Артур Конан Дойл [о шерлоке Холмсе] Из книги “Воспоминания и приключения” Воспоминания студента

Какие рассказы, написанные на английском языке, можно назвать выдающимися? Неплохая тема для спора! Я лишь уверен, что превосходных рассказов куда меньше, чем превосходных больших сочинений. Чтобы вырезать камею, требуется гораздо более тонкое искусство, чем создать статую. Однако самое удивительное в том, что два таких выдающихся по мастерству творения, как рассказ и большое сочинение, по-видимому, существуют сами по себе и даже “враждебны” друг другу. Мастерство, требую­щееся для создания одного, никоим образом не гаранти­рует мастерства для создания другого. С одной стороны, величайшие представители английской литературы Филдинг [Генри Филдинг (1707-1754) - английский писатель, романист, драматург, создатель английской политической комедии, публицист. Популярностью пользовались его фарс “Тра­гедия трагедий” (1730), политические комедии “Пасквин” (1736), “Исторический календарь за 1736 год” (1736), “баллад­ные оперы” с музыкальными номерами (“Опера Граб-стрит”, 1731) и др. Свои романы Филдинг называл “комической эпопе­ей в прозе”. Таковы “Джозеф Эндрюс” (1742), где осуждено не только человеческое притворство и тщеславие, но дана критика социальных противоречий. Лучший его роман “История Тома Джонса, найденыша” (1749), в котором нарисована широкая картина тогдашней английской действительности (деревня, го­род, помещичьи усадьбы, гостиницы, тюрьмы и т.д.) и изображе­ны представители различных социальных слоев. С образом главного героя писатель связывает свое понимание “человечес­кой природы”, оптимизм, веру в здоровые начала, заложенные в человеке. “Амелия” (1751) — последний из романов писателя, в котором его оптимизм оказывается поколебленным.], Скотт, Диккенс, Теккерей, Рид не оставили после се­бя ни одного замечательного рассказа, за исключением, возможно, “Рассказа слепого странника Вилли” из романа “Редгонтлет” [роман “Редгонтлет” (1824) Вальтера Скотта, где показан один из эпизодов якобитских войн (возвращение прин­ца Чарльза Стюарта в Англию в 50-е годы XVIII века в надежде вернуть английский престол Стюартам), содержит в себе заме­чательный образец названного выше короткого рассказа с ис­пользованием мотива сверхъестественного.]. Но с другой стороны, и мастера короткого рассказа, такие, как Стивенсон, По, Брет Гарт, не создали больших произведений. Спринтер редко бывает хоро­шим стайером.

И все же, если бы вам пришлось выбирать “вашу команду”, кого бы вы назвали? На де­ле-то ведь у вас нет большого выбора. Ка­кие критерии вы бы тут избрали? Вы хоте­ли бы найти в рассказах выразительность, новизну, краткость, чтобы они читались с напряженным интересом и произвели бы на вас большое впечатление в целом. Та­ким мастером прежде всего является Эдгар По. Между прочим, это при взгляде на зе­леный томик его сочинений, который сто­ит следующим по порядку на моей люби­мой полке, у меня возник ряд мыслей. Я по­лагаю, что Эдгар По — величайший зачи­натель короткого рассказа, когда-либо живший на свете. Его ум подобен стручку, полному семян, которые беззаботно раз­летаются вокруг и откуда происходят поч­ти все типы современного рассказа. Вспомните только, какие произведения он создал в присущей ему непринуж­денной и многообразной манере, редко заботясь о повто­рении успеха, но стремясь к новым достижениям. Можно сказать, что он — прародитель ужасного поколения писа­телей детективного жанра, “Quarum pars parva fui” [Малой частью которых был и я (лат.)].

В каждом из таких писателей есть что-то свое, но ос­новное влияние на их искусство, как это можно просле­дить, оказали превосходные рассказы месье Дюпена, столь замечательные по своему мастерству, сдержаннос­ти, драматическому накалу. Проницательный ум — вот в конце концов то единственное качество, каким должен обладать идеальный детектив. И если такой проницательности хватает с избытком, то последователи Эдгара По должны непременно довольствоваться тем, чтобы все время идти по этому главному следу. Но Эдгар По не только родоначальник жанра детективных рассказов. Все рассказы о поисках сокровищ и расшифровке криптограмм ведут начало от “Золотого жука” [“Золотой жук” (1843) — рассказ Эдгара По, построенный на комбинации анализа и интуиции, что приводит к синтезу-раз­гадке], как и все псевдонаучные жюльверновско-уэллсовские произведения имеют своим прототипом роман “С Земли на Луну” [“С Земли на Луну прямым путем за 97 часов 20 минут” (1865) — фантастический и приключенческий роман француз­ского писателя Жюля Верна] и рассказ “Правда о том, что случилось с мистером Вальдемаром” [один из “страшных” рассказов Э.По (1865)]. Если каждый из тех, кто получает гонорар за рассказ, обязанный своим появлением на свет Эдгару По, начнет “уплачивать десятину” его монументу, то Эдгару По будет воздвигнута такая же огромная пирамида, как и Хеопсу.

И все же в число избранных мной произведений я могу включить лишь два рассказа Эдгара По. Это “Золотой жук” и “Убийство на улице Морг”. Я не знаю, каким образом можно было бы усовершенствовать каждый из этих рассказов. Однако другие его расска­зы я не нахожу абсолютно безупреч­ными. “Золотой жук” и “Убийство” об­ладают соразмерностью и широтой, чего недостает другим произведени­ям По; идея названных двух рассказов заключает в себе ужас или фатализм, что усугубляется беспристрастнос­тью рассказчика и главного действу­ющего лица, Леграна в первом случае и Дюпена во втором.

Все сказанное можно отнести и к Брету Гарту, также одному из тех заме­чательных рассказчиков, которые не проявили себя в создании произведе­ний большой формы. Писатель всегда напоминает одного из своих золото­искателей, который напал на богатое месторождение золота, однако неис­тощимой золотой жилы так и не на­шел. Месторождение, увы, оказалось весьма скромным, за­то золото было высшей пробы. Рассказы “Счастье Ревуще­го Стана” и “Компаньон Теннессис” оба заслуживают мес­та среди тех произведений, которые я считаю бессмерт­ными. Безусловно, они несут на себе такой отпечаток вли­яния Диккенса, что представляются чуть ли не пародией на этого мастера. Но в них есть симметрия и убедительная завершенность произведений этого жанра, чего Диккенс никогда не достигал. Я не завидую человеку, который без глубокого волнения сможет прочитать эти два рассказа.

А Стивенсон? Два его произведения, несомненно, должны также войти в число избранных мной, поскольку где еще мы найдем более тонкое понимание того, каким может быть рассказ? По моему мнению, Стивенсон за свою жизнь создал два шедевра, и оба они, по сути, рассказы, хотя один из них и опубликован в виде книги. Это “Странная история д-ра Джекиля и мистера Хайда”. Буде­те ли вы рассматривать ее как яркое повествование или же как удивительно глубокую и верную аллегорию — все равно это в высшей степени замечательное произведе­ние. Другой рассказ, “Дом на дюнах”, — я полагаю истин­ный образец драматического повествования. Это произ­ведение очень ясно запечатлелось в моем сознании, еще когда я прочитал его в журнале “Корнхилл мэгэзин”. По­этому, снова встретившись с ним много лет спустя, уже опубликованным в виде книги, я сразу же обнаружил два небольших изменения в тексте, причем каждое из них оставляет желать лучшего по сравнению с журнальным ва­риантом. Изменения были незначительными, однако на­водили на мысль об отбитых кусочках на совершенной статуе. Вне сомнения, только прекрасное произведение искусства может произвести столь сильное впечатление. Конечно, есть не менее десятка творений Стивенсона, ко­торые могут посрамить лучшие работы среднего писате­ля. Всем таким произведениям Стивенсона присущ какой-то удивительный стивенсоновский романтический коло­рит, о чем я скажу позже. Но только о “Д-ре Джекиле” и “Доме на дюнах” я мог бы заявить, что их абсолютное со­вершенство дает им право попасть в число избранных мной.

А кто еще? Если не будет дерзостью назвать произведе­ние современника, то я, конечно, выбрал бы из Киплинга. Сила, сжатость, драматизм, умение придать повествова­нию яркость, когда оно разгорается, точно вспыхнувший факел, — все это отмечает его как большого мастера. Но что же мы должны выбрать из обширного и разнообраз­ного собрания его творений, где многие претендуют на самую высокую оценку? Основываясь на собственной па­мяти, могу сказать, что на меня более всего произвели впечатление рассказы “Барабанщики передового и тыло­вого”, “Человек, который был бы королем”, “Человек, ко­торый был” и “Истребитель микробов”. Возможно, в ито­ге, именно первые два из них я и выбрал бы для моего списка шедевров.

Есть рассказы, которые располагают к критике и в то же время представляют для нее непреодолимые трудности. Самый искусный игрок в крикет — тот, кто играет не так, как принято, всякий раз позволяя вольности, в чем отказано игрокам более низкого класса, и все же добиваясь блестящей победы, несмотря на пренебрежение правилами. Так обстоит дело и в данном случае. Думаю, что для молодых писателей Киплинг — наиболее опасный пример для подражания. Его рассказам присуще отклонение от темы — самый большой недостаток короткого повествования, а также и непоследовательность. Им не хватает соразмерности, когда действие в рассказе на протяжении нескольких страниц буквально застывает на одном месте, а потом в немногих фразах точно несется вскачь. Но гений преодолевает все это, как и величайший игрок в крикет, который берет неимоверно трудный мяч. В рассказах Киплинга есть стремительный порыв, буйство красок, полнокровное, уверенное мастерство, которое берет все препятствия на своем пути. Ни одно собрание бессмертных творений не будет полным, если в него не войдут по крайней мере два рассказа Киплинга.

Ну а что же мы выберем теперь? Натаниел Готорн [Натаниел Готорн (1804—1864) — американский писатель, литературной известности добился на поприще но­веллистики. Начиная с 1837 года, публикуются его “Дважды рас­сказанные рассказы” (1837, 1842), “Легенды старой усадьбы” (1846), “Снегурочка и другие дважды рассказанные рассказы” (1852). Нравственную стойкость своих героев в них писатель противопоставляет лицемерию и эгоизму буржуазного мира. С этих же позиций написан и лучший роман Готорна “Алая буква” (1850), где на фоне событий из истории Новой Англии разыгры­вается трагедия женщины, осужденной ложной пуританской моралью.] никогда мне особенно не нравился. Уверен, это моя вина. Но я всегда жаждал чего-то большего, чем он мог дать мне. Чтобы произвести на читателя впечатление, его произведения слишком утонченны и трудны для понимания. Меня, признаться, больше взволновали некоторые из расска­зов его сына Джулиана [имеется в виду Джулиан Готорн (1846—1934), американский писатель, часть жизни проведший в Англии, автор романа “Арчибалд Мелмезон” (1884) о раздвое­нии личности и др., а также нескольких фактографических книг о своей семье: “Натаниел Готорн и его жена” (1884), “Готорн и его окружение” (1903)], хотя я прекрасно понимаю, какой большой художник старший писатель и какое тонкое оча­рование заключено в его стиле.

Претендентом выступает также и Булвер-Литтон [Эдвард Джордж Эрли Булвер, лорд Литтон (1803—1873) — английский писатель, автор многих психологических, истори­ческих, уголовных романов. Широко известен его роман “Пелэм, или Приключения джентльмена” (1828), основная тема ко­торого — бессмысленность суеты политической и частной жиз­ни английской аристократии и тщеславия, разъедающего это общество в 20-е годы XIX века. Считается, что в этом романе Булвер-Литтон предвосхитил Теккерея в изображении нравов английского света. Писатель создал также много рассказов (“Привидения”, 1859; “Странная история”, 1862), в которых с ус­пехом представил “оккультные силы”.]. Его “Привидения” — это самый замечательный рассказ на эту тему из тех, что мне известны. Поэтому следует включить его в мой перечень.

В одном из старых номеров журнала “Блэквуд” был на­печатан рассказ под названием “Метемпсихоз”, который произвел на меня столь глубокое впечатление, что я при­соединил бы его к числу лучших рассказов, хотя прошло много лет с тех пор, как я с ним познакомился.

Все эти дидактические рассуждения возникли у меня при взгляде на потертую зеленую обложку томика Эдгара По. Уверен, что если бы мне пришлось назвать немногие книги, которые действительно оказали влияние на мою жизнь, то после “Очерков” Маколея я назвал бы книгу Эдгара По. Я читал его в молодости, когда мой ум был гиб­ким. По стимулировал мое воображение и дал мне высо­чайший пример величия и действенной силы умения пи­сать рассказы. Возможно, правда, это не совсем здоровое нравственное влияние. Слишком уж настойчиво оно об­ращает мысли к явлениям болезненным и ужасным.

Эдгар По был натурой мрачной, не склонной к шуткам и веселости, любившей страшное и гротескное. Читатель сам должен обладать противоядием против этого, иначе писатель может стать его недобрым спутником. Известно, какими опасными путями вел писателя его странный ум и в какую непролазную трясину завел, вплоть до того пас­мурного утра в октябрьское воскресенье, когда его, уми­рающего, подобрали на обочине тротуара в Балтиморе в возрасте, обещавшем самый расцвет творческих и физи­ческих сил.

Я уже говорил, что считаю Эдгара По непревзойден­ным мастером рассказа. Ближайшим же его соперником мне представляется Мопассан [Ги де Мопассан (1850—1893) — французский писатель, автор романов “Жизнь” (1883), “Милый друг” (1885), “Монт-Ориоль” (1886) и др., а также сборников новелл “Заведение Телье” (1881), “Мадемуазель Фифи” (1882), “Дядюшка Милон” (1883), которым присуща острая антибуржуазная критика духовного убожества буржуа.]. Знаменитый нормандец никогда не достигал той поразительной действенной си­лы и самобытности, которые присущи американцу, но от природы обладал способностью и врожденной интуици­ей как добиваться нужного ему эффекта, что отмечает его как большого художника. Мопассан писал рассказы, пото­му что не мог не писать. И делал это так же естественно и замечательно, как яблоня родит яблоки. И какая же у него прекрасная и тонкая манера! Как ненавязчиво и деликат­но преподносит он “соль” рассказа! Какой у него ясный и выразительный слог, свободный от излишеств, что пор­тит так много произведений английской литературы! Пи­сатель избавляется от них буквально до последнего слова.

Я не могу писать о Мопассане, не вспомнив того, что в моей собственной жизни явилось либо духовным посред­ничеством, либо удивительным совпадением. Я путешест­вовал по Швейцарии и среди других мест побывал на пе­ревале Жемми, где огромная скала разделяет французский и немецкий кантоны. На вершине этой скалы находится небольшая гостиница, где мы и остановились во время на­шего путешествия. Нам объяснили, что, хотя гостиница обитаема круглый год, все же почти в течение трех зимних месяцев она полностью отрезана от мира. Обычно до­браться до гостиницы можно лишь по извилистым гор­ным тропинкам, а когда их заносит снегом, то подняться наверх и спуститься вниз уже невозможно. Оставшиеся в гостинице могут видеть внизу в долине огни, но они так одиноки, будто живут на Луне. Безусловно, столь необыч­ная ситуация повлияла на мое воображение, и я поспешно стал сочинять в голове рассказ о группе решительных, но противоположных по характеру людей, застрявших в гос­тинице. Они ненавидят друг друга, но все же абсолютно неспособны избавиться от общества друг друга, хотя каж­дый день приближает их к трагедии. Почти неделю, пока продолжалось мое путешествие, я обдумывал такую идею.

К концу этого путешествия я возвращался домой через Францию и, поскольку читать мне было нечего, случайно купил томик рассказов Мопассана, которых прежде и в глаза не видел. Первый же рассказ в нем назывался “L’Auberge” (“Гостиница”), и, пробежав глазами страницу, я поразился, увидев слова “Kandersteg” [Кандерштег — курортный горо­док в Швейцарии] и “проход Жемми”. Я сел и со все возрастающим изумлением прочитал рассказ. Действие его происходило в гостинице, где я останавли­вался. Сюжетом послужило одиночество людей, зимующих в гостинице, погребенной под снегом. В рассказе оказалось все, что я создал в своем воображении. Кроме того, там была еще злая собака.

Безусловно, генезис рассказа достаточно ясен. Мопас­сану довелось побывать в этой же гостинице, и у него, как и у меня, возникла в голове та же самая цепочка мыслей. Все это вполне понятно. Но самое удивительное, что во время столь короткого путешествия мне случилось купить ту единственную в мире книгу, которая помешала мне выставить себя перед всеми в глупом виде. Ведь кто бы поверил, что мой рассказ не является подражанием? Я думаю, что гипотеза случайного стечения обстоятельств не объясняет происходящие факты. Это был один из тех случаев в моей жизни, который убедил меня в духовном посредничестве, о внушении со стороны какой-то благотворной силы вне нас, пытающейся помочь нам там, где она может. Старый католический догмат об ангеле-xpaнителе не только прекрасен, но заключает в себе, как я считаю, зерно истины.

А может быть, это то, что наше подсознательное “я”, прибегая к жаргону новой психологии, или же наше астральное “я”, выражаясь словами новой теологии, может узнать и сообщить нашему интеллекту то, что наши собственные чувства не могут постичь? Однако это слишком долгий разговор, который уведет нас от темы, чтобы начинать его.

Если бы Мопассан захотел, то мог бы стать почти равным Эдгару По в этой сфере странного и сверхъестественного, которую американец сделал полностью своим владением. Знаком ли вам рассказ Мопассана “Орля”? [повесть Мопассана (1886)] В нем, если хотите, есть немало diablerie [Колдовство, дьявольщина (фр.)]. Но палитра француза, вне сомнения, гораздо красочней. Он обладает обо­стренным чувством юмора, нарушающим в его рассказах все внешние приличия, который, однако, придает какой-то привлекательный оттенок. И еще. Теперь, когда уже все оказано, кто может сомневаться в том, что суровый и вселяющий ужас американец куда более значительный и са­мобытный ум из них двоих?

Рассуждая с вами о “страшных” рассказах в американской литературе, мне хочется спросить: читали ли вы какие-либо произведения Амброза Бирса? Здесь у меня есть сборник его рассказов “В гуще жизни”. У этого писателя собственный почерк, и в своем роде он был большим художником слова. Чтение рассказов Бирса отнюдь не во­одушевляет, но они оставляют след в душе. И это говорит в пользу истинного произведения.

Я нередко размышлял о том, откуда у По его стиль? Лучшим творениям писателя присуще какое-то мрачное величие, точно они высечены из блестящего черного янта­ря, который принадлежит только ему одному. Осмелюсь сказать, что если я сниму этот томик По с полки, то, открыв его в любом месте, найду отрывок, подтверждающий мои мысли. Вот пример: “Да, прекрасные сказания заключены в томах Волхвов — в окованных железом печальных томах Волхвов. Там, говорю я, чудесные летописи о Небе и о Земле и о могучем море — и о Джиннах, что завладели морем и землей и высоким небом. Много мудрого таилось и в речениях Сивилл; и священные, священные слова были услышаны встарь под тусклой листвой, трепетавшей вокруг Додоны, — но, клянусь Аллахом, ту притчу, что поведал мне Демон, восседая рядом со мною в тени могильного камня, я числю чудеснейшей из всех!” [Эдгар По. Полное собрание рассказов. М., Наука, 1970, с. 144]

Или еще: “И тогда мы семеро в ужасе вскочили с мест и стояли, дрожа и трепеща, ибо звуки ее голоса были не звуками голоса какого-либо одного существа, но звуками голосов бесчисленных существ, и, переливаясь из слога в слог, сумрачно поразили наш слух отлично памятные и знакомые нам голоса многих тысяч ушедших друзей” [Эдгар По. Полное собрание рассказов. М., Наука, 1970, с. 128]. Разве нет здесь сурового величия? Ни один человек не изобретает свой стиль. Он всегда является следствием какого-либо влияния, или, что более часто, компромиссом между несколькими влияниями. Но влияния, которые испытывал Эдгар По, я проследить не могу.

<…>
1907

Перевод Т.Шишкиной

Приложение 2
Сэр А.Конан Дойл и случай миссис Кристи

Психометрия и работа детектива

[В письме говорится о случае, действительно произошедшем с известной английской писательницей Агатой Кристи (1891— 1976). Он имел место в 1926 году. Как пишут некоторые англий­ские и американские критики, да и сама писательница, она пе­режила нервный срыв после изнурительной работы над рома­ном “Убийство Роджера Акройда”. В это же время умерла мать писательницы, а муж писательницы полковник Арчибалд Крис­ти предложил ей разойтись с ним. Дело кончилось тем, что од­нажды зимним вечером Агата Кристи бросила свою машину где-то в поле, а сама скрылась в неизвестном направлении. Со­общение анонимного информатора привело полицию через несколько дней к небольшому отелю в Хэрроугейте, где писа­тельница поселилась под чужим именем и выступала с малень­ким оркестром, играя на фортепиано. Врачи определили ее за­болевание как приступ амнезии, то есть частичной потери па­мяти, а английская пресса обвинила ее в саморекламе.]

В данном же случае я раздобыл перчатку миссис Кристи и попросил мистера Хорэйса Лифа, превосходного психометриста, высказать свое мнение. Я не сделал ему никакого намека на то, что хотел бы от не­го услышать или кому принадлежала эта вещь. Он никогда не видел ее, пока я не по­ложил ее перед ним на стол в самый мо­мент консультации, и не было ничего, что­бы как-то ассоциировать эту вещь либо ме­ня со случаем миссис Кристи. Наша встреча происходила в прошлое вос­кресенье. Мистер Лиф сразу же назвал имя: “Агата”. “С этим предметом связывается не­приятность. Владелица его находится в по­лубессознательном состоянии. Но она жи­ва. И я думаю, что в следующую среду вы о ней услышите”, — сказал мистер Лиф. Миссис Кристи обнаружили во вторник ве­чером, и была уже среда, когда я узнал об этом. Так что все в толковании, насколько я мог проверить, оказалось верным (было также достаточно сказано о ее характере, причинах по­ступка, но это уже находилось вне моей компетенции). Единственное неверное суждение состояло в том, что у мистера Лифа создалось представление о водной стихии. Однако, что лежало в основе этого, сказать по меньшей ме­ре трудно. В тот же вечер я отослал полковнику Кристи это сообщение.

Тексты даются по изданию: