Андрей иванов семейная фотография на фоне гражданской войны
жүктеу/скачать 0.6 Mb.
|
| КОСТОМАРОВ. Ну, а теперь, ваша бродь, будь любезен руки в небо задрать!
БУРН. Как это? Что это значит? ОКСАНА. Бабушка! Диду! КОСТОМАРОВ. Тихо, Оксана, тихо! Не причитай. Мы с его благородием-то поговорим немного, да и только. Так ведь? ОКСАНА. Да какое он благородие, Господи?! Он же Сашка. Пастушок наш хуторской. КОСТОМАРОВ. Ну-ну. И усишки пастушеские. И выправка соответствующая. И ручки, ручки-то холеные. Иль у вас тут все пастухи такие? Меня не проведешь, Оксана. ОКСАНА. Ох, горе мне-ка! БУРН. Довольно! Ведите куда надо! Не троньте этих людей. КОСТОМАРОВ. А кто их трогает? Во время этого разговора в проеме дверей появляется Дарья Александровна, внимает происходящему. ГРИГОРЕНКО. Прошу прощения, товарищ красный командир, дозволено ли мне будет слово сказать? КОСТОМАРОВ. Да сколько угодно. Я ж и говорю, вы люди хорошие, только темные в политическом смысле. Говорите, прошу. ГРИГОРЕНКО. Вы Оксану оставьте. Она еще юна и глупа. А мы готовы ответ держать. Григоренко подходит к Бурну и встает рядом с ним. Дарья Александровна тоже подходит к Бурну с другой стороны и встает рядом. ОКСАНА. Диду! Баба! КОСТОМАРОВ. Эвон что. Неожиданно. Так, значит, вы готовы пулю за него словить? ГРИГОРЕНКО. Готовы, мил человек. Только девочку не трожьте. Пожалуйста. ОКСАНА. Нельзя! Из-за меня это все! Из-за меня, глупой! Он мне – жених! Мой жених, единственный! А ни диду, ни баба здесь вовсе ни причем! Оксана идет и встает рядом с Бурном, почти повиснув на нем. КОСТОМАРОВ. Вот таки дела. Костомаров идет к ведру и начинает пить. Все молча на него смотрят. КОСТОМАРОВ. Какое положение у меня веселое. С одной стороны – враг проклятущий, с другой… И как мне быть?! Костомаров садится на стул возле белого фона. Напротив него выстроились остальные. ЗАТЕМНЕНИЕ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЭПИЗОД ПЯТЫЙ За столом перед ведром сидят Костомаров и Бурн. На последнем красуется красноармейская гимнастерка, которая ему несколько велика. Правда, нет ремней. На диване, поджав под себя ноги, устроилась Оксана. Мужчины сидят друг против друга, склонив головы, и тихо поют, причем каждый из них поёт свою песню. ОКСАНА. Заря вон в полнеба уже. Кочет охрип. КОСТОМАРОВ. Кочет – вскочит – защекочет… Окса-а-ана! Эх… БУРН. Не надо! КОСТОМАРОВ. А как быть? Как быть прикажешь?.. БУРН. Никак не быть! Она мне жизнь спасла, Яков. И я официально руки у деда ее выпросил. КОСТОМАРОВ. Так, Оксана? ОКСАНА. Правда. Все - правда. КОСТОМАРОВ. Так… был у нас, Сашка, командир – Трясогусыч. Рука у него левая вот так тряслася… Ну, не в ентом дело. Он говаривать любил: не мечтай, грит, Яша, коли в прицеле у тебя враг. Тока щас допер, что он сказать хотел. Война-то не кончилась, со всех фронтов на нашу молодую республику всякая сволота лезет! Может год еще биться, может два. Как тут мечтать прикажешь? А так хочется… БУРН. Отлично-с! Не мечтать! Уродство и убожество! Мы даже в аду должны мечтать, и стоя на краю пропастины и даже падая в нее – должны мечтать. На то мы и люди! КОСТОМАРОВ. Хорошо сказал, Сашка! На то мы и люди! (Показывает на Оксану.) И как вот мне, людю, глядя на эту красоту не мечтать? Никак нельзя. У-у! Легче в атаку на пушки! А, может порешить тебя, как врага революции и точка? БУРН. А, давай! КОСТОМАРОВ. А и дам! К стенке и все! Блямс и мокрое место! ОКСАНА. Яша! КОСТОМАРОВ. Оксана! БУРН. Выпьем? КОСТОМАРОВ. Наливай… Я все одно не пьянею. И что мне, Сашка, с тобой делать? БУРН. Ты уже все сделал! Меня за один этот маскарад (трясет гимнастеркой) свои в землю закопают. Да я кругом закопанный! По самую маковку! Прощай, mama! ОКСАНА. Саша! БУРН. Оксана! И ты прощай! КОСТОМАРОВ. Тихо ты! Будешь со мной воевать. Вместе. И не перечь! На нашей стороне правда. ОКСАНА. Будьте вы прокляты с вашей войною окаянною! Ну, шо вы делите-то, шо? КОСТОМАРОВ. (Отмахиваясь.) Тебе не понять, солнышко! БУРН. Не смей называть ее ласкательно! Моя невеста! КОСТОМАРОВ. И что? У тебя, Сашок, будущего нет. А у меня оно ого-го! Вот как эта заря сейчас за окном разливается, так и мое будущее… А точнее наша с Оксаной новая жизнь зарёю ясной разливается. Будет моей. Я сказал. ОКСАНА. Вот свезло-то мне. То одну ветер гонял, как перекати-поле, а тут на тебе - два енерала на разные стороны свистят! И оба мне ведь по душе и по сердцу. И не стыдно мне ни столечко! Натерпелася я. И не мне, девушке, такие крайности разбирать. Вот так вот! Костомаров и Бурн встают одновременно. КОСТОМАРОВ. Слышал, ваша бродь? И я ей по сердцу! Нако-ся! БУРН. Так и я еще не забыт! У меня слово. Я слово дал. И только Оксана может его отменить. Я – никогда! Я человек чести. Понял? КОСТОМАРОВ. Ладно-ть! Не выходит у нас по уму-то никак. Айда во двор – стреляться будем! ОКСАНА. Ой! БУРН. Это всегда, пожалуйста! Я – готов! Оба нетвердой походкой направляются к дверям, к которым быстрее них подбегает Оксана и загораживает проем собой, расставив руки. ОКСАНА. Хлопчики! Миленькие! Родненькие! Вы шо? КОСТОМАРОВ. Сама ж сказала – мы оба тебе любы. Пуля все решит. БУРН. С десяти шагов-с! ОКСАНА. Сашенька! КОСТОМАРОВ. Хоть в упор! Я тя, господин хороший, в решето превращу в миг! Свистнуть не успеешь! ОКСАНА. Яша! БУРН. Это мы и определим. Я в полку лучший стрелок был, мне сам генерал Вахромеев руку лично жал за стрельбы! ОКСАНА. Да шо вы надумали? (Кричит.) Диду! Баба! КОСТОМАРОВ. Вот с руки и начнем! Перво-наперво отстрелю ее на хрен! БУРН. Давно я красных комиссаров пулей не потчевал! Отведу душу! Прямо в лоб! Из комнат выбегают Григоренко и Дарья Александровна. Смотрят на сцепившихся мужчин и на вклинившуюся между ними Оксану. ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Ой, тошно мне-ка! Ой, повбивают друг друга ж вже! Анастас! ГРИГОРЕНКО. Да они внучу покалечат, кобеляки! А ну разойдись! Девчурку сгубите! Теперь к клубку из трех тел прибавляются еще два – Григоренко и Дарья Александровна. И в этот момент на улице враз ударяют из ружей и пулеметов. Клубок мгновенно рассыпается. Костомаров и Бурн бросаются к окну. Оксана к деду. КОСТОМАРОВ. Что это за хрень собачья? Кто посмел? БУРН. Ваших бьют! Вон из-за хат! КОСТОМАРОВ. Да вижу! А что ж мои-то не стреляют, мать их в шиворот?! БУРН. Кому стрелять-то? Вон они в одних кальсонах по полю чешут! КОСТОМАРОВ. Да то ж не мои! БУРН. Ну и не мои. Кто же тогда драпака задает? КОСТОМАРОВ. Ты! Молчи! БУРН. А вот и новые гости! Слышно, как к выстрелам примешивается топот нескольких лошадей. Крики, свист, смех, улюлюканье. Костомаров сползает на пол и обхватывает руками голову. Бурн, стараясь быть незамеченным, продолжает смотреть во двор. БУРН. Ничего, знакомая картинка. Я уже это все проходил… Человек в пятьдесят отряд. Одеты, кто во что горазд. Что за чертовщина? Это ни на одно из… Слушай, командир, это не твои и не мои. КОСТОМАРОВ. А кто это тогда? БУРН. Полагаю, что мой ответ тебя не обрадует. Это… КОСТОМАРОВ. Понятно. Уходить надо! БУРН. Поздно. Они спешились. Скоро и сюда наведаются. КОСТОМАРОВ. Тогда умрем достойно! ОКСАНА. Да погодьте вы умирать-то у меня, чумелки! Родненькие мои! Да что же это твориться на белом свете?! Баба, диду! У? ГРИГОРЕНКО. Так им решать-то, внуча. ОКСАНА. Баба? ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Чуть трудненько стала, сразу забабала! Пусть катятся на баз и головенки свои глупые сложат! ОКСАНА. Баба! ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Ну, мать их курица! Нам опеть за их дрожать. Вояки, ити их мать! Пусть в комнаты идут, коли охота. Шонить та понапридумывам! ЭПИЗОД ШЕСТОЙ. Григоренко и Оксана прибираются в зале. Григоренко снимает фотографии красноармейцев и складывает в стол. ГРИГОРЕНКО. Ей-ей-ей! Это кто ж такие? Чего на стены вешать-то? ОКСАНА. Котяток! Или коров Стрёмовских! Еще семейки всякие – должны с Пятигорска остаться… Кто ж их знат, шо за люди такие? А так зверушки висят… ГРИГОРЕНКО. Да банда это, Оксана! Разбойники и все! Им ничего не надо, окромя золота. Как есть, все переломают. А тут еще эти двое! Беда, Оксана, беда какая! ОКСАНА. Не причитай, диду! ГРИГОРЕНКО. И где эти чертовы зверушки? Григоренко вытаскивает несколько фотографий и они с Оксаной развешивают их по стенам. Оксана выглядывает в окно. ОКСАНА. Диду, они вон соседей на улку выволокли. Ой, шо делается! ГРИГОРЕНКО. Счас и до нас докатятся. Мама! Мама! Поди сюды! Появляется Дарья Александровна с красноармейской гимнастеркой в руках. ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Уже? Стучат? ГРИГОРЕНКО. Нет, слава Господу, еще минутка есть… Мама, шо вы в руках держите?! ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. О, итить твою кочерыжку! А ты пошто ормя орешь? Прямо режут его тута! Чего надо? Говори скорее! ГРИГОРЕНКО. Вы, мама, чтобы с ключами со своими голову не морочили! Сразу, как потребуют, чтоб отдали и без писка! Эти цацкаться не будут – головенки нам открутят в одночас. Понятно, мама? ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Да понятно, Анастас. Тока шо мне с энтим красным делать? Ему ни одни штаны, ни рубахи не подходят, как подстреленный – сразу видать с чужого живота одежка. ГРИГОРЕНКО. Откуда я знаю, шо делать! Оксанкин сарафан накинь – пусть бабой покрасуется! ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Совсем сдурел, Анастас! Нам две минутки жить осталось – он шутки шутить, как охламон какой! ГРИГОРЕНКО. А я не шучу! Не шучу! И платок ему во всю башку его дурную и морду, морду сажей намажь, чтоб страшной был. ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Тьфу на тебя, блаженный! Дарья Александровна уходит. Григоренко опускается на диван, держа в руках последнюю фотографию. Оксана подходит и присаживается рядом. ОКСАНА. За што нас Господь невзлюбил? Тока мне счастье привалило – ажно в двух вариантах – и на вот тебе, Оксанка, пригоршню с гумна… Страшно мне-ка что-то. ГРИГОРЕНКО. Ничё. Ничё, Оксанка, выдюжим. Сами эту кашу заварили, сами и кушать будем без масла. У нас особливо-то брать нечего. Ни денег, ни злата, ни драгоценностей не накопили. Аппарат разве что утащат, так и ничего… Быть бы живу. Эх, надо было с Няньчуковскими в крымы учесывать… Григоренко и Оксана прижимаются друг к другу. Из комнат выходит Бурн. Одет в рубаху и шаровары. ОКСАНА. Саша! БУРН. Прошу вас простить меня, если что не так, Анастас Денисович. Оксана. В любом случае, я вас никак не выдам, что вы укрывали… Скажу, заставил под оружием вас на обман идти. ГРИГОРЕНКО. Да будет вам, Александр… Все образумиться. Вы наш племянник. Мы люди-то в Константиновке пришлые. Никто про нас особливо не знает. Мало ли у нас племянников может быть. Сашка и Яшка. БУРН. Э-э… С Яшкой как-то не получиться… ГРИГОРЕНКО. Что, значит, не получится? Ушел? БУРН. Да куда он уйдет-то… Ну, в некотором смысле, можно сказать, что и ушел. Из комнат выходят Дарья Александровна и Костомаров. Последний одет в старый сарафан, на голове платок, почти закрывающий глаза. Григоренко и Оксана молча поднимаются с дивана. КОСТОМАРОВ. Я вроде как не нагрешил еще в этой жизни на такой позор! Дайте мне револьвер, пойду, умру, как мужчина. ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Ты брось, косатик. Ты на такую чумичку похож, шо на тебя и внимания-то никто не обратит – страшная, костлявая. Все шарахаться будут и тока-то. Зато жизню не спалишь напрасно. КОСТОМАРОВ. Оксана… ОКСАНА. Слушай бабулю, Яша. Ой, как это? Нельзя – Яша! Надо имя, имя придумать. БУРН. Ярославна. Так созвучно с Яшей будет, коли, кто оговориться. КОСТОМАРОВ. Ярославна?! Ты, что охренел? БУРН. Тогда Пелагея! Или Фекла! КОСТОМАРОВ. У-у! Позорище! Пусть уж лучше Ярославна… ГРИГОРЕНКО. Дело-то сурьезное заваривается, хлопцы и… девчата. Надо-ть вместе нам того, держаться, не выдать ненароком себя и других. Молчать больше надо. Молчать. Слышите, мама, молчать! ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Та я и так всегда молчу, как бревно какое! Тебе ж слово не скажи! Совсем гутарить разучилась с вами тут. Да и нечего меня затыкать, не протекаю! И лишнего не сбалакаю. За собой следи! ОКСАНА. Пошто к нам не идут? Как-то не по себе… Всю улицу уже перетрясли, а к нам не идут. ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Не каркай! Мабудь и отсидимся. Все рассаживаются и остаются в напряженном ожидании, прислушиваясь к шуму на улице. Там крики, редкие выстрелы, топот коней, смех. Входные двери открываются от мощного удара ноги, и в зал входит Гаюмов. На голове папаха, малиновая рубаха-косоворотка перетянута ремнями, на которых висит маузер и турецкая сабля. Шаровары с лампасами, мягкие сапоги. На всех пальцах по перстню. Вид устрашающий. Проходит до середины зала и останавливается спиной к присутствующим. ГАЮМОВ. Не понял. Чё в погроме не участвуем? Все участвуют, а оне отсиживаются. Всем морды бьют, как положено, а вы свои бережете что-ль? Ну-кась подходи ко мне по одному! Быстро, сказал! Кто из вас винодел Няньчуковский? Первым подходит к Гаюмову Григоренко. ГРИГОРЕНКО. Нет здесь Няньчуковских, мы Григоренко. А господин Няньчуковский намедни отбыли в Крым со всем семейством. ГАЮМОВ. Неприятная новость. Вино его знаменитое с собой захватил или наземь выпустил? ГРИГОРЕНКО. Вино здесь, в подвалах. ГАЮМОВ. Впечатляет. Ты кто? ГРИГОРЕНКО. Фотограф. Правда, ни пластин, ни… ГАЮМОВ. Понял я! После мой портрет изобразишь. ГРИГОРЕНКО. Понятно. С шашкой и на коне верхом? ГАЮМОВ. Зачем же? Мы художественно к этой канители подойдем. Сижу я в чистом поле, за спиной одинокое дерево. И вот так вдаль смотрю. А передо мной столик такой турецкой, а на ём яства всяческие, да на серебре… Смогёшь? ГРИГОРЕНКО. Да, конечно. С превеликим удовольствием… ГАЮМОВ. Свободен, фотограф. Другой! К Гаюмову подходит Дарья Александровна. ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. И чего надо-ть от старой? ГАЮМОВ. На печь ступай! Другой! К Гаюмову подходит Бурн. ГАЮМОВ. Кто таков? Чё молчишь? Язык сглотнул? БУРН. Сашка. Пастух местный. Коней водил. Ток всех коней уже с местечка забрали. Ни одной худой кобылы не осталось. ГАЮМОВ. Пастух… Здоров? БУРН. Не жалуюсь. ГАЮМОВ. Ты скорее на барчука похож, а не на пасыря… Значит, щас на баз ступай, найдешь есаула Клешко, скажешь, мол, Гаюмов прислал – он тя к лошадям определит – накормишь, почистишь, понянчишь. Понял? БУРН. Да… ГАЮМОВ. Чего?! БУРН. Понял! ГАЮМОВ. Свободен! Другой... К Гаюмову подходит Костомаров. ГАЮМОВ. Ты кто?.. (Мельком взглянув.) О! Иди, дитятко, на место и постарайся мне на глазоньки больше не попадаться, пристрелю! Другой! Быстрее! К Гаюмову подходит Оксана. Тот ее долго и с удовольствием разглядывает. ГАЮМОВ. Впечатляет. Вечером за тобой зайду. Гулять будем. Другой давай! ОКСАНА. Все. Больше никого нет. ГАЮМОВ. Хорошо. И это… если мои сюда нарисуются, скажите, сам Сергей Гаюмов, атаман ихний, здесь квартирует, пусть катятся по другим хатам. А мои адъютанты на первом этаже ноги кинут. Мне тута нравится. (Оксане.) Ты моя сладенькая… (В сторону.) Все, до побаченья! Гаюмов быстро идет к выходу, успев ущипнуть Оксану пониже спины. ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. А ключик-то от подвала с вином вам надобен? ГАЮМОВ. Не… Счас динамитиной жахнем и все само откроется… Гаюмов уходит. Пауза. ГРИГОРЕНКО. Что-то там про Юрьев день сказать хотел, так выскочило… Чего ж делать-та, а? Хлопчики, девчата? Эт ж зверюга какая-то… Нежисть саранская… ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Да, Анастас, не жантальмен попался. Тикать надо! ГРИГОРЕНКО. Куды, мама? Куды тикать-то? Ты в оконце глянь – они ж повсюду там снуют. А как попадемся? Этот цацкаться не станет! Видели, сам говорит, а в глаза не смотрит, словно с пустым местом балакает. ОКСАНА. Не, на меня глянул. Ажно вот тут все застыло. Как в могилку бездонную заглянула, ей-Бо! Мне страшно, диду! БУРН. Без паникерства, господа! Я, пастушок-Сашка, сейчас на двор, так как к коням приставлен и все разведаю, что, да как у них. КОСТОМАРОВ. Разведчик… От тебя, пастушок, за версту белогвардейщиной несет. Не чуешь сам-то? Вмиг раскусят. И тебя прижмут и нас кокнут. БУРН. А что вы предлагаете, Ярославна? КОСТОМАРОВ. Как бы врезал счас! Еще раз назовешь!.. ГРИГОРЕНКО. Хлопчики, остыньте! Не до драк уж. Днем уйти мы точно не сможем, а к ночи уж и окоченеть навсегда запросто предложат. Ах, эти вина высших сортов, чтоб этому Няньчуковскому захлебнуться в них! Ведь к вечеру они все налакаются до безумия, пойдет потеха! Бандитьё это, ребята. Самое что ни на есть бандитьё. БУРН. У меня шашка припрятана и револьвер. Правда, без патрон. КОСТОМАРОВ. Опеть он нас всех под виселицу зовет! Ты что, против этой банды с пустым револьвером полезешь? БУРН. Ярославна! Пардон… Яша, я не побоюсь. Я офицер, черт возьми! КОСТОМАРОВ. Дурак ты, а не офицер, ваш бродь! И как тебя только в офицеры взяли-то? Тебя пасти свиней не пригласили бы, а тут не иначе, как за деньги в чин влез, точно. БУРН. Когда это все кончиться… Я потребую от вас, Яков, за оскорбление незамедлительной сатисфакции! КОСТОМАРОВ. Чего? Я не стану дожидаться, когда это все кончиться, сам тебя счас кончу и все! БУРН. Что все? КОСТОМАРОВ. Все! ОКСАНА. Хлопцы, миленькие мои, Саша, Яша! Мне страшненько очень. БУРН. Оксана, поверь, я не… Не позволю всяким хамам и отребью к вам прикоснуться! Умру, клянусь! ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Да погодьте вы умирать-та! Головенками кумекать надо, а не умирать. Ведь снасильнячает этот ирод нашу красотулю, мать его курица! ГРИГОРЕНКО. Так кумекаем, а толку! Ни одна мысля не приходит спасительная, сплошная гибель кругом. Хотя… Саша, а и в самом деле, вас же звали… БУРН. Я бы не сказал, что звали. Приказали. Но я вас понял, Анастас Григорьевич. Все-таки нам необходимо знать их силы и расположения. Попробую разговорить этого есаула Клешко. КОСТОМАРОВ. Ну, все, прощай мечты о светлой жизни! Он нас всех погубит! БУРН. Не плачьте, красавица! Спокойно, спокойно! Держите себя в стременах, Яков. ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Ты сходи, сходи, милок, разнюхай там… Все одно нашу горлицу этот выпь схватит и вниз поташшит, не при нас же он… Господи! Бегите молодые, бегите как-нибудь! Я-то останусь, и сынка со мной останется, а вы так бегите, как можно дальче отсюдова. Мы мешками у вас за плечами не станем. Я останусь, мне смертушка не страшна, за внучу сердце разрывает на кусочки… ОКСАНА. Ба, ба, ты чего? Ба! Не переживай ты так, все образумится. Мы придумаем что-нить. Ей-Бо, придумаем! БУРН. Все, я пошел. Немного дурачком поприкинусь, мы в кабаках-то со товарищами еще не такое прикидывали! Если б вы видели! ОКСАНА. Саша! БУРН. Ну, ну, не прощайся, ты чего… Не скучайте, дамы, скоро вернусь! КОСТОМАРОВ. Думаю, не вернешься, опозоришься со своим говором. Молчи уж там! Бурн уходит. Пауза. Оксана всхлипывает. ГРИГОРЕНКО. Цыц, кобыла! Ой, прости, внуча… Это я от бессилия. Стар я, чтоб скоро соображать, вот и цыкаю. На себя, на себя! ОКСАНА. А ежели нам через подсолнечник убёгнуть? Нам бы только до него добраться… А там и виноградники начнутся. Кто там нас найдет? ГРИГОРЕНКО. Не знаю. Вы бегите, авось проскочите. ОКСАНА. Я без Саши ни ногой! ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Последнее винцо вылакают, ироды! ГРИГОРЕНКО. Да, мама, кому это вино чертово понадобиться, коли нас на дыбу бросят? ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Так вот и на дыбу! Уж обмочился от страху. Э, Анастас, негоже трусовать, не время. Давай-ка, Оксанка, стол налаживать, хучь чаю попьем. ГРИГОРЕНКО. Как я на вас удивляюсь, мама, иногда. Впрочем, что иногда… Всю жизнь удивлялся. КОСТОМАРОВ. Железная старушка. ДАРЬЯ АЛЕКСАНДРОВНА. Да идитя вы! Распустили нюни по всей хате, утопнуть можно… Темнеет. Белый фон оживает. Фотографии пленных в Гражданскую войну. Много пленных. Разных. Глаза их. Руки. ЭПИЗОД СЕДЬМОЙ Оксана у окна. Старается что-то разглядеть на улице. Костомаров сидит на диване. Осунувшийся. Теребит подол сарафана. Григоренко и Дарьи Александровны нет. ОКСАНА. Яша! Не видать что-то Саши-то давно… То тут по базу ходил с ведрами и вот, не видать… КОСТОМАРОВ. Расстреляли уже. Да, ладно… Ничего с ним не сделается – везучий он. Во всех смыслах везучий. И живой. И не в плену пока что. И ты вон прямо из окна выпрыгнуть из-за него готова. ОКСАНА. Что ты, Яш, такое говоришь? Он ведь… Не правый ты! КОСТОМАРОВ. Ты только меня Яшкой-то не шибко кличь, Ярославна я с утра. ОКСАНА. Ой, идет! Идет Саша! Рукой мне махнул. КОСТОМАРОВ. И ты махни. ( О чем-то своем.) Да. А куда мне бежать? Мне бежать некуда. Приказ я не выполнил, не сохранил станицы. И сколько моих полегло, сколько ушло – не знаю. Прибегу к своим ежели, то меня тотчас к стенке под залп определят. Не прибегу – еще хуже, - дезертир. Где отряд, а где я? Несуразица. А хуже всего мне в обличье этом бабьем. Эта сволота белогвардейская хоть при штанах остался… ОКСАНА. Ну, зачем ты так… Ярославна? Зачем ты так говоришь-та? Сволотой его кроешь. А он не такой. Не такой! КОСТОМАРОВ. Какой? ОКСАНА. Он маму свою любит. КОСТОМАРОВ. Маму… А тебя? ОКСАНА. Скажешь тоже… Меня?.. И меня. Костомаров встает с дивана и подходит к Оксане. Берет ее за руки. КОСТОМАРОВ. И тебя. Ишь, какой любвеобильный. ОКСАНА. Не надо. КОСТОМАРОВ. Что не надо? ОКСАНА. Смотреть на меня так не надо. КОСТОМАРОВ. Ты говорила, что оба мы тебе нравимся. Так что я ему уступать буду счастье свое? ОКСАНА. Вот оно как… Ну, говорила. И шо теперь? КОСТОМАРОВ. А не знаю! Я человек конченный. Мне все одно кругом погибель. Что от белых, что от своих, что от банды этой. Все одно, Оксанка! Но пуще всего этого я тебя потерять боюсь! ОКСАНА. Бедный мой! Оксана тянется к Костомарову. Поцелуй. Входит Бурн. Оксана отрывается от Костомарова и отходит к окну. БУРН. Вы классно смотритесь, подружки. Хотя в данных обстоятельствах не мудрено перепутать, где жених, а где пришлый. ОКСАНА. Саша! Он страдает! БУРН. Да? И только поцелуй красавицы изменит его самочувствие. Понимаю. КОСТОМАРОВ. Слышь, кончай балаган! И не твое это дело! Так вот! БУРН. Какая сердитая барышня. Фу! КОСТОМАРОВ. Я тебя все-таки укокошу прям здесь и сейчас! БУРН. Давай! И подставь семью эту, которая тебя спасла и приютила. Давай! Пусть над Оксанкой потом вся банда поиграется. КОСТОМАРОВ. Уйди ты! Не горячи меня! ОКСАНА. Хватит вам. Решайте, шо делать будем лучше? БУРН. Не знаю я. Они хоть и банда, а дисциплина у них на зависть. Этот Гаюмов посты везде выставил. И конные патрули по улицам. И потом, Ярославна, у них не пятьдесят человек, а все триста. Огромный отряд. С пулеметами. КОСТОМАРОВ. Не уйти? БУРН. Не уйти пока. Светло еще. И потом они бочки с вином на телеги сгрузили. Не пьют. Не то, что мои. Или еще какие… КОСТОМАРОВ. Вот только без намеков! БУРН. Да не кричи ты! Не намекаю я! Вырвалось. Ты ведь командир, Яша, думай! КОСТОМАРОВ. Какой я к черту командир! Это ж мой первый день был по назначению. Оставили Константиновку охранять, пост. Наохранялся. Ты офицер, Александр, ты учился, ты должен понимать… Ты и того, думай! БУРН. Да я… ни в одном бою еще не был. Так уж приключилось. Я там дурачком-то прикинулся, а потом понимаю, не прикидываюсь, как есть дурак. Что для меня война эта была? Игра. Я в войнушку играл. Врага-то ни разу в глаза не видел. Говорили, красные это мужичье с палками. Я даже постов не выставил! КОСТОМАРОВ. Это я болван! Это я – дурак! Возомнил себя великим полководцем, хозяином всего. Всей земли, черт! Хоть этой же станицы. Моя и все. Вот и расхлебываю эту баланду. ОКСАНА. Хлопцы, можа обо мне хучь вспомните? Мне-то шо делать прикажите? Миленькие мои… Входные двери снова открываются с помощью ноги и входит Гаюмов. Костомаров и Бурн невольно закрывают Оксану. Гаюмов проходит к столу, садится. ГАЮМОВ. Поди сюда, красавица, гостинчик у меня до тебя. Батька отвалил. жүктеу/скачать 0.6 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|