Анатолий Петрович Левандовский Первый среди Равных

40

Впрочем, сам Бабёф был далёк от упоения успехом. Он считал, что это лишь начало.

Хотя «габель» и была упразднена, но ведь другие косвенные налоги сохранялись – а их осталась тьма! Как обычно, действуя согласно своему золотому правилу, крупные собственники жертвовали частью, чтобы удержать целое!

Ну нет, допустить подобного было нельзя.

И Бабёф с удвоенной энергией продолжает борьбу.

Он пишет в Собрание депутатам, на поддержку которых надеется, он рассылает свои послания по всем близлежащим городам. Он говорит о многом; его занимают и борьба дистриктов с ратушей в Париже, и право наследования, и реформа судопроизводства, и новый устав национальной гвардии. И всё же он ни на момент не забывает о том, что по-прежнему волнует провинцию и страну, – о налогах.

Теперь Франсуа Ноэль в своей деятельности не ограничивается пределами Руа. Став подлинным вождём всех готовых сражаться до полной победы, он сносится с демократией соседних деревень и городов. В первых числах апреля он посещает Сен-Кантен, Перонн и Нойон, где печатаются его петиции, он составляет новое послание против откупщиков, этой «египетской саранчи», призывая законодателей «отрубить головы ненасытной гидре». Стараниями неутомимого Бабёфа Пикардия становится подлинным авангардом борьбы; она обменивается посланцами с соседними областями, и вот уже весь северо-восток Франции дружно отказывается платить, уведомляя об этом в потоке адресов Учредительное собрание.

Правительство крупных собственников встревожено. Однако, боясь слишком сильно раздувать пожар и надеясь, что главный «смутьян» одумается и подчинится, буржуазные лидеры Собрания попытались его «вразумить»: муниципалитету порекомендовали на первый раз ограничиться простым предупреждением.

Но Билькоков это никак не устраивало. Они вовсе не желали «вразумлять» своего главного врага – они хотели его уничтожить. Исполнителем их воли стал господин Прево, тот самый опозорившийся депутат Генеральных штатов, отзыва которого когда-то требовал Бабёф и который не забыл и не простил ему этого. Прево, снабженный необходимыми материалами, возбудил судебное дело. Прокурор, используя обвинение Билькоков, что Бабёф «пытался обратить оружие своих сограждан против парижской гвардии», добился приказа о взятии «мятежника» под стражу.

41

Вечером 19 мая, как обычно, легли спать рано. Франсуа Ноэль долго не мог уснуть: какие-то неясные предчувствия не давали ему покоя.

…Его разбудил сильный стук; казалось, приклады жандармов вот-вот выломают дверь.

– Вставай! Пойдёшь с нами!..

«Словно воры, – подумал Бабёф, одеваясь. – Днём, когда народ на ногах, они не отважились…»

На следующий день он был отправлен в парижскую тюрьму Консьержери.

42

Итак, тюрьма.

Тюрьма со всеми обычными её атрибутами: тесной камерой, короткими прогулками и длинными допросами. Он слышал обо всём этом и, зная, что борец за свободу обречён рано или поздно встретиться с тюрьмой, безбоязненно ждал этой встречи. Вопреки надеждам гонителей, он и не подумал отчаиваться, напротив, казался полным энергии и боевого задора. Он был уверен, что долго здесь не просидит: недаром, борясь против налогов, он старался не выходить за рамки легальных действий; и хотя он знал, что в своих доносах враги попытались оболгать и извратить его слова и поступки, именно это и представлялось ему особенно благоприятным и даже спасительным – ложь было легко разоблачить и на лжецов нетрудно указать.

Он сразу же и указал на них.

Уже во время первых допросов, заявив о противозаконности ареста, Бабёф обличил обоих Билькоков, обманщиков и клеветников, занимавшихся интригами при старом режиме и не менее успешно морочивших новые власти. Чтобы продемонстрировать истину, он сумел с помощью жены собрать отзывы о своей деятельности в Руа и соседних городах. Он обратился за поддержкой к столичной прессе; мало того, он умудрился, несмотря на тюремный режим, выпустить свою газету, на страницах которой, не ограничиваясь собственным оправданием, брал под защиту других узников, арестованных за разрушение застав в июльские дни 1789 года.

Особенно действенную помощь Бабёфу оказал Марат.

43

Марат, информированный обо всём происшедшем, выпустил специальный номер «Ами дю пёпль», почти весь посвящённый делу Бабёфа.

Номер вышел 4 июля.
«Я разоблачаю сегодня, – писал Марат, – преступление, в сто раз большее, чем то, которое было совершено против мнимых поджигателей застав, и вызывающее в сто раз большую тревогу у всех честных граждан, потому что предметом его явился человек, имеющий заслуги перед обществом, потому что дело его должно заинтересовать всю нацию. Этот заслуживающий уважения человек – Бабёф, гражданин Руа».
Друг народа обращался к видным парижским революционерам и демократам с просьбой оказать всемерную поддержку невинно пострадавшему.

К этому же вопросу он вернулся вторично день спустя.

А на следующий день после этого, 7 июля, просидев в тюрьме полтора месяца, Франсуа Ноэль получил свободу.

Он неоднократно подчёркивал роль, которую в его освобождении сыграл знаменитый парижский публицист.

– Марат, да, Друг народа Марат был моим защитником, – говорил он позднее Лорану. – Его пламенное перо дало мне возможность выйти из этого первого испытания незапятнанным…

Впрочем, с «незапятнанностью» всё обстояло сложнее, чем того хотелось Бабёфу. Выпуская на волю «мятежника» с явным зубовным скрежетом, судебные власти постарались закрыть ему путь к дальнейшим публичным выступлениям. С этой целью, освобождая подсудимого, они не отменяли приказа об аресте; иначе говоря, Бабеф не был реабилитирован и в любой момент мог оказаться подвергнутым новому аресту.

Об этом ему не раз придётся вспомнить в дальнейшем; но так или иначе, сейчас он был свободен, а свобода не могла не радовать – она давала возможность продолжать борьбу.

44

Пробыв короткое время в столице, он возвратился в Руа. На пути, в городах и деревнях, его повсюду встречали как близкого друга. Простые люди стремились пожать ему руку, выразить свое сочувствие и полную поддержку. Его упрекали, что, арестованный, по дороге в Париж, он не крикнул: «Ко мне, французы!» – и тогда бы его мигом освободили!.. Объятия, приветствия, поздравления – всё это нарастало по мере приближения к Руа.

В Руа он вступил как триумфатор. У ворот города ожидала патриотическая депутация, под крики «Да здравствует народ!» проводившая его до самого дома, где уже был сервирован стол, о чём заранее позаботились чуткие земляки; последнее было весьма кстати, ибо Франсуа Ноэль не имел и гроша в кармане.

Столь же тепло принимали его и в следующие дни. «Я не мог реализовать и половины приглашений на обеды и ужины, – писал он жене, задержавшейся в столице, – и до сих пор мне ещё ни разу не пришлось зайти в булочную». Все клялись Бабёфу в своей преданности и солидарности, уверяя, что, если бы не этот предательский арест, его наверняка избрали бы мэром.

…Наверняка избрали бы мэром…

Франсуа Ноэль спешит оглядеться и видит кое-какие перемены. Проиграв кампанию в Руа, господа Билькоки не пали духом, напротив, сумели «пойти на повышение». Воспользовавшись перевыборами, господин Билъкок-старший успешно баллотировался в городе Мондидье, потянув за собой и Билькока-младшего. Но кто же избран на его место в Руа? Увы! Мэром избран господин Лонгекан, второе «я» обоих Билькоков, один из главных предводителей всё той же судейской касты…

Нет, перемены только кажущиеся. Новый мэр, как и прежний, не созывает общих собраний граждан и требует неукоснительной уплаты налогов – крупные собственники и не думают сдавать позиций. А наивные бедняки предместий лишь тешат себя мыслью, будто могут избрать, кого пожелают. Нет, они ничего не в состоянии сделать, пока патрициат стоит во главе города и во главе страны.