Абрахам Маслоу на подступах к психологии бытия
жүктеу/скачать 1.12 Mb.
|
| 10. В американской психологической мысли феноменология имеет свою историю (см.: 87), но я думаю, что в целом она переживает упадок. Европейские феноменологи, с их до боли тщательно собранными доказательствами, могут кое-чему научить нас, напоминая о том, что лучший способ понять другое человеческое существо, – по крайней мере, в некоторых случаях пригодный способ, – это проникновение в его мировоззрение и умение увидеть его мир его же глазами. Разумеется, такой вывод с трудом воспринимается с точки зрения любой позитивистской философии науки.
11. Ударение, которое экзистенциалисты делают на предельном одиночестве и единственности индивида, является не только полезным напоминанием нам, чтобы мы занимались дальнейшей разработкой концепций принятия решений, ответственности, выбора, самосозидания, самостоятельности, самобытности и т.п. Это также придает остроту проблеме связи между людьми в их единственности, понимания посредством интуиции и сопереживания, любви и альтруизма, отождествления себя с другими и гомономии в целом. Мы принимаем все это как должное. Но разумнее было бы рассматривать это как чудо, которое ждет своего объяснения. 12. Мне кажется, что еще одну идею, которой экзистенциалисты уделяют особое внимание, можно сформулировать очень просто. Это глубинное измерение бытия (или, пожалуй, "трагический смысл бытия"), противопоставляемого мелкому и легковесному существованию, которое представляет собой нечто вроде "редуцированного" бытия, формы защиты от предельных проблем существования. Это не просто литературная концепция. Она имеет реальное практическое значение, например, в психотерапии. Я (да и другие) начинаю все больше верить в то, что трагедия иногда может оказать терапевтическое воздействие и что терапия зачастую приносит наилучшие результаты, когда людей "загоняют" в нее через боль. Это происходит, когда существование, лишенное глубинного измерения, не дает ответа на поставленные вопросы: тогда приходится обращаться к фундаментальным принципам. Психология, которая не ведает глубинного измерения, также не приносит желаемых результатов, что очень четко демонстрируют экзистенциалисты. 13. Экзистенциализм, наряду с другими направлениями, помогает нам понять пределы словесной, аналитической, концептуальной рациональности. Он представляет течение мысли, призывающее вернуться к чистому переживанию, непосредственному опыту, как предварительному условию любой концепции или абстракции. Я считаю, что этот призыв является обоснованной критикой всего западного образа мысли, характерного для XX века, включая ортодоксальную позитивистскую науку и философию, которые обе нуждаются в пересмотре. 14. Вероятно, самой значительной победой, одержанной феноменологами и экзистенциалистами, является запоздалая революция в теории науки. Пожалуй, не следовало бы говорить, что эта победа была "одержана" ими, скорее, они "помогли" ее одержать, потому что немало других сил трудилось над разрушением сциентизма как официальной философии науки. Преодолевать нужно не только картезианский раскол между субъектом и объектом. Необходимы и другие кардинальные перемены, потребность в которых вызвана включением psyche и чистого опыта в сферу реальности, и эти перемены должны коснуться не только психологии как науки, но и всех остальных наук, поскольку лаконизм, простота, точность, упорядоченность, логика, изящество, определенность и т.п. относятся, скорее, к царству абстракции, чем к царству опыта. 15. И напоследок, о том, что в экзистенциальной литературе повлияло на меня больше всего, а именно, – о проблеме будущего в психологии. Нельзя сказать, что эта проблема, как и все вышеупомянутые мною проблемы, была совершенно мне незнакома. Я даже не могу себе представить, чтобы она была незнакома кому-нибудь из тех, кто серьезно изучает теорию личности. Кроме того, труды Шарлотты Бюлер, Гордона Олпорта и Курта Голдстайна должны были подсказать нам необходимость систематического изучения динамической роли будущего для личности в ее настоящий момент. Например, развитие, становление, вся сфера возможного с необходимостью обращены в будущее. Туда же указывают понятия возможностей и надежды, желания и воображения; к будущему обращены угроза и опасение (нет будущего = нет невроза): самоактуализация бессмысленна, если она не связана с реальным будущим; жизнь может быть гештальтом во времени и т.д., и т.п. И все же, то фундаментальное и центральное значение, какое экзистенциалисты придают этой проблеме, должно кое-чему научить нас (см., в частности: 110). Я думаю, будет правильно сказать, что ни одна психологическая теория не будет полной, если ее центральным звеном не является концепция, согласно которой будущее человека находится в нем самом, будучи активно в каждый момент настоящего. В этом смысле будущее можно рассматривать как внеисторическое, в понимании Курта Левина. Мы также должны понять, что будущее – это единственное, что в принципе неизвестно и непознаваемо, а это значит, что все привычки, все механизмы защиты и нападения – сомнительны и двусмысленны, поскольку они зиждутся на былых ощущениях. Только гибкая творческая личность может по-настоящему управлять будущим, только такая личность может уверенно и бесстрашно взглянуть в лицо новизне. Я убежден, что большая часть того, что мы в настоящий момент называем психологией, – это изучение хитростей, с помощью которых мы пытаемся избавиться от боязни абсолютной новизны, заставляя сами себя поверить в то, что будущее будет таким же, как и прошлое. Заключение Эти соображения укрепляют мою надежду на то, что мы являемся свидетелями развития психологии, а не нового "изма", который мог бы превратиться в антипсихологию или в антинауку. Вполне возможно, что экзистенциализм не просто обогатит психологию. Он может также дать дополнительный толчок к созданию новой области психологии, психологии полностью развившейся и подлинной Самости и ее способа бытия. Сутич предложил называть это онтопсихологией. Становится все более и более ясно – то, что мы в психологии называем "нормой", на самом деле является психопатологией серости, настолько лишенной драматизма и настолько широко распространенной, что мы даже, как правило, не замечаем ее. Изучение экзистенциалистами подлинной личности и подлинного человеческого бытия помогает направить на эту большую ложь, эту жизнь в иллюзиях и страхе мощный луч чистого света – и увидеть, что это болезнь, и весьма распространенная. Я не думаю, что нам надо всерьез воспринимать зацикленность европейских экзистенциалистов на страхе, страдании, отчаянии и тому подобных вещах, единственным лекарством от коих они считают снобизм. Эти вселенские стенания интеллектуалов начинаются каждый раз, когда не срабатывают внешние основания нравственных ценностей. Им следовало бы узнать у психотерапевтов, что утрата иллюзий и обретение самобытности, какими бы болезненными они ни были поначалу, в конце концов возвышают и укрепляют личность. А полное отсутствие упоминаний о пиках переживания, о переживании радости и экстаза, даже нормального счастья вызывает сильные подозрения, что эти авторы никогда не испытывали таких переживаний, что они не знают радости. Словно они способны видеть только одним глазом, да и тот отравлен желчью. Большинство людей в разной мере познали и трагедию, и счастье. Любая философия, которая не принимает этого во внимание, не может считаться всеобъемлющей.* Колин Вильсон (307) проводит четкую границу между "позитивными" экзистенциалистами и "негативными" экзистенциалистами. И с этим разграничением я полностью согласен. * Более подробно на ту же тему см. мою работу Eupsychian Management. Irvin-Dorsey, 1965, p. 194-201 Часть II РАЗВИТИЕ И МОТИВАЦИЯ
И СТРЕМЛЕНИЕ К РАЗВИТИЮ – ДВА ТИПА МОТИВАЦИИ Понятие "фундаментальные потребности" можно определить через те вопросы, на которые оно отвечает, и те подходы, благодаря которым оно было открыто (97). Моим самым исходным вопросом был вопрос о психопатогенезе. "Что делает людей невротиками?" Если кратко, то я ответил так (и полагаю, это был модифицированный и улучшенный вариант аналитического ответа): мне представляется, что невроз – по самой своей сути и с самого начала – является "болезнью обездоленных"; его порождает неудовлетворенность, которую я связываю с определенными потребностями, в том смысле, в каком мы говорим о потребности в воде, аминокислотах и кальции, отсутствие которых приводит к заболеванию. Большинство неврозов вызвано, наряду с другими сложными детерминантами, неудовлетворенной потребностью в безопасности, в сопричастии, в любви, уважении и признании. Свои "данные" я собирал на протяжении двенадцати лет психотерапевтической и исследовательской работы и двадцати лет изучения личности. Целью одного откровенно контрольного исследования (проводимого параллельно с одним и тем же материалом) была результативность терапии "замещения". Это сложное исследование показало, что с преодолением недостаточности болезнь, как правило, исчезает. Эти выводы, которые, кстати, сейчас разделяют многие клиницисты, терапевты и специалисты по детской психологии (чаще всего формулируя их иначе), все больше способствуют естественному, непринужденному, спонтанному выявлению потребности посредством обобщения экспериментальных данных (такой путь, что касается объективности, лучше прямолинейных, произвольных и преждевременных обобщений, предшествующих накоплению знаний (141)). Ниже приводятся характеристики пролонгированной недостаточности. Речь идет об фундаментальной или инстинктообразной потребности, если: 1. неудовлетворение ее порождает болезнь; 2. удовлетворение – предотвращает болезнь; 3. восстановление удовлетворенности излечивает от болезни; 4. в определенных (сложно обусловленных) ситуациях, предполагающих свободу выбора, человек предпочитает преодоление этой недостаточности удовлетворению всех других потребностей; 5. у здорового человека эта недостаточность функционально отсутствует или незаметна. Есть еще две субъективные характеристики, а именно – осознанное или бессознательное желание и чувство обделенности как, с одной стороны, переживание утраты, а с другой – предвкушение. И последнее, к вопросу об определении. Множество проблем, с которыми сталкивались пишущие на эту тему авторы, когда они пытались определить мотивацию и обозначить ее границы, является следствием стремления использовать исключительно бихевиористские, наблюдаемые внешне критерии. Изначальным критерием мотивации, и поныне приемлемым для всякого человеческого существа, за исключением психологов-бихевиористов, является субъективный критерий. Мотивация – это мое стремление к чему-то, или моя потребность в чем-то, или моя жажда чего-то, или мое желание чего-то, или мое ощущение нехватки чего-то. До сих пор не обнаружено никакого объективно наблюдаемого состояния, которое в достаточной мере совпадало бы с этими субъективными показателями, то есть пока не существует толкового бихевиористского определения мотивации. Разумеется, мы должны продолжать искать объективные корреляты субъективных состояний. В тот день, когда мы откроем общезначимый внешний коррелят удовольствия, тревоги или желания, психология шагнет вперед на целое столетие. Но пока мы его не открыли, мы не должны внушать себе обратное. И не следует пренебрегать имеющимися в нашем распоряжении субъективными данными. К сожалению, нельзя попросить крысу, чтобы она рассказала нам о своих субъективных ощущениях. Но, к счастью, мы можем попросить об этом человеческое существо, и не существует никаких причин не делать этого, покуда у нас не появится более надежный источник информации. "Дефицитом" я называю те потребности, неудовлетворение которых создает в организме, так сказать, "пустоты", которые должны быть заполнены во имя сохранения здоровья организма, и более того, должны быть заполнены извне, не самим субъектом, а другими человеческими существами. Это определение я сформулировал для того, чтобы противопоставить эти потребности совершенно другому типу мотивации. Никому не придет в голову усомниться в том, что мы "испытываем потребность" в йоде или витамине С. Я хочу напомнить читателю, что наша "потребность" в любви стоит в том же ряду потребностей. В последние годы все больше и больше психологов сталкиваются с необходимостью определить основания развития или самосовершенствования, в дополнение к понятиям равновесия, гомеостаза, снятия напряжения, самозащиты и прочих форм мотивации, направленной на самосохранение. Тому есть много разных причин. 1. Психотерапия. Стремление к здоровью обусловливает саму возможность терапии. Это ее абсолютно необходимое условие. Если бы такого стремления не существовало, было бы непонятно, почему действие терапии не ограничивается созданием защиты от боли и тревоги (6, 142,50,67). 2. Травмы мозга. Работа Голдстайна на эту тему (55) всем хорошо известна. Он счел необходимым разработать концепцию самоактуализации, чтобы объяснить перестройку способностей личности, получившей травму мозга. 3. Психоанализ. Некоторые психоаналитики, в частности Фромм (50) и Хорни (67), полагали, что даже невроз нельзя понять, если не предположить, что он является уродливой формой выражения стремления к развитию, к совершенству, к осуществлению потенциальных возможностей личности. 4. Творчество. Для понимания творчества в целом чрезвычайно важно изучение нормально развивающихся людей и результатов их развития, причем в сопоставлениии с людьми больными; особенно же требуют разработки понятий развития и спонтанности теория искусства и теория эстетического воспитания (179, 180). 5. Детская психология. Наблюдения за детьми все с большей и большей ясностью показывают, что здоровые дети получают удовольствие от своего развития и движения вперед, обретения новых навыков и способностей. Это прямо противоречит теории Фрейда, согласно которой, каждый ребенок отчаянно жаждет приспособиться и достичь состояния покоя или равновесия. На основании этой теории, ребенка как существо неактивное и консервативное следует постоянно подгонять вперед, выталкивая из предпочтительного для него уютного состояния покоя в новую пугающую ситуацию. Хотя клиницисты утверждают, что эта Фрейдова концепция верна в отношении переживших испуг и неуверенных в себе детей и, отчасти, в отношении всех человеческих существ, тем не менее в отношении здоровых, счастливых, уверенных в себе детей она практически неверна. У таких детей мы ясно видим стремление к росту, взрослению, желание сбросить с себя старое состояние, как старую одежду. Особенно ясно мы видим у них, наряду с желанием обрести новые навыки, явное наслаждение от постоянного удовлетворения этого желания. Карл Бюлер назвал это явление Funktionslust (24). Для представляющих различные группы авторов, особенно для Фромма (50), Хорни (67), Юнга (73), Ш. Бюлер (22), Ангьяла (6), Роджерса (143), Олпорта (2), Шахтеля (147), Линда (92) и, с недавнего времени, для некоторых католических психологов (9, 128), рост, индивидуация, самостоятельность, самоактуализация, саморазвитие, продуктивность, самопознание являются, в большей или меньшей степени, синонимами, обозначающими скорее смутно представляемую область, чем четко сформулированное понятие. Я придерживаюсь мнения, что в настоящее время четко обозначить эту область не представляется возможным. Это и нежелательно, поскольку определение, которое не рождается легко и естественно из хорошо известных фактов, скорее искажает реальную картину, чем помогает понять ее, ибо, если оно создается усилием воли, на априорных основаниях, то оно вполне может оказаться неточным или ошибочным. Кроме того, мы изучили процессы развития еще не настолько хорошо, чтобы быть в состоянии дать точное его определение. Смысл этого понятия можно скорее обозначить, чем определить, отчасти указав на его положительное направление, отчасти через его отрицание, то есть указав на то, что развитием не является. Например, развитие – это не то же самое, что равновесие, гомеостаз, снятие напряжения и т.д. Поборники концепции развития осознают ее необходимость, с одной стороны, в силу неудовлетворенности существующим положением дел (определенные вновь обнаруженные феномены, просто не могу/быть объяснены известными на данный момент теориями); с другой стороны, в силу положительной потребности в теориях и концепциях, соответствующих новым системам общечеловеческих ценностей, возникающим на обломках старых. Однако такой подход опирается, в основном, на непосредственное изучение психически здоровых индивидов. Мы занимаемся этим, не только из врожденного и личного интереса, но также с целые) подвести более надежную основу под теорию терапии, концепцию нормы и патологии и, стало быть, систему ценностей. Мне представляется, что истинная цель образования, семейного воспитания, психотерапии, саморазвития может быть установлена только посредством такой лобовой атаки. Конечный продукт развития позволяет нам значительно лучше понять процесс развития. В своей предыдущей книге "Мотивация и личность" (97) я уже приводил данные, полученные мною в результате такого исследования, и без особых ограничений теоретизировал о последствиях, которые может иметь для общей психологии такое прямое изучение лучших, а не худших из людей, здоровых индивидов, а не больных, положительного, а не отрицательного. (Я должен предупредить читателя, что эти данные не могут считаться достоверными, пока кто-нибудь еще не повторит это исследование. В такого рода исследованиях очень велика вероятность проецирования, которое сам исследователь, конечно же, вряд ли может обнаружить.) Теперь я хотел бы обсудить некоторые различия, замеченные мною в мотивации здоровых людей и "остальных", то есть различия в мотивации людей, которыми движет потребность в развитии, и людей, которыми движет стремление удовлетворять фундаментальные потребности. Если речь идет о "мотивационном статусе", то здоровые люди уже в достаточной степени удовлетворили свои фундаментальные потребности в безопасности, сопричастности, любви, уважении и самоуважении и потому могут руководствоваться прежде всего стремлением к самоактуализации (понимаемой как непрерывное осуществление потенциальных возможностей, способностей и талантов, как свершение своей миссии, или призвания, судьбы и т.п., как более полное познание и, стало быть, приятие своей собственной изначальной природы, как неустанное стремление к единству, интеграции, или внутренней синергии личности). Однако это общее определение во многом уступает описательному и функциональному определению, которое я уже приводил в своей предыдущей книге (97), где здоровые люди определяются посредством их клинически наблюдаемых характеристик. Вот эти показатели: 1. Высшая степень восприятия реальности. 2. Более развитая способность принимать себя, других и мир в целом такими, какими они есть на самом деле. 3. Повышенная спонтанность. 4. Более развитая способность сосредоточиваться на проблеме. 5. Более выраженная отстраненность и явное стремление к уединению. 6. Более выраженная самостоятельность и противостояние приобщению к какой-то одной культуре. 7. Большая свежесть восприятия и богатство эмоциональных реакций. 8. Более частые прорывы на пик переживания. 9. Более сильное отождествление себя со всем родом человеческим. 10. Изменения (клиницисты сказали бы "улучшения") в межличностных отношениях. 11. Более демократичная структура характера. 12. Высокие творческие способности. 13. Определенные изменения в системе ценностей. Причем в этой книге я указываю также ограничения предложенного определения, обусловленные неизбежными погрешностями в отборе показателей либо отсутствием данных. Основная сложность заключается в несколько статичном характере рассматриваемой концепции. Поскольку я наблюдал самоактуализацию, главным образом, у людей старшего возраста, то она представлялась мне высшим пределом, далекой целью, а не динамичным процессом, не активной и насыщенной жизнью: то есть Бытием, а не Становлением. Если мы определим развитие как совокупность различных процессов, приводящих личность к полной самоактуализации, это будет больше соответствовать тому очевидному факту, что оно продолжается на протяжении всей жизни. Это опровергает концепцию "поэтапного" или "скачкообразного" смещения мотивации в сторону самоактуализации (согласно этой концепции сначала, одна за одной, полностью удовлетворяются все фундаментальные потребности, а потом в сознание проникает следующая потребность более высокого порядка). Мы рассматриваем развитие не только как прогрессирующее удовлетворение фундаментальных потребностей вплоть до их "полного исчезновения", но также как специфическую форму мотивации роста над этими фундаментальными потребностями, например, развитие талантов, способностей, творческих наклонностей, врожденных возможностей. Благодаря этому мы можем также понять, что фундаментальные потребности и самоактуализация противоречат друг другу ничуть не больше, чем противоречат друг другу детство и зрелость. Одно переходит в другое и является его обязательным условием. Специфика потребности в развитии в сопоставлении с фундаментальными потребностями, которую мы будем здесь исследовать, выявлена в результате клинического наблюдения качественных различий в жизни людей, испытывающих потребность в самоактуализации, и "остальных". Эти рассматриваемые ниже различия довольно точно выражены в понятиях "потребность в ликвидации дефицита" и "потребность в развитии". Впрочем, это не идеально точные выражения. Например, далеко не все физиологические потребности можно отнести к первой группе. Скажем, потребность в сексе, выведении экскрементов, сне и отдыхе. В любом случае, психологическая жизнь личности, во многих ее аспектах, проживается в одном ключе, когда личность зациклена на "ликвидации дефицита", и совершенно в другом, когда она руководствуется "метамотивацией", то есть сосредоточена на самоактуализации. Приводимые ниже различия сделают это утверждение более понятным. 1. Отношение к импульсу: сопротивление или подчинение Практически все известные в истории и современные теории мотивации едины в том, что рассматривают потребности, наклонности и мотивирующие состояния, как тревожные, раздражающие и, в принципе, нежелательные явления, от которых следует избавляться. Мотивированное поведение, целенаправленность, стремление довести начатое до конца – все это, таким образом, лишь способы ликвидации этих неприятных ощущений. Это отношение красноречиво выражают такие широко используемые определения мотивации, как удовлетворение потребностей, снятие напряжения, ослабление внутреннего импульса и преодоление состояния тревоги. Подобный подход вполне уместен в психологии животных и в рамках бихевиоризма, который в значительной степени основывается на результатах работы с животными. Может быть животные действительно испытывают потребность исключительно в ликвидации дефицита. Так это или не так, покажет будущее, но ради объективности мы подходим к животным именно с такой точки зрения. "Цель" обязательно должна находиться вне животного организма, чтобы мы могли измерить усилия, затраченные животным на ее достижение. Вполне понятно и то, почему фрейдистская психология должна была опираться на подобный подход к мотивации, согласно которому импульсы опасны и с ними следует бороться. В конце концов, вся эта психология исходит из опыта общения с пациентами, людьми, которые действительно страдают от своих потребностей, попыток их удовлетворения и разочарований. Нет ничего удивительного в том, что такие люди должны бояться своих импульсов или даже ненавидеть их, ибо они причинили этим людям немало неприятностей и ибо люди эти не смогли с этими импульсами совладать, пытаясь справиться с ними, в основном, средствами подавления. Разумеется, укрощение желаний и потребностей на протяжении всей истории человечества было постоянной темой философии, теологии и психологии. Стоики, большинство гедонистов, практически все теологи, многие политологи и философы и большинство экономистов-теоретиков единодушно утверждают, что добро, счастье или удовольствие – это, по сути, следствие исправления этого неприятного положения дел, связанного с состоянием желания, стремления, ощущения потребности. Если выражаться предельно кратко, то все эти мыслители считали желание или импульс неприятностью или даже угрозой и поэтому стремились либо избавиться от него, либо избегать его, либо просто отрицать его существование. жүктеу/скачать 1.12 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|