Александр Евгеньевич Голованов Дальняя бомбардировочная

В битве за Москву

К октябрю 1941 года германское военное командование сосредоточило крупные силы пехоты, танков и авиации в районах Белый, Ярцево, Рославль, Трубчевск и Шостка. 30 сентября — 2 октября эти силы перешли в наступление с задачей обойти Москву с севера и юга, окружить наши войска, уничтожить их и овладеть Москвой. Октябрь 1941-го был один из тяжелейших месяцев войны…

Левофланговая группировка из района Белый — Ярцево наносила удар в направлении Ржев — Калинин — Клин. Центральная группировка из района Ельня — Рославль была нацелена на Спас-Деменск, Юхнов, Малоярославец. Наконец, правофланговая немецкая группировка из района Трубчевск — Шостка наносила удар в направлении Орел — Тула — Сталиногорск — Кашира — Рязань.

Под напором превосходящих сил наши наземные части отходили с боями, нанося врагу большие потери. Для поддержки наземных войск была брошена вся авиация, в том числе и дальнебомбардировочная. Нашим боевым экипажам указывались участки дорог, по которым двигались фашистские мотомеханизированные колонны. Иногда эти участки достигали двадцати и даже тридцати километров. В выборе цели и отыскании точки прицеливания экипажам предоставлялась полная самостоятельность и инициатива. При налетах на скопления войск в городах и других населенных пунктах указывалась точка прицеливания, а иногда и заход на цель.

На бомбежку летали преимущественно группами, в два — пять самолетов, реже — в составе эскадрильи (девятки). При этом не только ночные, но и дневные полеты проходили без прикрытия истребителями. В результате даже при благоприятных метеорологических условиях, способствовавших действию мелкими группами, наши бомбардировщики несли ощутимые потери от многочисленной истребительной авиации противника. Но несмотря на это, перед нашей дивизией ставилась одна боевая задача за другой. Все чаще они исходили непосредственно из Ставки Верховного Главнокомандования. [78]

Как-то в октябре, вызванный в Ставку, я застал Сталина в комнате одного. Он сидел на стуле, что было необычно, на столе стояла нетронутая остывшая еда. Сталин молчал. В том, что он слышал и видел, как я вошел, сомнений не было, напоминать о себе я счел бестактным. Мелькнула мысль: что-то случилось, страшное, непоправимое, но что? Таким Сталина мне видеть не доводилось. Тишина давила.

— У нас большая беда, большое горе, — услышал я наконец тихий, но четкий голос Сталина. — Немец прорвал оборону под Вязьмой, окружено шестнадцать наших дивизий.

После некоторой паузы, то ли спрашивая меня, то ли обращаясь к себе, Сталин также тихо сказал:

— Что будем делать? Что будем делать?!

Видимо, происшедшее ошеломило его.

Потом он поднял голову, посмотрел на меня. Никогда ни прежде, ни после этого мне не приходилось видеть человеческого лица с выражением такой страшной душевной муки. Мы встречались с ним и разговаривали не более двух дней тому назад, но за эти два дня он сильно осунулся.

Ответить что-либо, дать какой-то совет я, естественно, не мог, и Сталин, конечно, понимал это. Что мог сказать и что мог посоветовать в то время и в таких делах командир авиационной дивизии?

Вошел Поскребышев, доложил, что прибыл Борис Михайлович Шапошников⁴⁷ — Маршал Советского Союза, начальник Генерального штаба. Сталин встал, сказал, чтобы входил. На лице его не осталось и следа от только что пережитых чувств. Начались доклады.

Получив задание, я уехал.

Прошло несколько дней… На аэродромы нашей дивизии начали садиться — и в одиночку, и группами — самолеты других дивизий. Это были машины, уходившие из-под вражеских ударов с фронтовых аэродромов. Скоро набралось три полка: пикировщики, штурмовики, бомбардировщики ТБ-3, — и я получил распоряжение включать их «пока что» в состав нашей дивизии. Всего у нас оказалось более 400 самолетов, но большая часть из них была неисправна. А между тем к полетам по глубоким тылам противника прибавились боевые задачи по взаимодействию с нашими наземными войсками.

Штаб дивизии, по сути дела, стал работать круглые сутки: днем поднимались в воздух и шли выполнять боевые задания пикировщики, штурмовики и бомбардировщики, ночью — снова бомбардировщики. Задачи нам ставили то непосредственно Ставка, то командование ВВС. Нередко эти задачи противоречили одна другой. Решил доложить генералу Жигареву и просить его внести ясность — чьи указания выполнять? [79]

Вскоре я был вызван в Ставку и там встретился с командующим ВВС. Ставились задачи фронтовой авиации. Нужно было прикрыть выгрузку стрелковой дивизии на одной из фронтовых станций.

— Вы можете это выполнить? — обратился Сталин к Жигареву.

— Могу, товарищ Сталин, — ответил Жигарев.

— А хватит ли у вас на все истребителей? — последовал опять вопрос.

— Хватит, товарищ Сталин.

— Ну, хорошо. Мы об этом сообщим фронту, — сказал Сталин.

Получив задание для своей дивизии, я попросил П. Ф. Жигарева принять меня, чтобы уточнить нашу дальнейшую боевую работу.

— Хорошо, поедемте со мной. Действительно, мне на вас жаловались, что вы не всегда выполняете поставленные штабом ВВС задачи.

По приезде в штаб ВВС был вызван начальник штаба, чтобы срочно выделить полк истребителей для прикрытия выгрузки войск. Начальник штаба не сходя с места сказал: «Вы же, товарищ командующий, знаете, что истребителей у нас нет». Положение Жигарева оказалось не из легких… Раздался звонок по «кремлевке». Звонил Сталин, спрашивал — дано ли распоряжение о выделении истребителей. Что-то ответит Жигарев?! «Истребители, товарищ Сталин, выделены. С утра прикрытие выгрузки войск будет обеспечено». Посмотрев на начальника штаба, я встретил его изумленный взгляд. Мы с недоумением смотрели на Жигарева, который, как ни в чем не бывало, положил трубку и спросил меня, какие есть вопросы.

Доложив положение дел, я просил командующего каким-то образом отрегулировать постановку задач. Были вызваны оперативные работники, и командующий дал им указание, чтобы перед тем как ставить дивизии те или иные задачи, спрашивать — есть ли задания от Ставки. Задания Ставки выполнять немедленно, без предварительных докладов штабу ВВС, отмечая проделанную работу в боевых донесениях. Вопрос был решен. Мы распрощались. Для меня так и осталось неизвестным — как Жигарев, не имея истребителей, вышел тогда из положения?..

Все чаще и чаще вставал вопрос о привлечении нашей дивизии для боевой работы на переднем крае. Положение на фронте становилось все напряженнее. Враг подходил к Москве. Шла эвакуация правительственных учреждений. Все посольства выехали из Москвы в Куйбышев. Сталин, будучи Председателем Совета Народных Комиссаров, Председателем Государственного Комитета Обороны и Верховным Главнокомандующим, все больше и больше сосредоточивал в своих руках решение всех военных вопросов, в том числе вопросов обороны Москвы. Без его ведома ничего не делалось. Помнится, как Александр Михайлович Василевский⁴⁸, будучи заместителем начальника Генштаба, с ведома отдельных членов Государственного Комитета Обороны послал под Тулу не то роту, не то батальон собранных за ночь солдат. [80] Сталин в это время отдыхал, и решили не беспокоить его по этому поводу. Когда же потом ему доложили, он хотя и согласился с решением, но выразил недовольство, что это сделали без него, и дал указание впредь обо всем ему докладывать.

Гражданских людей в Ставке, за редким исключением, практически не было. При моих посещениях Ставки я встречал лишь Маленкова и Берия.

В один из тех дней в Ставке я стал свидетелем весьма знаменательного разговора, который ярко показывает роль Сталина в битве за Москву, в противовес злобным утверждениям Хрущева⁴⁹ о малой значимости Верховного Главнокомандующего в годы войны.

Шло обсуждение дальнейшего боевого применения дивизии. Раздался телефонный звонок. Сталин, не торопясь, подошел к аппарату и поднял трубку. При разговоре он никогда не держал трубку близко к уху, а держал ее на расстоянии, так как громкость звука в аппарате была усиленная. Находящийся неподалеку человек свободно слышал разговор. Звонил корпусной комиссар Степанов — член Военного совета ВВС. Он доложил Сталину, что находится в Перхушково (здесь, немного западнее Москвы, находился штаб Западного фронта).

— Ну, как у вас там дела? — спросил Сталин.

— Командование ставит вопрос, что штаб фронта очень близок от переднего края обороны. Нужно штаб фронта вывести на восток за Москву, а КП организовать на восточной окраине Москвы!

Воцарилось довольно длительное молчание…

— Товарищ Степанов, спросите товарищей — лопаты у них есть? — спросил спокойно Сталин.

— Сейчас… — вновь последовала долгая пауза. — А какие лопаты, товарищ Сталин?

— Все равно какие.

— Сейчас… — Довольно быстро Степанов доложил: — Лопаты, товарищ Сталин, есть!

— Передайте товарищам, пусть берут лопаты и копают себе могилы. Штаб фронта останется в Перхушково, а я останусь в Москве. До свидания.

Не торопясь, Сталин положил трубку. Он даже не спросил, какие товарищи, кто именно ставит эти вопросы. Сталин продолжил прерванный разговор.

Эпизод весьма краткий, и вряд ли он требует дальнейших пояснений.

Между прочим, за все время войны мне не доводилось видеть Хрущева в Ставке, тогда как В. М. Молотова, А. И. Микояна, А. А. Жданова, А. С. Щербакова⁵⁰, Н. А. Булганина и других я видел весьма часто, а некоторых из них постоянно. [81] Меньше чем через год в битве под Сталинградом, Хрущев покажет полную свою несостоятельность…

Как я уже говорил, в нашей дивизии насчитывалось в то время более 400 различных боевых самолетов. Был смысл подумать, как лучше их использовать, чтобы, с одной стороны, помогать наземным войскам, а с другой — продолжать налеты на глубокие тылы противника, что имело огромное моральное и политическое значение. Не только войска, но весь советский народ должен был знать, что бомбежка фашистского логова не прекращается. Как много в то время мы получали писем из разных уголков Родины после сообщений по радио о боевой работе дальних бомбардировщиков!

В середине октября, числа 15—17-го, мне пришлось выехать из штаба в Монино в Ставку. Я почти не мог продвигаться по шоссе к Москве: навстречу шли сплошные, нескончаемые колонны различных машин, не признававшие никаких правил движения. Пришлось взять с собой несколько машин вооруженных солдат, чтобы, с одной стороны, пробиться в Москву, а с другой — навести хоть какой-то порядок. Из встречных машин кричали: «Немец в Москве!» Подъехав к столице, мы увидели группы рабочих, которые останавливали легковые машины, выезжавшие из Москвы, и переворачивали их в кюветы. Честно говоря, я с радостью смотрел на то, что делают рабочие, и даже подбадривал их. В легковых машинах сидело разного рода «начальство», панически бежавшее из столицы… Оставив солдат навести порядок и назначив старшего, я поехал дальше. В Ставке доложил, что делается на дороге из Москвы, и о мерах, которые пришлось принять.

Кем-то поднятая паника охватила ненадолго и некоторых из наших летчиков. В Москве на Центральном аэродроме стоял самолет ЕР-2 с новыми дизелями, и я накануне дал указание бывшему полярному летчику Алексееву перегнать этот самолет в Монино. Вернувшись в свой штаб, я считал, что самолет уже там, и только собрался спросить о нем у дежурного, как открылась наружная дверь и быстро вошел Алексеев. «Вот легок на помине», — подумал я.

— Ну как, перегнали?

— Что вы! В Москве немцы, я еле оттуда выбрался и явился предупредить вас!

Он произнес это с такой убежденностью и с таким видом, что, если бы я сам только что не вернулся из Москвы, я мог бы ему поверить.

— Товарищ Алексеев, потрудитесь выполнить данное вам распоряжение, — сказал я. — Можете идти.

— Вы шутите! — ответил Алексеев и вышел. [82]

Было очевидно, что Алексеев не способен сейчас выполнить поставленную перед ним задачу. А ведь он летал в глубокие тылы врага и был совсем не на плохом счету. Вот ведь как бывает!

Поднимаясь по лестнице в свой кабинет, я увидел входившего в помещение штаба летчика Ивана Андреева, с которым вместе летал прежде и хорошо знал его спокойный характер и веселый нрав.

Приказал позвать Андреева, которому объяснил, в чем дело, выделил ему людей, транспорт, и он уехал. В тот же день Андреев перегнал самолет и как ни в чем не бывало явился ко мне, доложил, что задание выполнил, и спросил, нет ли еще «чего-нибудь». Забегая немного вперед, скажу, что Андреев был в составе одного из трех экипажей, вызвавшихся среди бела дня на бреющем пролететь в Красный Бор под Смоленском и уничтожить располагавшийся там крупный немецкий штаб. Точное местоположение его сообщили партизаны, и они же подтвердили, что он уничтожен. Через два дня все три экипажа, в том числе и Андреев, решением Ставки были награждены орденами Красного Знамени, а Иван Федорович в скором времени станет Героем Советского Союза.

Что касается Алексеева, то он тоже, как и остальные, продолжал выполнять боевую работу, но в тот злополучный день уехал на машине в свою часть, которая базировалась на полевом аэродроме в Коврове — восточнее Москвы. В 1944 году, просматривая списки представленных к награждению медалью «За оборону Москвы», я увидел там фамилию Алексеева и подписал, улыбаясь. Но случались в то время и не такие курьезы, если только эпизод с Алексеевым можно назвать курьезом.

Явился ко мне полковник М. И. Шевелев и доложил: группа людей из ГВФ заявляет, что они больны и летать не могут. Я приказал сейчас же вызвать их к себе и, когда они явились, с удивлением увидел среди них знакомые лица. Это были радисты и пилот Андреев (однофамилец упоминавшегося выше летчика), летавшие до войны на международных линиях. Отбирали туда летный состав, годный по всем статьям, особенно по здоровью.

— Чем вы больны? — обратился я к Андрееву.

— У меня грыжа.

— А вы? — обратился я к одному из радистов.

— По состоянию сердца я не могу летать на высотах.

Больше спрашивать я не стал. Передо мной стояли люди, придумавшие себе различные болезни, служба с которыми в авиации невозможна. С «групповыми болезнями» здоровых людей мне до тех пор встречаться не приходилось. А в том, что они здоровы, у меня не было никаких сомнений. Случилось что-то явно необычное… [83]

По справке начальника штаба, эти люди служили в дивизии уже порядочное время. Не решив пока, что же мне предпринять, я только спросил их:

— В мирное время летать за границу ваши болезни не мешали, а с врагом воевать не дают?

Ответа не последовало.

«Предать их полевому суду в присутствии личного состава», — мелькнуло у меня в голове. И сейчас же рефлекторно пришел ответ: «Немедленно расстреляют!»

Как раз в те дни шло формирование экипажей новых танковых частей. Радисты там были нужны позарез. «Вот куда их нужно отправить», — подумал я.

— Обеспечьте сопровождение и отправьте их всех на формирование в танковые части, — дал я указание полковнику Шевелеву. — А вы собирайтесь. Не можете летать — идите служить в наземные войска и защищайте Родину там.

Разговор был окончен. Я занимался другими делами, но неотвязная мысль не покидала меня: здесь что-то не то. А что, я и сам не мог понять.

Примерно через час, а может быть и больше, я услышал нерешительный стук в дверь. Обычно ко мне входили без всякого стука. Я открыл дверь и удивился, увидев одного из радистов.

— Александр Евгеньевич… Разрешите?

— Ну, заходите, заходите. С чем пришли?

— Нехорошо у нас получилось, Александр Евгеньевич, наврали мы вам… Не знаю уж, с чего и начать.

— Начинайте с правды и выкладывайте все как есть!

— Это Андреев смутил нас всех. Сядет посреди комнаты, схватится за голову и начнет причитать, что пропали мы все, что живыми нам не остаться, что семьи наши осиротеют, и тому подобное. С утра до вечера одно и то же. Вот мы и не выдержали. Струхнули. Мы все, кроме Андреева — с ним мы не говорили, — очень просим вас: отправьте нас в боевые наши летные части на самую опасную работу, никогда ничего плохого о нас не услышите!

На душе стало легче. Все стало на свои места. Вызвал начальника штаба и дал указание направить всех, кроме Андреева, для прохождения службы в полк ТБ-7. К чести этих товарищей, надо сказать, что они всю войну прошли отличными бойцами и слово свое сдержали. Были награждены орденами и медалями. А один из них в 1942 году был членом экипажа, который отобрали для выполнения особо важного задания — полета через фронт в Америку. [84]

Что же касается Андреева, то этот Аника-воин воспользовался каким-то благоприятным моментом, улизнул из дивизии в тыловую часть и в войне участия не принимал. Считаю, что это лежит на совести нашего начальника штаба, без ведома которого Андреев из дивизии «исчезнуть» не мог. Много лет спустя, после войны, я узнал, что дослужился Андреев до чина полковника, работал в военной приемке, разбил там самолет, был уволен и летал где-то в Гражданском воздушном флоте.

Но, как говорится, слава Богу, подобных случаев у нас в дивизии больше не было. Весь личный состав, не думая о себе, выполнял свой долг перед Родиной, защищал родную столицу, отдавая все силы на разгром врага.

Самопожертвование, презрение к смерти говорят о преданности наших летчиков Родине, своему народу, Коммунистической партии. Летчик дальнебомбардировочной авиации капитан Гастелло в первые дни войны направил в скопище врагов свою горящую машину. Подвиг Николая Гастелло повторил младший лейтенант Иван Вдовенко.

Немцы наводили переправу через Днепр. На четвертый день, понеся большие потери, они ее закончили. Нашим войскам пришлось вести бои с прорвавшимися на левый берег Днепра танками и мотопехотой противника. Нужно было уничтожить переправу. Несмотря на дождь, наши экипажи появились над переправой и бомбили немцев. Над рекой огнем зенитной артиллерии был подожжен самолет Ивана Вдовенко. Летчик направил самолет в центр моста. Раздался сильный взрыв. В воду посыпались немецкие танки, концы моста течением развело в стороны. Не получив подкрепления, фашисты на левом берегу Днепра были уничтожены.

Непоколебимость, твердый порядок, образцовая организованность, железная дисциплина — непременные условия победы над врагом. Эти качества прививал Красной Армии великий Ленин: «Война есть война, она требует железной дисциплины».

Как бы ни были трудны условия боевого вылета, летчик преодолевал все и с честью выполнял приказ.

В одном из налетов на вражеский аэродром самолет Героя Советского Союза Николая Жугана был подбит зенитками: один снаряд попал в плоскость, другой — в хвостовое оперение. Машина почти потеряла управляемость. Огромным напряжением воли, мобилизовав все свое умение, Жуган привел самолет на цель, и штурман сбросил бомбы. Приказ был выполнен.

Каждый боевой вылет давал десятки примеров героического выполнения воинского долга.

Летчик Псарев со штурманом Лабониным нанесли меткий удар по важному вражескому объекту. В это время над другой целью появилось звено командира Галинского. Немцы здесь оказали ожесточенное противодействие. Однако искусный командир звена отвлек на себя неприятельский огонь, а в это время другие экипажи с малой высоты прицельно разбомбили объект.

Любовь к своей профессии, отличное знание материальной части, умение взять от нее в бою все, что она может дать, — неотъемлемые качества настоящего советского летчика. Они вырабатываются повседневным совершенствованием, учебой. Глубокое знание своего дела позволило дважды Героям Советского Союза А. И. Молодчему, П. А. Тарану, В. Н. Осипову первыми поднять вопрос об увеличении бомбовой загрузки, с тем чтобы усилить удары по врагу. Не случайно об этих летчиках говорили, что они знают свою технику не хуже инженеров и умеют использовать ее в любых условиях боя.

Однажды самолет Александра Молодчего попал над Берлином под шквальный огонь ПВО. Сотни разрывов окружили самолет. Но командир умело преодолел огонь, и его штурман сбросил бомбы в сердце Берлина. Тогда же он передал радиограмму: «Москва. Сталину. Нахожусь в районе Берлина. Задание выполнено. Молодчий». Москва ответила: «Ваша радиограмма принята. Желаем благополучного возвращения».

В дальних полетах особенно ярко расцветал талант экипажей. Славный питомец 3-й дивизии коммунист Сергей Даньшин побывал над многими городами фашистской Германии и ее союзников. Высокоодаренный летчик отлично владел машиной. Над Бухарестом на самолете Даньшина сдал мотор, отказала связь. Семь часов летчик вел машину на одном моторе. Это был своеобразный, не зафиксированный никакими спортивными комиссарами рекорд. И Даньшин победил смерть, спас экипаж.

Не менее выдающимися были и другие его полеты. Над сильно укрепленным пунктом врага на бомбардировщик Сергея Даньшина напали три истребителя. До цели осталось лететь несколько минут. Пилот решил во что бы то ни стало выполнить задание. Истребители непрерывно атаковали, но не смогли помешать бомбардировщику прорваться к цели. Воздушному стрелку Веретило пули пробили ноги, но он продолжал вести огонь по истребителям. Когда самолет приземлился на своем аэродроме, в нем насчитали 470 пробоин.

Самолет Алексея Матросова над целью попал в лучи более десятка прожекторов и был атакован истребителями. Воздушные стрелки отогнали истребителей, дали возможность штурману прицельно отбомбиться. При выходе из района бомбардировки вражеский Ме-110 атаковал наш самолет. Стрелок Лукин был ранен, самолет поврежден, жизнь экипажа зависела от воли летчика и радиста Ротанова. Прицельной очередью фашистский истребитель был сбит. Матросов посадил израненную машину в прифронтовой полосе. Свыше 300 пробоин…

«Я очень рада, что вы вместе с нашей партией воспитали моего сына храбрым большевиком», — писала командиру эскадрильи мать летчика Чурилина Екатерина Михайловна. [85] Не только мать, весь полк гордился боевыми делами Арсения Чурилина. Товарищи любовно называли его «наш Арсен». Одним из первых боевых вылетов Чурилина был вылет на Берлин. И сразу трудное испытание — вышел из строя один мотор, а при возвращении через линию фронта огнем зениток был поврежден самолет. Летчик продолжал «тянуть» до последней возможности и благополучно приземлился на своей территории.

Впоследствии Чурилин участвовал во многих других налетах АДД на политические и административно-хозяйственные центры Германии и ее вассалов. Когда над Кенигсбергом в момент сбрасывания бомб осколками зенитного снаряда перебило масляную магистраль и загорелся мотор, Чурилин не только не растерялся сам, но не допустил никакой растерянности экипажа. Пожар был ликвидирован, самолет вернулся на базу. В следующий раз бомбить мешала облачность. Не колеблясь, не страшась зенитного огня, Чурилин снизился до высоты всего в 1000 метров, и штурман Владимиров с предельной точностью уложил на железнодорожные здания и стоящие на пути эшелоны бомбы огромной разрушительной силы. Результат этого дерзкого налета был специально отмечен командованием АДД. А сколько было у нас таких бесстрашных соколов, как Арсен!

Рассказать о том, как потомственный уральский кузнец Василий Обухов за десять лет прошел путь от рядового красноармейца до офицера, летчика, водителя «летающих крепостей», рассказать обо всех его подвигах в годы Великой Отечественной войны — это значит написать целую книгу.

Василий Гречишкин смело вступил в бой с девятью истребителями противника, из которых четыре было сбито, остальные рассеяны.

«Звено бомбардировщиков младшего лейтенанта Гречишкина атаковало немецкий аэродром в районе С. Метким попаданием бомб уничтожено 10 вражеских самолетов, один немецкий истребитель подбит при попытке взлететь с аэродрома», — говорилось в утреннем сообщении Совинформбюро от 2 октября 1941 года.

Все чаще в сводках Совинформбюро в тяжелые дни обороны Москвы отмечались действия наших бомбардировщиков.
«В результате бомбардировки и штурмовки одна наша авиачасть за 14–18 октября уничтожила 108 танков, 189 автомашин с пехотой и боеприпасами, 6 бензоцистерн, около 50 мотоциклов, несколько орудий и 2 батареи зенитной артиллерии». «За один день 24 октября в районе Малоярославца и Можайска уничтожено 70 танков, 220 автомашин с пехотой и боеприпасами, до 6 цистерн с горючим и 4 огневые зенитные точки».
Даже по этим трем выдержкам из сводок можно судить об эффективности нашей авиации в битве за Москву. [87]

Высокие образцы мужества, самоотверженности показывали летчики — коммунисты и комсомольцы. Трудно переоценить ту ведущую роль, которую они сыграли в наших боевых успехах, личным примером обучая людей добиваться победы над противником в труднейших условиях боя. Тут уместно вспомнить, скажем, летчика Соколова — комиссара эскадрильи, который своими мастерскими боевыми ударами заслужил всеобщее уважение и авторитет товарищей. Он был удостоен звания Героя Советского Союза, вскоре назначен командиром полка, и ему было присвоено звание подполковника.

Людей большого мужества и отваги, подобных коммунисту С. Н. Соколову, у нас было немало, и о них я еще расскажу…

В нашу задачу входило также сбрасывание листовок в окопы и в тылу противника. Помнится, на одной из листовок были изображены зенитные батареи, охраняющие Москву, а под ними слова: «Германский летчик, подумай об этом прежде чем стартовать». Немало фашистских асов нашли свой конец в московском небе. Попадая к нам в плен, они тогда вели себя еще нагло. «Вам, русским, война не нужна, у вас много лишней земли и богатств, а мы должны воевать, чтобы отнять у вас землю, иначе Германия дальше существовать не может», — заявил на допросе пленный немецкий летчик.

Как-то в сбитом германском бомбардировщике была обнаружена белокурая голубоглазая девушка в форме военного летчика. Когда ее спросили, как это она, женщина, могла решиться бомбить мирные города, уничтожать беззащитных женщин и детей, она ответила: «Германия нуждается в пространстве, но ей не нужны люди на этих землях».

Да, на карте стояло само существование нашего Отечества, шла борьба не на жизнь, а на смерть, борьба двух социальных систем, двух идеологий, абсолютно исключавших друг друга. В это тяжелое время, когда части дивизии круглые сутки вели свою боевую работу, напряжение было столь велико, что летный состав буквально валился с ног, об отдыхе, хотя бы коротком, не могло быть и речи. В результате со мной произошел неприятный случай. Получая в Ставке очередные задания, я зашатался и, если бы не Г. М. Маленков и Б. М. Шапошников, поддержавшие и посадившие меня на рядом стоявший стул, наверное, упал бы. Попытался встать — и не смог. Сталин быстро подошел к буфету, налил что-то в стакан, подал мне.

— Пей!

Не переводя дух, махнул я содержимое стакана и, лишь вздохнув, по спазме в горле понял, что это — очень крепкое спиртное.

Ответить на этот вопрос я не смог, потому что сам уже не помнил, когда… [88]

Всю обратную дорогу думал, как могло случиться, что я, видимо, моментально заснул, да еще стоя. Такого со мной никогда не бывало. Еще мальчишкой, во время Гражданской войны, я, как и некоторые другие, в ночных переходах попадал в ритм шага и засыпал на ходу. Как только сбивался с этого размеренного ритма, просыпался от толчков идущего рядом, потом опять настраивался под ритм и снова засыпал… Но ничего похожего в данном случае не было.

Довольно продолжительное время я испытывал чувство неловкости и какой-то вины. Надо же было произойти такому, да еще где! Однако при последующих моих посещениях Ставки все держались так, будто ничего не случилось. Лишь несколько дней спустя Сталин мимоходом сказал, что нужно планировать боевую работу так, чтобы личный состав отдыхал. Мы стали планировать отдых летного состава, что раньше нам казалось невозможным.

Но темп боевой работы не снижался… Мы получили данные о прибытии поезда Гитлера в Варшаву. Двадцать лучших экипажей были отобраны для прицельного бомбометания. Каждый экипаж выполнял боевую задачу самостоятельно. Из Варшавы сообщили, что к прилету наших самолетов поезд уже ушел, но бомбежка указанных целей проведена точно. На железной дороге много пожаров и взрывов, от неожиданного удара возникла большая паника.

Немецкое командование объявило, что это были английские самолеты. Все участники налета вернулись на базы. А в то же время другие самолеты отправлялись в ночной поиск, бомбили и обстреливали рокадные дороги, где шло передвижение немецких войск, искали на железнодорожных магистралях поезда. Обстреливали паровозы, выводя их из строя, устраивали пробки и заторы. Другие части дивизии бомбили немецкие войска в районах западнее Вязьмы и летали к партизанам. Дивизия работала круглые сутки.

Вот краткое перечисление основных операций, проведенных 81-й АД в те незабываемые дни.

1 октября дивизия наносила удары по железнодорожному узлу Рославль, где разведка обнаружила много стоявших эшелонов, а также уничтожала скопление войск и автомашин противника в районе Жлобинское (20 километров северо-западнее Рославля) и в лесу (15 километров севернее Рославля).

4 октября уничтожала войска в районе Новгород-Северский.

5 октября бомбила сосредоточение пехоты и мотомехвойск в районе Дмитрово — Орловский.

6 октября уничтожала мотомехвойска противника, двигавшиеся по шоссе Чипилево — Юхнов, а также в районах Юхнова, Дракина, Чипилева, Заказного, Мосальска. [89]

7 октября бомбила и расстреливала войска и танки противника на шоссе в пяти километрах юго-западнее Юхнова, а также мотомехчасти на шоссе Юхнов — Чипилево.

8 октября бомбила танки, мотомехвойска противника на стыке дорог в одном километре юго-западнее Юхнова, а также в Бардине, Тенискове. Бомбила мост через реку Угра, переправу у Реляки, уничтожила вражеские самолеты на юго-западной окраине Жуковки.

В ночь с 9 на 10 октября бомбардировались железнодорожные узлы Смоленск и Рославль.

11 октября были уничтожены автоколонны на шоссе Чипилево — Юхнов и в районе Утешева (25 километров юго-восточнее Юхнова), а также переправы на реке Изверя.

12 октября уничтожала мотомехвойска противника на шоссе Юхнов — Медынь и на переправах у рек Изверя и Шаня. В ночь с 12 на 13 октября бомбила аэродромы противника в районах Смоленска, Бобруйска, Могилева.

В ночь с 12 на 13 октября бомбила аэродромы противника Смоленск, Бобруйск, Могилев.

14 октября уничтожала мотомехвойска, двигавшиеся по шоссе Старица — Калинин.

16 октября бомбила железнодорожный и шоссейный мосты через Волгу у Калинина.

17 октября — танки на дороге Уметино — Калинин.

19 октября — шоссейный и железнодорожный мосты через Волгу у Калинина.

24 октября уничтожала вражеские войска в районах Орла и Гжатска.

25 октября продолжала уничтожать войска в районах Орла, Калуги, Гжатска, Можайска.

27 октября продолжала уничтожать войска и технику в районах Орла, Калуги, Можайска, Гжатска. Ночью снова бомбила войска противника в районе Орла.

28 октября уничтожала вражеские войска в районах Калуги и Можайска.

29 октября, ночью, бомбила Берлин, войска и технику противника в районах Орла, Калуги, Волоколамска, Гжатска.

30 октября бомбила войска и технику противника в районах Орла и Калуги, аэродром в Орле.

31 октября, уничтожала войска и технику противника в районе Можайска и Малоярославца.

Дивизия вела также и разведку, данные которой немедленно передавались в штаб ВВС, а оттуда — во фронт и армии. Почти вся боевая работа происходила днем. Отбомбив с безопасной высоты, чтобы не подорваться на взрывах собственных бомб, экипажи переходили на бреющий полет, что также необычно для бомбардировочной авиации, и расстреливали врага из пулеметов. [90]

Особенно тяжелыми были бои за Москву во второй половине октября, а также во второй половине ноября, когда группа фашистских армий «Центр», возглавлявшаяся фон Боком, перешла в решительное наступление, и сражение развернулось на фронте от Калинина до Тулы. Октябрь и ноябрь были воистину месяцами самой ожесточенной битвы за Москву. Само слово «битва» говорит за себя. Вспомним Куликовскую битву, Ледовое побоище с псами-рыцарями. Масштабы тех битв, с современной точки зрения, были, конечно, невелики, но они решали судьбы Руси…

В ноябре 1941 года наша дивизия жила также очень напряженной жизнью.

4 ноября днем уничтожала войска и технику противника на дорогах Лотошино — Воробьево, Фроловск, Раменье, Ярополец, а ночью бомбила военно-промышленные объекты в Риге и Данциге.

5 ноября днем бомбила железнодорожный мост через Волгу у города Калинина, а ночью — военно-промышленные объекты в Кенигсберге и Риге.

6 ноября днем — понтонный, шоссейный и железнодорожный мосты через Волгу, а ночью — военные объекты в Данциге и Риге, уничтожала вражескую авиацию на аэродромах Двоевки и Гжатска.

9 и 12 ноября днем — понтонный, шоссейный и железнодорожный мосты через Волгу, а ночью — военные объекты в Кенигсберге.

13 ноября днем — опять мосты, а ночью — Кенигсберг, скопления войск и техники противника в районах Риги, Витебска, Ржева.

14 ноября — Кенигсберг и мосты.

15 и 16 ноября — мосты.

27 и 28 ноября наши боевые экипажи бомбили и расстреливали с бреющего полета вражеские части в районе Рогачева, Истры, где, по данным разведки, было уничтожено огромное количество живой силы и техники противника.

Нужно сказать, что боевая работа летного состава дивизии в большинстве случаев проводилась в сложных метеорологических условиях.

Хочется привести некоторые документы тех дней.
БОЕВОЙ ПРИКАЗ № 24 штаб 81 авиадивизии

6.10.41

1. Мотомехчасти противника прорвались и выдвигаются по дорогам в направлении на Юхнов. Его ВВС усилили активность, действуя группами и одиночными самолетами по населенным пунктам и аэродромам. [91]

2. 81 авиадивизия в течение дня 6.10.41 бомбардирует мотомехчасти противника на дороге Чипилево (70 км юго-восточнее Ельни) — Юхнов.

3. 40 авиаполку в течение дня восемью самолетами, звеньями, со средних высот бомбардировать мотомехколонны противника на дороге Чипилево — Юхнов. Бомбовая зарядка — по четыре ФАБ-100.

Напряжение — два вылета.

4. 420 авиаполку в течение дня 6.10.41 шестью самолетами, звеньями, со средних высот бомбардировать мотомехколонны противника на дороге Чипилево — Юхнов. Бомбовая зарядка — две ФАБ-250, десять ФАБ-100.

Напряжение — один вылет.

5. 421 авиаполку в течение дня 6.10.41 шестью самолетами со средних высот бомбардировать мотомехколонны противника на дороге Чипилево — Юхнов. Бомбовая зарядка — две ФАБ-250, десять ФАБ-100. Напряжение — один вылет.

6. Я в штабе 81-й авиадивизии.

Командир 81-й авиадивизии полковник Голованов

Военком 81-й авиадивизии полковой комиссар Хоробрых

Зам. начальника штаба 81-й авиадивизии майор Ольшвангер
А вот телеграфное донесение о доставке боеприпасов и продовольствия нашим войскам, попавшим в окружение.
«Вручить немедленно генерал-майору Ворожейкину.

Две группы в 12.30 с высоты 250—400 метров производили выброску боеприпасов и продовольствия для частей Красной Армии в районе Белой. Первая группа выбросила груз в районе Валыново. При подходе к цели экипаж наблюдал скопление наших войск и движение повозок с красноармейцами. Вторая группа выбросила груз в полутора-двух километрах от нашей автомотомехколонны. Один экипаж наблюдал бежавших красноармейцев и колхозников к месту падения груза. В этом же районе на поляне был замечен наш истребитель МиГ-3. При уходе от цели справа в трех километрах от маршрута замечены два самолета, тип не установлен. Экипаж самолета Петренко в районе цели сбрасывал вымпел. Один самолет через 10 минут после взлета произвел вынужденную посадку из-за неисправности матчасти. [92] Другой вышел юго-западнее деревни Мелешина в 10 км, где был обстрелян неприятелем. Пробили гидросистему шасси. После этого уточнил деревню Мелешина, сделал несколько кругов, никто не появился. После сбрасывания двух мест из деревни Мелешина стали выходить бойцы.

Бросал с высоты 50 метров, в лицо видели, что наши. Сбросил возле самой деревни. Сделал десять заходов, груз собирать помогали колхозники и дети. Собирали на автомашине. После всего сбросил вымпел в центр деревни с высоты 10 метров. Бойцы и колхозники приветствовали. Весь груз собрали. Кружил 20 минут. Задание выполнил, посадку произвел благополучно в 18.40. Заметил ранее сброшенные грузовые парашюты северо-западнее деревни Мелешина 9 км в лесу. Парашюты никем не подобраны. Второй задание выполнил.

Подробностей не поступало, груз сброшен своим войскам в Гаврилово и Дорогино. Погода: облачность 10 баллов, высота 200—400, видимость 10 км. В районе цели шел снег, видимость 500—900 м.

Голованов, Хоробрых, Ильин».
Вот часть телеграфного боевого донесения за 17 октября 1941 года.
«Вручить немедленно генерал-майору Ворожейкину.

Продолжение боевого донесения соединения Голованова.

В период 11.28—14.45 с высоты 700—1300 метров произвели бомбардирование мотомехвойск и танков противника по дорогам Старица — Калинин, Емельяново, Зашейниково, Зуево — Борисково, Улитино. Сброшено бомб: 60 ФАБ-100 и 4 ФАБ-250. Экипажами отмечены прямые попадания по танкам и автомашинам. Бомбы рвались среди людей, убегавших в сторону с дороги у Емельяново. У Зашейниково прямое попадание в группу из четырех автомашин и четырех танков. Прямое попадание в танки на дороге между Зуево и Борисково, прямые попадания в группу танков, стоявших в двух километрах северо-западнее Улитино. Экипажи наблюдали: движение мотомехчастей по всей дороге от Старица до Зашейниково, сосредоточение танков по обочинам дорог, в лесах — небольшими группами. Движение автоколонны с танками от Микулино — Городище на Калинин. Движение автомашин 25—30 штук. Голова колонны Ивашинов.

Ильин».
В битве за Москву, в ходе напряженнейшей боевой работы, в нашей дивизии происходили случаи, которые нарочно не придумаешь и которые бывают только на войне. Например, в ночь с 6 на 7 ноября. Даже видавшие виды летчики ни о чем подобном не слышали.

Корабль ТБ-7 возвращался с боевого задания по бомбардировке военно-промышленных объектов Данцига. [93] Когда он был уже над своей территорией, в районе между Кашином и Калязином, вдруг загорелся и мгновенно был охвачен пламенем четвертый мотор. Командир экипажа Э. К. Пусэп (ныне один из руководящих работников Эстонии) дал команду применить противопожарные средства. Приказание было выполнено, но пожар не прекращался. Люди стали задыхаться от дыма, и командир принял решение всем покинуть самолет. Двенадцать членов экипажа покинули самолет на парашютах. Командир корабля, покидая его последним, поставил автопилот на планирование.

Некоторое время спустя мы получили сообщение, что в 720 километрах восточнее Кашина приземлился на брюхо самолет с красными звездами, но без экипажа. Оказалось, к великому нашему изумлению, что это тот самый ТБ-7, который из-за пожара был покинут летным составом. Через некоторое время самолет был поднят, восстановлен, перегнан к себе в часть и продолжал боевые вылеты. Долго мы гадали, как мог уцелеть этот самолет, во-первых, от пожара, а во-вторых, при посадке, но так ничего и не придумали.

Примерно в то же время нами был применен самолет ТБ-3 — летающая торпеда. Группа товарищей предложила систему, с помощью которой можно было наводить летающий беспилотный самолет на цель. В наши дни это стало уже обыденным делом, но тогда было большой новинкой.

Доложили мы о своей затее Сталину. Он поддержал, и мы стали готовить «сюрприз» для немцев. Решено было начиненный многими тоннами взрывчатки самолет ТБ-3 вывести на железнодорожный узел Смоленск и с пикирования взорвать его между железнодорожными эшелонами.

Испытания и тренировки дали положительные результаты. Мы проводили их так: один экипаж поднимался в воздух на самолете ТБ-3, а вслед за ним на другом самолете поднимался второй экипаж и вставал в кильватер⁵¹. Экипаж на ТБ-3 включал систему управления, и самолет пилотировался по радио идущим сзади самолетом. Все получалось хорошо. Управление летающей торпедой осуществлялось с самолета ДБ-3Ф, где командиром был летчик Владимир Пономаренко, с ним летал инженер Кравец. Командиром ТБ-3 был майор Тягунин, борттехником Калинин. Вместе с ними принимали участие в полете: инженер завода Гачикян, бортмеханик Мосеев, штурман Корогодов, начальник парашютно-десантной службы майор Чуденко, стрелок-радист Палагут и стрелок Петрушкин. [94]

Дождавшись подходящей погоды — облачность, высота облаков 500—300 метров и хорошая видимость, — мы запустили эту торпеду с экипажем в составе одного летчика и механика. Поднялась она в воздух, за ней взлетел другой самолет, все было отлажено, и летчик с бортмехаником покинули ТБ-3 на парашютах. Операция шла гладко, но на линии фронта самолеты попали под обстрел, и наша торпеда, нырнув в облака, через некоторое время вдруг скрылась. Видимо, обстрелом была повреждена антенна. Так мы и не знали, что с ней сталось, хотя и просили наших партизан, с которыми у нас была устойчивая связь, хоть что-нибудь разузнать. Со смущенным видом пришлось мне докладывать в Ставке о неудаче. Посмеялись над нашим экспериментом и предложили дальнейшую работу в соединении прекратить, передали ее в один из научно-исследовательских институтов.

— У вас своих дел хватает, — сказал Сталин. — Пусть каждый занимается тем, чем он должен заниматься. Давайте-ка лучше вместе подумаем, как крепче бить немцев теми средствами, которые у нас с вами сейчас в руках.

И этот урок запомнился. Конечно, не зря появилась русская поговорка — лучше синица в руке, чем журавль в небе.

Случались у нас и пренеприятнейшие истории. Так было с железнодорожным мостом через Волгу у города Калинина, который наши войска оставили 14 октября. С 16 октября буквально каждый день вылетали экипажи на бомбежку этого, я бы сказал, злополучного моста. Какие только специальные задания ни приходилось нам выполнять, и, как правило, мы с честью выходили из трудных положений, а тут, как говорится, у себя под носом ничего не получалось. Бомбили мы этот мост и с пикирования, и с обычного горизонтального полета, и вдоль, и поперек, и под разными углами — мост стоял. В конце концов, немцы натащили сюда массу зенитной артиллерии, а мы, не обращая на нее внимания, бомбили и бомбили. Кажется, уже не было такого штурмана и командира корабля, который не попробовал бы свои силы на этом объекте, а мост стоит и стоит и движение по нему не прекращается.

Понтонные и шоссейные мосты разбивали, а железнодорожный — уцелел, хотя в него уже было несколько прямых попаданий. Бомбы пробивали его, как болванки, на этом дело и кончалось.

Между тем требования об уничтожении моста с каждым днем становились все настойчивее, а спрос с командования дивизии — все суровее и суровее.

Наконец, решили доложить, что выполнить эту задачу мы не можем.

— Не для того мы вас во главе дивизии поставили, чтобы вы в своей немощи расписывались, — услышал я ответ Сталина. — Больно рано сдаетесь. А на войне со всех нас спрос большой. Продолжайте налеты на мост. [95]

Я попросил подключить для выполнения задачи фронтовую авиацию.

— Хорошо, — пообещал Сталин.

Подключилась фронтовая авиация. Но, несмотря на все наши старания, на обещания больших наград, мост так никому и не удалось разрушить. После нашего контрнаступления, когда этот мост нам стал позарез нужен, об этом эпизоде вспоминали уже шутя. Но в октябре и ноябре было не до шуток.

В октябре — ноябре 1941 года Ставка Верховного Главнокомандования впервые отметила боевые действия нашей дивизии. Ее боевой работой было довольно и фронтовое командование, а оценка общевойсковых штабов значила немало. В расположение дивизии прибыл член Военного совета Московского военного округа дивизионный комиссар К. Ф. Телегин⁵², с которым мы были знакомы еще с 1925 года, для вручения от имени правительства боевых наград многочисленной группе летчиков, штурманов, технического персонала. Первым звание Героя Советского Союза в нашей дивизии получил двадцатилетний летчик Александр Игнатьевич Молодчий.

Отличилась и была награждена правительством большая группа личного состава частей дивизии, в том числе летчики и штурманы: А. И. Агеев, С. А. Асямов, И. Г. Ахметов, В. К. Баркалов, П. М. Бойко, Е. И. Борисенко, В. К. Гречишкин, Д. В. Грушевский, М. И. Данилин, И. И. Дитковский, А. Г. Дмитриев, А. С. Додонов, Н. А. Ищенко, А. И. Калиничев, А. Г. Канарский, С. Я. Клебанов, А. М. Ковязин, Н. И. Колтышев, М. А. Котырев, С. И. Лапшов, А. И. Линев, И. Т. Лисачев, А. И. Малай, И. М. Маевский, А. Д. Набокин, И. Г. Осипов, Н. И. Пахомчик, Т. П. Петрухин, Д. Е. Приходченко, Е. С. Пономаренко, С. И. Пунгусов, А. Н. Станкевич, П. Н. Таненков, Р. А. Тюленев, С. Н. Фоканов, Н. А. Хорпяков, М. М. Хохлов, К. Г. Черноморец, Д. В. Чумаченко, К. М. Чуевский, Л. В. Яницкий; штурманы: А. Н. Бондаренко, И. В. Брусков, А. Ф. Волков, М. А. Матвеенко, Н. Н. Полозов, П. А. Полыгалов, С. М. Романов, В. Г. Ткаченко, В. М. Толоконников, Ю. Г. Томкевич; стрелки-радисты и стрелки: В. Д. Багреев, П. Н. Белокуров, А. М. Большаков, И. М. Бредун, В. Ф. Бычков, Г. П. Вишневский, Н. П. Вощилов, В. Н. Главный, Г. А. Григорьев, В. П. Дуденков, В. А. Зотов, М. И. Исаев, Н. X. Компаниец, Н. И. Кокорин, М. А. Коночук, К. И. Костылев, В. Н. Кравец, П. Е. Крюков, В. А. Лежебоков, И. Г. Мысчик, И. Д. Петров, М. И. Рентов, М. И. Рогачев, П. А. Савин, А. Г. Свиридов, А. Я. Соломко, С. В. Хабаров, Р. М. Шахмаев, Г. В. Шепель, Д. И. Чхиквишвили; военные инженеры и военные техники: Н. Н. Авксентьев, М. А. Венецкий, П. С. Джанев, М. М. Догов, И. И. Долгополов, К. В. Казанцев, И. А. Косарев, Ф. М. Кошкин, Ф. Д. Масюк, Н. Ф. Мотузов, Г. Г. Павлов, А. Я. Пигунов, К. М. Плохотин, П. Т. Полещук, И; Г. Ремаренко, А. Ф. Руденко, А. И. Смирнов, М. Н. Степанов и другие. [96]

Мной названы здесь лишь некоторые фамилии товарищей из нашей дивизии.

На высоте оказались и командиры полков: подполковник А. Г. Гусев, полковник В. И. Лебедев, майор В. П. Филиппов и капитан Н. Ф. Лавренцов, а также комиссары полков — батальонные комиссары: Н. П. Дакаленко, А. Д. Петленко, А. С. Кошелев, Брюзгин и Плохов.

Много поработали начальники штабов полков — подполковники Яроцкий и Павловский, майоры Г. Ф. Филимонов и В. К. Богданов, капитан Очнев вместе с личным составом своих штабов.

Надо прямо сказать, что награды, полученные за участие в битве под Москвой, были всем награжденным особенно дороги и достались они нелегко. С августа по декабрь дивизия потеряла 76 боевых самолетов. В октябре, например, были дни, когда в 40-м полку оставалось всего восемь самолетов Пе-3, из них исправных четыре. Летчиков — 9 человек, стрелков-бомбардиров — 16…

Из старшего командного состава, как я уже говорил, заметно выделялся командир полка Ил-4 полковник Н. И. Новодранов. Мы очень сожалели, когда этот талантливый, очень опытный командир погиб в 1942 году при аварии попавшего в сильную болтанку перегруженного транспортного самолета.

Еще в первых числах ноября Верховный Главнокомандующий сообщил мне, что 7 ноября на Красной площади, как всегда, будет парад, и дал указание с утра в этот день привести в полную боевую готовность самолеты и экипажи, а мне находиться у телефона. До объявления по радио было велено никому ничего не сообщать.

С утра 7 ноября дивизия была приведена в боевую готовность с экипажами у самолетов, но без заданий, и лишь радиопередача с Красной площади внесла ясность и рассеяла недоумение личного состава по поводу столь необычной готовности. Как известно, во время парада шел снег и была низкая облачность.

Что и говорить о том впечатлении, которое произвел парад и особенно выступление Сталина на всех нас, на народы Советского Союза, на воинов армии и флота!

Немцы почти уже в Москве, а Сталин с трибуны Ленинского мавзолея спокойно обращается к народу:
«Бывали дни, когда наша страна находилась в еще более тяжелом положении. Вспомните 1918 год, когда мы праздновали первую годовщину Октябрьской революции. Три четверти нашей страны находились тогда в руках иностранных интервентов… Четырнадцать государств наседали тогда на нашу страну. [97] Но мы не унывали, не падали духом. В огне войны организовали тогда мы Красную Армию и превратили нашу страну в военный лагерь. Дух великого Ленина вдохновлял нас тогда на войну против интервентов. И что же? Мы разбили интервентов, вернули все потерянные территории и добились победы.

Теперь положение нашей страны куда лучше, чем двадцать три года назад. Наша страна во много раз богаче теперь и промышленностью, и продовольствием, и сырьем, чем двадцать три года назад. У нас есть теперь союзники, держащие вместе с нами единый фронт против немецких захватчиков. Мы имеем теперь сочувствие и поддержку всех народов Европы, попавших под иго гитлеровской тирании. Мы имеем теперь замечательную армию и замечательный флот, грудью отстаивающие свободу и независимость нашей Родины. У нас нет серьезной нехватки ни в продовольствии, ни в вооружении, ни в обмундировании. Вся наша страна, все народы нашей страны подпирают нашу армию, наш флот, помогая им разбить захватнические орды немецких фашистов. Наши людские резервы неисчерпаемы. Дело великого Ленина и его победоносное знамя вдохновляют нас на Отечественную войну так же, как двадцать три года назад.

Разве можно сомневаться в том, что мы можем и должны победить немецких захватчиков?»
Впервые за последние годы Сталин напомнил о примере наших предков — великих русских полководцев — и тут же провозгласил:
«…Пусть осенит нас победоносное знамя великого Ленина!»
В суровый час Сталин не просто поднял в народе чувство патриотизма, он связал это чувство с именем Ленина. И появился новый прилив энергии, новые силы, еще более окрепла вера в наше правое дело, за которое человеку не страшно пойти на смерть…

Вскоре после праздника 24-й годовщины Октября, после памятного парада, у командующего ВВС вдруг начала работать комиссия, на которую вызвали и меня. Среди других я встретил здесь Л. А. Горбацевича — начальника Управления дальнебомбардировочной авиации ВВС, генералов И. Т. Спирина⁵³, А. В. Белякова⁵⁴, Владимира Коккинаки⁵⁵. Мне предложили доложить о составе дивизии, о количестве полков, о командирах, дать им характеристики. Будучи вызван вторично, я попал на обсуждение, что должны делать полки, какие выполнять задания. Жигарев потребовал справку, кто из командиров соответствует своей должности и кто не соответствует, кого оставить на месте, кого убрать. Я доложил, что весь командный состав дивизии на месте, в том числе командиры полков.

— И с дивизией разберемся, — многозначительно сказал Жигарев. — Если вопросов нет, командиров полков можно утвердить. [98]

Вопросов не последовало. Я был отпущен. Звонков из Ставки в течение двух дней не было. Дивизия продолжала свою боевую работу по имеющимся заданиям.

Потом неожиданно позвонил А. И. Шахурин, поинтересовался, «как идет жизнь», спросил, какие у меня отношения с Жигаревым. Я ответил, что живем и работаем потихоньку, как говорят, слава Богу. Что касается отношений с Жигаревым, то он командующий, а я командир дивизии — вот и все.

Вскоре позвонил Верховный Главнокомандующий. Спросил, как дела. Я доложил о ходе выполнения поставленных им задач.

— Ну, что собираетесь делать дальше?

— Дальше думаю сдавать дивизию и жду преемника, товарищ Сталин.

По длительному молчанию я понял, что он такого ответа не ждал и мог принять это за дерзость.

— Вы можете сейчас приехать? — как обычно спокойным голосом спросил Сталин.

— Могу, товарищ Сталин, — ответил я.

— Ну, что у вас там случилось? — спросил Сталин, когда я к нему явился. В кабинете также находился Г. М. Маленков.

Кратко доложил суть дела. Решалась, как я понял, судьба нашей дивизии. Что с ней собирались делать? На комиссии со мной разговаривали как с человеком, который уже не имеет к ней прямого отношения.

— …Поэтому я и ответил вам, товарищ Сталин, что собираюсь сдавать дивизию.

— Вот оно что!

В его тоне было то ли удивление, то ли ответ на свои же мысли. Пройдясь немного, Сталин круто повернулся.

— С этим пора кончать. Вместе с Маленковым подготовьте документ о подчинении вашей дивизии непосредственно Ставке и об изъятии ее из ВВС. Что нужно, дайте мне на подпись. Впредь все вопросы будете решать здесь. Скажите об этом Жигареву.

Получив дополнительные задачи, я был отпущен. Так решилась последующая судьба дальних бомбардировщиков. Жигареву я не звонил, от него звонки также прекратились. Я понял, что он обо всем поставлен в известность. Что думал он делать с дивизией, какие имел планы, для меня так и осталось неизвестным.

В документе, подготовленном нами с Маленковым и подписанном Сталиным, между прочим, были и любопытные пункты. Например, командиру дивизии предоставлялись права по назначению и перемещению личного состава до заместителя командира полка и присвоению воинских званий до майора. Андрей Васильевич Хрулев⁵⁶, начальник тыла Красной Армии, принял дивизию на все виды снабжения. Так, 81-я АД постановлением Государственного Комитета Обороны от 30 ноября 1941 года, а затем приказом наркома обороны была преобразована в 3-ю авиационную дивизию дальнего действия, с непосредственным подчинением Ставке Верховного Главнокомандования, а руководить ею стал лично Сталин. Не знаю, сохранились ли приказы по присвоению званий от майора и выше и приказы по перемещению в дивизии, но несколько таких приказов мной докладывались и Верховным подписывались. В дальнейшем Сталин проявлял все больший и больший интерес к Авиации дальнего действия.

Г. М. Маленков и далее, как говорят, «курировал» нас, и справедливости ради следует сказать, что получали мы от него большую помощь и поддержку. Я лично считаю, что это был у Сталина лучший помощник по военным делам и военной промышленности. Незаурядные организаторские способности, умение общаться с людьми и мобилизовать все их силы на выполнение поставленных задач выгодно отличали его от таких людей, как Берия. Между ними, казалось, не было ничего общего, даже мало-мальски сходного ни в подходе к решению вопросов, ни в личном поведении. Берия был грубым, заядлым матерщинником. От Маленкова я за всю войну не слышал грубого слова. Их характеры явно различались, и меня всегда удивляло — в чем заключалась дружба между этими людьми?..