Анатолий Петрович Левандовский Первый среди Равных

27

Бабёф выехал в Париж с крайне ограниченными средствами, имея определённую цель: скорейшее издание «Постоянного кадастра».

Время, казалось, благоприятствовало его замыслам.

Учредительное собрание явно шло к отмене привилегий знати, и вопрос об установлении единых форм обложения налогами всех граждан становился весьма своевременным.

Однако и сейчас опубликовать слишком смелую книгу оказалось непросто. Бабёф и его компаньон Одифре снова столкнулись с тысячью препятствий. Печатание книги откладывалось со дня на день, с месяца на месяц. Окончился июль, прошёл август, проходил и сентябрь, а дело почти не сдвинулось с мёртвой точки.

Положение бывшего февдиста становилось отчаянным: жизнь в столице была дорогой, а жалкие гроши, которыми он располагал, исчезали один за другим. Правда, в Париже проживали кое-кто из должников Бабёфа, которым он некогда составлял земельные описи, однако все попытки вырвать у них что-нибудь оказались безрезультатными – господа жаловались на тяжёлые времена и не желали раскошеливаться. Бабёф, кое-как существовавший при поддержке Одифре, всё свободное время отдавал шлифовке рукописи.

Впрочем, беспрестанно трудясь над улучшением своей работы, он внимательно следил за написанным другими, прежде всего за столичной прессой.

28

Пресса была рождена революцией.

В те дни появилось огромное число газет и листков, выходивших ежедневно, еженедельно и ежемесячно. Эти издания продавались и высылались по подписке, раздавались бесплатно и расклеивались на стенах домов.

Разной была их судьба.

Иные, выйдя раз или два, затем прекращали существование; но были газеты, популярность которых возрастала изо дня в день.

К таким газетам принадлежала и «Ами дю пёпль»¹¹ Марата. Правда, ещё больший её успех был в грядущем, а к началу октября 1789 года вышло всего лишь двадцать с лишним номеров этой газеты; и Бабёф, всё взвешивавший, читая очередные отповеди Марата, каждый раз задумывался над глубинной причиной резких слов журналиста; но так или иначе, он, со свойственной ему проницательностью, именно Марата выделил среди множества начинающих парижских публицистов.

Это было естественно. Талантливый врач и физик, во имя революции отказавшийся от научной карьеры и обеспеченной жизни, Марат раньше других сумел заглянуть в будущее и сквозь мишуру громких фраз буржуазных лидеров Учредительного собрания, как и Бабёф, разглядел их подлинную сущность. Бичуя политику министра финансов Неккера и лицемерие парижского муниципалитета, он был одним из тех, кто вызвал к жизни события начала октября – события, невольным свидетелем которых оказался и Франсуа Ноэль, всё ещё пребывавший в столице.

29

Строго говоря, – и Бабёф прекрасно понимал это – события вызвал не Марат. Марат лишь помогал народу разбираться в происходящем.

События вызвал голод.

Голод? О каком голоде, казалось бы, можно было говорить в Париже осенью 1789 года? Ведь урожай выглядел вовсе не плохим, зерна в амбарах было достаточно и перебоев в продаже хлеба не ожидалось.

Тем не менее уже в сентябре в столице появились очереди у булочных; бедняк, простоявший с ночи у дверей лавки, часто не мог получить даже половины каравая, плохо выпеченного из негодной муки.

Попытки муниципалитета успокоить народ не приводили ни к чему: во всех своих бедах люди винили версальский двор, прежде всего короля и королеву.

– Булочника и булочницу в Париж! – кричали па улицах.

– Булочника и булочницу в Париж! – вторили на заседаниях дистриктов.¹²

Попытка зажать столицу в тисках голода – это понимали все – была лишь частью нового контрреволюционного плана, задуманного двором.

30

Постепенно оправляясь от шока, полученного в день взятия Бастилии, защитники «старого порядка» начали готовиться к реваншу.

14 сентября король, не доверявший версальским воинским частям, вызвал Фландрский полк, стоявший в Дуэ. 1 октября в Оперном зале дворца был дан торжественный банкет в честь офицеров полка. В разгар торжества появился Людовик XVI, держа на руках маленького наследника престола. В порыве верноподданнических чувств пьяные офицеры топтали революционные кокарды и давали страшные клятвы…

Обо всём этом, разумеется, вскоре стало известно в столице. Обеспокоенный судьбой революции, голодный и возмущённый народ слишком хорошо помнил июльские дни. Теперь победители Бастилии вновь должны были взять дело в свои руки. «Ами дю пёпль» Марата призвал народ к вооруженному походу, чтобы сорвать контрреволюционные приготовления двора. Впереди округов столицы стал дистрикт Кордельеров, возглавляемый адвокатом Дантоном.

5 октября несметные толпы парижан – среди них свыше шести тысяч женщин – двинулись в грандиозный поход на резиденцию короля.

На следующее утро произошло столкновение с королевской стражей; народ ворвался во дворец. Перепуганный Людовик, сопровождаемый Лафайетом, начальником национальной гвардии Парижа, вышел на балкон дворца, чтобы показаться своим «добрым подданным», В тот вечер король, окружённый многотысячной толпой, переехал в столицу.

Не принёс ему денег и наконец опубликованный «Постоянный кадастр»: расходы на печатание перекрыли доходы от продажи книги. Тем не менее он покидал Париж 17 октября в состоянии душевного подъёма. Он верил: великий перелом начался.

31

Три месяца, проведённые в столице, оставили неизгладимый след в сознании Бабёфа. И потом, в Руа, он продолжал внимательно приглядываться ко всему происходившему на главной арене – в Париже, в Учредительном собрании.

Его поражала крайняя противоречивость декретов законодателей, призванных революцией дать новые порядки стране. Эта противоречивость настолько била в глаза, что казалось, будто два разных Собрания издавали две противоположные серии законов, согласовать и примирить которые было невозможно.

В соответствии с августовской Декларацией нрав, провозгласившей равенство всех граждан перед законом, Учредительное собрание упразднило прежние сословия, ликвидировало институт наследственного дворянства и объявило всех французов абсолютно равноправными. Но «равноправие» это тут же уничтожалось: все неимущие и малоимущие лишались избирательных прав, произвольно зачисляясь в категорию «пассивных граждан». «Активными гражданами» была признана лишь верхушка налогоплательщиков, составлявшая около шестой части населения страны.

Декретировав уничтожение феодального строя, конфисковав и превратив в «национальные имущества» бывшие владения церкви, Собрание, однако, предписало крестьянам впредь до выкупа неукоснительно выполнять повинности за землю, остававшуюся собственностью бывших феодалов.

Проведя административную реформу и отменив как будто все архаические учреждения и порядки, лидеры буржуазии сохранили при этом все прежние прямые и косвенные налоги, в том числе и ненавистную «габель» – соляной налог.

Торжественно провозгласив свободу слова, печати, собраний, законодатели вместе с тем поспешили начать репрессии против вольнолюбивых журналистов, запретили профессиональные союзы и стачки и ввели «военный закон», разрешавший муниципальным властям открывать огонь по «незаконным сборищам».

Впрочем, чему было здесь особенно удивляться?

Всё это лишь подтверждало мысль Бабёфа о противоречивости интересов бывшего третьего сословия, о его неоднородности, о быстрой перемене позиций богатых либералов.

Взять, к примеру, Александра Ламета, одного из главных лидеров левой группировки Собрания; с какой ловкостью он щеголяет своими «великодушными чувствами», как мастерски умеет облечь в возвышенную форму тривиальную для всех богачей мысль о нерушимости частной собственности! Просматривая текст одной из его речей, Бабёф записал для себя: «Он хочет представиться овечкой для того, чтобы пристать к стаду, но мы очень ошиблись бы, не признав в нем хищного волка, который станет впоследствии свирепствовать в поисках жертвы для своих клыков…»

Всего лишь несколько депутатов Собрания отваживалось, выступая против большинства, бороться с антинародными законопроектами. Самым принципиальным и твёрдым из числа этих смельчаков, по наблюдениям Бабёфа, был Максимильен Робеспьер, депутат от провинция Артуа, соседней с Пикардией. Имя Робеспьера, как человека редкой справедливости и бескорыстия, было знакомо Франсуа Ноэлю ещё со времён его февдистской деятельности, с 1786 года. Теперь он с интересом переписывал большие отрывки из речей смелого депутата. Робеспьер, которого народ заслуженно окрестил Неподкупным, требовал, чтобы законодатели честно следовали принципам Декларации прав, а не противоречили им на каждом шагу; чтобы новые законы не угнетали свободы и не нарушали равенства во благо горстки богачей и в ущерб основной массы тружеников; чтобы политические права не связывали с имущественным положением граждан.

Если в Ассамблее самым последовательным демократом был Робеспьер, то вне её стен Бабёф особенно выделял Жоржа Дантона, вожака Кордельеров, одного из вдохновителей октябрьского похода на Версаль. Когда позднее начались преследования Марата, дистрикт Кордельеров взял журналиста под свою охрану, а Дантон помог ему спастись от ярости начальника национальной гвардии. Восхищаясь Дантоном, Франсуа Ноэль в своих письмах к нему величал председателя Кордельеров «ревностным защитником свободы».

Дела и люди столицы и большого Собрания занимали Франсуа Ноэля постоянно; впрочем, это вовсе не значило, что он оставлял в пренебрежении интересы своих пикардийских земляков.