Авдеёнок И. Э. Когда солнце утопает в зените, или Ань Лушань
Ян. Хватит, я приказываю тебе, ты совсем меня не любишь! Ань Лушань
жүктеу/скачать 270.5 Kb.
|
| Ян. Хватит, я приказываю тебе, ты совсем меня не любишь!
Ань Лушань. Зато ты меня любишь. Молчание. Ян. Вон. Ань Лушань. Послушай, мама, ведь тебе же стукнуло в голову усыновить меня! – так вот, я бесчестное и подлое созданье, но, если я одержу победу, то ты будешь императрицей, я не хочу никакой лжи. Ян. Да на кой лад мне сдались твои титулы, он хотя бы любит и бережет меня! Ань Лушань. И смотрит каждый вечер, как вы с сестрами принимаете ванну, такой естественный посыл любящего сердца, ой ли? Ян. Он добрый и чуткий человек, Ань, он… тебе не дано понять, какое у него, по сути, ягнячье сердце, да он весь сплошное сердце! Ань Лушань. Тогда почему ты со мной, спрашивается? Вопрос непраздный, черт подери! Ян. Потому что ты Майтрейя… Ань Лушань. Да вы все сбрендили! Я, такой маленький и егозящий лесовичок, оказываюсь ни с того ни с сего Буддой! Смотри же, моя родная, император любит тебя, ты любишь меня, а я люблю своего коня, так? Ян. Не глумись, в тебе есть хоть доля жалости? Ань, хоть я и знаю, что ты победишь мир, но ты жесток! Ань Лушань. Жалость! Рассказать тебе еще одну незатейливую историю? Так вот, будучи еще мальком в Бухаре, я, когда пас стада, заметь, я не гнушался исполнять это дело, хотя отчим крыл меня последними словами за это, так вот, однажды я встретил старичка – такого приземистого и сухого, что тронь его и, глядишь, черт этот рассыплется в прах, от него я и узнал, что жалость заключается в умении жертвовать жизнью, а не в чем-нибудь еще другом, и что добро заключается в делании, а не в пожелании или, того гляди, в терпении. Вот так, моя суженая, бес в ребро… Ян. Да твой старик был, видимо, из степных христиан, либо из демонов. Ань Лушань. Забавство-то какое. Мне хорошо с тобой, моя почти любимая… Ян. Почти императрица, что же это за почти жизнь, Ань? Ань Лушань. Скоро, скоро наступит, если не избавление, то смерть, я, знаешь ли, тоже все мозги свои мыслями избороздил, как я мог стать шутом при дворе этого идиота, клялся себе каждый раз, что не буду балагурить и скажу всё, как есть, и каждый раз предавал себя… Потом я понял, что образ живет за меня, а я умер. Понимаешь? Сложно, я знаю, моя милая горлица… Ян. Иногда мне кажется, что ты настолько любишь меня, что боишься себе в этом признаться. Ань Лушань. Ну да, не душой худ, а просто шут. Ян. Я этого не говорила, родной. Просто я очень сильно… Нет, лучше тебе этого не говорить, Ань. Когда будет взята восточная столица? Ань Лушань. Почти тотчас же, я возглавлю хэбэйские войска, а Ши Сымин, ты его должна помнить, пойдет сразу на столицу – и быстрехонько займет ее, все будет шито-крыто и все разрешится в мгновение ока, моя лебедушка. Ян. И зори будут в крови… Ань Лушань. И мертвые восстанут из могил… Ян. Ты веришь в эти сказки, милый? Душа – странница, долго в одном теле не задерживается, она, подобно моему мятежному полководцу, кочует по Великой степи, вселяясь часто без разбору в зачинающихся младенцев… Ань Лушань. Пора. Я слышу, как кони взметают копытами землю. Пора. Ян. Обещай мне только, Ань, что не удалишь от себя Чжуана, потому что его любовь к тебе невыразима и неизмерима… Ань Лушань. Поэтому я и боюсь этого знатока канона, он вечно влезает со своими книжками во вся, буквально во вся, и чего от него можно ожидать, черти знают! Ян. И оставь в живых императора, я умоляю тебя. Ань Лушань. Что ж, посадим его в клетку и будем кормить драконьими глазами – вот потеха-то! Ян. Я убью тебя! (Набрасывается на него.) Ань Лушань (уворачиваясь). Пошутить уже нельзя! Господи, что за дикая горлица! Голос Ян Го-чжуна из-за двери: «Сестричка, ты уже встала?» Ян. Он слышал, Ань. Ань Лушань. Ни черта подобного, раскрой-ка мне окошечко, буду вниз сигать. Ян. Ты убьешься! Ань Лушань. Очень может быть, моя императрица! Ну же, я жду. Знаешь, весна моя, ты права, видать, когда говоришь о моей любви. Ведь я умер. Голос Ян Го-чжуна: «Я ворвусь, сестра, тогда тебе несдобровать!» Ян. Типун тебе на язык! Помни об обещанном и не предавай меня, Ань! Ань Лушань. А это правда о цветах? Ян. Каких цветах? Ань Лушань. Ну, то, что они так восхищаются твоей красотой, что склоняют свои лепестки ниц? Ян. Сейчас, брат! (Лушаню.) Право, какой ты глупый, да хранит тебя путь и Трое чистых! Ань Лушань. А тебя пускай хранит мой неизреченный абсурд, называемый любовью! (Спускается вниз, к заре и прудам.) Го-чжун (врываясь). Конечно! Да! Делай вид, что твоих любовников здесь не было! Что ты чиста перед императором, конечно! Только мне нет дела до твоих сердечных замашек, поняла, сестричка? Ян. Для начала здравствуй, первый министр, чем обязана в столь ранний час? Го-чжун. Чем обязана? Брось даму из себя корчить, забыла, благодаря кому ты еще на плаву, благодаря кому не сослана в деревеньку где-нибудь в Сычуани? Ян. А где церемониальные поклоны перед императрицей? Го-чжун. Императрицей? Ты забыла, сестричка, как ты молотила пшено в монастыре, забыла, как я к тебе каждый божий день на твои слезные мольбы приезжал? Забыла, как я спас тебя от этого гунна? Забыла? Ян. Это было так давно, что кажется неправдой, первый министр! Что вы хотели со мной обсудить? Го-чжун. Не напускай на себя этот холодок, сестренка, ты за него можешь ой как поплатиться! Ян. Задушишь меня? А о себе ты подумал? Прекрасно быть повешенным в столице, чтоб лунный свет глазницы освещал, не так ли? Го-чжун. Ха! Мило! Ты уже мне цитатами угрожаешь, дай хоть сяду, силы небесные! Ян. Садитесь, коль желаете, однако я жду некоторых подвижек к сути дела. Го-чжун. Суть дела в том, что я дурак. Тебя устраивает подобное начало? Хорошо. Но ты от меня в дурости не отстаешь, благо, что у меня куча шпиков, по дцатке в каждом корпусе, имеется, а еще свои люди в гвардии, так вот они мне докладывают, что начало восстания намечено на послезавтра, а ты…ты императрица-де, я подчеркиваю это, усыновила главаря мятежников, чтоб спасти его от опалы и унизить меня перед двором! Ян. Что ж унизительного в том, что ты стался первым министром? Го-чжун. А то, что мой племянничек сейчас не на колу, а мило так, под восхищенный взор старого дурака, улизнул к своим войскам! Ян. Это всё, что ты хотел сказать? Го-чжун. О, батюшки! Неужели ты ему веришь? как можно вообще верить каким-то дохлым чувствам? Ну да, клянетесь себе в вечной любви, а засим терпите друг друга по привычке бесчисленность лет – я не верю, что на любви можно основывать что-нибудь, кроме смерти. Ты помнишь, как ты обожала своего первого мужа, прибегала ко мне, сияющая, благоухающая, и заявляла мне, что он твой Фу-си, что он твой непременно единственный и прочая, а затем бракоразводное дело, ты помнишь его? – помнишь, как твой принц умолял тебя, чтоб ты осталась с ним, а не уходила к отцу-императору, этому старому хрычу, а потом твоя ухмылка ему в лицо, ты помнишь? Ян. Ты перегрелся на заре, брат. Го-чжун. Положим, что так. Он был здесь, сестра? Ян. Насколько мне известно, мой бывший муж нынче в гарнизоне на границе с Южным царством. Го-чжун. Да вся загвоздка в том, что я не о нем тебя спрашиваю. Преотлично! Не прячь глаз хоть от меня! Господи, первый министр! – а горечи в душе, как меда в сотах! О да, конечно, мы славные, мы обожаемые и мы не предаем, но беда-то в том, что сначала повесят императора, затем тебя, а затем меня! Чудеса в решете! И будет вешать не твой верный варвар, а его приспешники! Потому что все винят в голоде и наводнениях нынешнюю любовь императора! Ты выезжала за пределы дворца? Киваешь? О, каким скулы сводящим мраком веет от этого кивка! Киваешь. Так вот, каждый пятый умер в окрестностях столицы. Пустые числа для тебя, не так ли? А император восхищается фазанчиками, а его министры смакуют наших сестер, а ты топишь оставшихся придурков в своем сердце. Да, безусловно, изобилие наказуемо. Человек создан, чтоб подыхать, и писать стихотворения по этому поводу. Жизнь без начала, жизнь без конца, а посреди нее бесконечная смерть. Ян. Ты кончил? можешь идти, передай императору, что ванны назначены на четверть первого. Го-чжун. Ладно, снова Го-чжуна пнули, как шавку, а все же подумай, какой мокрядью закончатся твои игры. Дерьмо ваша империя Тан! (Уходит, в дверях сталкивается с Гао Ли-ши.) Го-чжун. Н-да, проходной двор прям-таки! И все равно дерьмо! (Уходит.) Гао. Вот уж не ожидал повстречать вашего братца, достопочтенная императрица. Ян. Вы что же все, решили осадить меня сегодня? В чем дело, главный евнух? Гао. О, императрица, здесь сущая малость, эдакая небольшая известная вам услуга, которой вы перестали заниматься, однако, я, по глупости своей, да по слову, данному вами перед тем, как я изволил показать вас императору, вознамерился в последний раз просить об ней. Ян. Гао, ужель тебе не хватило прошлых услуг? Что ж, я вечно должна пребывать у тебя в кабале? Гао. Вечность – понятие, императрица, порочное, вечность – это не бесконечность времени, это скорее его остановка. Ваша душа течет по жемчужной реке, лотосы ей сопутствуют, ваша речь течет, ваши чувства не пребывают, но протекают, и у всего есть своя вечность, их бесчисленность, императрица. Ян. Как его зовут? И где мне должно увидать его? Гао. Это верный полководец императора – Ши Сымин, завтра он отбывает в восточную столицу, поэтому следует встретить его сегодня вечером, после приема кашмирского посла. Я вас отведу, хоть и говорят, что неблагоприятно иметь, куда выступить. Ян. Сказано также, Гао, что благоприятна женщине стойкость. Гао. А еще, милейшая императрица, пишут, что надобно выставлять свои рога лишь для того, чтоб покарать свой город. Ян. Я всё равно не пойду на это, мне претит твоя заумь! Гао. Обладание правдой – непрерывно! Императрица! Неужели вы всерьез полагаете, что не окажете мне столь малой услуги? Что ж, последствия могут быть отвратны: Сын неба, положим, вас любит, но узнай он… Ян. Довольно! Гао. Во время приема я вам укажу точное время и место, императрица. Что ж, теперь позвольте откланяться! Славна великая империя! (Уходит.) Ян кусает губы и смотрит в распахнутое окно, затем, очнувшись, бросается к нему, после чего пятится к постели и, схватив вазу, со всей силой кидает ее вослед ушедшему Гао. Шума не слышно. Плача – тоже. 3 картина. Повешенный. Темная зала во дворце. По ней идут двое, не встречая нигде стражников. Ведут беседу. Ли Бо. Всё-таки он восстал! Ты веришь в это, Ду Фу? он восстал и разбил правительственные войска, которыми командовал этот бездарь – первый министр. Ты написал уже скорбную песнь? Ду Фу. Друг мой, поэтам больше своих стихов нравятся рассуждения об искусстве, а философам – пуще своих трудов – рассуждения о смысле жизни. Ли Бо. Всё-таки это не ответ, Ду Фу. Нагрянет сюда этот неумытный мститель, тебе – по боку, а мне авантажа никакого в том нет. Послушай, ведь не зря же весь дворец поднят по тревоге! А вокруг никого нет – только тьма и сполохи факелов царской стражи на крепостной стене. Ищут кого-то, облыжно оговоренного – или лазутчика, как знать! Ду Фу. Ты говорил, что люди погибают тогда, когда они перестают бывать другими и становятся собой. Ты до сих пор в это веришь? Ли Бо. Такое ощущение, Ду Фу, что здешняя жизнь вогнала тебя в самого себя, да так, что ты и по смерти из себя не выберешься. Ты изменился. Ду Фу. Не бойся, мой друг, ежели что, я вызволю тебя из узилища и спасу от гуннских копий. Ли Бо. Что там висит? Не видишь? И я не боюсь: единственное, чего я боюсь, – это бессмертие, Ду Фу. Ду Фу. А во мне жив страх перед счастьем, ей-богу… я даже… Голос стражника. Стоять! Ли Бо. Как ты смеешь приказывать, раб! Голос. Зажгите свет! Разберемся с этими лазутчиками! Зала освещается неровно и меркло. Посреди нее, над царским столом висит человек. Ли Бо. Боже, это же первый министр! Стражник. Эй, все сюда! Я нашел лазутчиков! Они убили нашего командующего! Ли Бо (окружающим его воинам). Да постойте же! Да я вхожу в кабинет! Я лично прислуживаю императору во время трапезы! Велика империя Тан! Велика! Я буду защищаться! Ду Фу. Постой, мой древний друг. Дождемся начальника стражи, он всё объяснит им. Ли Бо. Ах ты, рожа уйгурская! Отдай мой кошель! Отдай! Входит Гао Ли-ши в окружении воинов. Скептически рассматривает повесившегося, а затем поэтов. Ли Бо. Да скажи же им ты, главный евнух, что мы не виноваты! Гао. Ох уж эти поэты, да отпустите их, позвольте заметить, мои друзья, я хоть и знаю, что вы муху не обидите, куда уж вам до первого министра! только будьте впредь осторожнее. После разгрома в недавнем сражении нам пришлось навербовать новых солдат в личную гвардию императора, посему они вас и не узнают в лицо, мои великие друзья. Ли Бо. Пускай этот охальник отдаст мне мою мошну! Гао. Говорил же я вам не грабить! (Рявкает.) Гвардионцы, а! (Одному из стражников.) Отдай ему немедленно! Да переведите же ему, что он таращится, как осёл на лошака! (Кто-то из окружения подает ему записку.) А, полюбуйтесь, предсмертная записка от нашего друга, разгромленного вдрызг, впрочем, господа, вы, верно, и без моих замечаний все знаете. (Читает.) «Я единственный, кто не предал». Ду Фу. Человек он был неплохой, а потому недобрый. Гао. Может быть, только пишет глупости, да и вздернулся зазря, благословит Небо империю и войска императора! Ли Бо. Благодарствую за возвращенную мошну. Кстати, гарнизон еще не разбежался? У нас достаточно сил, чтоб защищать столицу, Гао? Гао. Заставы разгромлены, если вы о них спрашиваете, у нас осталась лишь личная охрана императора да верные южные гарнизоны. Впрочем, вам нечего бояться, Ли Бо, бессмертие любит поэтов, а война их презирает. Ду Фу. Презрение лучше равнодушия, а ненависть злобы, не так ли? Гао. Если позволите, я… Входит император, за ним – свита. Ли Бо. Слава империи Тан! Вялое повторенье. Император. Молчать, пес! Гао! Вы его повесили? Гао. При всем уважении, император, вверенная мне гвардия не получала подобного приказания, вы, если помнится, сами ему приказали повеситься. Император. Вот он храбрый воин, в отличие от вас всех, изменников! Вы нашли ее? Гао. Простите. Император. Может быть, и тебе приказать повеситься, Гао? Императрица похищена! Поэтому и стража поднята по тревоге! Гао. Да, простите, императрица похищена… Я послал… Да…панцирников…погоня… И скоро они возвратятся. Император. Не мямли! Ты издеваешься надо мною, вздумал шутействовать, подобно Лушаню! Я его любил, слышите, вы, изменники, а он восстал на отца своего! А что если он просто хочет освободить меня от вас всех, посадить на золотую колесницу, запряженную фениксом и… Гао. И дать вкусить персика бессмертия. Император, сохраняйте спокойствие и послушайте моего совета – дайте приказ об отступлении из столицы, иначе от нас и косточки не останется. Ли Бо. Он прав, император, вспомните, как я… Император. Пес ты смердящий! Ты-то не повесишься по моему приказанию, конечно! – записались в поэты и ходим павой, меч белоручьими ручками свои не можем тронуть. Ли Бо. Знаете что, император! Кому нужно следовать примеру первого министра, так это вам. (Разворачивается и уходит.) Император. Ду Фу, ты видел гнев этого старика, живопиши же его скорее. Всегда хотел увидеть нечто подобное, это же целый спектакль. Ду Фу. Наши чувства тогда прекрасны, когда в корне своем противоположны нашим устремлениям. Император. Загадками говорит человек. А я горюю, обезьяны! Знаете, я верю в бога, а вообще страдаю, что его нет. Смешно. Нет, я!.. Гао. Император, вы слышите? Гул голосов. Из противоположного входа появляется Ян, а с нею офицер. Офицер. Привел беглянку, ваше величество, вы бы знали… Император. Я просил докладывать, офицер? В темницу его! Офицер. Но, государь! Я истинный китаец, я предан вам. Я верю… Куда же вы меня ведете? Император. Казните его, Гао, без промедлений, и пошлите со стражниками ясновельможных господ. Да, и отвяжите труп. Офицера уводят, за ним следуют вельможи. Гао принимается отвязывать первого министра. А ты, моя весна, изволь объяснить случившееся. Лик свой, пожалуйста, не вороти. Ян. Мне должно быть до конца честной, Лунцзи? Император. Если честность спасает от плахи, то да, моя весна. Ян. Я…император…люблю…вы знаете, верховую узду, мой караковый жеребец, которого вы подарили мне на праздник осени, испугался…и понес…и ваш офицер меня настиг… Император. Ян, ты хотела покинуть меня? Старого, безумного императора, который повесил твоего брата? Ты хотела меня покинуть? Уйти к Ань Лушаню? Гао! Какого ты там возишься, поди проверь, мертв ли офицер, который привез императрицу! Гао незаметно уходит. Ян. Он-то в чем виноват? Император. В том же, в чем виновата ты: в любви. Ян. Лунцзи, если ты этого хочешь, то я отвечаю: да, я действительно хотела бежать из дворца. И не было никаких похитителей, а тем паче не было никаких оправданий моему поступку. И да, я люблю… Император. Ты святая, моя весна, слышите все? Она святая! Она любит свой народ, и она хотела воодушевить защитников столицы, так, Ду Фу? Ведь так? Я же знаю, что ты не могла мириться с положением мышки на птичьих правах, здесь во дворце, я же знаю, что ты хотела предстать перед мятежниками и своей красотой отвратить от нас всех горе! Ян. Мой Лунцзи, что с тобой? Ты не в себе! Гао (возвещая). Он мертв! Велика империя Тан! Император. Я принял решение, евнух, повелеваю, во главе войска поставить императрицу! Все должны идти в бой с именем на устах, это первый мой указ! Гао (скептически рассматривает Ян). Что же, надеюсь, ваше величество, осознает всю радость воинов, а особенно рядовых из свежего пополнения, когда они услышат этот приказ. Ваше величество, послушайте меня, я смиренный ученый, и потому привожу сказанное: «Четверка коней тянет в разные стороны! Слезы до крови – льются сплошным потоком», узнаете, откуда это? Так вот, полагаю, что данное изречение весьма применимо к положению наших дел. У нас не осталось войск, у нас… Император. Где мой первый министр? Гао. Он изволит висеть, как видите! Император. Тогда почему мы еще не отступили, Гао? Немедля отступайте в Сычуань! Где Ань Лушань? Где? Я пошлю его против мятежников, где он? (Уходит.) Гао. Не в себе, император, во многом благодаря вам, Ян, вздумали обратиться из первой ласточки при дворе в первую крысу, странно, что вас еще не терзает раскаяние! Ян. Странно, что вы еще здесь, Гао, а не передали приказ об отступлении войскам. (Намеревается уйти.) Гао. Решили идти до конца, императрица? Но путь, который устлан заскорузлыми трупами, не очень приятен для женских ступней, не так ли? Ян. Не забудьте похоронить тело первого министра со всеми причитающемуся ему почестями, счастливо оставаться. (Уходит.) Гао. Ду Фу, извольте видеть, что я старался отвязать его, но ничего не вышло. Ду Фу. Завершением жизни может быть только другая жизнь, главный евнух. Гао. На рассвете мы оставим столицу, впрочем, советую вам не ехать по нашей дороге, не так ли? Ду Фу. По сказанному да исполнится. Гао. Я устал, мой друг, рассек черепушку офицер за пустяк, и теперь я устал – я внутренне разрываюсь, когда я делаю что-то противное благости – душа перестает тогда существовать, впрочем, через день-другой, она собирается по лоскуткам снова воедино. Помните наш уговор, Ду Фу, и, пожалуйста, передайте ему, что тибетские союзники дали добро на… Впрочем, поступайте, как знаете! (Уходит.) Ду Фу становится напротив самоубийцы и глядит ему в лицо безотрывно. 4 картина. Предательство и покушение. Та же самая зала. Ань Лушань безотрывно смотрит удавленнику в лицо. Ань Лушань. Конечно, тебе так было легче, надел пеньковый ошейник – и в вечность. Уважил, что уж говорить, пьешь чаек, небось, со своими лунными зайцами да всякой всевечной падалью. Сухая беда постигла моего дядю. Еще раз! – сухая беда!.. Ты задумайся, ведь, на спор, ты сам себя вздернул – от обилия совестной начинки. Да и я, знаешь, изменился за это времечко: только паяцы могут по-настоящему переживать страдание. Ты не смог. Не смог. А куда уж там! – недаром людей сотворили змеи. Ага, голубой язык, червленая шея, и вечность, из которой даже я тебя не вызволю, хотя, дружок, я любил тебя, любил за то, что ты, единственный из этих олухов, осознавал, что я приуготовляю восстание. Правда, любовь суть продолжение смерти, так говорила мне твоя сестричка… Вставай, падаль! (Дергает его.) Чжуан! Поди сюда, хватит прохлаждаться! Чжуан. Да, мой генерал? Ань Лушань. Сними! отвяжи этого сукиного шута! Чжуан. Постараюсь, мой генерал, вот уж поистине нет ухода без возвращения. Ань Лушань. Умничаешь? Мне б твою резвость! Что с нею? Чжуан. От лазутчиков стало известно, что император…увел ее силой после того, как была совершена с ее стороны попытка к бегству. Ань Лушань. Брехня, мил-человек, ей начхать было попросту на наш уговор. Чжуан. А разве он был? Ань Лушань. Черт ногу сломит в этих ее делишках, финти-фанты всё это, Чжуан. Уговор был – да не в том он состоял, в другом, я говорю, до остервенения в другом. Что у нас там с Хэбэем? Чжуан. Восстание почти подавлено, мой генерал. Ань Лушань. Женщин и детей не щадят, надеюсь? Чжуан. Ни единой китайской мрази, мой генерал. Я… Ань Лушань. Опять что-то не так с твоей допотопной книжонкой? Ох, уж увольте от этих «собери друзей вокруг себя, как волосы вокруг шпильки и в поход, родимый, в поход!» Чжуан (внезапно). Ваш старший сын найден убитым в тронном зале. Ань Лушань. К чему мне эти страшилки? Зато у меня есть другой, правда, он полоумный. Тем более я знал, на что иду. Так-с, эти шуты из Шофана и Западного края разгромлены? жүктеу/скачать 270.5 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|