III. Императоры — «цезаропаписты» и «ересиархи»

Как известно, далеко не все исследователи склонны, в силу различных мотивов, благосклонно оценивать столь широкое и разностороннее участие государей в жизнедеятельности Церкви. Нередко такому типу отношений императорской власти и церковной иерархии дается определение «цезаропапизм» в том смысле, что «византийская Церковь много терпела от деспотизма императоров»55. Но осуждаемая практика, возникнув естественным путем еще в IV в., продолжалась на протяжении многих столетий, не меняясь по своему существу вплоть до падения Империи. Поэтому признавать верным указанный выше тезис, как справедливо отмечал еще Н.С. Суворов, значило бы утверждать, что Восточная церковь за все время ее исторического существования в христианском государстве, начиная со св. Константина Великого, не только находилась под давлением чуждой, посторонней ей силы, но и управлялась этой силой56. Такая скоропалительная и «искрометная» оценка заставила бы нас качественно и — главное — ошибочно переосмыслить всю историю Церкви. В первую очередь — поставить под сомнение православные догматы, каноны, традиции, поскольку, как выходит, они являют собой не плод тысячелетнего церковного духовного творчества, а результат противостояния враждебной силе или даже следствие политико-административного влияния и давления этой силы на Церковь. По счастью, для такой широкомасштабной ревизии нет никаких оснований.

Конечно, было бы бессмысленным полагать, будто богословская позиция василевсов всегда являлась безошибочной. Но до подобных категоричных суждений не доходили и сами греки. В отличие от Римской церкви православный Восток никогда не признавал непогрешимости чьего-либо мнения в Церкви по догматическим вопросам, в том числе и императора. В ходе догматических битв ошибались, конечно, и цари, и патриархи (включая и римских пап, один из которых — Гонорий — был анафематствован Шестым Вселенским Собором), и целый сонм епископов. Но, как представляется, решающее значение для объективной оценки роли византийских царей в формировании православного вероучения имеют не сами по себе факты их ошибок и заблуждений, а иные обстоятельства.

Случаи активного вмешательства царей в формирование православного вероучения приходятся на время, когда вся Вселенская Церковь в тяжелых борениях формировала истинное богословское понимание Пресвятой Троицы и основных догматов Православия. В остальные исторические периоды византийские самодержцы выступали главным образом в качестве хранителей чистоты Православия. Из истории Империи можно выделить всего два периода, когда современники негативно оценивали участие императоров в формировании вероучения. На фоне, между прочим, значительного численного превосходства обратных примеров. Это время периода Вселенских Соборов, включая период иконоборчества, и попыток образования унии с Римом. Ни до, ни после указанных событий никто из исследователей не рискнул упрекнуть православных царей в покушении на целостность и чистоту Учения, хотя по истории нам известен и император–католик Иоанн V (1341–1376 и 1379–1391), и царь Михаил II (820–829), которого современники, возможно небезосновательно, подозревали в сочувствии к афинганам (иудействующая ересь)57.

Очень важно, что за все время догматических споров ни разу императоры не выступали в качестве ересиархов, то есть не предлагали от себя каких-либо богословских новаций, подрывавших уже сформулированные православные догматы. Если императоры и склонялись к ересям, принимая их за православную ортодоксию, то исключительно к ересям возникающим, но никогда к прошедшим и уже осужденным58.

Даже компромиссная позиция некоторых Палеологов при подготовке унии с Римом (первый договор был заключен в Лионе, в 1274 г., а Флорентийская уния практически осталась «соглашением о намерениях») по признанию Filioque, опресноков, постной субботы и папы как главы Церкви на деле не посягала на православное вероучение и не выходила за обычную практику взаимоотношения Восточной и Западной церквей. В течение всего времени существования единой Вселенской Церкви богослужебные и даже незначительные догматические различия между двумя центрами христианства обычно становились предметом острой дискуссии и взаимных обвинений только в периоды обострения отношений, когда римские папы возобновляли свои претензии на главенство в Церкви59. В остальных случаях, как правило, стороны занимали икономическую позицию, полагая целостность Вселенской Церкви куда более важным результатом, чем некоторые обрядовые разногласия и богословские нюансы. Даже самый последовательный и богословски образованный противник Рима — Константинопольский патриарх св. Фотий (858–867 и 877–886) далеко не всегда считал возможным (публично, по крайней мере), признавать римскую практику противоречащей Св. Писанию и Св. Преданию60.

Кроме того, вопрос о главенстве того или иного лица в Церкви для греков, в отличие от латинян, имел всегда не догматический, а только политический характер. Поэтому, исходя из реальной обстановки, византийские императоры готовы были пойти и на такие уступки Римскому престолу, справедливо полагая, что папа покушался не столько на авторитет остальных вселенских первоиерархов, сколько на императорские прерогативы. Ведь за исключением Константинопольской кафедры остальные восточные патриархаты, находившиеся под властью турок, довольно рано утратили свои реальные церковные полномочия и не могли составить конкуренцию Риму.

В чем же виновны те византийские василевсы, которых научная молва записала в ряды «врагов Церкви»? В сомнениях по содержанию тех или иных догматических формул и попытках их закрепления? В нерешительности и желании занять компромиссную позицию? В политических способах закрепления богословской позиции той церковной партии, которая получала одобрение большинства православного общества?

В этой связи следует напомнить тот известный исторический факт, что в период наиболее ярких и болезненных дискуссий и противостояний различных партий Истина открывалась только отдельным лицам, которые, как правило, и выступали ее глашатаями. Это свв. Афанасий и Василий Великий, св. Кирилл Александрий¬ский, св. папа Лев Великий, св. Максим Исповедник, св. Григорий Нисский и св. Григорий Богослов, св. Григорий Палама и др. При этом нередко примеры удивительных и высочайших по духу богословских прозрений нередко чередовались у знаменитейших богословов с тяжелейшими промахами и ошибками. И нет ничего удивительного в том, что факты проявления гениальности по части богословия в череде императорских династий Византии пропорционально не превышали «среднестатистических».

Характерно, кстати, что об опасности необдуманно выносить на общественный суд богословские вопросы предупреждал еще св. Константин Великий. «Впредь о подобных вещах ни вопрошать, ни отвечать на вопросы, потому что подобные вопросы, не предписанные законом (т.е. Священным Писанием. — А.В.), мы должны держать втайне, а не вносить легкомысленно в общественные собрания… Потому что кто может обстоятельно дознать и надлежащим образом изъяснить силу столь великих и трудных предметов?»61.

Можно поставить в вину Констанцию (337–361), Зенону (474–491), АнастасиюI (491–518), Константину III (или Константу II, как его еще иногда именовали), спасителю Империи Ираклию I Великому (610–641) и некоторым другим императорам склонность к компромиссу. Но нередко склонялись к компромиссным и даже откровенно ошибочным позициям такие великие лица, как св. Константин Великий (к арианству), св. Юстиниан Великий (к монофизитству)62 и св. Феодосий II Младший, некоторое время открыто покровительствовавший ересиарху Несторию63. Однако это не помешало Церкви прославить их (как и многих других византийских самодержцев) в качестве святителей и защитников Православия.

С другой стороны, и среди Отцов Халкидонского Собора были те, кто не устоял перед угрозами еретика Диоскора и подписал осуждение свв. Флавиана и Евсевия на «Разбойном соборе»64. Целый ряд замечательных патриархов Царьграда становились участниками дворцовых заговоров, а подавляющее большинство римских первоиерархов, столько сделавших для Православия, едва ли сомневалось в своих правах на политическое и каноническое первенство во Вселенской Церкви. Самоотверженный защитник Империи Константинопольский патриарх Сергий I (610–638), отдавший в критические дни церковные драгоценности Ираклию Великому для формирования новой армии, захваченный одной идеей — сохранения единства Церкви и обеспечения церковного мира, был анафематствован Собором как монофелит. Шестой Собор анафематствовал также и верного сторонника Халкидонского ороса патриарха Акакия, как автора Энотикона, что явно связано с политическими мотивами. Св. преподобный Феодор Студит (759–826), многие годы находившийся в изгнании и возглавивший борьбу с иконоборчеством на Востоке, активно пропагандировал собственную, довольно сомнительную редакцию теории «пяти чувств», где рим¬скому папе отводилась первенствующая роль в Церкви.

Очевидно, что на фоне указанных примеров едва ли правильно противопоставлять «грешных» императоров «безгрешному» клиру. И верховная власть, и священство сообща действовали на пользу Церкви. Но как люди, ошибались богословски и политически нередко и те, и другие. По-видимому, этим простым и очевидным обстоятельством и объясняется тот факт, что в отличие от догматических и канонических определений дисциплинарные акты Вселенских Соборов не имеют абсолютной силы.

Нет никаких существенных различий и в формах политического закрепления победы той или иной церковной партии, получившей поддержку царской власти. Если большинство церковного общества склонялась к мысли (нередко ошибочной) о неправославной позиции того или иного лица, то император действовал как глава Церкви и государства. Поскольку любые формы неисполнения императорских предписаний автоматически переводили лицо в разряд преступников, нередко известные православные богословы и их приверженцы, придерживающиеся наиболее бескомпромиссных позиций, подвергались гонениям и наказаниям со стороны церковной иерархии и властей. Неправославный подданный являлся преступником по закону со всеми вытекающими отсюда последствиями. Никакой адепт или прозелит ошибочных, с точки зрения властей, убеждений не имел шансов уйти от наказания, степень которого определялась законом, обстоятельствами времени и личностью самого царя. Конечно, примеры св. Афанасия Великого и св. Максима Исповедника трудно признать светлыми страницами истории Империи. Но, с другой стороны, те же методы (если не более суровые) не раз практиковались верховной властью при полной поддержке и епископата, и всей Церкви по отношению к действительным еретикам.

В целом, как уже не раз замечали авторитетные исследователи, неправилен тот прием при оценке византийской системы отношений между государством и Церковью, по которому Церковь при православных императорах оказывалась состоящей в таких-то отношениях, а при императорах, склонявшимся к той или иной ереси, в совершенно противоположных. На самом деле разницы не было никакой, поскольку те и другие отношения вытекали из одного и того же начала. «Догматическое учение Православной Церкви не составляло чего-либо окончательно выясненного и формулированного; для него потребовался продолжительный процесс выяснения и формулирования, и нет ничего необъяснимого в том обстоятельстве, если император не всегда оказывался на стороне православной партии, а принимал сторону противоположной партии»65.

Нельзя не отметить и того, что отношение современников и самой Церкви к указанным царским особам было далеко не столь категоричным, как это иногда пытаются представить. С одной стороны, по отношению к ним нередко применялись довольно резкие выражения, гиперболизм которых, впрочем, вполне был характерен для греков и в славословиях, и в критике. С другой — даже многие Отцы Церкви и иные известные лица, не склонные к конъюнктуре, находили массу извинительных обстоятельств в пользу указанных выше государей. В частности, Феофан Византиец писал об императоре Констанции (337–361), помогавшем арианам: «Следовало назвать благочестивейшим царя, который, не совсем еще избавившись от языческих привычек, увлечен был скорее по простоте, нежели с умыслом, в ересь происками ариан»66. А святитель Афанасий Великий (293–373) так оценивал роль этого же императора в гонениях православных епископов арианами: «Ибо написавшие с тем, чтобы концом их писания были изгнание и другие казни, могут ли быть не чужды христианам и не друзьями диаволу и его демонам, тем более, что богочестивейший Царь Констанций человеколюбив, а они против воли его разглашают (курсив мой.— А.В.), что хотят?»67.

Св. Максим Исповедник решительно отказывается обвинить в ереси императора, подвергшего его суду после Латеран¬ского собора: «Представители Церкви побудили, а сановники (сенат) допустили. И вот эта нечисть виновных взыскивается с невинного и чистого от всякой ереси (то есть императора. — А.В.)»68. Когда к св. Максиму пришли сановники и уговаривали вступить в общение с Константинопольским престолом, в ту пору занятым монофелитами, то указали, что своим отказом святой оскорбляет василевса. На это св. Максим ответил им, что Типос и Эктесис — вероучительные акты царей, не вполне совместимые с решениями Халкидон¬ского Собора, есть творения не императоров, а патриархов (!). По его мнению, император Констант II был также введен патриархом в заблуждение, как и Ираклий I Великий, подписавший Эктесис, но позднее отрекшийся от него. И не исключено, что по примеру Ираклия Констант также может отказаться от данного документа69.

Едва ли не самой беспощадной критике как «борцы с Церковью» подверглись цари Исаврийской династии — иконоборцы Лев III Исавр (717–741) и КонстантинV (741–775), а также Лев V Армянин (813–820) и Феофилакт (829–842). Современники называли родоначальника династии «взбесившимся против правой и древней веры лютейшим зверем». Его сына Константина «леопардом, происшедшим от страшного льва» и «сущим от Дана антихристом». Льва Армянина — Саулом, а Феофилакта — «новым Валтасаром и отступником»70. Но и здесь не лишним будет вспомнить некоторые важные обстоятельства.

Во-первых, именно Исаврам обязана Византия многочисленными победами над арабами и болгарами — традиционными врагами Империи. При этих царях государство вновь обрело порядок, укрепилась армия, а блистательные военные победы позволили вернуть многие ранее утраченные, казалось бы безвозвратно, христианские территории. Заботясь о Церкви и государстве, императоры-иконоборцы провели серьезные государственные реформы и лично заботились о государственном хозяйстве71. В течение буквально нескольких лет умирающая Империя вновь обрела величественные черты. Исавры явились подлинными спасителями государства, а следовательно, и самой Церкви, которая, как показывает практика (а к VIII веку Византия уже познала горечь утраты многих территорий и унижений Церкви под иноверцами), быстро утрачивает свое положение и паству во враждебном окружении неправославной власти.

В то время имперско-православное сознание не мыслило Империю без Церкви, и поэтому спаситель государства являлся одновременно и первым защитником Церкви. Это сегодня нормой секулярного мышления является искусственное отделение государства от Церкви. Но в древности для византийцев не существовало отдельно священства и политической власти, Церкви и государства. Все вместе для них органично являлось Церковью-Империей, а различные полномочия между императором и священством представляли собой лишь различные виды власти внутри нее. Об этом свидетельствуют уже слова св. Константина Великого на Первом Вселенском Соборе: «Бог освобождает чрез меня бесчисленное множество народов, подвергнувшихся игу сего рабства (то есть язычества, безбожия. — А.В.), чрез меня — своего служителя, и приводит к своему вечному Свету»72. В Империи безальтернативной являлась мысль, законодательно закрепленная еще св. Юстинианом Великим в 6-й новелле, согласно которой под понятием «Церковь» понимается все человечество73. Не случайно история Церкви есть, в сущности, история Византии.

Поэтому неправильно оценивать политическую деятельность Исавров отдельно от их церковной реформы. И в течение еще многих десятилетий, благодаря полученному при этой династии запасу прочности, Империя блистала на высоте положения при откровенно слабых преемниках родоначальников Исаврийской династии. Не случайно в народе долгое время довлел культ этих императоров. Когда уже много лет спустя после их смерти болгары серьезно угрожали Империи, во время богослужения в храме Святых Апостолов народ сорвал с петель дверь в усыпальницу Константина V, ворвался туда и с криком: «Восстань и помоги гибнущему государству!» припал к его гробнице74.

Не меньшую популярность успел снискать в народе и другой император-иконоборец — Лев Армянин. По словам историка, заложив военными победами успешное начало своего царствования, он принялся за государственные дела. Царь, «словно оса, никогда не расстающаяся со своим жалом, сам упражнял свое воинство», во многих местах Фракии и Македонии собственными стараниями возвел новые города и объезжал земли, чтобы вселить страх и ужас во врагов. Потому-то после его кончины изгнанный этим же императором за почитание икон с Константинопольской кафедры патриарх св. Никифор I (806–815) сказал, что «не только злодея, но и радетеля общего блага потеряла Империя в его лице». «Весьма волновался он о чинах и должностях, — продолжает историк, — причем не только о гражданских, но и воинских. Сам он был выше сребролюбия и потому из всех предпочитал людей неподкупных и отличал всех по доблести, а не по богатству»75.

Разумеется, самый острый конфликт возник у царской власти с монастырями. С точки зрения военых людей, которыми и были эти императоры, положение монастырей не отвечало интересам государства. Империя остро нуждалась в деньгах и в людских ресурсах для формирования армии. Но довольно часто крупные земельные угодья передавались в собственность обителей в ущерб государственным интересам. А монастыри в то время нередко служили убежищем для лиц, желающих избавиться от государственных обязанностей и вовсе не помышлявших уйти из мира76. Поскольку же именно монастыри выступили защитниками икон, одно обстоятельство наложилось на другое, и монашествующие попали в первую очередь лиц, подвергнувшихся уголовным преследованиям.

В литературе иногда повторяют невесть откуда образовавшийся штамп, будто Исаврийцы являли собой прообраз будущих протестантских вождей. Но как-то при этом «забывают», что именно при них в законодательстве Византии окончательно закрепились христианские начала77. Иными словами, Империя окончательно посвятила себя Церкви.

Действительно, Лев и Константин за¬крывали школы, где превалировали сторонники иконопочитания, но взамен них неизменно открывали новые. Уничтожали книги, в которых содержались доводы в пользу икон, но попутно инициировали новые богословские трактаты в пользу официальной позиции и написание соответствующих сочинений. Достаточно напомнить, что Константин V уделял много своего времени богословскому обоснованию иконоборчества, полагая иконопочитание проявлением несторианской ереси, и формированию единой общецерковной позиции. В то время западной части Империи серьезно угрожали лангобарды, но Константин, озабоченный делами Церкви, проигнорировал эту угрозу, сосредоточившись только на созыве «Копронимова собора» 754 г., на котором восточный епископат осудил почитание икон как очередную ересь. Такую деятельность самодержца едва ли можно назвать по своему существу антицерковной.

Во-вторых, принятие Львом Исавром мер против иконопочитания помимо прочих мотивов было обусловлено теми действительными отпечатками суеверия и скрытого язычества, которые широко встречались в народе. Нередко простолюдины отождествляли иконы с живыми лицами, а фанатики соскабливали с икон краски и подмешивали к Святым Дарам78. Разумеется, с подобного рода явлениями нужно было решительно бороться, что и сделал император Лев в союзничестве со многими представителями епископата.

Против иконопочитания выступило большинство светской аристократии (а следовательно, и войска), чиновничества и значительной части священства. Собственно, сам спор об иконах возник сначала в самой Церкви, а потом уже в него властно вмешался император79. К этому времени в Византии сформировался пока еще немногочисленный, но уже довольно влиятельный кружок иконоборцев во главе с епископом Наколийским Константином. Его главными помощниками являлись епископ Клавдиопольский Фома, Эфесский архиепископ Феодосий и патриарший синкелл Анастасий, вскоре занявший патриаршую кафедру в Константинополе. Они полагали, что с уничтожением святых икон исчезнут многочисленные суеверия и Церковь вновь обретет свою духовную чистоту. Сенат, созванный Львом Исавром по вопросу об иконах, принял решение об истреблении икон практически единодушно80. И собор 754 г., созванный императором Константином V для уяснения богослов¬ского существа вопроса, целиком поддержал иконоборцев81.

Попытка сторонников иконопочитания во главе с узурпатором Артаваздом вернуть утраченные позиции лишь усугубила гонения со стороны Константина V, связавшего причинно-следственной связью религиозное мировоззрение мятежников и бунт, направленный против него как законного наследника, то есть против государственной власти82. По мнению царя, мятежники посягали на Империю, то есть на саму Церковь. Соответственно этому были и меры по пресечению опасности, разыгрались по-настоящему кровавые гонения на монашествующих. Так что с точки зрения мотивов (содействие в сохранении чистоты Вероучения), способов разрешения богословского спора (соборное обсуждение), форм политического давления (ссылки, наказания, казни) положение государей-иконоборцев в Церкви и деятельность ничем не отличались от других исторических эпох и практики остальных императорских династий.

Наконец, иногда иконоборцев упрекают в необузданных стремлениях придать царскому титулу священническое достоинство, так как в своей знаменитой Эклоге отец и сын Исавры заявили, что царь есть епископ Церкви83. Но на самом деле мысль о священническом достоинстве императора родилась гораздо раньше Льва III и красной нитью проходит через всю историю Византии. В частности эту идею развивал в 133-й новелле св. Юстиниан Великий: «Нет ничего недоступного для надзора царю, принявшему от Бога общее попечение обо всех людях. Императору подобает верховное попечение о церквах и забота о спасении подданных. Император есть блюститель канонов и Божественных Законов. Царь через Соборы священников утверждает Правую веру»84.

Настоящая публикация — не место для богословского и исторического обоснования этих притязаний, тем более что такие попытки в специальной литературе (и небезуспешные) уже состоялись. Но хотелось бы обратить внимание на одно немаловажное обстоятельство. Претендуя на столь высокий статус, император искал не только и не столько прав как священно¬служитель, сколько принимал на себя соответствующие обязанности перед Церковью. Надо полагать, царь обладал полным объемом знаний о том, каким должен быть епископ как личность. И отдавал себе отчет в том, что такое глава Церкви и какую ответственность перед Богом принимает на себя тот, кто претендует на это место.

Тринадцатый век едва ли может быть признан блестящим для Империи. Хотя после 60 лет нахождения под властью латинян Константинополь был освобожден горсткой греков и император триумфально вошел в столицу, внешнеполитическое, экономическое и военное положение Византии было крайне тяжелым. Окруженный многочисленными врагами, Михаил VIII Палеолог (1261–1282) как деятельный и энергичный государь весьма успешно использовал тот единственный шанс, который предоставило ему время. В течение двадцати лет (!), при восьми папах он сумел нейтрализовать все претензии Запада на территорию Империи и сам царский престол, которых было немало. Так, уже непосредственно после освобождения Константинополя папа Урбан IV (1261–1264) повелевает всему Западу собрать новый крестовый поход против Византии. Он требует от ордена францисканцев примкнуть к этому походу, отлучает от Церкви единственных союзников греков — генуэзцев, разрешает Вильгельма Ахайского от клятвы не воевать с Палеологом, поддерживает претензии на византийский престол у болгарского царя и эпирского деспота Михаила. По мнению авторитетных историков, только изумительная ловкость Михаила Палеолога помешала созданию коалиции всего Запада против Византии и пред¬отвратила гибель Империи85.