А она с нутром, эта малютка

„НА БАЛУ УДАЧИ"

Книга «На балу удачи» написана самой Эдит Пиаф в 1958 году. Мне она очень дорога. В ней слово за сло­вом, такт за тактом рождается труднейший жанр пес­ни, скользящей на острие ножа, одно мгновение — и искусства нет! А есть кабак с его банальными звезда­ми, специально для удовлетворения вкусов богатых лю­дей, ищущих острых ощущений.

Эдит Пиаф выносит этот жанр за грань непристой­ной и тривиальной пошлости ночных кабаре. Быть мо­жет, то, что она поет, не всегда оригинально по музы­ке и тексту. И это только на хорошем уровне, но по ма­стерству и подлинности чувств исполнение ее было на­столько высоко, что заслоняло все недостатки, как внутренние, так и внешние.

В предисловии к книге «На балу удачи» француз­ский поэт Жан Кокто предлагает читателю посмотреть на эту крохотную особу, у которой руки, «как трещины в руинах», у которой «бонапартовский лоб» и «глаза прозревшего слепца».

«...Как могут, — удивляется Кокто, — из такой не­мощно-узкой груди выходить такие могучие звуки ноч­ной жалобы или такие победные, апрельские соловьи­ные трели?..

Слышал ли читатель работу соловья? Он трудится, он сомневается, он верещит, задыхается, устремляется ввысь, рушится и наконец находит голос. Он выводит трель и ею потрясает...»

В этом тяжелом труде поисков «своего» Жан Кокто сравнивает Эдит Пиаф с соловьем. Кокто понимает всю сущность таланта Эдит Пиаф и необычайно точно и тонко раскрывает его.

«...Вот голос, который выходит из утробы. И как не видимый на ветке соловей, Эдит начинает — невиди­мой. У нее нет ничего, кроме этого взгляда, бледных рук, воскового широкого лба и голоса, который растет, растет и высится, как тень на стене от ее маленькой и такой скромной фигурки. И в эту минуту Эдит Пиаф становится видимой. Она перерастает самое себя, свои песни, музыку, слово и зрителей. Голос этот, который живет в ней с головы до пят, словно разворачивает­ся волной черного бархата. И эта горячая волна затоп­ляет вас, пронизывает, глубоко волнует. С ее песней душа улицы внедряется во все городские квартиры, и это уже не поет Эдит Пиаф, это падает дождь, свистит ветер, лунный свет расстилает покрывало...»

Жан Кокто был верным другом Эдит в продолже­ние всей жизни. Ее смерти старый поэт не вынес умер через несколько часов.

ТРОТУАР

Отцом Эдит был уличный акробат, нормандец Луи Гассион. Матерью — третьесортная шансонетка Лина Марса. Пока отец бегал за извозчиком, чтоб от­везти жену в родильный дом, Лина родила прямо на тротуаре, возле подъезда дома на улице Бельвилль. Два ажана, обходившие квартал, приняли девочку. Это было в декабре 1915 года.

Вскоре мать бросила мужа и дочь. Она сбежала к другому. Девочку воспитывала бабка Гассион — со­держательница публичного дома в местечке Лизиё.

Вместо молока бабка давала внучке из бутылочки с соской красное вино, разбавленное водой. А отец каж­дую неделю приводил домой новую «мачеху».

Трех лет, после гриппа, девочка ослепла. Зрение вернулось к ней только к шести годам. Бабка Гассион уверяла, что прозрение пришло благодаря чуду, кото­рое она вымолила перед базиликой святой Терезы, ког­да, собрав свой батальон публичных девок, повела их на богомолье. Участницы похода не накрасились на сей раз, как обычно, и оделись в самые скромные платья. Стоя на коленях перед статуей святой Терезы, они мо­лили об исцелении внучки своей хозяйки.

Этот эпизод великолепно описал Марсель Блис

тен. Он же рассказывает о том, что Эдит никогда не учи­лась ни в школе, ни в музыкальном училище. До кон­ца жизни писала с ошибками, не знала нот и когда придумывала мелодии, то наигрывала их на рояле одним пальцем. Она обладала врожденным абсолют­ным слухом, который позднее помогал ей уловить в ор­кестре из восьмидесяти человек фальшивую ноту, про­пущенную самим дирижером.

Восьми лет Эдит стала выступать с отцом на ули­цах, в казармах, в кабачках, на площадях во время народных гуляний. Отец раскладывал потертый коврик и проделывал несложные акробатические трюки, дочь собирала на тарелочку медные гроши, а потом, в за­ключение, пела Марсельезу.

Он был грубоватым человеком, Луи Гассион, и не­редко Эдит получала от него затрещины. Но где-то в глубине его сердца и мозга жила нежность и воображе­ние, и он мог при всей своей нищете вдруг купить до­чери вместо пары туфель роскошную куклу.

Двое состоятельных людей, угадывая в Эдит одарен­ность, захотели взять девочку на воспитание. Они пред­ложили Гассиону сто тысяч франков — сумму, которая бы обеспечила его, по тем временам, на долгие годы.

— Если вам хочется иметь ребенка, заведите соб­ственного! Этому не мне вас учить. Но с моей дочерью я не расстанусь! — строптиво отрезал папаша Гассион и, схватив Эдит за ручонку, отправился восвояси.

Так мимо девочки проскользнула судьба, быть мо­жет, оперной дивы. Ее таланту было суждено взрасти на дне Парижа, среди падших женщин, воров и суте­неров.

„МОЙ ЛЕГИОНЕР"

Шестнадцати лет Эдит ушла от отца. В те времена женщина в ее представлении была создана только для того, чтобы следовать за мужчиной, если он ее позо­вет.

Ее позвал восемнадцатилетний большой, белокурый парень по прозвищу Маленький Луи. Он служил в ма­газине в отделе доставок на дом. Оба полюбили впер­вые. Полюбили и были счастливы, как дети. Они посе­лились в маленьком отеле, на мансарде. Он ухитрялся воровать с полок магазинов кое-какую посуду, для об­заведения. Она пела на улицах, на вырученные деньги покупала провизию и импровизировала домашний

обед.

Родилась девочка, ее назвали Марсель. Снова отель в районе Пигаль. Комнатка с потрескавшимися стена­ми. Белье на веревках за окном. Под кроватью — чемо­даны, грязное белье и весь мусор, что заметался туда ежедневно. И все-таки они были счастливы. Безденежье вынуждало порой крадучись уходить из отеля, пропол­зая на четвереньках мимо дежурного, чтобы поселить­ся в другом отеле, откуда уходили тем же способом. Впрочем, однажды спустились из окна, связав четыре простыни.

Луи все так же доставлял товары, Эдит пела на улицах, и вся жизнь порой казалась ей беспрерывным движением по улицам с остановками для пения. Бес­прерывным шаганьем, а иногда беготней, если преследовали ажаны.

Однажды, выступая в казарме, Эдит встретила ле­гионера Альберта, в которого влюбилась без памяти. Он был немного старше, мужественнее и красивее Малень­кого Луи. Эдит взяла девочку и ушла к легионеру. Луи страдал, выслеживал Эдит на улицах и однажды, под­караулив ее, отнял у нее дочь и заявил, что, если она хочет жить вместе с дочерью, пусть вернется домой. Эдит подчинилась. А легионера Альберта вскоре от­правили в Алжир.

Двух лет Марсель умерла от менингита. Родители отупели от горя. Вдобавок, у них не было ни гроша на похороны. Кое-как Эдит собрала у друзей — уличных певцов немного денег. Не хватало десяти франков на гроб. И тогда впервые в жизни, запахнувшись в свое длинное, не по росту, пальто, Эдит вышла на панель.

— Сколько стоит твоя любовь, мом? — За ней шел громадного роста «клиент» — человек с холодными глазами.

— Десять франков, — пробормотала Эдит не обо­рачиваясь.

Он подхватил ее под руку и повел в грязный третье­разрядный отель. Они поднимались по крутой круглой лесенке, и Эдит чувствовала затылком чужое дыхание. В комнатушке «клиент» тут же бросил на стол монету в десять франков и выжидающе уселся на стул. Эдит неподвижно стояла посреди комнаты. И вдруг, разры­давшись, призналась ему, на что нужны ей деньги. Не поднимая глаз, человек пожал плечами и сказал:

— Ну, что ж!.. Ладно... Бери деньги. Жизнь неве­селая штука! Э? — Эдит взяла десять франков и вы­шла.

Девочку схоронили. После похорон Маленький Луи сказал:

— Теперь ничто не держит тебя возле меня. Ты пришла в мою жизнь мечтой. А мечты всегда рассы­паются.

И он ушел, осторожно закрыв за собой дверь. А Эдит осталась сидеть на кончике стула, под кото­рым лежал пыльный красно-зеленый мяч с дыркой.

А легионер Альберт? Он был убит в Алжире. Так ей потом сказали в казарме...

Через несколько лет, когда Эдит уже стала певицей, поэт Раймонд Ассо написал для нее песню на музыку Маргерит Монно. Первую настоящую песню на тему, которую Эдит сама ему предложила. Эта песня назы­вается «Мой легионер». Вот она:

У него был веселый нрав.

На руке татуировка была,

Лишь два слова: «Я прав!»

Но со мною провел он ночь.

Лучезарным утром легко

От меня уходил он прочь.

Весь горячим песком пропах,

Солнца луч, играя, плясал

В белокурых его волосах.

Без упреков, даже без слез,

Он с веселой улыбкой ушел

И в улыбке счастье унес.

Найден мертвым мой легионер,

Были сини глаза у него,

Широко раскрыты на мир.

И на правой руке у него

Все читали слова: «Я прав!»

Я простила ему, что он

Уходил, ничего не сказав.

Далеко в пустыне зарыт.

Вместе с ярким лучом в волосах

Под горячим песком лежит.

— Здравствуй, — сказал он.

— Добрый вечер, — ответила Эдит, не понимая, в чем дело.

— Узнаешь?

— Нет, месье.

Они отошли в сторонку. Человек пыхтел сигареткой.

• 
  Так я же Бебер... Легионер Альберт! Помнишь?
  

— А ты, — продолжал он с усмешкой, — здорово выдвинулась!..

Он увидел, что Эдит ждут, отступил.

• 
  Ну иди, там тебя господа ожидают...
  

Нет, это был не тот легионер! Тот умер.

После смерти дочери и ухода Маленького Луи она перебралась в квартал Пигаль. Это уже было общество проституток, воров, сутенеров. Один из них — тоже Альберт, — молодой и красивый, с бархатными глаза­ми, изящными манерами, носивший неимоверно ши­рокие брюки, взял Эдит под свое покровительство. Он требовал тридцать франков в день из того, что она за­рабатывала уличными песнями. Вторую свою девушку, Розиту, он выгонял каждую ночь на тротуар.

Эдит не удавалось столько заработать, тогда Аль­берт стал требовать, чтобы и она вышла на панель. Как ни была Эдит влюблена в своего «патрона», но на улицу выходить отказалась. Никакие угрозы ее не пугали. Однажды Альберт выстрелил в Эдит у стойки бара, но какой-то посетитель вовремя толкнул его локоть, и пу­ля пролетела мимо.

И все же сутенер Альберт имел какую-то непости­жимую власть над Эдит. Она знала, что он промышляет «воровством, и ничего не могла поделать — ее тянуло к нему. А он примечал хорошо одетых женщин с драго­ценностями, завязывал знакомство, приглашал танце­вать (танцевал он, кстати, превосходно), ухаживал, уго­щал, потом шел провожать. Дорогой заводил свою жертву в глухой переулок, оглушал ударом по темени, снимал драгоценности, а потом со сверкающими глаза­ми и загадочным видом появлялся в условленном ме­сте. Они шли с Эдит в какой-нибудь Баль Мюзетт, где пили пиво и танцевали до утра.

Об этих балах великолепно писал, будучи молодым журналистом и живя в Париже, Хемингуэй.

«...По праздникам в Баль Мюзетт бывает барабан­щик, но в обычные дни аккордеонист, который, прице­пив к лодыжкам бубенчики и притоптывая, сидит, рас­качиваясь, на возвышении, над танцевальной площад­кой, сам по себе достаточно подчеркивая ритм танца. Посетителям не надо искусственного возбуждения в ви­де джаз-банда, чтобы заставить их танцевать. Они тан­цуют потехи ради, а случается, что потехи ради и обе­рут кого-нибудь, так это легко, забавно и прибыльно. И потому, что они юные, озорные и любят жизнь, не ува­жая ее, они иногда наносят слишком сильный удар, стреляют слишком быстро, а тогда жизнь становится мрачной шуткой, ведущей к вертикальной машине, отбрасывающей тонкую тень и называемой гильоти­ной».

Преступление и смерть бродили бок о бок с Эдит. И когда однажды она увидела одну из подружек, хоро­шенькую, как белокурый ангел, Надю, найденной в Се­не с проломленным черепом только за то, что она упи­ралась, когда ее возлюбленный гнал ее на тротуар, Эдит решила бежать от них. От этих шикарных, моло­дых, бесстрашных подонков.