Ален Бомбар За бортом по своей воле

«ЧЕЛОВЕК СОЛЕНОЙ ВОДЫ»⁴⁶

В это воскресенье 19 октября, кажется, установился благоприятный северо северо восточный ветер. Это и есть пассат, которого я ожидал с таким нетерпением.

Французская яхта выводит меня из порта. Мое отплытие окружено не только дружеской заботой, в которой я сейчас так нуждаюсь, но и атмосферой такого понимания, что у меня становится тепло на сердце.

Г н Фарну, французский консул в Лас Пальмасе, проводил меня до яхт клуба. Сначала он хотел выйти в море на буксирующей яхте и попрощаться со мной в последний момент. Но мы оба слишком взволнованы. И вот, очевидно, боясь, что ему будет трудно сдержаться, он вдруг говорит мне почти сердито:

– Послушайте, я никуда дальше не пойду! Дайте я вас поцелую. И… не сердитесь: я не буду вас провожать.

Как будто я мог на него сердиться! Целую его в свою очередь, и мы прощаемся. Вместе с Буато отцом идем к «Еретику». Снаряжение, неприкосновенный запас, освидетельствованный заранее представителем консульства, а также радиоприемник, который я недавно получил, уже погружены в лодку. Штурман Анхелито последний раз осматривает все и проверяет точность показаний моего секстанта. Тем временем вокруг нас начинает собираться целая толпа провожающих. Мне преподносят флажок яхт клуба, просят расписаться в книге почетных гостей. Пришли все мои друзья и даже многие незнакомые со мной люди. А когда я вышел в море, я был просто поражен: следом за мной из порта Лас Пальмаса потянулась целая процессия всевозможных судов. Все пароходы, стоявшие у причалов, проводили меня ревом своих гудков. Парусники самых разнообразных размеров и видов словно чайки скользили вокруг моей лодки, распустив белоснежные паруса. Проходя мимо, моряки на парусниках осеняли меня крестным знамением, чтобы мне сопутствовала удача. Мы все понимали, что именно сейчас начинается настоящее испытание.

Словно для того, чтобы меня подбодрить, в том месте, где я решил оставить буксир, совершенно случайно оказалась большая трехмачтовая парусная шхуна – испанское учебное судно военно морской офицерской школы. Я подумал, что видно сама судьба пожелала, чтобы эта шхуна проводила меня в большое плавание; ведь она была, может быть, последней представительницей старого флота кораблей призраков, современницей несчастных мореплавателей с фрегата «Медуза», современницей цинги, судном тех, кто не мог добыть себе пищи в море и был поглощен этим морем людоедом.

Не успел я бросить буксирный трос, как на шхуне в знак приветствия медленно приспустили флаг. Все курсанты выстроились на палубе и, когда я проплывал мимо, обнажили головы. Невольно я подумал, что во всех флотах мира так провожают покойников. Но ведь я поднял свой парус во имя жизни! И вот он уже влечет мою лодку мимо этих быстрых судов, легко скользя во всех направлениях, они прощались со мною флагами или полотнищами парусов.

Вскоре они исчезли все. Я уже видел только учебное судно и думал, что остался один в океане, когда мне была оказана последняя и высшая честь: на шхуне зарифили все три грот марселя,⁴⁷ а потом вновь распустили их, и ветер с шумом наполнил гудящие полотнища. Это последнее приветствие подхлестнуло меня, как удар бича, словно старая шхуна не прощалась со мной, а уже поздравляла меня с победой.

* * *

Вечер выдался на редкость спокойный. По прежнему держался северо северо восточный ветер, и моя лодка уходила на юг от острова Гран Канария, делая в среднем по три с половиной узла (6–7 км в час). Я намеревался сначала спуститься к юго юго востоку от Канарских островов и только потом взять курс прямо на запад. В этот момент я буду на 18° северной широты, 15° западной долготы. Мне нужно будет достичь примерно 60° западной долготы, где то между 12 и 18° северной широты. Я не решался взять курс прямо на запад, чтобы не оказаться в Саргассовом море, которое, так же как и «зона бурь», представляло собой одну из опаснейших ловушек на моем пути.

Севернее того пути, который я избрал, северное экваториальное течение и Гольфстрим образуют как бы гигантский водоворот, собирающий в окружности примерно пятнадцати тысяч километров огромные массы водорослей, происхождение которых до сих пор неизвестно: это и есть Саргассово море. Все живое избегает его. Насколько мне известно, еще никто там ни разу не поймал ни одной съедобной рыбы. Кроме того, эта область чрезвычайно опасна для судоходства: когда корабли попадают в эту ловушку, водоросли опутывают и затягивают их хуже, чем любые сети. Итак, северная часть океана была для меня опасна.

Но не меньшая опасность ждала меня на юге, где бушуют ветры «зоны бурь». Два пассатных ветра почти равной силы, один, идущий с востока от Португалии, а другой – с юго востока от берегов Конго, сталкиваются здесь и начинают схватку титанов, стараясь перебороть друг друга. В этой области страшные ливни перемежаются внезапными шквалами, на смену которым приходит еще более грозное затишье. Это настоящее буферное государство между воздушными пространствами севера и юга. Беспорядочное буйство ветров «зоны бурь» едва не погубило Мермоца,⁴⁸ и я знал, что если я туда попаду, мне уже не выбраться. На севере меня подстерегал круговорот течений, на юге – круговорот ветров.

Увы! Попутный ветер, который увлекал меня, продержался недолго: к вечеру он утих. Глядя на обвисший парус, я спрашивал себя, сколько времени продолжится этот штиль? Пока что ничто не предвещало перемены. Медленно, но верно течение несло «Еретика» на юг. Я зажег фонарь и прикрепил его к мачте, чтобы многочисленные суда, курсирующие между Гран Канарией и Фуэртевентурой, могли меня заметить в темноте. Около половины девятого я закрепил руль, натянул брезент до самой шеи вместо одеяла и, подсунув под голову спасательный пояс, заснул. При полном безветрии «Еретик» продолжал медленно дрейфовать. Ночь была удивительно светлой и довольно прохладной.

На второй и на третий день все то же безветрие. Я находился в точно таком же положении, как в момент подхода к Канарским островам, когда туман скрывал от меня землю. Я был совершенно изолирован и только знал, что где то справа от меня – один остров, слева – другой и что я ничего не вижу. Мне не терпелось оказаться в открытом океане: там по крайней мере не придется по ночам зажигать фонарь, потому что уже ни одно судно не пересечет мой путь.

Начиная с понедельника вокруг лодки появились первые признаки жизни. Но, к несчастью, это были лишь маленькие рыбешки, которые плыли впереди меня, словно указывая дорогу. Ловить их было трудно, и к тому же они все равно не смогли бы меня прокормить.

Я уже начинал серьезно опасаться, что затишье установилось надолго, когда, наконец, после полудня поднялся ветер и я смог взять курс на 21° по компасу. Этим курсом я буду идти дней десять, чтобы оказаться милях в ста западнее островов Зеленого мыса, а потом повернуть прямо к Антильским островам. В этот день записываю в своем дневнике:

Пассат крепчает. Вскоре он превращается в настоящий шторм. Волны то возносят лодку на самый гребень, подставляя меня порывам ветра, то низвергают вниз, где в ложбине между двумя волнами можно отдышаться. Вокруг меня обрушиваются водяные горы. Что будет, если такая масса воды свалится на меня? Я бессилен что либо сделать, но верю в устойчивость моей лодки и засыпаю, надеясь провести эту ночь без сновидений.

Увы, это была ночь сплошных кошмаров. Мне снилось, что вода поднимается вокруг, что она уже затопила все. Начинаю отчаянно отбиваться. Я не чувствую под собой никакой опоры. Где я – в лодке или уже за бортом? Я плыву. Плыву из последних сил.

Наконец в ужасе просыпаюсь и вижу, что «Еретика» нет – он весь под водой. Я понимаю, что волна обрушилась прямо на лодку. Нужно вычерпать воду во что бы то ни стало. Лишь могучие резиновые поплавки еще виднеются на поверхности, я барахтаюсь между ними, а вокруг океан. «Еретик» плывет по нему как обломок кораблекрушения. Но я не имею ни права, ни времени отчаиваться. Почти инстинктивно я начинаю вычерпывать воду, сперва руками, потом своей шляпой. Трудно придумать более нелепое орудие для такой немыслимой работы! Вычерпывать воду нужно было очень быстро, пользуясь интервалами между наиболее крупными волнами, чтобы «Еретик», освободившись от лишней тяжести, успел всплыть. Будь у меня даже настоящий черпак, мне бы все равно пришлось работать в самом бешеном темпе: каждая крупная волна, которая нас догоняла, с силой разбивалась о кормовую доску, и океан снова обрушивался в лодку, сводя на нет все мои отчаянные усилия. Десять пятнадцать минут лихорадочной, напряженной работы, и все зря! До сих пор я сам не могу понять, как мне удалось, холодея от ужаса, продержаться таким образом два часа. Потому что мне пришлось вычерпывать воду целых два часа, прежде чем лодка вновь оказалась на плаву. Потерпевший кораблекрушение, всегда будь упрямей, чем море, и ты победишь!

Я был спасен, но океанская вода пропитала абсолютно все. Днем, когда она высохнет под солнцем, на лодке останется тонкий соляной налет, а ночью эта соль будет вновь поглощать влагу и мокнуть. Мой «Еретик» превратился в настоящий плавучий солончак.

К счастью, почти все мое снаряжение находилось в водонепроницаемых мешках. Радиоприемник, например, совсем не пострадал. Зато спички все промокли, и я разложил их вокруг себя, чтобы подсушить на солнце. Что из этого выйдет, не знаю, но в подобных обстоятельствах нужно испробовать все. Я захватил с собой около сотни коробок, и очень этому рад, так как сейчас приходится тратить по целой коробке, прежде чем удастся зажечь одну спичку.

Я еще различаю вдали землю. Думаю, что это в последний раз. Зато теперь я знаю наверняка: перевернуться «Еретик» не может. Как я и рассчитывал, он держится на волне, словно акваплан или платформа, которая скользит по поверхности, не оказывая сопротивления. Будь у меня другая лодка, она давно бы уже плыла вверх дном: подходящих для этого случаев было предостаточно.

На следующую ночь ветер усилился. Боясь, как бы вчерашнее приключение не повторилось и волны не захлестнули лодку, я спустил парус и бросил плавучий якорь. Теперь «Еретик» дрейфовал носом к волне. Но как обидно терять скорость!

До сих пор я еще не поймал ни одной рыбы, однако концентрические круги, возникающие на воде вокруг лодки, доказывают, что обитатели океана становятся все многочисленнее. Как я и предвидел, через пару дней рыбы у меня будет вдоволь.

В четверг 23 октября я ничего не смог записать в дневнике, потому что весь день был занят шитьем. Ветер поднялся попутный: это был северо восточный пассат, который должен помочь мне добраться до самых Антильских островов. Но судьба, как известно, любит подшутить. Едва ветер установился, как мой парус лопнул поперек в самом широком месте. Это был старый верный парус, под которым я доплыл от Монако до Канарских островов. Отправляясь в большое плавание через океан, я решил использовать его до конца и лишь в крайнем случае, когда он совсем не сможет мне служить, поднять новый, запасной парус. Но разве я знал, что этот крайний случай придет так скоро! Тотчас же я бросил плавучий якорь, спустил разорванное полотнище и прикрепил к рее новый парус. Проходит полчаса, и вдруг яростный шквал срывает его одним порывом и уносит, словно бумажный змей. Я успеваю лишь заметить, как он взлетает вверх, а затем исчезает где то вдали среди волн. Вместе с ним улетели все концы, которыми он был прикреплен, не исключая шкота и фала.

Приходится снова пользоваться старым, рваным парусом. Делать нечего, принимаюсь его зашивать. Все мои портняжные инструменты состоят из одной катушки черных обыкновенных ниток и такой же обыкновенной иголки. Поэтому я вынужден сшивать полотнища двойными стежками, или, как говорят, машинной строчкой. Ко всему этому я не могу даже разложить как следует свою парусину: в лодке слишком мало места. Приходится зашивать разрыв постепенно, преодолевая сантиметр за сантиметром, точно так же, как я преодолевал волну за волной и как я одолею время – час за часом.

Лишь к вечеру я с трудом окончил эту работу и, не желая сразу же лишиться ее плодов, улегся спать, оставив лодку на плавучем якоре. Как никак, это мой последний парус, и я меньше всего хотел бы, чтобы его сорвало. Иной раз бывает выгоднее потерять несколько драгоценных часов. Такие жертвы тоже необходимы.

До конца плавания я не мог без страха смотреть на мой парус, пересеченный швом, похожим на свежую рану, которая вот вот откроется. Но еще более я боялся самого страха за парус, ибо я знал, что море, изматывая человека, делает его суеверным, а суеверия превращают его в безвольного труса. С этого момента мне пришлось вести нескончаемую борьбу с самим собой, не менее жизненно важную, чем борьба со стихиями океана.

Я заметил, что когда все идет из рук вон плохо, я даже не думаю о своем парусе. Но едва положение улучшается, я вновь начинаю за него бояться. Я начинаю думать о всем моем снаряжении. Выдержит ли оно до конца?

В ту ночь мне было особенно тревожно, может быть оттого, что я жестоко замерз. Весь промокший, просоленный, я до утра не мог унять дрожь. Никогда еще я так не жаждал солнца! Я ждал его с нетерпением, я молил его поспешить и верил от души, что солнце меня спасет. Но я знал его слишком плохо; я забыл, что нет ничего страшнее друга предателя. В этом я убедился позднее.

Я очень мало продвинулся вперед и – что гораздо хуже – не знаю, сколько миль уже пройдено. Из за этого в мои расчеты вкралась ошибка, которая едва не оказалась роковой: я неправильно определил свою долготу. Но об этом потом.

«Еретик» находился в зоне сильных пассатных ветров. Здесь пассат зарождался; здесь он был еще молод, могуч и полон необузданной первозданной ярости. Лишь потом в просторах океана он утихомирится и будет чем дальше, тем слабее.

А пока волны вздымают свои гребни, увенчанные белой пеной. Это море, сверкая зубами, хохочет, как жестокий ребенок. Но детям нельзя показывать, что ты боишься, и вот я поднимаю мой залатанный парус.

Едва лодка набрала скорость, начался клев. Вокруг появляются в воде зеленые и голубые пятна. Это рыбы. Вначале они держатся на отдалении и ведут себя очень осторожно. Стоит мне пошевельнуться, как все они бросаются врассыпную и мгновенно исчезают в глубине. Но я должен наловить рыбы во что бы то ни стало!

Весь день 24 октября ушел на возню с ножом. Положив его на плоскую часть весла как на наковальню, я потихоньку загибал кончик лезвия, стараясь его не сломать. Когда мне это удалось, я прикрутил шпагатом ручку ножа к концу весла, чтобы попытаться загарпунить этим оружием первую же рыбу, которая подойдет достаточно близко. Вместо шпагата я мог бы воспользоваться чем угодно – галстуком, тесемками, брючным ремнем, любой веревкой. Потерпевший кораблекрушение всегда найдет в своей лодке что нибудь подходящее. Я решил по возможности не пользоваться рыболовным набором особого назначения,⁴⁹ зная, что у тех, кто терпит бедствие, зачастую не бывает даже этих наборов. Значит, и мне следовало обходиться подручными средствами.

Пока я возился с ножом, над моей головой пролетело несколько птиц. Это меня изумило: я был убежден, что, когда земля останется позади, их больше не будет. Еще один предрассудок сухопутного человека! В действительности не проходило ни одного дня без того, чтобы птицы не пролетали близ «Еретика». А одна из них, казалось, была ко мне особенно привязана: на протяжении всего плавания вплоть до последнего дня она прилетала в четыре часа и описывала надо мной несколько кругов.

Однако сейчас меня больше интересовали рыбы. Многих мне удалось задеть или ранить своим импровизированным гарпуном. В те мгновения, когда они трепетали на конце ножа, во мне с новой силой вспыхивала надежда, что вот теперь то я добуду себе пропитание. Но лишь в субботу 25 октября мне, наконец, удалось вытащить из воды первую дораду. Я был спасен: теперь у меня были и пища, и питье, и наживка, и даже крючки, потому что у дорады позади заостренной жаберной крышки растет великолепный природный крючок, годный для ловли рыбы. Подобные крючки давно уже находили в погребениях доисторических людей, а сейчас я снова пустил их в ход.

Теперь, когда у меня была полностью снаряженная удочка, я мог каждый день добывать себе пищу и питье в любых количествах. Отныне и до конца плавания я уже не испытывал ни голода ни жажды. В моем положении потерпевшего кораблекрушение это было, конечно, величайшей ересью.