А. А. Харитановский человек с железным оленем повесть о забытом подвиге. Главная редакция географической литературы

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Берег лейтенантов

...В обед еще светло, а потом смеркается и наступает ночь.

Юго-восточнее острова Большой Бегичев в море выходит река Анабар. В проливе, который отделяет остров от материка, ее воды смешиваются с хатангскими. На берегу попадаются пасти - ловушки из бревен для промысла песца. Стоят они через каждые 200-300 метров, точно батареи, нацеленные на океан. Фронт их прерывается только скалами.

"Неведомый зверь"

В Усть-Янске жили промышленники. Собственно, не они, а их семьи. Мужчины большую часть года проводили на Ляховских островах. Охотились там на песца, добывали Мамонтову кость. Бивней на островах видимо-невидимо, хоть и вывозят их оттуда вот уже две сотни лет. Да и на материке, по берегам рек, в мерзлоте порой обнажаются целые кладбища мамонтов. Реки уносят эти останки в океан или хоронят на дне. Такие могильники дали повод сочинить легенду про подземного зверя: "Когда идет он, то земля и лед вспучиваются буграми. А как выглянет из-под земли, дыхнет воздуха - так смерть..." Про зверя-великана Глеб слыхал и на Камчатке.
Охотники из села Камаки видели в Ключевском доле таинственные следы. Можно подумать, что зверь шел по еще не затвердевшей лаве, продавливая своей тяжестью ее корку. Лава остыла, и отпечатки окаменели. Каждая ступня с большую сковороду, а длина шага более метра. Гигант!
То, что это следы и ничто иное, подтверждает их удивительное однообразие. Зверь прошел будто вчера, обходя препятствия: крутизны, скалы, расщелины и другие опасные места.
Глеб тогда обратился за разъяснением к П. Т. Новограбленову. Краевед сказал:
- Я уже писал о следах этого неведомого зверя. Допустите, что их оставил мамонт.
- То есть как? - поглядел одуревшими глазами Глеб.
- Да так. У народностей Сибири сохранились предания о мохнатых зверях с длинными трубчатыми носами. Слово "слон" знать им неоткуда. Якуты, скажем, называют мамонта "водяным быком", а их соседи - юкагиры "подземным зверем". Что касается камчатского "неведомого зверя", то ительмены мне говорили, что это огромный медведь.
Профессор-зоолог Державин, который в 1909 году путешествовал по полуострову, усомнился в таком толковании: уж очень отпечатки велики. Но с каким еще великаном могли камчадалы сравнить медведя: медведь самый крупный зверь на полуострове. Нет, дело не в названии, а в том, что перед нами следы когда-то жившего существа. И возможно, действительно мамонта.
- Но мамонты не пережили последнего оледенения,- возразил Глеб. - Это общеизвестно.
- Не все ученые разделяют такое мнение, - сказал Новограбленов. - К тому же на Камчатке ледники некоторых районов вовсе не коснулись. Доказательством тому - роща грациозной пихты возле Кроноцкого вулкана. Других мест на земле, где бы это дерево росло, нет. Наша каменная береза тоже древнейший доледниковый лес. А орхидеи?! Вы их найдете возле горячих ключей... На Камчатке проходила бурная вулканическая деятельность. Вероятно, ледники не могли осилить подземное тепло. Роща ведь прилепилась к вулкану. Возле вулканов и "таинственные" следы. Вот и допустим, что по Ключевскому долу паслись последние на земле мамонты. Судя по глубине отпечатков (пятнадцать - двадцать сантиметров), которые не успели разрушить ни воды, ни ветры, животные ходили здесь еще в нашу эру...
Таинственные следы волнуют исследователей, краеведов до сего дня. Попытку обосновать гипотезу о камчатском мамонте предпринял недавно научный сотрудник Камчатского отделения Тихоокеанского института рыбного хозяйства и океанографии молодой биолог Анатолий Георгиевич Остроумов...
Жители камчатских сел, как и Усть-Янска тоже занимались добычей мамонтовой кости. Выделывали из нее и игрушки, и оружие. До сего дня на полуострове мастерят костяные полозья для нарт. Подбитые ими нарты хорошо скользят не только зимой, но и летом по мокрой траве или мху. Но промышленники якутского Севера заготавливали клык тысячами пудов! Вывозили его в центр России и за рубежи.
С таким вот "клыкоискателем" и выехал Глеб из Усть-Яяска на север. Расстались они на берегу Селяхской губы. Промышленник направился на мыс Святой нос, от которого лежал обычный путь на остров Большой Ляховский, а Глеб поехал по оленьему "тракту" на восток.
Этот восток! Он начался от Мурманска. Где восток, когда даже не видно Полярной звезды? А магнитная стрелка на компасе вдруг ни с того ни с сего начинает крутиться как бешеная. И если велосипедист в пути от Оленека до Яны имел возможность пить горячую воду и наслаждаться теплом охотничьих зимовий то теперь двигался по безлюдью. В темный декабрь опаснее всего одиночество...
Лишь вблизи берега Хромской губы Глеб увидел конус чума, над которым полыхал отсвет горящего очага.
Хозяин-юкагир после традиционного угощения и обмена новостями пожаловался гостю на болезнь отца. Так как недомогание оказалось довольно заурядным - старика мучили глисты, Глеб, не задумываясь, поделился с больным ампулами лекарства, которым снабдила его фельдшерица еще в Хабарове. "На всякий случай: питаетесь все время сырым".
К утру следующих суток лечение произвело такой поразительный эффект, что юкагир стал просить Травина предпринять поездку в тундру к его другу, страдавшему подобным же недугом. Дело в том, что хозяева решающую роль придали не лекарству, а самому лекарю. Пришлось согласиться, Оленья упряжка помчалась на юго-восток.
...Просторный чум. Хозяева и гости расположились возле стен, в центре - костер. Перед огнем, как изваяние, полуголый человек в шапке с перьями. Горбоносое, намалеванное лицо исказилось гримасой, дрогнули побрякушки на шее, звякнул бубен - и словно вихрь пронесся по чуму.
Трещат и сыплются искры, подпрыгивает пламя, освещая смуглые застывшие лица; шаман беснуется, ритмично звучит его бубен: то гудит, то глухо рокочет, гипнотизируя зрителей... Но вот шаман заговорил, тыча пальцем туда, где сидел велосипедист. Поймав несколько косых взглядов, Глеб понял, что гадальщик болтает что-то неладное.
- О чем это? - обратился он к своему знакомому.
- Ты, дескать, нехороший человек, - перевел тот. - Однако врет он. Давай лекарство.
Взяв ампулы, юкагир встал и горячо заговорил. Он показывал на Травина, на себя, на лежавшего за пологом больного. В его речи часто повторялись слова "русский: друг", "человек с железным оленем".
...Шаман, оттесненный: к самому выходу, бормотал про себя какие-то ругательства.
- Он, знаешь, что говорил? - начал юкагир, когда возвращались. - Будто ты был не один, а трое. Двое, мол, убили одного, а потом ты убил и своего напарника, чтобы завладеть "железным оленем".
- Ты что же не сказал сразу? - резко спросил Глеб.
- А зачем? Шаман-то не настоящий, из русских. Только мажется здорово. Мы ему не больно верим: пришлый он.
"И верно тут что-то не так", - подумал Глеб о странном колдуне.
Загорелось сияние. Оно было необычным, напоминая скорее зарю. На горизонте разлилось однообразное красно-оранжевое пятно. Оно расширялось, заполоняя северо-западную сторону неба.
Каюр тревожно заерзал на нарте и вынул изо рта трубку.
- Плохо! - сказал он.
- Что плохо?
- Да вот такие кровяные сполохи. У наших там, - он показал трубкой на север, - что-то случилось: красные костры жгут.
Глеб недоуменно взглянул на серьезное и опечаленное лицо спутника.
- Юкагирский народ в старину был многочисленным, но очень уж мирным. Жил богато и без ссор, - продолжал каюр. - Но вот однажды с южных гор спустилось незнакомое племя и началась война. Юкагиры не ожидали ее и были вынуждены отступить. Большинство отправилось вместе с табунами по льдам через море на другую землю следом за птичьими стаями. Там и живут. Старики стариков говорят, что когда у родичей все ладно, то они жгут разноцветные костры, и мы тоже радуемся. А редко-редко загораются, как сейчас, красные. Это мой народ дает знать о беде... Но никто уж теперь не помнит дорогу на ту землю, и помочь никак нельзя.
"Э-эжз!" - свистнул в воздухе хорей, и олени, заложив рога на спину, раскрыв широко рты рванулись вперед к далеким пылающим кострам.

В пути

И снова один на один с тундрой. Хромская губа глубоко вдается в сушу. Восточный берег ее низменный с редкими сглаженными холмами. Не всегда отличишь, где море, где земля. Только по нагромождениям плавника можно разобраться, что находишься на берегу. Круглые сутки темень. Выручает верная спутница Полярная звезда. Глебу смешно вспомнить, как еще недавно для ее обнаружения он сначала отыскивал ковш Большой Медведицы, а затем уже по нему брал прямую на звезду.
Под ногами заструги. Беспрерывные ветры прессуют снег, который ложится застывшими волнами; переменится ветер - поверх старых заструг набегут новые. И так за зиму много раз. Разрезай снег и читай, какие ветры и когда здесь дули. Если засечь по компасу или просто на велосипедный флажок угол, под которым пересекаешь заструги, то можно легко выдержать желаемое направление.
У Глеба главная забота не проскочить случайно устье Индигирки. И хотя низкий берег слился со льдом, глаз привычно отбивает линию суши: береговой снег более пухлый, а на льду он влажнее от выступающей соли... Снежный покров - это своего рода, климатическая карта. Коряк, например, по характеру заструг, по глубине покрова определит не только направление дувших ветров или вчерашнюю погоду, но и скажет, какой выдастся весна...
На этот раз Глеб устраивал ночевку по всем приметам на берегу, вблизи от залома из плавника. Разведя костер, он принялся ставить палатку. Опорной мачтой, как всегда, служит велосипед. Смастерив из тлеющих углей подобие азиатского мангала - и тепло, и дыма нет, - Глеб улегся на отдых. Не проспал и десяти минут, как почувствовал непривычный жар.
Ветер, подкравшийся из-за торосов, резко хлестнул по палатке. Край ее, видимо слабо закрепленный, свалился прямо на угли. Сухая бязь вспыхнула, огнем опалило и пышные волосы велосипедиста. Глеб вскочил и, еще не очнувшись как следует, начал вминать в снег горевшую палатку. Несколько кусков обгорелой ткани - вот и все, что осталось от прежнего убежища.
После пожара путешественнику перед каждой ночевкой приходилось сооружать "зимовье". Выкопает он яму, утрамбует площадку. Топориком нарубит кирпичи из наста и начинает выкладывать бруствер. Каждый ряд - напуск на треть кирпича к себе. Строит, пока не окажется внутри снеговой избушки. Велосипед по твердо заведенному правилу ставился так, чтобы утром сразу знать направление, по которому шел. Все строительство продолжалось обычно час-полтора. Работать уже тем хорошо, что не замерзнешь: желание спать спорит с холодом.
Утром Глеб вставал, пробивая головой сугроб, словно мифологическое существо, рождавшееся, правда, не из морской пены, а из полярного снега. Поев, отправлялся дальше. Обеда, как и в начале похода, не было. Режим оставался законом, в который лишь пурга вносила изменения. Так получилось, когда путешественник находился уже неподалеку от Индигирки.
Проснулся он в своем "куропаточном" зимовье, как обычно, в шесть. Наверху гудело. Тундру, отмалчивавшуюся целых полмесяца, прорвало. Она высказывала на своем свистящем языке массу пренеприятнейших новостей. "Во-первых, - говорила она, - ты, товарищ Травин, потеряешь день-два, а может быть, и неделю; во-вторых, тебе следует экономить пищу, то есть отсиживаться впроголодь; в-третыгх, можешь замерзнуть; в-четвертых..." И так без конца.
Прошли сутки и еще одни. Нельзя сказать, чтобы уж особенно холодно, но снег все же не одеяло. Съежившись в своем логове, Глеб пережидал непогоду. Из-за тоски и скуки начал даже видеть сны. Возникали картины, весьма далекие от сурового арктического бытия... Но однажды какой-то полудремавший нерв дал необычный, тревожный сигнал - мозг и все тело наполнились от этого толчка ощущением опасности.
Еще не проснувшись, Глеб открыл глаза. Что это?! С низкого сводчатого "потолка" на него глядели черные зрачки... Он дико закричал и рванул нож. Видение исчезло. Но наверху осталась дыра, через которую лился лунный свет.
"Уж не приснилось ли?" - подумал Глеб.
Да нет: в море, к торосам, уходил след...
Так впервые встретился путешественник с белым медведем. Случилось это в канун нового 1931 года.
Очень плохо с ногами. Сильные морозы пробивали поношенную обувь. В кончики пальцев будто втыкали гвозди. Постоянная боль притупляла внимание, отвлекала. На плечи сваливалась дополнительная усталость. И тишина, темная стеклянная тишина: крикни - и разобьешь.
Иногда на ходу он словно терял сознание. В памяти возникали отрывочные картины детства.
- ...Что же ты, брат, на четвереньках? - говорил ему, четырехлетнему, отец, прибывший с действительной инвалидом.
Глеб, краснощекий крепыш, сидя на отцовских коленях с большой городской баранкой во рту, не отвечал ни слова. Это так хорошо - сидеть на коленях, и главное - высоко. Глебу всегда приходится задирать голову: ходить он еще не умеет, в избе и на улице передвигается только ползком.
- Что за болезнь прицепилась? - сетовала мать, собирая на стол. - Говорить рано начал, вроде бы здоров, а на ноги никак не поднимется.
Глеб внимательно прислушивался к разговору родителей и искоса поглядывал на отца. Он очень боялся, что этот бородатый дядя в серой суконной гимнастерке с - такими вкусными кренделями вдруг скажет: "А ну слазь!"
Но отец молчал, у него свои заботы.
- В город пойдем, в Псков. А, ползунок? - обратился вдруг к Глебу. - Только вот как? Оба безногие, - невесело улыбался он.
Назавтра произошло необыкновенное. Мать шла с водой от колодца.
- Мам, а мам, - окликнул ее сидевший на траве Глеб. - У меня есть ножки.
- Есть-то есть, да вот напасть, ходить ими не умеешь.
- У-умею. - Глеб встал и, потоптавшись, словно пробуя силы, сделал несколько шагов.
- Леонтий, скорее сюда! Глеб пошел! - крикнула мать.
А малыш ступит раз-другой и победоносно оглянется. - Ай да Илья Муромец! - смеялся отец, подбрасывая сына. - Сидел, значит, сиднем тридцать лет и три года, а пришла нужда -поднялся...
Резкая боль в ноге, как удар тока, возвратила путника к действительности. И снова холод, лед и одиночество.
Прошло уже полтора месяца полярной ночи. В середине дня начали зарождаться зори. Через неделю показался язычок солнца. Подразнил и скрылся, оставив огненный след.

жүктеу/скачать 0.88 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: