Андрей иванов семейная фотография на фоне гражданской войны
жүктеу/скачать 0.6 Mb.
|
| Оксана осторожно подходит к Гаюмову. Тот достает из сапога большую нитку жемчуга. Подкидывает.
ГАЮМОВ. А! Как играет! Лови! Твое! Оксана ловит жемчуг. ГАЮМОВ. Да ты примерь, что стоишь? Давай, не стесняйся. Я тебя, краса моя, всю в жемчуга и парчу одену. Или в золото закую, хочешь? У нас с батькой столько золота, столько добра всякого… Все здесь наше. И будет наше. А хочешь и твое. Как скажешь. (Костомарову.) Эй, чернявая, сгоняй пулей вниз, найдешь там адъютанта моего, Хлопошей кличут. Скажи, чтоб вина мне прислал сюда. Давай, пошла, пошла! Костомаров уходит. ГАЮМОВ. Ты че молчишь-то? Не нравится подарок? ОКСАНА. Красивые бусы. ГАЮМОВ. Бусы! Да их у тебя… А тебя как зовут-то? ОКСАНА. Оксаной. ГАЮМОВ. Да их у тебя, Оксана, отсюда до самого Дону длинной будет! Держись меня, Сергея Гаюмова, человека новой формации, свободного, богатого. И у тебя будет и дворец и ларец, и авто немецкое или лошадей табун. Да что хочешь! Что хочешь! Что хочешь? Я – все могу. Я нынче здеся хозяин. Не царь, не гетман, а хо-зя-ин! Ты разницу пойми, Оксана. ОКСАНА. Угу, понятно мне. ГАЮМОВ. Ишь ты, понятно ей. Впечатляет. Мне что белые, что красные – один хрен. Перебьют друг друга, а я уже в седле. Сил набираюсь. Батько мой мне эту сотню дал – хлопцы, как на подбор. Мы уж не одну станицу своей сделали. Сила! (Замечает нарисованного Ангела.) О! О! Это… Вот это хочу! Да это же то, что я хочу! Я – есмь Ангел! (Бурну.) Э-э, что там стоишь, как тебя там… Кличь сюда деда этого, фотографа! Мысль есть! Какой Ангелочек… (Оксане.) Мысль понятна? ОКСАНА. Угу. Понятна. Бурн идет в комнаты. ГАЮМОВ. Красота моя. Ты мне все больше и больше нравишься. Потерпи, скоро с тобой гулять пойдем. ОКСАНА. Ниче, я потерплю… Возвращается Костомаров с кувшином в руке. Подает Гаюмову, стараясь скрыть лицо. ГАЮМОВ. Сестра твоя? ОКСАНА. Старшенькая. Ярославна. ГАЮМОВ. Можа пристрелить ее все ж, чтобы не мучилась? Как же ей жить-то такой ведьмачкой? ОКСАНА. Она привыкла. Ничего. ГАЮМОВ. Ну-ну. (Костомарову.) А то, коль надумаешь, то я патрон не пожалею на благое дело. Ярославна. Надо ж! Выходят Бурн и Григоренко. Последнему явно нездоровится, слегка пошатывает и действия не точны. ГАЮМОВ. Слушай сюда, дед! Вот в этого Ангела хочу превратиться. Мысль понимаешь? Давай, расчехляй. Заряжай свой самовар на ножках. Григоренко и Бурн устанавливают рисованного Ангела. Гаюмов немедленно просовывает голову в отверстие для лица и громко смеется. ГАЮМОВ. Я – Ангел! (Григоренко.) Дед, а у тебя постарше карты нет? Ангел… Кто у нас следующий-то? Сам что ли? Не, старичком не буду… А царь есть? Или лыцарь? Или Папа Римский?! ГРИГОРЕНКО. Нету. Все здесь, как видите. ГАЮМОВ. Тогда Ангел. Тока вот морда плохо пролазит… Готов, дед? ГРИГОРЕНКО. Почти, мил человек. Тока пороху бы надо бездымного. Немного, для вспышки. ГАЮМОВ. Слышь, ты, Ярославна! Сгоняй вниз к Хлопоше, пороху пусть даст! Бегом! КОСТОМАРОВ. Не пойду! ГАЮМОВ. Что? КОСТОМАРОВ. Они пристают! Гаюмов хохочет. Уронил рисованного Ангела, но хохотать не перестает. ГАЮМОВ. Вот, бац, падший Ангел получился… Ой, не могу, счас кишки полезут! Ой, уморила! Дай отдышусь… Пристают! Это как же мои хлопчики проголодались… Ладно, не ходи, чучело! Эй, пастушок, на тебе мое оружие, наковыряй там чего надо… Поди до меня пока, Оксана. Вина выпьем. Гаюмов отдает Бурну маузер, а сам обнимает Оксану и пьет из кувшина вино. Костомаров и Бурн напрягаются, следят за действиями Гаюмова. Григоренко тоже следит за ним, держится за сердце. Бурн вскрывает патроны. ГАЮМОВ. Мы с батькой моим, Оксана, есть творцы новой жизни. Знаешь, в чем в ней соль? В нас! Вот ты ответь… При царе что было? ОКСАНА. Не знаю. Мир был. Потом война была с японцами. Потом… не знаю. Всякое… ГАЮМОВ. Глупая. При царе царь был. Он был закон. После эти, как их, большевики полезли, Врангели разные, Колчаки и прочие… Закон хотели свой вбить! Мы с батькой теперь закон есть. Мы – пришли! Что хотим, то воротим и никто нам не указ! И золото наше и земля наша и закон наш, который мы и сочиняем для себя… Да все наше! Потому я счастлив и похож на Ангела! ОКСАНА. Не понимаю я вас. ГАЮМОВ. И не надо. Много будешь понимать, скоро состаришься. А я не хочу, чтоб ты старилась, и стала похожей на свою старшенькую сестричку. (Костомарову.) Не смотри на меня, ведьмачка! ( Бурну.) Наковырял? Давай, давай, не тяните кошка за хвост! Мне еще с Оксаной надо погулять, горит огнем ужо девка! Ну, вы, как мухи… Ставь Ангела назад, говорю! Рисованного Ангела водружают на место. Гаюмов высовывает в отверстие свое лицо. Григоренко готовится фотографировать. ГАЮМОВ. Стоп! Обождите! Оксана, иди, встань подле Ангела на колени. ОКСАНА. Что? ГАЮМОВ. На колени, будто бы молишься! Давай, давай! ОКСАНА. Не стану я. Ни за что не стану! ГАЮМОВ. Впечатляет. Ты чего? (Гаюмов выходит из-за Ангела.) Ты чего? ОКСАНА. А ничего, тока не встану! Грех это! ГАЮМОВ. Давай без разговоров. Быстро брякнулась на коленки или я мозги твоей Ярославне сейчас вышибу. Гаюмов подходит к Бурну, забирает у него маузер и направляет оружие на Костомарова. Оксана, ойкнув, подходит к рисованному Ангелу и медленно опускается на колени. ГАЮМОВ. Грех это! Это еще не грех, это мы с тобой после сляпаем. (Смеется.) И личико поумильнее сделай. Давай! Гаюмов вновь встает за Ангелом и высовывает лицо в отверстие. ГАЮМОВ. Давай, дед, делай свое дело. Вспышка. Оксана остается на коленях. Гаюмов выходит из-за Ангела и, как ни в чём не бывало, прикладывается к кувшину. Костомаров и Бурн бросаются к Оксане, поднимают ее и усаживают на диване. Григоренко пытается вытащить пластину, но у него что-то не получается. В этот момент входная дверь открывается и медленно-медленно входит Дарья Александровна. Она молча ковыляет к комнатам. ОКСАНА. Бабу? ГРИГОРЕНКО. Мама, шо такое с вами? Мама? ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Я в подвале была. (Пауза.) Ни одной бочки нет. (Пауза.) Ни одной. (Пауза.) И стены задней нема. (Пауза.) Где же вино-то все? Двадцать тысяч галлонов. (Пауза.) Бог дал – Бог взял. Дарья Александровна медленно проходит зал и скрывается в комнатах. ГАЮМОВ. Ну, кто там дал, не знаю, а взял я. Хорошее вино. Ты там оклемалась, Оксана? Сейчас гулять пойдем. ГРИГОРЕНКО. Никуда она не пойдет. ГАЮМОВ. Так. Дед, занимайся таинствами фотографии лучше. ГРИГОРЕНКО. Я сказал, никуда она с вами не пойдет. Оксана! Кышь к себе! Оксана стремительно бежит в комнаты. ГАЮМОВ. Эй, эй, стоять! Куда? Стоять, кому говорю! Ты что, дед, творишь такое? Ты кто такой? ГРИГОРЕНКО. Дед я ее. И ты мне здесь не закон, пока эта хата моя. ГАЮМОВ. Договорились. Считай - это хата уже моя. Что дальше? Зови сюда свою внучку и лучше по-хорошему. ГРИГОРЕНКО. Не бывать этому. ГАЮМОВ. Это мы посмотрим. Гаюмов направляется к комнатам. Путь ему преграждают Бурн и Костомаров. ГАЮМОВ. Это как понимать? Я ведь сейчас сабелькой взмахну, и вы тут всем своим тупым семейством ляжете в рядок. А ну, отскочь! БУРН. Не-а. ГАЮМОВ. (Выхватывает маузер.) Постреляю, суки! БУРН. Вперед! Не промахнись! Гаюмов стреляет в Бурна, но вместо выстрела раздаются лишь щелчки затвора. ГАЮМОВ. Патроны! Вот, пастушок! Он пытается выхватить саблю, но его руку перехватывает Костомаров. И сабля медленно, но неуклонно опускается к земле под рукой Костомарова. Затем он прижимает ее ногой к полу. ГАЮМОВ. Ну, ни хрена себе, Ярославна! Ты это чего? КОСТОМАРОВ. Девушек обижать не надо, господин атаман. ГРИГОРЕНКО. Вяжи его, хлопцы! Все втроем они наваливаются на Гаюмова, вяжут веревкой, которую Григоренко принес из фотолаборатории и привязывают к стулу. ГАЮМОВ. Придурки! Какие вы придурки! Куда вы отсюда денетесь? Вы даже выйти из хаты не сможете. Мои кругом! Что вы мне сделаете? Зарежете, как овцу? КОСТОМАРОВ. Как козла! Из комнат выходит Оксана. ОКСАНА. Диду… Саша… Яша… Бабушка вмерла. ГАЮМОВ. Ну вот… БУРН. Молчи, ты!.. КОСТОМАРОВ. Можешь ему в морду дать, полегчает. Анастас Григорьевич, вы бы присели. ГРИГОРЕНКО. Ничего, ничего… Я пойду… К маме пойду… Григоренко идет в комнаты. За ним бросается Оксана. Немного погодя уходят и Бурн с Костомаровым. Гаюмов один. Пытается освободиться. Это ему удается. Он поднимает с пола саблю и хочет сначала броситься в комнаты, но затем, передумав, бежит к выходу. В этот момент за окном раздается ужасающий грохот и очень яркие вспышки. Гаюмов приседает от страха и почти ползком добирается до окна. Грохот и вспышки не прекращаются. Он выглядывает в окно, всматривается, затем садится на пол и начинает истово креститься. Темнеет. Белый фон оживает. На нем какие-то абстрактные фотографии. Какие-то линии, молнии, кресты, круги, космические тела или микробы в макросъемке. Ни одной понятной фотографии – словно сон сумасшедшего человека, если, конечно, таковые ему снятся. В темноте, со свечами в руках, выходят Григоренко, Оксана, Бурн, Костомаров, за ними Дарья Александровна. При виде ее Гаюмов начинает еще чаще креститься и подвывать. ГРИГОРЕНКО. Что это? Что? БУРН. Не знаю! КОСТОМАРОВ. Не то буря такая, не то… ГАЮМОВ. Какая буря?! Это конец! Конец всему, слышите! Конец! Всадники на четырех черных конях! Все огнем жгут! Вон, вон, поглядите! Все устремляются к окну, всматриваются и отходят, словно оглушенные. Рассаживаются кто, где может. Внезапно за окнами наступает тишина, вспышки прекращаются. Белый фон тоже умирает. Пауза. ГРИГОРЕНКО. Я ить, как жизнь хотел прожить? Ну, как-то так, как и прожил. Особливо, когда это дело возможным стало… Фотография! Это сколько я часов на размышлениях провел за дело это – страсть сколько. Жизнь, можно сказать. Все хотелось, как лучше, кажное новшество тут же схватывал, приспосабливал к себе. Этот же аппарат, дело это – великое чудо! Великое! Всякое мгновение жизни остановить на вечность может. На вечность. Мы не могём вечными быть, а это может, да еще и расскажет многое. И про внучу мою, и про жизнь целой станицы, к примеру, и про нас с вами… И эти вот картинки мои переживут меня на сто лет, а то и больше и другие люди будут разглядывать их и все про нас знать. Только не те картинки у меня получаются, не то хотел я запечатлеть. Вот и подумают там, в будущем, что мы только и занимались тем, что с шашками наголо фотографировались, а потом этими же шашками головенки друг дружке отрубали… Эх… Не так как-то все укладывается… Не по-людски. И пластины у меня кончились. Горят свечи, высвечивая только лица. Вновь оживает белый фон, на котором уже четко проявляются знаковые фотографии этого столетия, только черно-белые, словно из прошлого: 11 сентября, боевики, Чечня, Абхазия, Грузия, морские пираты и многое, многое другое, что мы знаем и видим почти каждый день. Затем свечи одна за другой гаснут. И вдруг фотографический аппарат оживает – из него бьет луч прямо на белый фон. И показывает он волшебные, цветные, яркие фотографии: горы, моря, леса, цветы, птицы, дети, улыбки, руки, глаза… – ни одной военной… жүктеу/скачать 0.6 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|