Анатолий Петрович Левандовский Первый среди Равных

25

Уже 28-й номер «Трибуна народа» вызвал к жизни новое (третье) постановление об аресте Бабёфа. Схватили его жену. Но длительный допрос Виктории ничего не дал: она твёрдо заявила, что не знает, где скрывается муж.

Бабёф словно издевался над полицейскими ищейками.

«На газету, – сообщал он в № 30, – можно подписаться в бюро, которое патриоты легко разыщут; аристократам же его обнаружить всё равно не удастся».

10 плювиоза (29 января), сразу после выхода № 31, термидорианцы буквально взревели. Тальен горько недоумевал: неужели всё правительство и вся полиция страны не могут заткнуть рот одному смутьяну?…

В тот же день сыщики стали выслеживать распространителей и покупателей газеты; им удалось задержать разносчицу, некую Анну Фремон, допрос которой снабдил их только подробным описанием внешности публициста, известной им и без того.

17 плювиоза (5 февраля), вскоре после выхода 32-го номера, Комитет общей безопасности в четвёртый раз строжайше предписал арестовать «злодея, призывающего к восстанию, убийству и роспуску национального представительства».

Старания полиции наконец увенчались успехом: через два дня журналист был разыскан и задержан.

26

– Арестован некий Бабёф, известный нарушитель законов и изготовитель фальшивых документов, – с гордостью сообщил Конвенту Матье, член Комитета общей безопасности. – Сейчас он бессилен призывать граждан к восстанию, что не переставал делать весь последний месяц… Говоря о «фальшивых документах», Матье нарочно исказил сущность «дела о подлоге», дабы представить «нарушителя законов» в особенно неприглядном виде. С этой же целью он пошёл на прямую ложь, приписав Бабёфу попытку подкупить арестовавшего его жандарма суммой в тридцать тысяч ливров. Это обвинение арестованный легко опроверг, доказав, что в момент ареста он располагал всего шестью франками…

Прочно упрятав за решетку ненавистного газетчика, торжествующие враги поспешили расправиться и с его газетой: 21 плювиоза «молодцы Фрерона» под аплодисменты «чистой публики» устроили «всенародное сожжение» номеров «Трибуна народа».

Однако торжество их было преждевременным. В те дни они и не подозревали, какие мысли зрели в голове их «жертвы» и какие сюрпризы готовил им всем и их режиму этот закованный в кандалы и полностью «обезвреженный» человек.

27

Последние несколько дней Лоран трудился как каторжный, но теперь был доволен.

Ведь он восстановил и представил в общих чертах ход мыслей и убеждения Бабёфа в первые шесть месяцев термидорианской реакции.

Пожалуй, для него это была самая тяжёлая часть предполагаемой биографии; эти полгода жизни Гракха Бабёфа дались ему труднее, чем всё пятилетие революции. И не только потому, что, за исключением комплекта газеты Бабёфа (да и то неполного), у него отсутствовали прямые источники; и даже не только потому, что в течение этого полугодия взгляды его друга так расходились с его собственными мыслями и оценками. Помимо всего прочего, Лорана очень беспокоило, что он не видел того, о чём писал: он ведь в то время сначала был вне Франции, а потом, с конца вантоза, находился в парижской тюрьме Плесси. Но если он мало видел, то не так уж мало слышал от свидетелей и участников, и в тюрьме, и потом, на воле. К воспоминаниям очевидцев, которые он заботливо собирал, добавлялись сведения из обширной парижской публицистики тех месяцев; всё это помогало представить внешнюю сторону жизни термидорианской столицы в её самых характерных проявлениях; и не только внешнюю.

28

Он расправил одну из пожелтевших газетных вырезок, То была статья из «Парижской газеты» от 23 мессидора III года. Статья называлась «О новой болезни молодёжи…». Лоран прочитал:

29

Позднее Лоран имел счастье лично созерцать подобных молодых людей.

Клетчатый фрак, огромный зелёный галстук, лимонно-жёлтый жилет с восемнадцатью перламутровыми пуговицами, длинные напудренные волосы («собачьи уши»), короткие штаны, туфли с невероятно длинными и острыми носами, а в руках – основной атрибут: толстая сучковатая дубина, внутри залитая свинцом, которую они величали своим «мировым судьёй» или своей «исполнительной властью».

Так выглядели они, знаменитые «инкруаябли» иди «мюскадены», иначе говоря, «молодцы Фрерона».

Это было бы смешно, если бы не было так страшно,

30

«Они нападали на патриотов, когда их было шестеро против одного», – вспоминал современник.

Ареной своей «деятельности» они сделали улицу, кафе, театры. Во время спектакля они не раз заставляли актёров-патриотов становиться на колени, каяться и исполнять контрреволюционный гимн «Пробуждение народа»:
Пролитой крови поток

Скоро зальёт их следы.
Они мстили не только живым, но и мёртвым,

31

История посмертных мытарств Марата особенно потрясала Лорана.

21 сентября 1794 года прах Друга народа с большой торжественностью был перенесен в Пантеон. Термидорианцы преподносили этот акт как исправление «исторической несправедливости», вызванной «низкой завистью тирана Робеспьера», в своё время якобы помешавшего возданию должного памяти великого революционера.

Что это была прямая ложь и демагогия – показали события ближайшего будущего.

Прошло всего несколько месяцев, и память Марата стала подвергаться оскорблениям. «Мюскадены» оскверняли и разбивали бюсты Марата на улицах. Тщетно полиция вновь устанавливала низвергнутые памятники, тщетно санкюлоты предместий вступали врукопашную с «золотой молодёжью» и организовывали шествия. Даже речь Фрерона, пытавшегося одёрнуть своих молодчиков, не привела ни к чему. Комитет общей безопасности поспешил дать полное удовлетворение бандитам: он приказал «во избежание эксцессов» убрать бюсты Марата из театров Фейдо, Республики и Монтасье.

А 20 плювиоза (8 февраля 1795 года), на следующий день после ареста Бабёфа, Конвент по докладу Дюмона издал декрет, согласно которому почести Пантеона отныне должны были воздаваться лишь через 10 лет после смерти.

Хотя, как известно, законы обратной силы не имеют, в данном случае с этим не посчитались: останки Марата и Мишеля Лепелетье были вынесены из Пантеона, картины Давида, посвящённые смерти обоих, убрали из зала заседаний Конвента, памятник Марату на Карусельной площади снесли, а секция его имени вновь стала называться секцией Французского театра.

Прошло ещё несколько дней, и на улицах в открытую начали продавать памфлет «Преступления Жана Поля Марата»,