам фортуна, превратившая молодого человека из губителя собственных конечностей в губителя рекордов.

Во встрече с «Бостон Брюинз» Ришар задел защитника Дита Клэппера, своего визави, беспечно взлохматив волосы на его голове своей клюшкой. Не просто рассерженный, разгневанный подобной наглостью со стороны новичка, Клэппер решил дождаться удачного мгновения и отомстить. Долго ждать не пришлось: считанные секунды спустя Ришар вылетел ракетой на территорию «Брюинз», и Клэппер встретил его сокрушительным приемом и перебросил через борт на дополнительные сиденья. «Выше голову, парень, — рявкнул Клэппер, глядя на поверженную фигуру, — иначе я уложу тебя еще раз». И конечно же не успела большая стрелка часов совершить полный круг, Ришар вновь оказался на льду и ринулся за шайбой, как раз отправившейся в его сторону. Но Клэппер вновь поймал его и размазал по льду, превратив в груду жидкой субстанции, прикрытую красно-серой форменкой. Прокатив над уничтоженным соперником, Клэппер выкрикнул: «Выше голову, говорю тебе!» Слова эти попали в цель, и, начиная с того мгновения, Ришар смотрел только вперед — на ворота, а не на шайбу — огорчая тем самым остальных игроков лиги.

Теперь, когда в груди его вспыхнул огонь под стать тому, что пылал в глазах, Ришар сделался неотъемлемой частью той линии нападения Монреаля, которую собирал тренер Дик Ирвин. Она включала центрфорварда Элмера Лэча, говорившего только по-английски; левого крайнего Тоу Блейка, бойко владевшего и французским языком, и английским; и молодого Ришара, любимца франко-канадских болельщиков. Называвшаяся «ударной», эта тройка забросила 82 шайбы, причем 32 из них оказались на счету пламенного Ришара. «Канадиенс» же тем временем катили к поставленной цели, которой и добились, выиграв чемпионат при всего пяти поражениях и оторвавшись на 25 очков от занявшего второе место «Детройта».

Столь долго собиравшаяся гроза наконец разразилась в первом круге плей-офф Кубка Стэнли 1944 года. Игра была плотной, защитник Торонто Боб Дэвидсон следовал за каждым движением Ришара, и «Мейпл Ливз» <Мейпл Ливз — Maple Leaves — «Кленовые листья». (Прим. ред.)> выстояли на нулях первый период матча с «Летающими Французами». Но во втором Ришар оторвался от опекуна, разыграв небольшую одноактную пьесу. За первые две минуты и пять секунд он забил два гола и добавил к нем попозже еще один, совершив «хет-трик» в одном периоде, невзирая на то, что его дважды отправляли на пару минут поразмыслить на скамье штрафников. Хотя игра уже была сделана, Ришар еще не был удовлетворен. До конца встречи его фамилия появилась на табло еще два раза, и в итоге его поединок с вратарем «Листьев» Полом Бибо закончился со счетом: Ришар — 5, Торонто — 1.

А потом, как принято на стадионе Монреаля, были названы три звезды матча. Обыкновенно оглашение их имен производится в порядке возрастания заслуг, и каждое последующее имя встречается все более громким одобрительным ревом. Но в эту сказочную ночь было трижды повторено имя одного человека, Мориса Ришара. И болельщики сопровождали своей громогласной осанной имя одного игрока, которому они дали прозвище «Ракета».

Теперь, оказавшись Прометеем освобожденным, Ришар продолжил свой собственный натиск на книгу рекордов в следующем году, добившись невероятного показателя — гол за игру. Сияя очами и разя клюшкой, Ришар бил, лупил, колотил по шайбе, вбив ее в сетку пятьдесят раз за сезон в пятидесяти играх. На одном игровом отрезке он забрасывал пятнадцать шайб в девяти играх, кроме того, он десять раз в сезоне забросил больше двух шайб в одной игре. Сегодня результат в пятьдесят шайб считается обыкновенным, однако нынешние Ришары делают это за восемьдесят игр и попросту копируют предшественников, но истинное право на это достижение принадлежит Ришару.

Другой составной частью дарования Ришара являлся его жуткий темперамент, вещь настолько пламенная, что удержать его в повиновении могли, по слухам, лишь семь жандармов. Ришар не боялся ссор, каким бы ничтожным ни являлся повод для них. В равной мере искусно владея клюшкой и кулаками, он наносил сопернику ущерб обоими способами. Три его драки удостоились большего количества чернил, чем найдется воды в Великих Озерах. Интересно, что все они произошли во встречах с «Детройт Ред Вингз», архисоперником «Канадиенс» в борьбе за власть в НХЛ в сороковых и пятидесятых годах. В одной из них Ришар столкнулся со своим соперником в борьбе за звание лучшего правого крайнего двух десятилетий, Горди Хоу. В тот вечер Ришар пытался поймать быстрого Хоу, но нарвался на Сида Абеля. Так и не дорвавшись до Хоу, Ришар отомстил Абелю, сломав ему нос одним ударом. В другой раз он помог Монреалю выиграть Кубок Стэнли, уложив детройтца Теда Линдсея прямым правым в челюсть.

Однако наиболее прославленная драка произошла в последние дни сезона 1954/55 года, который заканчивался при легком преимуществе Монреаля над Детройтом, причем Ришар также лидировал с небольшим преимуществом в борьбе за свой первый титул лучшего снайпера. В последнее воскресенье сезона, в проходившей в Бостоне встрече с «Брюинз», Ришар игриво ткнул клюшкой игрока соперников Хэла Лейкоу, и в завязавшейся битве нанес удар или два лайнсмену Клиффу Томпсону. Президент лиги Кларенс Кэмпбелл, разгневанный поведением Ришара, выставил буйную звезду с поля на три игры регулярного сезона и всю серию плей-офф.

«Ракета»-Ришар перенес свое наказание сидя, однако болельщики были возмущены. И когда Кэмпбелл появился в «Форуме» — местечке, слишком просторном для сумасшедшего дома, но чересчур маленьком для того, чтобы вместить в себя нацию, — на встрече «Туземцев» с «Красными Крыльями», его приветствовали жуткой сценой в традициях Французской революции. Болельщики, изнывая от патриотизма, пустили в ход оскорбления, программки, каштаны, попкорн, слезоточивый газ и, наконец, кулаки. Вскоре мятеж выкатился на главную артерию Монреаля, улицу Св. Екатерины, где разгневанная толпа била окна и грабила магазины. Только выступление Ришара по радио, во время которого он на французском языке сказал: «Я отбуду свое наказание и на следующий год вернусь, чтобы помочь клубу и его молодым игрокам победить в Кубке Стэнли», наконец успокоило разбушевавшуюся толпу.

Ришар продолжал бушевать на хоккейной арене еще пять лет — как и его болельщики во имя своего кумира, накладывая новые и новые мазки на творимую им картину. Наконец, после сезона 1959/60 года, с рекордным для того времени результатом 544 гола, «Ракета» ушел в отставку. Буйство было ему прощено, и по прошествии всего девяти месяцев, при положенных для обычного человека пяти годах ожидания, он был введен в Зал хоккейной славы.
ЖАН-КЛОД КИЛЛИ

(родился в 1943 г.)

Килли, имя которого разделяла пополам гордая черточка, имел, похоже, черточку и в фамилии, по крайней мере с точки зрения произношения, ибо в галльском варианте его фамилия звучит как «Кии-ЛИИ». Темноволосый и симпатичный, кумир вечеринок во всем, вплоть до шрама на левой щеке, он был настоящим героем своей страны, словно какой-нибудь полководец. Один острослов так охарактеризовал его популярность: «Когда у Килли болит гортань, вся Франция полощет свое горло и булькает».

В соответствии со словами отца, подарившего маленькому Жан-Клоду первую пару лыж в его жизни, молодой человек был «рожден для лыж». Мальчик, «любивший лыжи, как некоторые малыши любят своих плюшевых мишек», часами пропадал на склонах холмов, окружавших маленькую деревушку Валь д'Изер, расположенную во французских Альпах.

В шесть лет он уже победил в прыжках на лыжах. В восемь он катался быстрее и лучше своих инструкторов. А в шестнадцать ему пришлось оставить школу ради французской сборной, отдав себя целиком своей всепоглощающей страсти.

Но, приобретая себе имя среди лыжников, Килли приобретал и репутацию другого рода. Дело в том, что он атаковал жизнь в том же самом отчаянном стиле, что и горный склон, — всегда во имя того, что французы называют «добрым препровождением времени».

В течение нескольких лет Килли мог составить долгий перечень болезней и лекарств, достойный страдальца, только что оставившего клинику, — начиная в том числе с обычных при прыжках травм и серьезных повреждений, таких, как переломы ног и лодыжек, плюс несколько не вполне обычных, таких как легочная инфекция и даже амебный паразитоз — сувенир, прихваченный им из Алжира на память о службе во французских войсках.

Однако пройдя все это, Килли сохранил уверенность в себе. «Я никогда не знал физического страха, — говорил он. — Во мне нет смятения. Если с кем-нибудь рядом случается несчастье, я говорю себе: но это же произошло не со мной. А когда травму получаю я сам, то принимаюсь в первую очередь искать собственную ошибку».

К двадцати одному году, только что расставшийся с армией, Килли обладал всем необходимым опытом, чтобы попасть в команду Франции на Олимпийских играх 1964 года. Однако в Инсбруке, Австрия, он занял всего лишь пятое место в гигантском слаломе, в то время как золотая медаль досталась его соотечественнику Франсуа Бонлье, и сошел с дистанции в скоростном спуске и в специальном слаломе.

Однако личный компас Жан-Клода Килли показывал правильный курс, и скоро он сделался королем горных лыж — в буквальном и переносном смыслах. В 1965 году Килли выиграл чемпионат Европы, в 1966-м — два титула чемпиона мира, в сезоне 1966/67 года — двенадцать из шестнадцати этапов Кубка мира, а потом, после короткой паузы (которую мог позволить себе лишь не сомневающийся в собственных возможностях человек), потраченной в 1967-м на участие в спортивной автогонке на Сицилии (где Килли пришел, увидел и победил), вновь одержал победу в 1968 году на Кубке мира.

Килли сделался национальным сокровищем, гордостью Франции. И когда в 1968 году Франция принимала у себя зимние Олимпийские игры в Гренобле, человек, которого соотечественники теперь называли le superman, должен был прославить флаг страны в альпийском троеборье — на что надеялись все французы.

Хотя каждый из трех видов представляет собой самоцвет в отдельной оправе, первый из них, скоростной спуск, является наиболее сложным и требует от спортсмена всего, на что тот способен, и потому победа в нем наиболее почетна. Пользуясь словами товарища Килли по команде, Гая Перийя: «Скоростной спуск не оставляет места компромиссу. Ты или победишь, или погибнешь». Сказавший это Перийя первым спустился по трассе, имевшей протяженность две мили, и пересек финишную линию со временем 1:59,93, ставшим ориентиром для последующих спортсменов

Заняв свое место у стартовой калитки, после того как дюжине конкурентов не удалось выйти из двух минут, Килли, выступавший четырнадцатым, был готов поставить на колени непокорную трассу и опередить Перийя. По сигналу он вылетел со старта, лыжи его с шипением неслись по белому покрову вниз под горку, да так быстро, что на его спортивном костюме отскочила лямка. Сопровождаемый приветственным ревом своих соотечественников, выкрикивавших его имя, «Ки-ЛИ, Ки-ЛИ» и его прозвище «Casse-cou» (или «сорвиголова»), он прокатил по склону до финиша, который пересек со временем 1:59,85, опередив Перийя на восемь сотых секунды — на носок лыжи.

Вторым этапом путешествия Килли за золотом альпийского троеборья стал гигантский слалом, проводящийся между двумя рядами синих и красных двойных шестов с флажками, расставляемых явно каким-нибудь специалистом в области американского футбола. Крутясь, вертясь и выписывая пируэты между шестами при надлежащем числе миль в час, не ехавший, а летевший по снегу Килли показал лучшее время в первой попытке. На следующий день он продолжил серию своих побед во второй попытке, завоевав свою вторую золотую медаль с комфортным отрывом от конкурентов в две с лишним секунды.

Теперь от желанной тройной победы Килли отделяла лишь трасса специального слалома, представляющего собой укороченный вариант гигантского, где любой хороший вираж стоил следующего за ним. Однако насколько хорошо проходили их спортсмены, в известном смысле растворилось в тумане, так как на склоны Гренобльских гор перед соревнованиями выполз ледяной туман. И спуск этот, начавшийся в настолько густом тумане, что спортсмены просили судей перенести его, закончился в столь же густом тумане противоречий — одном из наиболее плотных в олимпийской истории. После того как официальные лица в своей коллективной премудрости отмахнулись от пожеланий лыжников, руководствуясь тем, что туман, конечно, помеха, но мешает всем в равной степени, соревнования начались, хотя и спортсмены, и судьи едва видели друг друга даже на небольшом расстоянии. Тем не менее солнце в тот день чудесным образом пробилось все-таки сквозь облака, осветив дорогу Килли, который воспользовался коротким просветом и промчался, крутя и виляя, сквозь шестьдесят девять ворот, выехав в итоге на первое место в первой попытке.

Стоя над склоном, затянутом столь плотным туманом, что его вполне можно было бы использовать в качестве декорации для сцены в аэропорту в фильме «Касабланка», начинавший вторую попытку Килли высился как гранитный утес над каньоном. А потом умные лыжи понесли его от ворот к воротам, он просачивался в них, как та самая нитка в игольное ушко, закончив обе попытки с общим временем 99,73 секунды. И теперь ему оставалось только волноваться и ждать вместе со всеми болельщиками завершения соревнований.

Первым на его время нацелился норвежец Хаакон Мойен, показавший в двух попытках лучшее время, но дисквалифицированный за пропуск двух ворот. Настала очередь австрийца Карла Шранца, самого опасного соперника Килли в борьбе за «тройную корону». Шранц, бывший третьим после первой попытки, остановился перед десятыми воротами, появившийся на трассе таинственный неизвестный заставил его прекратить спуск. Имея при себе троих свидетелей, Шранц поднялся вновь на вершину и попросил судей разрешить ему повторный старт. Разрешение было получено, и на сей раз Шранц вновь ринулся вниз по склону, совершенно идеальным образом финишировав с общим временем 99,22 секунды — на полную половину секунды быстрее Килли.

Поклонники, только что восторженно приветствовавшие своего кумира, встретили это гробовым молчанием. Какие-то секунды казалось, что третья золотая медаль «улыбнулась» Килли.

Однако судьба смилостивилась над ним. Или, говоря языком более точным и прозаическим, судьи изменили свое решение. Пока Шранц выступал на пресс-конференции в качестве неофициального победителя, судьи собрались на чрезвычайное совещание, чтобы рассмотреть заявление о том, что австриец пропустил ворота до того, как ему помешали на воротах номер 10. Наконец после двухчасового обсуждения судьи выпустили бюллетень, утверждавший, что, поскольку Шранц нарушил правила прохождения ворот, он подлежит дисквалификации. В итоге золотая медаль была вручена Килли, что сопровождалось бурными народными волнениями, равных которым не было после штурма Бастилии.

Располагая тремя вершинами, с высоты которых можно было пренебрежительно взирать на спортивный мир, Килли рассудил, что «атлет должен уйти из спорта на пике своей карьеры», и ушел в отставку, чтобы попользоваться плодами победы. Тем не менее через пять лет он оставил свое уединение и выиграл звание чемпиона среди профессионалов, заявив: «Мои клиенты предпочитают видеть меня на вершине горы, а не в расположенном в Детройте магазине». Еще раз Жан-Клод Килли вернулся в спорт в 1988 году, в качестве сопрезидента организационного комитета Олимпийских игр в Альбервилле, когда исполнилась его мечта, и право на проведение XVI Зимней Олимпиады было предоставлено Франции благодаря его собственным заслугам.

И это справедливо по отношению к человеку, превратившему спортивный мир в болельщиков, увлекающихся горными лыжами. Быть может, лучше всех сказал о нем Дэн Дженкинс: «Пройдут годы, спорт сделается более понятным и популярным, но рекорд Килли будут вспоминать со столь же затуманенными глазами, как и летнюю пору Бейба Рата».