Анна франк пьеса

Г-ЖА ВАН ДААН.  Дорогой, мне кажется, пора взять из твоего запаса несколько колбас.

Г-Н ВАН ДААН. Ни в коем случае. Это на чёрный день.

Г-ЖА ВАН ДААН. А сейчас, по-твоему, какой?

АННА. Пап! Я хотела рассказать:  вчера видела за окном…

Г-Н ФРАНК (вдруг резко). Я же говорил: не подходить к окнам!.. Извини.

АННА. Да нет, ничего, ты прав. (Анна видит, что отцу неприятно из-за срыва и отвлекает его.) А ты помнишь, что сегодня годовщина прихода Дюсселя в Убежище? Он, конечно, сказал, что не будет праздновать. Не то событие. А я вчера спрашиваю: чего вы ждёте – поздравлений или соболезнований.

Г-Н ФРАНК. И что?

АННА. Он ответил, что примет и то, и другое. От него такой запах!

Г-Н ФРАНК. Анна!

МАРГО. Нет, правда. Мне кажется, у него по карманам гниёт еда.

Г-ЖА ВАН ДААН. Путти, дорогой, зачем ты всё время ходишь в этом фартуке?

Г-Н ВАН ДААН. Бог знает, сколько это продлится – я хочу поберечь штаны. Ясно??

Г-ЖА ВАН ДААН. Я просто спросила. Отчего ты…

Г-Н ВАН ДААН. Я хочу курить!!!

Г-ЖА ФРАНК. Анна, может, ты всё-таки соизволишь мне помочь?..

Г-Н ФРАНК. Эдит, что это с тобой?

Г-ЖА ФРАНК. Что со мной? А то, что кое-кто израсходовал всё семейное мыло. И мне пришлось мыть голову каким-то зелёным, клейким…

АННА. А мне жмёт вся обувь. Я выросла, а новую мне никто не хочет покупать. Пап, а давай я буду ходить в твоих ботинках.

Г-ЖА ВАН ДААН. Да твой грохот будет слышно ни то что внизу, а в самом Рейхе!

АННА. Вы бы лучше волновались о храпе господина Дюсселя.

Г-ЖА ФРАНК. Это бесполезно. Неизбежное зло.

АННА. А я буду скользить в них, как балерина на пуантах.

ПЕТЕР. Балерины не скользят.

АННА. Ах, извини, я забыла – ты же у нас знаток женщин и всех женских штучек.

Г-ЖА ФРАНК. Боже, Анна!

АННА. Боже, мама!

Г-ЖА ВАН ДААН. Анна, как ни совестно так разговаривать с молодым человеком? Вот когда я была в твоём возрасте, мой отец говорил мне….

АННА И ПЕТЕР, И НЕКОТОРЫЕ СЛОВА МАРГО. «Если молодой человек распустит руки, скажи ему: «Господин, я порядочная женщина!»».

АННА. Невероятно, все истории убежища мы уже знаем наизусть. Пора объявлять конкурс на что-нибудь новенькое. Призом будет…

Г-ЖА ВАН ДААН. …Фасоль. Или горох. Потому что больше уже практически ничего нет. А вчера, между прочим, оставалось ещё немного сухарей. (В полголоса мужу.) Ещё слава богу, что распределением масла и маргарина заведуем мы, а не Франки. А то нас бы совершенно объели. Из чего мне прикажете готовить? Путти, милый, всего пару колбасок.

Г-Н ВАН ДААН. Я сказал: нет!

Г-ЖА ВАН ДААН. Но Путти, хоть сосисочку. Разве я многого прошу?

Г-Н ВАН ДААН. Нет! Нет, нет, нет, нет, нет, нет.

Г-ЖА ВАН ДААН. Я поняла.

Г-Н ВАН ДААН. Нет. Нет. Бесповоротно: НЕТ! Сколько ещё раз повторить?

Г-ЖА ВАН ДААН. Путти, ты что? Я всего лишь…

Г-Н ВАН ДААН. Ты всего лишь хочешь забрать у меня последнее, что у меня осталось. Сигареты кончились! Я четвёртый день не курю, а тут ты. Хочешь меня добить, да? Отнять последнее. Ведь их сожрут! Сожрут и глазом не моргнут. Сожрут, проглотят, уплетут за обе щёки, уничтожат.

Г-ЖА ВАН ДААН. Но Путти, разве ты не для этого их делал?

Г-Н ВАН ДААН. Никто из вас не понимает, это же искусство! Я голоден, я сам так голоден… я нечеловечески голоден. Но я же их не ем! Я голоден и хочу курить, курить, курить, курить, понимаешь…

Г-ЖА ВАН ДААН. Поставь меня на место!

ПЕТЕР. Ой, папа, папа, ты чего?

Г-Н ФРАНК. Герман! Так мы скоро друг друга съедим.

Г-ЖА ВАН ДААН. И по чьей же вине, интересно узнать?

Г-ЖА ФРАНК. Отто, дорогой, иди сюда.

(Г-жа Франк мыла «в комнате» Ван Даанов и наткнулась на мешок с картошкой.)

Г-Н ФРАНК. Постой, Эдит, я сейчас…

Г-ЖА ФРАНК. Я попросила тебя: иди сюда! Кто-нибудь в моей семье когда-нибудь будет откликаться на мои просьбы?

Г-Н ФРАНК. Что случилось, Эдит, тише.

Г-ЖА ФРАНК. Подойди! Нет, ты подойди и полюбуйся на это.

Г-Н ФРАНК. Что?

Г-ЖА ФРАНК. Ты что, не видишь? Полмешка картошки – дорогой, полмешка картошки - ты оглох? Ослеп? (Громко.) Полмешка картошки.

Г-ЖА ВАН ДААН. Очень кстати!

Г-ЖА ФРАНК. Потрясающе кстати, с учётом того, что я нашла их под вашей кроватью!

Г-ЖА ВАН ДААН. На что вы намекаете?

Г-ЖА ФРАНК. Тут уже не до намёков.

Г-ЖА ВАН ДААН. Я не намерена выслушивать оскорбления. Это уж слишком. Путти! Что ты молчишь, Путти, ты что не слышишь: на нас клевещут. Это же немыслимо. Почему ты молчишь?

ПЕТЕР. Папа??

Г-ЖА ВАН ДААН. Путти? Нет, скажи, что это не так!

ПЕТЕР. Папа!

Г-Н ФРАНК. Герман! Я отказываюсь верить ушам.

Г-Н ВАН ДААН. …Не знаю, как так получилось. Я хотел курить. Я так хотел курить – какое-то помрачение.

АННА. Господин Ван Даан… Не надо…

Г-Н ВАН ДААН. Я не знаю, как мне загладить... Мне кажется, мы все здесь сходим с ума. Я, по крайней мере, точно. Петер, извини… Кёрли…

ПЕТЕР. А я знаю.

Г-Н ВАН ДААН. Что?

ПЕТЕР. Я знаю, как мы всё исправим! Папа, не плачь. Мы проедим мамину шубу!

Г-ЖА ВАН ДААН. Как?

ПЕТЕР. Ну, как-как? Отдадим Беп, а она – на чёрный рынок. Что может быть проще?

Г-ЖА ВАН ДААН. Час от часу не легче. Как тебе это вообще в голову пришло? Я носила ее почти столько, сколько мы с твоим отцом женаты. Ей сносу нет, она из превосходных кроличьих шкурок…

ПЕТЕР. Тем более! Это значит, мы выручим за неё много денег.

Г-ЖА ВАН ДААН (чуть не плачет; искренне). Какой ты бессердечный, бессердечный.

Г-Н ВАН ДААН. Я куплю тебе после войны воздушную, персиковую. Я обещаю. Кёрли, милая… Пожалуйста!

Г-ЖА ВАН ДААН. Это то немногое, что у меня осталось…

АННА. Но у вас есть ещё ночной горшок – на него никто пока не покушается.

Г-ЖА ВАН ДААН (зло; без экивоков). Ты когда-нибудь прекратишь вмешиваться?

ПЕТЕР. Мам, мам, а давай устроим её похороны!

Г-ЖА ВАН ДААН. Анны? Петер, это всё-таки, пожалуй, слишком.

ПЕТЕР. Да, нет, не Анны. Шубы! Чтоб ты с ней, как следует, попрощалась. Настоящие похороны. Будет весело. А когда продадим, наконец, нормально поедим. О, даже в рифму получилось.

Г-ЖА ВАН ДААН. Боже, что за бред! Ты перезанимался?

АННА. Ну, пожалуйста! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста…

ПЕТЕР. Пожалуйста!

Г-ЖА ВАН ДААН. Ну, хорошо. Сумасшедшие какие-то. И я с вами с ума сойду.

ПЕТЕР. Чур, Анна поёт Шопена.

АННА (с радостью.) Ну, хорошо, уговорил. А ты ничего, молодец. Мам, пап, подпевайте. Ну, хватит дуться. Подпевайте же!

ПЕТЕР. Пойдёт! (Он чувствует себя распорядителем бала и ведёт себя уверенней, чем обычно.) А теперь будем плакать и прощаться. Папа, ну, ради такого случая, за упокой шубы, ты должен разрешить всем съесть хотя бы по одной колбаске.

АННА. Ого! Ты вообще молодец.

Г-Н ВАН ДААН. Да, да, конечно, естественно! Я и сам хотел предложить.

АННА, ПЕТЕР, МАРГО (наперебой). Урааа!

(Все фантасмагорически радуются и с аппетитом едят, капая соком на мех…)

ПЕТЕР (Анне). Фух, вроде обошлось.

АННА. Да, уж передышка не помешает – а то мы все точно здесь свихнёмся.

АННА. Находчиво ты. А я уже думала – всё.

МАРГО. Может, будет хоть один спокойный день теперь после бури.

Г-ЖА ВАН ДААН (растроганно). Настоящий праздник.

Г-Н ВАН ДААН. Взрослеет мальчик.

Врывается разъярённый Дюссель.

ДЮССЕЛЬ. Это немыслимо! Диверсия, саботаж!

Г-ЖА ВАН ДААН. На войне?

ДЮССЕЛЬ. У нас, в убежище. Не иначе, как Анна брала мою подушку, и теперь – глядите, глядите: по ней прыгают блохи.

АННА. У меня нет блох!

ДЮССЕЛЬ. Конечно! Теперь нет. Все они перебрались на мою подушку. Проклятье! Теперь я буду ходить с ней – чтоб ты не смела ее трогать.

ПЕТЕР (несмело, но твёрдо). Послушайте, господин Дюссель, нам всем тяжело…

Все начинают говорить – сначала всё-таки друг за другом, потом – примерно после слов «Бог умер в Освенциме» наперебой, внахлёст, все вместе – так, что уже ничего особенно не разобрать, кроме накопившейся ярости.

Г-ЖА ВАН ДААН. Вот именно! Поди приготовь обед из одной гнилой моркови.

Г-ЖА ФРАНК. Еда, конечно, не главное, но я так мечтаю о кусочке ржаного хлеба.

Г-Н ФРАНК. Дорогая, тебе нужно послушать это место из Диккенса.

СТАРИК. В газовые камеры заталкивали столько узников, что даже после смерти они оставались стоять. Падать было некуда.

ДЮССЕЛЬ. Нужно больше покоя. И меньше блох.

Г-ЖА ВАН ДААН. Готовить без жира невозможно.

Г-Н ФРАНК. «Он сказал: «Садитесь, прошу вас. Вот курятина – это из таверны "Кабан"»».

СТАРИК. Они раздевались и шли по коридору к пологому спуску, под которым была большая яма. Над ней стоял надзиратель и стрелял в каждого, кто приходил.

Г-Н ВАН ДААН. Мне нужно мясо.

Г-Н ФРАНК. «Вот язык  из таверны "Кабан"».

ДЮССЕЛЬ. Я должен защитить диссертацию.

СТАРИК. Тела, наваленные друг на друга, охрана потом сжигала.

Г-ЖА ФРАНК. Сколько можно храпеть?

Г-Н ФРАНК. «Вот говядина  из таверны "Кабан"».

Г-ЖА ВАН ДААН. Я просто заболеваю от ужасных запахов.

СТАРИК. Мама кричала – ее били прикладами.

Г-Н ФРАНК. Вот курятина – это из таверны "Кабан"

Г-ЖА ВАН ДААН. Англичане совершают ошибку за ошибкой.

Г-Н ВАН ДААН. Англичане всё делают правильно.

Г-Н ФРАНК. «Вот крольчатина  из таверны "Кабан"».

СТАРИК. Бог умер в Освенциме.

МАРГО. Немцы могут победить.

Г-Н ВАН ДААН. Мне надо курить.

Г-ЖА ФРАНК. Ван Дааны забирают себе больше маргарина.

Г-ЖА ВАН ДААН. Франки едят сытнее нас.

МАРГО. Я вечно буду одинока.

Г-ЖА ВАН ДААН. Фасоль-горох-фасоль-горох….

ДЮССЕЛЬ. Дети невоспитанные.

Г-ЖА ФРАНК. Хорошо хоть, мы не в Польше.

Г-Н ВАН ДААН. Мясо, мясо, мясо!...

Г-ЖА ВАН ДААН. Фасоль-горох-фасоль-горох….

Г-Н ФРАНК. «Вот утятина  из таверны "Кабан"».

Г-Н ВАН ДААН. Курить, курить, курить…

Г-ЖА ВАН ДААН. Только не это! Бомбы!

Г-Н ФРАНК. Ближе, ближе все в центр.

Г-ЖА ВАН ДААН. Будто это поможет!

Г-Н ФРАНК. От осколков. Окна могут разбиться.

Г-ЖА ФРАНК. Дети!

Г-ЖА ФРАНК. Не долетели. Улетают. Ведь улетают же?

Г-Н ВАН ДААН. Улетают-улетают. Ты как, Кёрли? Ты в порядке?

Г-ЖА ВАН ДААН. Кажется, на сей раз да.

Г-Н ВАН ДААН. Петер?

ПЕТЕР. Я в норме, пап.

Г-ЖА ВАН ДААН. Всё-таки лучше умереть от бомбы, чем в лагере.

Г-Н ВАН ДААН. Не говори, пожалуйста, о таких вещах.

После бомбёжки Петер включает радио, пробивается музыка. Все приходят в себя.

СТАРИК. Есть жук. Довольно крупный пещерный жук. Голова и жвалы удлинённые, ноги тонкие, цвет светло-коричневый. Вид открыт в начале тридцатых годов в Словении. И назван в честь Гитлера. Это объясняется просто: натуралист был поклонником нацистских идей. В начале 21 века вид почти вымер. Одна особь продается в среднем за 2000 долларов. Почему? Современные нацисты мечтают иметь дома существо, названное в честь своего кумира. Во второй мировой войне погибли десятки миллионов... А для кого-то – кумир. И вот я думаю: как так? Как так?

Г-Н ФРАНК. Они высадились! Союзники высадились и благополучно.

Г-ЖА ВАН ДААН. Наконец-то, господи боже мой.

ДЮССЕЛЬ. В Нормандии. Я всегда вам говорил, что высадка произойдёт в Нормандии.

Г-Н ВАН ДААН. Теперь всё наладится, Кёрли.

МАРГО. Я так рада!

АННА. Высадились. (Смотрит на Старика.)

ПЕТЕР. Теперь они, как в тисках, да, господин Франк? Между восточным и западным фонтом.

АННА. Высадились.

Г-Н ФРАНК. Да, теперь немцам крышка.

Г-ЖА ФРАНК. Анна, почему такой несчастный вид?

АННА. Ничего, мама, просто померещилось…

Г-ЖА ФРАНК.  Радость же! Ну, что с тобой делать? У всех радость, а она… Вспомни, сколько  вокруг горя  и  будь довольна, что многие  несчастья прошли мимо...

АННА(ещё как будто в полутрансе). А если несчастья придут позже?

Г-ЖА ФРАНК. Что?

АННА Я хочу сказать: «нет, мама». Тебе надо понять: после  любого  пережитого  горя  остается  что-то хорошее. Со  временем это хорошее растет, и  так достигается такое какое-то равновесие... Горя не надо бояться. А счастье… Ищи счастье  в себе самой, подумай о всем прекрасном, что есть в тебе и мире и будь счастлива.

Г-ЖА ФРАНК. Анна, Анна, Анна… Какая же ты у меня…

Эта всегдашняя «мантра» отрезвляет Анну, она закрывает уши и убегает.

АННА. Не слушаю, не слушаю, больше не могу.

Г-ЖА ФРАНК (с болью и гордостью). Какая же ты у меня… взрослая! (Этого Анна не слышит.)

11. Не будет.

ПЕТЕР. Ты как?

АННА. Да, вот стою  и думаю, что не буду мстить Дюсселю и за подушку тоже.

ПЕТЕР. Не будешь, например, красить ему лампочку?

АННА. Ага! Не буду заливать чернила в тапки.

ПЕТЕР. И насыпать незаметно соль в суррогатный кофе…

АННА. …И мазать его ночью зубной пастой.

ПЕТЕР. Тем более, что зубной пасты у нас давно нет… Мы сильно повзрослели с тех пор, как прятались здесь с книжкой…

АННА. Дурацкой.

ПЕТЕР. Дурацкой. Обманул нас пирог, похоже, да? Уже почти полгода, как 44-й, а конца войне не  видно.

АННА. Ну… почти полгода ещё впереди. Посмотрим.   

ПЕТЕР. Ты сильно повзрослела.

АННА. Ты тоже.

ПЕТЕР. Но я всё ещё такой же застенчивый.

АННА. Нет, не такой же. Меньше.

ПЕТЕР. Спасибо.

АННА. Тебе одиноко?

ПЕТЕР. Нет.

АННА. Нет?

ПЕТЕР. Нет.  (Гордо.) Я считаю себя самодостаточным человеком и ни в ком не нуждаюсь.

АННА. Жаль. То есть ясно.

ПЕТЕР. Почему «жаль»?

АННА. Потому что, значит, я не  могу помочь тебе.

ПЕТЕР. Но ты мне помогаешь!

АННА. Чем же?

ПЕТЕР. Да всем.

АННА. Хорошо! То есть ясно. А вот мне – одиноко.

ПЕТЕР. Да, ладно, ты всё время смеёшься.

АННА. Ты считаешь, что слишком много?

ПЕТЕР. Нет!

АННА. Нет?

ПЕТЕР. Нет. У тебя красивый смех. Сразу ямочки…

АННА. Это моя единственная красота.

ПЕТЕР. Нет!

АННА. Нет?

ПЕТЕР. Нет. Ты очень симпатичная. Засмейся.

АННА. Глупый! Но спасибо.

ПЕТЕР. Анна… а ты прямо никому-никому, даже маме, не даёшь почитать свой дневник?

АННА. Конечно! Маме – в особенности. Там есть такие места…  Надеюсь, что  мама никогда не прочитает.

СТАРИК.  «Дневник Анны Франк» переведен на 67 языков мира, его общий тираж превышает 75 миллионов экземпляров… Но Эдит Франк действительно так никогда и не прочитала его.

АННА. Знаешь, иногда мне кажется, что Бог испытывает меня, и будет испытывать в будущем. Я должна сделать что-то полезное и важное для людей, которые меня окружают и ничего не знают обо мне... Ой, что это?

ПЕТЕР. Прости. Это у меня в животе журчит. (Смеются.)

АННА. Да, уж, прошли те времена, когда мы в убежище катались, как сыр в масле, и кривили нос от овощей.

ПЕТЕР. Ну, я, положим, не кривил…

АННА. Ты – да! Ты же бочка Данаиды. (Смеются.) Я так хочу что-то оставить после моей смерти.

ПЕТЕР. У тебя получится. Я уверен.

АННА. Да?

ПЕТЕР. Да. Анна!.. А дай мне почитать твой дневник.

АННА. Чего? Нет!

ПЕТЕР. Да!

АННА. Нет!

ПЕТЕР. Да. Ну, пожалуйста.

АННА. Нет!

ПЕТЕР. Ну, давай разыграем.

АННА. С ума сошёл? Как маленький.

ПЕТЕР. Я очень хочу. Ну!

АННА. Ну, ладно, я тебя обставлю.

(Играют в камень-ножницы-бумага. Анна проигрывает.)

АННА. Ты смухлевал!

ПЕТЕР. Нет!

АННА. Ну, ладно, только некоторые места.  Я сама выберу. Что-нибудь… что-нибудь такое… Нет, не это…. А знаешь что, раз уж всё так, читай вот последнее!!

ПЕТЕР. «Моя литературная работа  –  самое  важное  в  моей  жизни  – продвигается  успешно». Поздравляю.

АННА. Читай.

ПЕТЕР. Потому что меня вдохновляет он.

АННА. Продолжай.

ПЕТЕР. Сегодня мы  смотрели  на голубое небо, ветки каштанов со  сверкающими  капельками воды, на ласточек и других птиц,  казалось, выточенных из  серебра. Мы были так тронуты, что  не произносили ни слова.

ПЕТЕР. Это ты сочинила? Как красиво. Особенно про каштаны. Ты будешь настоящей писательницей.

АННА. Это еще не все. Читай дальше.

ПЕТЕР. «Но это еще не все. Сегодня Петер…». Так это про меня?

АННА. Рррррррррр!

ПЕТЕР. «...Петер  не успокоился, пока моя голова не оказалась  на его  плече. Когда  примерно пять минут спустя я выпрямилась, он притянул меня обратно.  Это было чудесно. Так мы сидели - голова к голове. В  полдевятого  мы встали. Потом он  вдруг  сделал какое-то движение, и…  не знаю точно, как, но он поцеловал  меня. Где-то  между  волосами, щекой и  ухом».

ПЕТЕР. Анна. Я не могу поверить. А я думал, что никогда, никогда не смогу тебе понравиться. А ты всё так красиво сочинила!

АННА. Нет. Я не сочинила.  Ты всё-таки раззява! Смотри, тут же дата.

ПЕТЕР. Так это же ещё только будет. Анна… Всё это будет?

АННА. Петер, Петер, Петер… Между волосами, щекой и ухом. Ну, конечно, будет.