Б. Голубовский шаг в профессию

СУРОВАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Пьеса выбрана. Вы остались с ней наедине. Вы должны полюбить ее, сродниться с ней, бороться с ее недостатками — конечно, она хороша, интересна, но может быть еще лучше, еще интересней! Василий Григорьевич Сахновский утверждал, что у режиссера самый счастливый период работы — работа в одиночестве. "Истинная режиссура — в одиночестве", — повторял он неоднократно. Это время, когда рождается замысел, когда вы ждете той минуты, когда начинаете видеть будущее произведение, созданное вашей фантазией. В эти минуты вы не ограничиваете себя ничем — можете пригласить хоть Ермолову или Евстигнеева, макет будет создавать Петров-Водкин, музыку напишет Шнитке, смета не ограничена!

Однажды на заседании кафедры режиссуры, в разговорах, когда мастера часто отходили от обсуждения вопросов обучения, один из самых рассудительных и одновременно самых романтичных режиссеров Алексей Дмитриевич Попов в полемике, не помню, по какому вопросу, сказал: "Спектакль — это кладбище замы-слов". Наступила большая пауза. И с ним согласились Б. Е. Захава, Ф. Н. Каверин и сам Сахновский. И тем не менее, рождение своего ребенка, оглашающего мир первыми криками, — истинное, ни с чем не сравнимое счастье!

Ставить можно лишь ту пьесу, которую вы должны ставить по каким-либо, известным лишь вам, личным соображениям. Они могут быть сугубо личными, глобально политическими, углубленно психологическими, могут быть вызваны влюбленностью в творчество автора — какими угодно, но очень близкими вам. Георгий Александрович Товстоногов, о чем написала его помощница по литературной части Дина Шварц, утверждал: "Надо ставить такие вещи, мимо которых нельзя пройти. Тебе лично. Только это может взволновать других, что интересно тебе лично".

Когда я работал в Театре им. Гоголя, меня слишком часто спрашивали актеры (старшего возраста), критики и особенно начальство: "Почему вы не ставите "Ревизора"? Ваш театр носит имя великого пи-

17

сателя..." Я отговаривался шутками: "Театр имени Маяковского не ставит Маяковского, Театр имени Пушкина не ставит Пушкина, если я поставлю Гоголя, то нарушу профессиональную этику". На самом деле, я просто не понимал, как, во имя чего ставить "Ревизора", видел провал и Театра сатиры, и МХАТа, к ним на спектакли ходили лишь школьники. Меня ничего не взволновало, был только общехрестоматийный страх и т. д. И вдруг случайно, когда я уже ушел из театра, я наткнулся на крохотную заметку в "Литературной газете" за 26 февраля 1992 г.:

"...В целях более эффективной организации торговли в условиях коммерциализации и приватизации... развития и поддержки... координации... правительство Свердловской области постановляет:

№1. Ликвидировать Управление торговли Свердловского облисполкома с 1 апреля 1992 года.

Начальника Управления Кузьмина В. Н. освободить с 1 апреля от занимаемой должности.

№2. Образовать с 1 апреля 1992 года в правительстве Свердловской области Главное управление торговли.

Назначить начальником Главного управления торговли с 1 апреля 1992 года Кузьмина В. Н." (Из постановления правительства Свердловской области № 26.)

И я все понял: необходимо ставить "Ревизора" — это самая актуальная пьеса современности — о том, что никакого страха перед законом и совестью нет, есть беспредел, наглый и беззастенчивый, о том, как купили мнимого ревизора, так же, по версии Б. Щукина и М. Булгакова, купят вновь приехавшего, — сбросятся в общак, купят всех! Но я уже не работал в театре имени великого провидца российской действительности. Замысел — от жизни, от необходимости высказать свое, наболевшее.

Дальше — через каких людей, не артистов, а людей, раскроется то заветное, которое стремится рассказать режиссер людям — зрителям.

Рождение замысла — самое ответственное, самое счастливое, самое непредсказуемое в творчестве режиссера. Вы говорили со

18

своим мастером, он рассказывал о своей практике, вы сдавали письменные экспликации, выступали с докладами... Сейчас же вы готовитесь к реальному спектаклю. Как же хочется поразить всех и в театре, и, по возвращении, в институте необычайной выдумкой, показать что-нибудь этакое новаторское! Не хочу вас огорчать, но вынужден повторить фразу из "Уриэля Акосты" К. Гуцкова: "Всякое бывало..." Нового никто придумать не может. Есть хорошо забытое старое.

Александр Петрович Довженко рассказывал, что его дед всю жизнь прожил в небольшом селе и никогда не бывал в большом городе. И вот в начале 20-х годов он приехал в Киев, чтобы поразить горожан своим изобретением: он приехал на собственноручно сделанном им деревянном велосипеде! Представляете себе его состояние, когда он увидел на улицах настоящие велосипеды. С тех пор пошло выражение: "он изобрел велосипед", иронически оценивая чье-то открытие.

Кладбище замысла — как важно и трудно оценить свое произведение самому творцу!

Однажды на защите дипломник рассказывал о своей работе, рассказывал достаточно внятно, но как-то уж слишком спокойно, без душевного сопричастия, что почувствовала мудрая Мария Осиповна Кне-бель. Она захотела глубже проникнуть во внутренний мир режиссера и спросила, какие, по прошествии времени, он видит недостатки или неиспользованные возможности пьесы. Совсем успокоившийся было

19

режиссер браво ответил: "Недостатков в спектакле нет!" Члены комиссии еле уговорили Марию Осиповну поставить ему "удовлетворительно" — 3 ...Если честно признаться, то мы были с ней согласны.

На лыжные соревнования по прыжкам с трамплина меня вывез известный спортивный радиокомментатор Вадим Синявский, блестящий знаток всех видов спорта. Один из фаворитов соревнований упал на самом спуске, и я, сочувственно, но с некоторым злорадством (иногда приятно быть свидетелем свержения кумиров), воскликнул: "Эх, упал!" Вадим посмотрел на меня неодобрительно: "А ты видел, как он упал?".

В каждом падении — залог будущего успеха, если мастер учтет свои ошибки на будущее, если падение подтолкнет к поиску, желанию найти нечто новое для себя, а не идти проторенными дорожками. Успех и провал — понятия взаимосвязанные. Вл. И. Немирович-Данченко замечательно сформулировал эту проблему в письме к Станиславскому: "...И за последние годы словно установилось так, что я должен иметь успех, не поднимая театра, а вы— те, которые должны не иметь успеха, но должны поднять театр" (разрядка Н.-Д. — Б. Г.)⁵.

Сейчас мы говорим о первом шаге в профессию, каждый последующий должен быть путем в незнаемое (слова В. Маяковского), будущая удача постепенно зреет в сердце художника. Тогда не страшны сегодняшние пустые зрительные залы, ироничные взгляды недоброжелателей и завистников, ядовитые стрелы критиков.

Если какое-либо решение родилось изнутри замысла, если оно наиболее точно соответствует стремлениям режиссера, то не нужно думать о том, что это уже было где-то. Решает необходимость, нужность приема, а не его генеалогическое происхождение.

Что считать штампом? Когда в наших театрах в 20 — 30-х годах ставили пьесы из американской жизни, то всем надоел штамп, повторяющийся из спектакля в спектакль: какой-нибудь бизнесмен обяза-

20

тельно положит ноги на стол. Штамп! Когда же многие из нас побывали в США, то увидели бесчисленное количество "ног на столе" — это быт, привычка, имеющая определенные обоснования: ноги отдыхают, отток крови помогает снять усталость. Значит, это не штамп, а образ жизни!

Гениальная "Турандот" стала родоначальницей бесчисленного количества штампов: одевание актеров на сцене, просцениумные интермедии и т. д. и т. п. Появился этакий "вахтанговский штамп": даже в блестящем спектакле "Интервенция" героическая тема была отодвинута в сторону интермедиями на просцениуме при закрытом занавесе, имеющими свой сюжет: ограбление бандитами посетителей ресторана. Одесский колорит всегда обаятелен и притягивает внимание зрителей. И пошли подобные сцены на просцениуме, обычно развлекательного порядка.

Перестановка оформления сцены самими актерами — исполнителями ролей в данном спектакле, стало спасительным решением для режиссера и постановочной части, перестановки становятся частью сценического действия. И опять же — не всегда. В "Пяти вечерах" в Театре на Малой Бронной, очень хорошем спектакле, после великолепной по драматическому накалу сцены главных героев свет наполовину убирается, и актеры, еще не осушив слезы, уносят стол за кулисы, готовя сцену к следующему эпизоду. Настроение, с таким трудом и так талантливо найденное актерами, снимается напрочь.

Вот когда вспоминаются слова Мейерхольда, приведенные в начале нашего разговора: "чего режиссер не должен делать". Это повторять штампы, появляющиеся прежде всего от незнания материала, жизни, быта, от непонимания образной необходимости. Тогда появляется наивная иллюстративность: "борьба за власть" ("Борис Годунов", "Смерть Иоанна Грозного", шекспировские хроники и т. д.) представлена всегда так: на сцене — трон, на нём — корона. Когда-то для демонстрации "западного разложения" на сцене отплясывали чарльстон, фокст-

21

рот, так называемый "Лкхлизм". Позже появились иные танцы, зазвучали иные ритмы, за окном горят огни рекламы, оглушает джаз.

Мейерхольда "Трест Д.Е".

Удивительно, насколько похожи друг на друга некоторые спектакли: театральные костюмы висят на сцене, и актеры на глазах не очень ошеломленной публики переодеваются; один актер играет несколько ролей, перевоплощаясь в разных персонажей опять же на зрителях; рапид — замедленная съемка — в сценах драки и любви. Многие театры захватила волна "расщепления образа" на его составные части. Но если в спектакле в Театре на Таганке несколько актеров в роли Маяковского воплощают разные стороны творчества поэта, разные черты его личности ("Послушайте!"), то "Василий Теркин" в Театре им. Моссовета, где образ бедного Василия был решен в несметном количестве себе подобных, — уже перебор.

Не верю молодым режиссерам, начинающим свою деятельность сразу с авангардистских спектаклей, думаю, что если им пришлось бы ставить не сложный, доступный пониманию спектакль, они растерялись бы: ведь актерам нужно подсказать что, как играть, помочь найти жизнь на сцене. Овладейте основами — тем ремеслом, о котором мы говорили выше, а потом делайте то, что вам подскажет ваша совесть и фантазия художника. Когда для общего обозрения были выставлены

22

полотна Малевича, Кандинского, Филонова и других "нарушителей общественного спокойствия", то многие были поражены: оказывается, Малевич и сотоварищи умели хорошо рисовать! А сколько людей, воспитанных на социалистическом реализме, были уверены в том, что Пикассо не может изобразить обыкновенного человека, легко узнаваемого.

Спектакль "Доходное место" в Новгороде был назван "Одиссея последнего романтика" — по названию произведения Аполлона Григорьева. Тема — крушение последнего идеалиста, соединение судеб Жадова и самого Аполлона Григорьева. Спектакль получил новое звучание, имел успех у зрителя. Хуже, когда, сохраняя свое название, пьеса изменена до неузнаваемости, как произошло в Театре Антона Чехова с "Гамлетом". Правда, спектакль спасительно называется "версия", но может ли это служить оправданием?